Минхо на ногах и чувствует себя немного лучше прежнего. Конечно, всё ещё давится соплями, кашляет, но температура спала до приемлемой: тридцать шесть и восемь. Можно сказать норма.
Сонми выдыхает с облегчением, когда видит его более менее здоровое состояние. Он сам выпил сироп, попил травяного чая, заправил постель, а сейчас делает домашнее задание. Перед тем, как Сонми пошла готовить завтрак, попросил помочь с заданием по английскому. Девушка сначала пыталась отговорить его от занятием домашкой, мол,
сделаешь завтра, ты ещё болеешь, но сдалась и помогла, чтобы он сильно не напрягался. Сонми испытывает гордость за то, что он способный, — трудностей с домашним заданием у него практически никогда не возникало.
Хисон целое утро ходит подавленная и грустная — хотелось погулять на улице, познакомиться с детьми на площадке, а приходится сидеть дома: во первых, за окном дождь, во вторых, не смотря на улучшенное состояние брата, он всё ещё болеет, а Сонми не оставит его одного в доме (сама Хисон гулять, понятное дело, не пойдет в силу её возраста).
— Но мы ведь посмотрим мультики? — Хисон вредничает, капризничает, тянет старшую сестру за руку, пока она готовит кашу.
— Хисон, я готовлю, не дергай меня, пожалуйста.
— Онни-и. — она мычит, готовая устроить истерику. И что это сегодня на неё нашло?
— Хисон, ещё, не дай Бог, задену кастрюлю и на тебя всё перекинется. Иди поиграй. — пытается отодвинуть её от себя, помешивая содержимое кастрюли.
— Я хочу мультики! Хочу мультики! Онни, мультики! Включи мне мультики! Ну пожалуйста-а. — она продолжает скулить, ныть и тянуть сестру за руку.
Сонми молчит, игнорирует её и выдёргивает руку из хватки сестры. Та в миг расходится не на шутку — начинается истерика: она плачет, топает ногами, кричит.
Сонми дышит медленно, даже не смотря в её сторону. Держится спокойно, равнодушно, помешивает кашу, добавляет мёд, делая шотландскую овсянку.
— Хисон, сначала завтрак.
— Хочу мультики! Онни!! — и снова волна истерики.
Старшая отключает плиту, накладывает кашу по тарелкам, старательно игнорируя сестру. В последнее время такие ситуации участились; Сонми думает, что это как раз в пору её возраста: начинает демонстрировать свой характер, формируется личность.
— Минхо! — зовёт брата, когда ставит тарелки на стол.
Сестра противится, когда Чхве берёт её на руки, брыкается и истерит.
— Хисон. — строгим голосом цидит сквозь зубы. — Не порть мне настроение с утра пораньше. Сядь ровно и поешь.
— Не хочу! — плачет, давится соплями.
Минхо выходит с комнаты и кривится — тяжело терпеть крики маленького ребёнка.
А Сонми не в первой.
— Садись. — говорит брату, а сама хватает младшую обратно на руки и несёт в ванную комнату, чтобы умыть её от слёз и соплей.
Минхо трапезу начинает в одиночестве, пока старшая прячется в маленьком помещении с Хисон на руках.
— Хисон, я что сказала! — включает воду, а младшая сестра бьёт её ногами по боку отчего девушка шипит, но терпит. — Прекрати, я тебе что говорила?! Не бить меня.
— Я хочу мультики.
— Если ты не перестанешь, то никаких мультиков, ты меня поняла? — набирает воду в руку и умывает сестру. Та кривится, но постепенно успокаивается, приняв правила.
Футболка у девушки мокрая — от воды, соплей и слёз сестры. Возможно, раньше бы она брезговала, но сейчас, будучи приученой к таким детским подаркам, полностью игнорирует — не первый и не последний раз.
Минхо лениво ест кашу, когда сестры возвращаются обратно и садятся за стол, принимаясь за завтрак.
— Нуна. — зовёт брат и Сонми вопросительно кивает. — Я снова плохо себя чувствую. Голова болит. И тело ломит.
— Снова что-ли температура поднялась? — она недовольно хмурится, касается его лба и чувствует жар. Сначала хотелось выругаться не самыми цензурными словами, но при детях нельзя, поэтому она кусает свой язык и вздыхает. — Поешь и пойдёшь обратно в кровать. Говорила же, чтобы не садился пока что за домашнее задание — устанешь.
— Прости. — он опускает голову, чувствует себя виноватым.
