post blue

— О-о, Дима пришёл, ну раздевайся. Радостный голос Игоря в гримёрке перед сентябрьским пулом “Зашкваров” — Дима замирает в проёме и с удивлением смотрит. — Прям сразу раздеваться? А как же этап дорогих ресторанов и ночных душевных разговоров? — в голосе Димы, впрочем, задора гораздо больше, нежели удивления. — А у нас будет такой этап? — Игорь расплывается в улыбке — ироничный восторг, наигранное удивление. Дима на это фыркает, мол, мальчик мой, у нас с тобой были элитные бары, ты слезился мне в плечо на скамейке в старом сквере — бесконечный этап, где мы друг друга действительно любим. — Ладно, Игорь, ты давай с темы не съезжай, откуда у нас в приветствиях появились твои фантазии обо мне голеньком? — Дима садится на диван рядом с Игорем, словно говорит: “Ну, если прям хочешь — можешь запустить руку под толстовку, и я даже тебя не укушу”. — Татуировка, — выдыхает Игорь, который всё это безмолвное слышит, но старается не вестись. Потому что впереди ещё несколько моторов, и ему нужно быть максимально трезвым — а Дима чертовски пьянит. — Ты вчера написал в канале, что сделал новую татуировку. — А, — Поз усмехается. — По-твоему, где я её сделал, на спине два крыла или у соска ветку сакуры? — Второе вообще пиздато было бы, — Игорь говорит даже без иронии и взглядом пытается прожечь в толстовке Димы дыру, чтобы посмотреть на сосок — даже если без тату и сакуры. Поз снимает толстовку, остаётся в футболке и протягивает Игорю руку. Он смотрит на причудливые точки на его руке. — Это шрифт Брайля? — уточняет Игорь. — Ага. — Ну такой вот шрифт, чтобы трогать можно было, да? — Только осторожно, она свежая же. Игорь кивает и касается почти невесомо, будто сможет прочитать — хотя на коже, конечно, он не читается так, как это нужно, и не то чтобы Джабраилов вообще его знал, — и разгадать, в какие тексты облачается Дима. — Так, ну вряд ли тут текст моего стенд-апа… — У тебя ноль стенд-апов, Игорь, ну ты чего, даже у меня больше. Игорь замирает, а потом вспоминает, что да, у Димы же есть и такое в прошлом, очевидно, не самый удачный опыт, раз он сменил направление в юморе, но всё же — и поэтому весьма иронично, что это Поз среди импровизаторов, а Игорь, чей юмор в основном и строится на остроумной реакции здесь и сейчас, разве что без театральности, числится среди стендаперов. — Но если у тебя прям будет какая-то разъёбная цитата, то я куда-нибудь себе набью, — Поз говорит это с такой улыбкой, что невозможно понять, насколько он серьёзен. — Я даже вернусь к написанию ради такого, — усмехается Игорь. — Как у тебя вообще продвигается с ним? — Да так… — Игорь пожимает плечами, чуть морщится. — Пока что какая-то тоска, а не комедия. — Я надеюсь, что ты всю тоску тоже оставишь, — серьёзно говорит Дима. — Я вот из тоски что-то себе и заберу, чтобы у тебя самого никакой тоски не осталось. Игорь хмыкает. — Ладно, вернёмся к тебе, это что? — он снова проводит пальцами по татуировке, стараясь касаться только кожи рядом, а не сам рисунок. — Молитва. — А ты?.. — Игорь чуть хмурится, пытаясь быстренько вспомнить, как Дима относится к вере. Поз скорбно вздыхает: — А ты меня когда в кровати за цепочку, на которой крестик висит, дёргаешь, ты выводов никаких не делаешь? — Да я в такие моменты, дай бог, осознаю, кто я вообще, а ты про выводы… — Игорь складывает в голове пазл. — Блять, блять, как же это плохо всё, — он прячет лицо в ладонях. Поз на это лишь улыбается и продолжает сидеть с таким видом, словно всё греховное, что есть в голове Игоря, озвучивается его, Диминым, голосом, а у него самого уже есть какие-то связи за чертой, и это всё не считается. Позов расшифровывает для Игоря полный текст молитвы, Джабраилову нравится про мудрость не обращать внимания на вещи, которые им неподвластны. Он хочет спросить у Поза что-то ещё, но приходят Рома, Шаст и стилисты, чтобы готовить их к съёмкам в золотом составе. Игорь ни к чему не готовится, но что-то ему подсказывает, что если хоть кто-то из них двоих спросит обычное: “А я ещё жив?” — это вытянет из них обоих ужасный поток шуток про внутреннюю