Тройка мечей

      Винни вскоре вернулся, и я снова к нему поластилась — всего лишь легла на плечо, когда он устроился у костра. Похоже, в этот раз вместо ухи нас ждал котелок жареных мальков. Меня уже, если честно, тошнило от рыбы. Он отодвинул меня от себя с той лёгкостью, с какой человек ссаживает с себя жучка; нежный, трепетный человек, знающий, что жучка может и раздавить одним неверным движением. Только он не прав. Я крутилась вокруг него, как бы облетая с раздражающим жужжанием, и демон даже раз легонько махнул рукой, отгоняя меня. Как весело! Отдалённо я ощущала обиду и горечь отвержения, но то чувство уже было как бы оплетено защитной мембраной, стало чем-то вроде кисты в сердце; я слишком долго балансировала над пропастью, надеясь ещё получить их любовь, изматывая саму себя тонкими манипуляциями, бросаясь то в жар, то в холод, а теперь всё по-другому. Они не могут совладать со мной. — Ты знаешь притчу о лягушке и скорпионе?       Он повернулся на меня всем корпусом. Я трусливо сжалась, ожидая в любой момент удара, но тут же пружинисто выпрямилась. Винни качнул головой в сторону и бросил: — Можешь рассказать. — Скорпион попросил лягушку переправить его через реку, потому что сам не умеет плавать, та предусмотрительно спросила: «Ведь ты можешь меня ужалить, почему я должна помогать тебе?» Скорпион ответил, что в таком случае и сам погибнет, и что ему нет никакого резона убивать лягушку; такой ответ устроил лягушку и она подсадила скорпиона, однако посреди реки тот всё же ужалил её. Утопая, она спросила: «Зачем ты это сделал? Ты умираешь и сам!» Скорпион ответил, что дело в том, что он — скорпион; и ни в чём больше.       Я — скорпион. Это путешествие оказалось лишь переправой через реку, и сейчас мы все тонем по моей воле, по моей природе, и зря он мнит, что я — букашка. Его чётко очерченный профиль в лучах полуденного солнца вдруг показался мне настолько привлекательным, что, не удержавшись, я остро клюнула его в губы и тут же отпрянула. Он издал тяжёлый звучный вздох, стон раздражения. Взглянул на Ребекку, сидевшую, как кладбищенская стелла, и бледную, как обработанный мрамор. Её безжизненные глаза взирали на нас несколько близоруко. Впечатление о ней, как о женщине сильной и решительной, обратилось в ясное осознание, что она передо мной беспомощна. Эхо дочерней нежности прошлось по мне короткой судорогой, но… Я была нежной и что получила? Неужели она не могла быть такой смирной в то время, когда я осыпала её комплиментами, когда подходила к ней обниматься, неужели нужно было довести до вот этого всего?.. — Что случилось, Ребекка?.. — он сделал шаг к ней, голос встревожен.       Она будто воспрянула ото сна. Медлительно встала, отряхнулась, и двинулась прочь. — Ребекка!       Я настойчиво перехватила его за предплечье, обнаружив в себе недюжинную силу. Нет, он мог, конечно, освободиться, но я удержала его порыв. — Ей всего лишь стыдно перед тобой, — я пожала плечами, улыбнувшись. — Дай ей время.       Я отпустила его и размяла шею, всё время напряжённую из-за задранной головы; демон высоковат для меня. — Что ты имеешь в виду? — Ты такой верный, а она нет. — А по твоей версии, она не верна, — он хмыкнул. — Что с тобой не так? — Всё со мной так, — я разозлилась. — Это ты неправильный мужчина. Скажи честно, ты импотент?       Он фыркнул. Снял с огня кастрюлю. — Я угадала? — Ты заигралась, Рейчел. Ты казалась мне всего лишь несчастным ребёнком, и может, так оно и есть, но твоё поведение становится всё безумнее. — Несчастный ребёнок! — я рассмеялась. — Какой же ты идиот. Вился за Ребеккой тенью, а она всегда предпочитала Равновесие, и даже сейчас, в шаге от виселицы, надеется вернуть себе пост Серафима, ты это знаешь? Она никогда тебя ни во что не ставила! Скажи, если у тебя всё-таки встаёт, сколько раз на дню ты дрочил на её светлый образ, а?       