Листопад

      Гавриил осознаёт, что ему нравится наводить порядок. Ему нравятся вещи, нравится расставлять их по местам, нравится смотреть на то, как они стоят рядом друг с другом, нравится как один цвет сочетается с другим, третьим и четвёртым, как маленькие штучки делают окружение живым, как яркие, почти безумные детали вписываются в общую картину.       Вельзевул отходит от стеллажа, проверяя, что получилось.       — Здесь чертовски пусто, — заключает, уперев руки в бока и чуть склонив голову. Даже мимолётного взгляда хватает, чтобы понять это: на четырнадцати полках разного размера красуется только маленькая лампа, три пустых подсвечника, фигурка кошки, два маленьких горшочка с искусственными растениями, рамка с чьей-то фотографией и шляпа Вельзевул. — Откуда у людей вообще берутся вещи?       — Из-за алчности, полагаю.       Вельзевул только фыркает. Гавриил и сам понимает, что алчность мало относится к делу, но иначе ответить не может.       — Я помню, что много места занимают книги, — предлагает он, вспомнив магазинчик Азирафаэля и воодушевляется. — Мы могли бы читать.       — Я слышала о некоторых писателях, — соглашается Вельзевул, улыбаясь.       Гавриил кивает сам себе и поправляет букет из сухоцветов на обеденном столе и оглядывается на кухню. Новая посуда стоит, переложенная пергаментом, баночки для специй и круп ещё упакованы в плёнку и пусты. Гавриил думал, что Вельзевул сперва займётся этим, но первая попавшаяся коробка оказалась с мелочью для гостиной, а он сам не решился. В голове поселилась чёткая мысль, что кухня и всё с ней связанное — принадлежит Вельзевул, хотя они ничего не делили, и разные стороны мансарды — всего лишь условность.       Вельзевул идёт на кухню будто бы нехотя, но уже в следующий момент улыбается мечтательно и ласково проходится пальцами по шершавому боку суповой тарелки.       — Тебе… помочь? — всё же предлагает Гавриил, отвлекая её от мыслей, и она смотрит на него какое-то время, будто пытаясь найти что-то на его лице. Гавриил сам не знает, что мог бы ей сказать, и Вельзевул кивает с лёгкой улыбкой.       Они вместе освобождают посуду от мусора, стоят плечом к плечу, так близко, что Гавриил чувствует флёр её эмоций — чуть тревожный и тонкий, как будто её Суть дрожит.       — Ты готовила раньше?       — Нет. Никогда не хватало времени, даже когда мы ещё организовывали оргии и пиры, — она пожимает плечами. — Хотя казалось бы, это связано с моей работой. Какое-то время я находила интересные вещи, то извращая умы людей, то просто пытаясь расслабиться, но никогда ничего не готовила. А сейчас это кажется таким интересным.       Вельзевул усмехается, оглядываясь на плиту и массивную штуку над ней, на это огромное пространство с разделочным столом, раковиной и холодильником, где можно творить чудеса. Это сильно отличается от того, что Гавриил помнит в людских домах, когда он приходил к ним — огромные печи, кривые горшки и яма в полу, от которой несло затхлым холодом и сладостью.       — Когда мы говорили про плиту в магазине, ты выглядела… — Гавриил задумывается, пытаясь подобрать слово, которое бы в полной мере описало вид Вельзевул — и его собственные чувства. — Неправильно. Грустно.       — Хах, вот как.       Она отставляет от себя сахарницу и поворачивается к Гавриилу — и он делает то же. Смотрит в её глаза и теряется, находя в них не то вызов, не то тоску — ту самую, резкую и тревожную.       — Мне тяжело осознавать, сколько всего я упустила, хотя давным-давно свалила с Небес именно ради этого — чтобы делать, что хочу. А в итоге… — она отворачивается, вздыхая и упираясь ладонями в столешницу. — Единственным, кто понимал меня, оказался архангел, самый занудный и неповоротливый из всех.       Гавриилу кажется, что слух его подводит. Слова врезаются в разум, и он с трудом осознаёт, что говорит это Вельзевул — его Вельзевул, своим звонким голосом — сейчас хриплым и затихающим, точно ей самой неудобно.       — Значит… ты… — Гавриил не знает, что предположить, какой вывод следует из того, что она сказала — но чувствует острую боль и безотчётно прикладывает руку к груди, сжимает в кулак, точно может вырвать это. — Я не понимаю, что ты имеешь в виду, Вель. Твои слова звучат неприятно.       Она вздрагивает, и её брови и губы кривятся, и в глазах — слишком ярких сейчас — его собственная боль.       — Ох, извини!.. — она берёт его руку в свои и притягивает к себе. — Я не хотела сказать ничего плохого. Но мне не очень нравится, кем я была все эти годы. Я как-будто предала саму себя и сделала вид, что так и было задумано — предала дважды. Это… давит.       Она выдыхает и отводит взгляд, её руки и плечи опускаются так уязвлённо; Гавриил накрывает её руки своей.       — Сейчас ты делаешь, что хочешь, ты свободна, как никогда. И для этого есть целая вечность, что в бесконечно раз больше, чем шесть тысяч лет.       Он замечает, как приподнимаются уголки её губ. Вельзевул неловко переминается с ноги на ногу, а потом обнимает его крепко, и он обнимает её в ответ.       — Я тоже это чувствую, Вель, — признаётся полушёпотом и зажмуривается, точно земля должна разверзнутся у него под ногами за эту непростительную мысль, сказанную вслух. Но ничего не происходит, и только Вельзевул гладит его по спине, прижимаясь теснее.       Он сбежал и от этих сомнений, но они не оставили его — и Небеса из нутра выводились с трудом. Эмоции и желания, что раньше были не просто заперты и забыты за долженствованием — запретны и невозможны, теперь просачиваются, заставляя Суть вздрагивать и сиять, будто после небытия Гавриил начинает существование — снова.       Всё это оживает в маленькой лампе и статуэтке кошки, в вазах и рамках для фотографий, которые Гавриил расставил над камином, в гирлянде, которую Вельзевул хочет повесить над кроватью, и часах с маятником, отсчитывающим секунды.       Гавриил думает, что вечность — это не отсутствие времени, а отсутствие его счёта.       Он гладит Вельзевул по голове, и она чуть отстраняется, чтобы посмотреть ему в глаза.       — Я так рада, что я здесь не одна, а с тобой. Именно с тобой, Гавриил.       — Я тоже безмерно этому рад.