смертушку. Их две — Дима приводит свою, взрослую, суровую, интеллигентно курящую тонкие сигареты, в чёрном платье, сыпящей сарказмом, ведущую свой род от Медузы Горгоны, Игорь — свою, помладше, постоянно хохочущую, трогающую другую смертушку за запястье, в футболке с шальным принтом и короткой кожаной юбке, ведущую свой род, быть может, от Хозяйки Медной горы, — и они сойдутся в бесконечно восторженном разговоре, приставив к чужой шее по ножу. Игорь уверен, что они поцеловались куда раньше, чем он с Димой. Съёмки проходят правда чудесно, каждый это чувствует, и за кадром смеются иногда так громко, что приходится делать паузы. После моторов с золотым составом Олег обещает парочку эпизодов-кроссоверов и приводит людей из футбольной сферы — и Игорю весьма тепло видеть своих пацанов из “ФК10”. — Так, ну у нас тут Игорь, — Олег кивает в сторону Джабраилова. — Да, это я Игорь, — он улыбается широко и машет рукой, словно он не знаком с футболистами своей команды. — А это мои демоны, — он кладёт голову на плечо Димы. — Привет… — футболисты неуверенно протягивают руки для рукопожатия. — Здарова, я демоны Игоря, в миру Дима, — Поз пожимает руки пришедшим. Спецвыпуск снимают с Игорем и футболистами, зато Дима может уйти немного подремать на диване. Мотор тоже получается хорошим: парни втягиваются в формат, Игорь, расслабленный в приятной компании, бесконечно шутить, его смертушка смеётся в плечо чужой, и всё хорошо. После съёмок Игорь тоже уходит отдохнуть и подсаживается на край дивана, Дима приоткрывает глаза, строго оценивая того, кто решил нарушить покой, и чуть двигается, давая Игорю больше пространства и безмолвное разрешение сидеть рядышком. — Курить хочу пиздец, — с шальной улыбкой делится Игорь. — Ты опять бросаешь? — голос Димы — сонная хрипотца и забота — вот бы на такое подсаживаться — и в пепел обращаться самому. — Угу. — Ну пойдём со мной в курилке просто постоишь, — усмехается Поз. — Не-не, никаких соблазнов, никакого пассивного курения, — Джабраилов тяжело вздыхает, потому что бороться с самим собой и с желанием нанести себе как можно больше вреда оказывается немного тяжелее, чем сдерживать совсем жёсткие, но очень уж удачные шутки в себе. — А если целоваться с курильщиком — это тоже пассивное курение? — Это тоже соблазны. — Тебе помогают таблетки? — спрашивает Поз — вот так прямолинейно, без подготовки. — Или мы про такое не говорим? — Слушай, ну это надо ещё понаблюдать за мной пару месяцев, — Игорю вообще-то не так уж и сложно говорить про свою борьбу с депрессией. Один развод у него в жизни уже был — ничего, выжил как-то. Теперь второе сожительство надо разрывать — без остаточной любви. — Я понаблюдаю, — строго обещает Дима. Игорь улыбается — быть под присмотром Дмитрия Темуровича здорово, если он сам не заглядывает в бездну. Дима начинает наблюдать уже сейчас: смотрит на Игоря проницательно, словно сквозь, как смотрят на приближающееся цунами и пытаются посчитать, сколько волн ударит по голове. Вообще Игорь на вопросы, которые не звучат, старается не отвечать. И сколько в интервью и подкастах ведущие ни пытались подтолкнуть его к какой-то теме, просто заводя разговор, но не задавая прямых вопросов, он всё равно отмалчивался, предпочитая, чтобы высказывался кто-то другой. Но от Диминого взгляда сложно уйти, не ответишь сейчас — будешь ощущать эту всезнающую тяжесть весь день и всё равно в итоге расколешься. — Ну что? — всё-таки реагирует Джабраилов. — Ты не поменял график? — Не. — Он хуже, чем у меня, Игорь, у тебя вот сколько выходных до конца месяца? Игорь пожимает плечами. Два, три — это лучший исход. — Да для меня ж та же поездка в Сочи — тоже отдых почти, — он отсмеивается. — Вылечу в первые пару часов и пойду кутить. — Ты отказался от кутежей, Игорёш, — Дима звучит с одинаковой доли скорби и иронии. — Но ты-то нет, поэтому и втянешь меня в свой праздник жизни, что бы мы под этим сейчас ни подразумевали. Поз самодовольно хмыкает. Ну, есть такие ожидания, что там, ближе к морю, югу, горам, там, где немножко иначе работают законы, где все в каком-то чересчур расслабленном