Он смотрел на меня равнодушно. Я злилась всё больше, но молчала, прикидывая, получится ли ударить его. Нет. Перехватит руку или блокирует выпад. В конце концов он рослый мужчина, вдвое больше меня. Если бы я действительно могла жалить ядом, то давно бы наблюдала, как коченеет это громадное тело. Ненавижу! Почему он молчит? Почему не ударит меня или что-то такое? Я хотела, чтобы он завыл от боли. Я сказала: — Ты весь из себя такой верный, а Ребекка нет. Она изменила тебе со мной, знаешь?       Он покачал головой. — Она твоя мать, — он был так уверен в своём аргументе. — Я приёмная, — развеселилась. — Неправда, — скривился. — Ты почти что её копия. — Случайность, у людей бывают неродственные двойники, — всё веселей и веселее.       Он выдал из себя какой-то полусмеющийся выдох, не совсем фырканье, что-то скорее весёлое, чем недовольное, неповоротливо и осторожно поддаваясь моему настроению. Но быстро и без сожаления сморгнул моё влияние и снова стал скучно строг. Я вспомнила, что у нас в разгаре перепалка и я ему только что раскрыла козырную карту. — Ах, ты мне не веришь, — я обвила его за плечи, чуть приподнимаясь на цыпочках. — Что ж, я действительно соврала, но только в том, что приёмная. Ты, вероятно, сильно распалил Бекки, и тут я её поймала, прижала к той крутой скале у пруда, и… — я тонко пискнула от боли где-то в глубине грудной клетки, разжала руки.       Винни сделал шаг от меня, хмурясь. Он осмотрел меня одними глазами, ища, с чего бы я так вскрикнула, его забота… Я пожала плечами, обозначая, что и сама ничего не понимаю. Мне стало не по себе. Мне показалось, что я могу выплыть из какой-то страшной глубины и не пережить глотка воздуха, а нужно оставаться ради себя самой в этой тёмной воде. Будто Винчесто был другой лягушкой, ещё не поражённой ядом скорпиона, а мне нужно жалить… — Ты должен поверить мне, — сказала я. — Твоя Ребекка не верна. Можешь сам спросить.       Он молчал. Я щёлкнула пальцами перед его носом, теми самыми пальцами, которые мгновения назад ласкали её. Его глаза вдруг осветились изнутри и он, огненноокий, подался ко мне, сжимая мою руку выше локтя. — Что ты сделала?       Самые грязные слова вертелись у меня на языке, но я не рискнула их произнести. Решилась сказать мягче, но всё ещё колко: — Доставила ей удовольствие. Тебе обидно? Ты ждал её, ты знал, что не можешь к ней подступиться, потому что она никогда не нарушит закон, что для неё нет ничего важнее её сана, а теперь… — Теперь она в другом положении, — он покачал головой. — Ты хочешь вывести меня из себя. Я не верю тебе, Рейчел, ни единому слову.       Я раздосадованно топнула ногой. — А я всё время говорю правду! — я стала топать обеими ногами, как маленький ребёнок. — Я ненавижу вас… Я хочу, чтобы вы были моими, только моими, а вы — только друг друга, только друг для друга… Зачем я спасла вас? Вы были бы мертвы, если бы не я, ваши жизни — это сделала я, это я, это моё решение, я спасла вас — ваши жизни должны быть моими!       Я снова потянулась к нему за поцелуем, но ему достаточно было поднять голову и отвернуться, чтобы я не добралась его губ. Я повисла на его шее, уткнувшись носом в его щетинистый кадык, и почувствовала движение адамово яблока от его слов: — Я благодарен тебе за спасение, Рейчел. И мне жаль, что ты разделяешь с нами тяготы изгнания.       «Мне жаль, что ты с нами»… Я дёрнулась. Ненавижу! — Мы всё устроим. Всё будет хорошо, — он хлопнул меня по спине. — Нет, ты ничего не можешь, Винчесто. Ты такой… Я не понимаю. Я говорю такие вещи, а ты… — Ты переедешь в деревню, успокоишься… — Да почему же ты ничего не понимаешь?! Мы теперь сможем жить только так, как я скажу. Ребекка теперь моя. Нет пути назад, не после этого утра… Пошли искать её.       Я порядком измоталась этим разговором. Не верит… Идиот… Лучше бы меня здесь не было, лучше бы я не спасала их, потому что всё это абсолютно ужасно и всё это хуже смерти. Я чувствовала себя пьяной. Шатаясь, достала свежий плед из шатра, в котором спала этой ночью. Он молча последовал за мной, рассудив, что Ребекку действительно стоит найти сейчас. Я шла, не разбирая пути, и вдруг оказалось, что это он уверенно вёл меня, как бы следуя по не видимым для меня следам, как голубь, летящий к своей голубке.       