Чхве вздыхает и треплет его по голове, подбадривая.
— Ничего, всё будет хорошо. — она мягко улыбнулась.
После завтрака Сонми включила сестре мультики, а сама пошла проверять температуру брата и давать ему лекарства. Она поставила на тумбу возле кровати свежезаваренный травяной чай.
— Нуна.
В ответ Чхве вопросительно мычит, сбивая ртутный градусник.
— Мама меня не любит?
Девушка замирает, по коже прошлись мурашки. Она моргает и смотрит на него, стараясь сохранить спокойствие и выглядеть уверенной. Она сглатывает вязкую слюну, чистит горло, чтобы голос не дрогнул, стоит ей заговорить.
— С чего такой вывод?
Он беззаботно пожимает плечами и натягивает одеяло выше.
— Сонхва сказал, что его мама всегда читает ему книги перед сном и приносит завтрак в постель, когда он болеет. Наша мама так не делает. И дома её почти не бывает. Как и папы. Они не любят нас?
Сонми садится на край его кровати, вставляет градусник ему в подмышку, раздумывая над тем, что ответить. Ей и самой было бы неплохо узнать, что родители чувствуют по отношению к ним. Привязанность? Хотелось бы верить, что хотя бы это; про любовь и речи нет.
— Хо.
— Нуна, скажи мне правду. Хисон маленькая, она ещё не всё понимает. Но я нет. Буть честна со мной.
Девушка смотрит в его глаза: ясные, уверенные, большие и глубокие. Лишенные детской наивности и розового взгляда. Такие взрослые, осознанные. Янтарные. У него мамины глаза. У него мамины губы и форма бровей. У него папина форма лица и нос.
Она кусает губы и осознаёт: они их дети. Но общее ДНК, к сожалению, не делает из них
семью.
У них их гены, их черты лица, характера, привычки, повадки. Они собраны, словно из пластилина. По частице от каждого.
Но этого излишне мало для того, чтобы называться семьёй.
Семья — громкое слово.
Точно так же как и
любовь. Дружба.
Чхве Сонми боится этих слов, избегает. Потому что это в первую очередь ответственность. Ответственности ей в жизни и без того хватает.
Любовь, семья и дружба — сильный груз на плечах. Такими словами и признаниями не разбрасываются. По крайней мере, она уж точно так не делает.
— Я не знаю, Минхо. — она вздыхает и гладит его по голове. Этот ребёнок словно и не ребёнок вовсе из-за этого взрослого взгляда.
Он слишком рано начал взрослеть. Ему слишком рано сняли розовые очки. Как бы она не хотела избежать для него такой же участи, как у неё, но она понимает, что не может ничего изменить, не может предотвратить это —
возможность, словно вода, вытекает, испаряется из её рук. И это бьёт где-то между ребер, в область сердца. Но не касается органа. Просто колет, доставляя дискомфорт, но не пробивает насквозь, чтобы с обратной стороны торчало остриё, вымазанное в крови. Это ещё более неприятно, чем умереть моментально.
Оно колит, словно спазм. Не решается проткнуть. Или ещё не время лишать её жизни.
Хотелось бы, чтобы это время пришло поскорее.
— Я бы хотела, чтобы всё было иначе. Но это не то, что я могу изменить. Мне жаль, что всё получается именно так.
Он касается рукой её руки и улыбается. Сонми видит себя со стороны — её лёгкая улыбка совершенно такая же. Это заставляет кусать щёки изнутри.
Она достаёт градусник и смотрит: тридцать восемь и девять.
Чтобы не пришлось каждый раз бегать за жаропонижающим, она оставила пару таблеток у него в комнате, но строго запретила их пить без неё. Сонми достаёт препарат с ящика в тумбе и даёт ему. Минхо проглатывает, запивая стаканом воды, который последние дни постоянно стоит у него в комнате для восстановления жидкости в организме во время болезни.
— Чай остынет немного — выпьешь. Захочешь спать — не беспокойся и ложись. Станет хуже — позовешь. Отдыхай. — гладит его по голове и выходит с комнаты, направляясь в гостиную, в которой сидит младшая сестра и покорно смотрит мультики.
***
08.12.22
Хочу уснуть и никогда больше не просыпаться. Хочу исчезнуть.
Я устал. Я просто устал.
Я устал бороться. В этом нет никакого смысла. Всё повторяется снова и снова, словно я продолжаю проживать день сурка. Я сбился со счёта.