состоянии, ему будет не просто полегче — ему будет так весело, что и правда вне камер случится какой-то праздник. После такого обычно приходится надевать что-то, что прикрывает шею, потому что в шальных поцелуях-укусах скрывается неизбежность лавины. — Ну уходишь же от темы, — укоряет Дима. — И от чего-то ещё уходишь. — Прям убегаю, — честно кивает Игорь. Он наконец позволяет себе сделать то, что очень хотелось сразу: растягивается на краю дивана, практически вжимаясь в Диму. — Мы ёбнемся, — со смешком предупреждает Поз. — Так это мы уже с тобой, — Игорь понимает, что речь про диван, но они правда немножко сходят с ума. А значит, у них есть право творить сюрность и вокруг себя. — И пока убегаем, ещё сильнее ёбнемся. — Блин, Дим, ну я так сильно не хочу об этом… — А об этом и никогда не захочется, — Дима рвано выдыхает, прекрасно понимая, что правда не хочется. Им понадобилось несколько очень тяжёлых разговоров, чтобы просто признать, что горячо любимая работа в какой-то момент во многом превратилась в пространство для бегства. Можно так сильно загрузить себя делами, так сильно уставать, что уже как будто и не нужно обращать внимания на то, как что-то скребётся в голове, царапается, нашёптывает ненужные вопросы — про счастье, смысл, гармонию, — про самих себя, в конце концов, немножко потерянных на этой беговой дистанции. Если быть откровенным с собой, бегство не помогает. Дистанция с этой тёмной пустотой, которая готова так сильно тебя обнять, что это будет похоже на удушье, не увеличивается. Но и не уменьшается — или, по крайней мере, так кажется. От усталости немножко хуже видишь. Это бегство по кромке берега — нет-нет да замочишь ноги водой, хотя большие волны — они там, у горизонта, их не видно почти, они к берегу не стремятся. Но проблема-то в том, что бежать бы хотелось так, чтобы море осталось за спиной. А оно всегда рядом. И морские закаты, если честно, такие красивые, что очень хочется остановиться. Песни сирен слагаются собственным голосом в голове. Сирены даже не зовут к себе, заманивая красотой, они просто и честно предлагают утопиться. Лунные дорожки на поверхности воды тоже слишком красивы, и сражаться с желанием пройтись по ним всё тяжелее. Игорь чувствует, что на несколько секунд впадаёт в дрёму — и правда устал от моторов, а впереди ещё один, с гостем-комментатором. Благо, сейчас снимают без него и Димы, останется поработать совсем немного. В старые добрые времена Игорь позвал бы потом в бар, чтобы там, между бокалами, кальянами и музыкой, которая нравится только тогда, когда максимально не нравишься сам себе, нарочно забыть свою печаль. (У неё есть ключи от дома, и она всегда трезва — ну кого ты пытаешься обмануть?) В новые грустные времена Игорь со всем этим борется. Принимает таблетки. Исправно ходит к специалистам. Не язвит в откровенных разговорах с Димой, который тоже проходит через подобное, просто иначе. — Ого-о, что это? — Игорь тянет максимально удивлённо и восторженно, чувствуя, как Дима приобнимает его со спины. — Нельзя? — Поз останавливается и явно пытается очень быстро проанализировать ситуацию. — Да тебе всё можно, Дим, — усмехается Игорь. — Просто ты обычно, ну, не реагируешь, когда к тебе подлазишь близко-близко, сидишь себе весь такой очаровательный и властный и остаёшься недотрогой. — Ну уж извини, — бурчит Дима, сцепляя руки в замок на груди Игоря, — мне такое надо озвучивать. — Вот и озвучиваю: поцелуй меня, — Джабраилов говорит это с особой долей беспечности. Дима принимает вызов, слышит абсолютно правильное — пристрели меня, может? — и целует Игоря в основание шеи, зная, что тот будет по-кошачьи вытягиваться и почти мурчать. Их отношения — это не часть бегства, но это и не маяки — они друг у друга вовсе не про надежду и мягкость. Они друг у друга — остановка на берегу, когда можно и в море зайти хотя бы по щиколотку, и на закаты смотреть, и лунными дорожками завораживаться, и наблюдать за приближением огромных волн — и понимать, насколько это всё сейчас бессмысленно. Человек рядышком занимает мысли гораздо сильнее, чем