День рождения? Сегодня моё день рождения.. Чонсон поздравил меня с днём рождения. Он позвонил. Он пообещал подарить мне подарок. И его мама... Она взяла у него телефон, когда он разговаривал со мной, и поздравила... Она так искренне поздравляю меня с моим днём рождения. Передала поздравления от господина Пака. Они поздравили меня всей семьёй, словно и я член их семьи... Словно я не бездомный одинокий кот, истерзанный собаками.
Они смеялись в трубку, я чувствовал, слышал в их голосах улыбки...
Я забыл о собственном дне рождения, потому что не считаю этот день волшебным. Это проклятый день. Сегодня на свет, семнадцать лет назад, явился я.
Уже семнадцать... Мне уже семнадцать. Разве это не тот самый возраст, когда хочется веселиться, гулять до ночи, громко смеяться на улицах, шутить, пить, курить? Встречаться с девочками? Любить?
Мне хочется только умереть. Безболезненно, тихо. Чтобы никто не видел и не слышал. Чтобы я никого не видел и не слышал.
Хочется почувствовать лёгкость. Чтобы груз с плеч спал. Чтобы дышать стало легче.
После смерти я не почувствую этого. Но я, в априори, ничего чувствовать не буду. Не будет ни усталости, ни апатии, ни подавленности. Не будет ни лёгкости.
Бабушка с дедушкой... Они тоже позвонили мне сегодня. Поздравили. Бабушка пообещала испечь пирог, когда я к ним приеду. Мой любимый — яблочный. Дедушка пообещал подарить мне кое-что ценное. Семейное.
Они все что-то обещают мне.
Но ты этого не делаешь. И никогда не делала. И не сделаешь.
Ты не помнишь, что сегодня за день, прям как и я не помнил, пока мне не позвонили. А может только делаешь вид, что не помнишь, а на самом деле в мыслях проклинаешь этот злосчастный день и просишь всех Богов, чтобы они забрали меня. Просишь, чтобы я исчез. И это единственное в чём я с тобой буду полностью согласен. И я не осужу тебя за это желание, потому что и сам мечтаю об этом.
Ничего не изменится, если я исчезну. Всё останется прежним. Потому что я не играю весомой роли в этой вселенной. Потому что я один из семи миллиардов. Потому что всего лишь массовка.
***
— Работа? — Чонсон носком белых кроссовок ковыряет землю.
Сонхун легонько толкается ногами, катается на качелях, делая глоток энергетика.
— Зачем?
— Словно ты не знаешь. — хмыкает и смотрит на то, как недалеко от них гуляют в песочнице дети.
— Если тебе нужны деньги, Хун, то ты знаешь, что я могу тебе их дать. И я не попрошу вернуть их обратно.
— Предлагаешь сесть тебе на шею? Ты сам не зарабатываешь, чтобы давать мне деньги, Чонсон.
— Ты знаешь, что финансовой проблемы в моей семье нет. Деньги — не проблема, Хун. Я дам тебе столько, сколько нужно. Даже больше.
— Ты меня не слышишь. — Сонхун сжимает свободной рукой металлическую палку старой качели, окрашенную в зелёный.
— Слышу. Просто не понимаю. — он глядит на друга и вздыхает.
Хун язвительно хмыкает, улыбается, демонстрируя острые клыки.
— И не поймёшь никогда, Чонсон. — резко останавливается, оставляя на земле следы собственных кед. — Ты, блять, не поймёшь. Потому что твоя семья другая. Потому что у тебя прекрасные родители. Потому что тебя любят, Чонсон. Тебя, блять, любят! — он встаёт со своей качели и отмахивается от друга. — Увидимся. — уходит.
Чонсон вздыхает и спешит за ним следом, хватает за плечи и разворачивает к себе.
— Прости. Веду себя глупо. Хочешь устроиться на подработку — попробуй. А я помогу тебе успевать с домашним заданием. — улыбается мягко, успокаивающе.
Сонхун вздыхает, зачёсывает рукой волосы назад и кивает, остывая.
— Разозлился на тебя. Прости. Неуместно было.
— Уместно. — хлопает подбадривающе по плечу. — Я поддержу тебя, Хун. Так что попробуй. Почему бы и нет? Если это поможет тебе чем-то, то оно к лучшему.
Чонсон обнимает за плечи и подталкивает вперёд, направляя Сонхуна куда-то в сторону дороги.
— Я тебя люблю, Сонхун.
А у Сонхуна ком в горле. И сердце быстрее бьётся, стучит о грудную клетку, словно пытаясь наказать его за эгоизм, за ранее сказанные слова.