приближающийся внутренний конец света, до которого, честное слово, вообще нет дела, когда море своё делишь с другим. Дима оставляет ещё несколько поцелуев — то ли оберегов, то ли проклятий, — Игорь правда почти мурчит и сам чуть смущается своего разморенного нежнючего состояния, придёт сейчас на мотор очень добрый и ни разу не пошутит про своих соперников, если не стряхнёт эту негу. Немного помогает Олег, заглянувший в их комнату отдыха. — Пацаны, там мы закончили, нам бы теперь с вами готовиться… Дима и Игорь синхронно кивают, стукнувшись головами. Олег, конечно, лучший: он вообще никого не осуждает даже мысленно, не задаёт вопросов, но всегда выслушает переживания о любовной драме. Он был первым, кто узнал, что у Игоря есть чувства к Диме. И одним из первых — что у обоих есть чувства к собственной смерти. И всегда рад, когда у пацанов действительно горят глаза во время съёмок. Он лишь немного удивлён тому, что в Сочи Игорь и Дима летят разными самолётами. /// В каком-нибудь тоненьком словаре, наверное, слова “праздник”, “похороны”, “пиздец” и “печаль” окажутся на одном развороте — будут так близко друг к другу, что легко запутаться и назвать не то во время гадания по книжным строкам. Это Димин словарь, очевидно, но он ничего не путает. Просто ожидается что-то восторженное — а в итоге он находит себя единственным, кто очень сильно хочет домой. Диме помогают короли — Диму добивают короли. Окружённый этими королями по жизни, Поз всё-таки иногда чуть выше, а кто там, боги, должно быть, — он в этом пантеоне между бесконечной тоской и смертью, которая целует своё собственное отражение. Он честно эти два дня пытался в себе пробудить бодрость и радость, в начале это выглядело даже вполне реальным, но что-то пошло не так — то ли короли с карт хмурились и вызывали друг друга — верхний нижнего и наоборот, — на дуэль, предлагая Диме быть с ними третьим, то ли вселенная, подшучивая, перемешивала колоду так, чтобы забрать у Поза все фишки, даже если сначала у него была большая вероятность победить, то ли просто накопилось слишком много ответственности, которую он сам себе придумал — сооснователь “Площадки”, этакий лидер среди комиков, дважды пробиравшийся в финал, — Поз не знает и склоняется к тому, что всё сошлось сразу. Ещё и вокруг всего много: кто-то слишком шумный, шутящий чересчур много про секс, кто-то на это ведётся, кого-то нужно поддержать в новой комментаторской роли, с кем-то нужно бы побыть рядышком, потому что у него температура и ироничное — ироничное ли? — желание выпить антидепрессанты. Благо, у Игоря всё-таки рядом Бебур, хороший друг, с которым так легко перейти во флирт и который точно знает, какие таблетки взять в местной аптеке. Дима чувствует, что чуть-чуть не успевает за происходящим вокруг, а это опасно — это признак старости, а он так упивается ощущением собственной молодости, возможностей и чувством, что всё ещё впереди — даже смерть впереди, а не ластится к твоему плечу, не переплетает с нежностью пальцы, не прикуривает от твоей сигареты, не влюбляет в себя прямо здесь и сейчас. Уехать хочется срочно — в дом, где всё просто и знакомо, — блять, ещё и плейлист в голове зачем-то переключается на максимально тоскливый. По крайней мере, там этого ощущения отставания, чёртовой инаковости, с которой долго приходилось бороться и которая вернулась, не будет: не с кем себя сравнивать. Дима не удивляется, когда не узнаёт молодёжных трендов, это-то логично, и ему за ними поспевать не нужно, хотя он вполне себе даже удерживается в меняющемся медиаполе. Отставать от своих, чью шутку понимаешь по взгляду, — вот это страшно. С почти физически ощущаемым отвращением к себе понимать, что их веселит то, что никак не пробивается сквозь тебя. Хотя в Диме живёт здоровый азарт — и так странно, что его не тянет и за столы без камер, хотя его очень зовёт Серёжа, который чувствует, что что-то не так, но с расспросами тактично не лезет. Даже Игорь, легендарно вылетевший из-за него уже в третий раз, как-то справляется — а мальчик ещё и с температурой, Дима несколько раз сегодня прикасался губами к его лбу, пытаясь понять, насколько всё плохо. Ну, не настолько, чтобы не сыграть во что-то ещё не под камерами, и Игорь тоже уносится в шальную жизнь. Правда, из него сыпется “мне кстати так хуёво” — он улыбается широко-широко на этом, — и при проигрышах, и при выигрышах. Зато он что-то чувствует, и чувствует разное. Дима не чувствует ничего, и даже вот это желание сбежать домой — это просто привычка, мол, дома лучше. Ни черта же не лучше будет, он же себя самого домой везёт. Пожелав Шасту удачи, Поз возвращается в свой номер. Проходит мимо пустующего бассейна, думает, что было бы забавно вот прям тут и плюхнуться, всё равно он плавать не умеет, даже если тут неглубоко, это может его и не спасти, а неспасение — это весьма хорошо. Море внутри бунтует — ну, разве это наш масштаб? Дима ответил бы, что да, именно так ему и хочется — либо в Италии со счастливой улыбкой мудреца, познавшего всё, простившего себе всё, отпустившего печаль, чья смерть превратилась в кошку на коленях, либо в максимально ебланских условиях, чтобы на похоронах кто-то не смог сдержать немножко истеричный смех, когда будут описывать, как погиб всеми — кроме себя — любимый мертвец. Ответил бы — но даже на разговор с собой нет сил. Он плюхается на кровать и бездумно вертит страницу с авиабилетами, решив, что правда бы рванул куда-то сейчас. Сам процесс перелёта его бы взбодрил. Собственная драматичность, впрочем, веселит, в посте о разочаровании во всём — и в себе — он специально использует и пафос (“Фиаско — это когда мы с тобой поехали в номер отеля трахаться, но так охуели, что там телик во всю стену, что стали смотреть наши любимые видосы в охуенном качестве и чуток забыли про секс”, — с укоризной потом напишет Игорь в перерыве между комментариями покера), и смеющийся до слёз смайлик, для кого-то прозвучавший совершенно верным “ахах, я в беде, это так смешно, помогите”. На это приходит Олег чуть-чуть подбодрить, воззвать к рациональности, в момент диалога быстро понять, что Дима его, конечно, слушает, но не вникает в суть. Олег не злится — привык, но зато пишет Игорю, что если он сможет сбежать из комментаторской рубки — то будет здорово и одним ироничным суицидом меньше. Джабраилов оказывается в номере Димы, когда вовсю играют на финальном столе, а Бебур становится верным помощником Гороха в королевстве смешных комментариев. — Ты ебанулся? — с порога и чересчур весело спрашивает Игорь, раскрывая объятия и буквально нападая с ними на Диму, — прижимает к себе крепко и не даёт вырваться — не то чтобы Поз пытается, но он чуть хмурится — в итоге всё же расслабляется. — Наверное. Сильно заметно? — Конечно, — Игорь даже не пытается смягчить ситуацию, Дима всё равно не одобрил бы, да и он привык быть прямолинейным. — Устроил тут драму из-за игры в карты, ну ты чего. — Да я чёто… — Дима отмахивается и садится на кровать. Игорь садится рядом и тыкает Диму в щёку: — Я не перестану, пока не расскажешь. Поз невольно улыбается — дурости же, но Игорь приносит на его похороны тот праздник, который был нужен. Совсем чуть-чуть — но этого достаточно, чтобы самая большая волна отступила и можно было начать дышать. — Да всё как-то навалилось, не знаю, это не из-за покера, точнее, не только из-за него, — Дима пожимает плечами и, пока Игорь задумывается, кусает его за палец, чтобы не терял бдительность. Джабраилов поражённо ахает. — Депрессивный рецидив не убивает во мне ебанцу, — делает вывод Дима, сам не ожидавший такой выходки от себя. — А мы так сейчас до утешительных ебанутых поцелуев дойдём, — Игорь наклоняется близко-близко. — Поцелуи должны быть по любви, а не из жалости, — вздыхает Поз. — Так а если я тебя всегда и всякого люблю, я всегда могу тебя целовать? Дима загадочно отмалчивается. Игорь принимает и такой ответ — поцелуй получается нежным, примерно как пожелание спокойной ночи, когда приходится заночевать на руинах. — Ты счастлив тут? — спрашивает Дима после. — Дим, да я, наверное, никогда не ощущаю прям счастья, как в этом, ну, где это было — “остановись, мгновенье, ты прекрасно”? — “Фауст”, — машинально