«
Хочется верить в это. Так хочется, блять.» — проносится в голове парня, когда он делает глубокий вдох и оставляет слова друга без ответа.
Чонсон не нуждается в ответе.
***
Сонми поправляет одеяло младшей сестры, когда слышит, как открывается входная дверь. Мама вернулась.
Чхве гладит Хисон по голове и выходит с её комнаты, оставляя фиолетовый ночник светиться — сестра боится темноты. Мама разговаривает по телефону с кем-то, смеётся.
Девушка проходится по ней взглядом и случайно натыкается на почти незаметное бардовое пятно на шее, когда женщина поправляет воторник своего свитера. Она надеется, что ей просто показалось. Спешит по лестнице вверх и прячется в своей комнате, делая глубокий вдох.
С отцом? Нет, вряд-ли. Отец дома не появлялся со вчерашнего утра — работает. А ещё сегодня утром на шее у матери ничего не было — Сонми видела её в халате.
В комнату стучат. Девушка смотрит на дверь и сглатывает, открывает, и встречается взглядом с ней.
— Как Минхо? — спрашивает ради галочки. Сама она не выглядит искренне заинтересованной в здоровье сына.
— С каких пор тебя беспокоит это?
Мать хмурится: — Не интересуюсь — плохо. Интересуюсь — тоже плохо. Ты почему вообще таким тоном со мной разговариваешь?
— Таким — это каким?
— Грубишь.
— Тебе кажется. Мне не нравится, что ты делаешь это не искренне. Действительно беспокоилась бы о его здоровье — осталась бы сегодня дома и поухаживала за родным сыном.
Мать выглядит оскорбленной и недовольной.
— Сонми.. — щурится.
— Гуляла? — перебивает её и взглядом указывает на яркую метку на её шее.
Не показалось.
— Тебя не касается. — поправляет волосы и воротник, чтобы спрятать засос.
— Знаешь, что Минхо спросил у меня сегодня? Любишь ли ты его. Любит ли папа. Ему, блять, девять лет, а он задаёт мне такие вопросы.
— Сонми! Следи за словами!
— Я не маленький ребенок, чтобы мне что-то говорить, ясно?! Как думаешь, когда Хисон задаст мне тот же вопрос?! Когда я услышу от неё, любят ли её родители? Когда ей будет пять, шесть? А может она спросит об этом уже завтра?! И что мне им, блять, ответить? «Любят»? Совру, если скажу это.
Женщина тушуется под взглядом дочери, её глаза стыдливо бегают по всему пространству, цепляются за любую вещь интерьера, лишь бы не смотреть Сонми в глаза.
— Это не так...
— А как, блять?! Как?! Папа на работе, детей почти не видит. Ты тоже. И ещё и успеваешь гулять с каким-то мужчиной. А родили тогда зачем?! Чтобы создать картинку семьи? Не создали. — она яро шипит на неё, но держит тон тихим.
— Прекрати уже! — закричала мать и Сонми закрыла ей рот рукой.
— Я прикончу тебя, если ты кого-то из них разбудишь. Я тебе это гарантирую. — взгляд сумасшедший, переполненный яростью, а тон голоса пугающий.
— Ты переходишь все границы! — мама хватает её за руку, убирая со своего рта её ладонь. Но тон становится ниже.
— Этих границ не существовало изначально. Не придумывай. — отходит от неё, успокаиваясь.
— Они мои дети, конечно же я люблю их! — пытается оправдаться.
— Я тоже твой ребёнок.
Женщина ошарашенно смотрит на Сонми, её глаза большие, как у оленя, напуганные. У Минхо и Хисон точно такие же, чёрт возьми. Она молчит, не зная, что ответить.
— Я тоже твой ребенок, и я, как никто другой, знаю, что они испытывают, что думают. И никакой любви они от тебя не чувствуют — это я тебе гарантирую. — закрывает дверь перед её носом, а потом снова слышит стук в неё, но остаётся на месте.
— Оставь в секрете то, что знаешь и видишь.
Он не должен узнать. И Минхо с Хисон тоже.
— Им я ничего не скажу. А
ему — возможно.
— Вот ведь.. — недовольно шипит.
— Ты сама заварила эту кашу, сама и расхлёбывай.
А потом отдаляющиеся шаги от её комнаты и тихий хлопок двери. Мать ушла в спальню.
Девушка падает на кровать, стонет в подушку и накрывается одеялом с головой.
Минхо всё слышал.