отвечает Дима. Цепляется за “никогда” — сказанное. Цепляется за “даже с тобой” — растворённое. Новой волной накрывает мысль, что у него нет сил даже на то, чтобы сделать чуть счастливее человека, которого он очень любит. Задохнуться бы, да нет в этих волнах губительной — а поэтому спасительной — воды. — Если ты грузишься тем, что никогда и даже с тобой, — строго смотрит Игорь и по какой-то удивительно мягкой для их разговора улыбке догадывается, что прав, — то ты и у себя спроси: насколько я счастлив, когда смотрю в прекрасные глаза Игоря Джабраилова? — Глаза и правда прекрасные, — Дима улыбается шире, лукавее, смерть вторит его улыбке и никуда не уходит. У Игоря зачем-то краснеют щёки: — Блять, я же сам это вбросил, чё началось это такое… Дима проводит пальцем по чужой щеке — горячо, под кожей — что-то живое, как бы Игорь ни притворялся одним из кладбищенских котов. — Какие мы бедовые, — вздыхает Поз. — Ну, вообще не удивлён, что мы так с тобой сошлись. — Если бы мы все были в сериале, то мы были бы уморительной парочкой на фоне, приход которой всегда бы обозначал комедию, а в душераздирающем финале мы были бы теми, кто решил совершить двойное самоубийство, — Игорь хмыкает и в очередной раз давит в себе желание закурить. С Димой под разговоры о смерти, которая с ними на самом деле, может быть, никогда не случится, быть в дыму — лучшая декорация. — А чё это мы не главные герои? — ворчит Поз. — Ну это в каком-нибудь другом фильме. Игорь не озвучивает, что долгое время главная героиня его фильмов — это собственная печаль, и хотя она незаметно скрывается за шутками — и даже не все из них про смерть, — за работой и хобби, и сейчас он только привыкает, как бы жить без неё. Получается пока что удивительно хорошо — но, быть может, потому что она ещё не ушла. Игорь снова проводит пальцами по Диминой татуировке — и пусть он знает перевод, а она на самом деле лишь имитирует шрифт Брайля, он как будто считывает что-то другое. “Оно всё равно нас догонит”. Оно догоняет и отпускает — морской волной. Немножко губительно для человека, который не умеет плавать. Дима делает вдох — выдыхает Игорь по его шее, чтобы дрожь напоминала, что пульс ещё бьётся, как бы Поз ни рисовал у себя в груди кусок льда вместо сердца. — Я останусь, — говорят они одновременно. Почти синхронно хмыкают. Это примерно то же самое, что говорить одновременно “я хочу умереть”. — Но до того, как я останусь, я бы пошёл досмотреть финал, — честно добавляет Игорь. — Да конечно, иди, может, я тоже чуть-чуть за трансляцией послежу, — кивает Дима. — Я в перерыве скажу Антоше, что ты умер, — говорит он с привычной беззаботностью. Дима представляет, как у Шаста смешно круглятся глаза, пока он пытается понять, насколько Игорь шутит — а Игорь умеет держать эмоции под контролем и не расколоться от собственной шутки. — Боже, это было бы слишком уморительно, но не сбивай ему настрой, всё-таки он должен продержаться подольше. Игорь кивает, но всё равно придумывает какой-то прикол про Диму, чтобы развеселить им Антона. Поз включает себе на фон трансляцию тоже, но неожиданно хочется спать — море, убегающее к горизонту, оставляющее его на берегу, забирает с собой и желание хоть как-то функционировать, вкладывает в ладонь сувенир — спасительную усталость. Уже в дрёме он слышит, как Игорь, взявший его ключ с собой, и правда пришёл остаться с ним — вернулся с праздника жизни к нему, бедовому, уставшему и печальному. Игорь ложится рядом, потому что когда Дима под боком, становится уютнее и легче. Морские закаты в собственной голове всё ещё безмерно красивы. Всё меньше боишься остановиться, чтобы полюбоваться. Всё чаще делишься этими закатами с кем-то ещё. К этим закатам пусть сбегают две смертушки — плетут венки из морской пены, дарят друг другу лунную воду, — оставляют своих людей друг другу, чтобы перемешивали тоску, усталость и сонные поцелуи, шёпотно-робкое “спишь уже?” и откровенные слова, несколько видов объятий и ужасные шутки, от которых стыдно, но горячеет не только в щеках — и чтобы точно знали, что после печали тоже что-то бывает.