Она сидела на небольшой цветочной поляне, смяв под собой душистое разнотравье, резко развернулась к нам, и я увидела красные воспалённые глаза. — Вы здесь, — сказала она хрипловато, скрипуче.       Конечно он подоспел первым, опустился на колени перед ней, ладонями очертил её высокие скулы. — Ты в порядке? — Нет, — сомкнула длинные ресницы.       Я подсела к ним, разглядывая их красивые лица. Винчесто дотронулся до её лба, очевидно, проверяя температуру, убрал льняные пряди с шеи, проверил пульс. Я протиснулась между ними со словами: — Дай мне.       Она напряглась. Я поцеловала её, глубоко проталкивая язык, пихнула локтём Винни в солнечное сплетение, он сдавленно вздохнул. Отодвинулся. Ребекка попыталась укусить меня за язык, но только впилась зубами в нижнюю губу, так сильно, что от боли у меня заискрилось в глазах, но я не остановилась, и мы обе почувствовали металлический вкус, и тогда она сдалась, снова обмякая. Я повернула её так, чтобы самой взглянуть на демона, замершего и напуганного. Бекки оказалась между нами, тяжело дышащая и принимающая мои ласки: я уже коленом уперлась ей в пах и трогала грудь.       Они пьяны моим ядом. Пленены. Я могу делать абсолютно всё, что захочу. Он слабо попытался остановить меня, когда я стала стягивать с неё тунику, но когда коснулся её обнажённой кожи, больше ничего не мог делать. Он почти придерживал её за талию, пока я раздевала её. Мне пришлось оторваться, чтобы быстренько подстелить плед; я её предусмотрительно толкнула ему на колени, и они смотрели друг на друга, взгляд серых глаз снизу вверх, взгляд угольных глаз сверху вниз, и они не додумались прервать всё это отвратительное действо. Это мне напомнило ещё одну тёмную ночь моей жизни, когда меня накачала наркотиками одна парочка; теперь другие были в изменённом сознании. Предполагается, что день всё делает ясным, но сейчас солнце слепило, а не освещало. Мы оказались окружены солнечными зайчиками, прыгающими по ромашкам, жёлтым одуванчикам, василькам; три возящихся тела.       Мне пришлось немного приподнять Бекки, подстилая плед. Она осталась в одних трусиках; забавно, это были как раз те, которыми я с ней поделилась: чёрные, с кружевом, оставляющие лобок почти голым, и я вновь отметила, как чисто она побрилась — утром я только прощупала, а теперь видела. Подготавливалась… Или дело касалось лишь комфорта? А бледные растяжки на её животе вызвали у меня странный спазм отвращения; с чего бы? Я не буду об этом думать…       Я снова уперлась в неё коленом, создавая давление, какое неизбежно возбуждает тело, даже если сознание того не желает. Мне нужно, чтобы они оставались в моем плену как можно дольше, и даже начали сами действовать, хотя было нечто увлекательное в том, чтобы управлять ими, как двумя живыми куклами. И я поцеловала уже его, крепко держась за него, лишь бы ненароком не упасть на лежавшую между нами Бек. Он не отвечал. Мне показалось, он может сейчас встать и уйти, и я скользнула к нему в штаны, чтобы он не вздумал делать резкие движения, и он сдавленно простонал, будто против своей воли, перехватил мою руку, сжимая до треска костей; я среагировала, сама укрепляя хватку. Мужчины так уязвимы, когда дело касается их члена.       Я не усмехнулась. Я знала, что это разрушит момент. Еле сдержала разочарование, когда поняла, что он уже был наполовину эрегирован; Винчесто тоже всего лишь мужчина, такой же, как все. Это слабость тела, не решение воли… Нет, нет, конечно же они всего лишь животные, вот и всё, как и все люди.       Мои пальцы начали неметь и я прошептала: — Мне больно.       Он прикрыл глаза, сжал челюсти и отпустил меня. Я тут же стала двигать рукой. Он рвано дышал. Ребекка дёрнулась подо мной, и я мягко повалилась на неё, стянув в процессе штаны Винчесто. Она ворочалась. Всё рассыпалось в труху. Нет, они должны принадлежать мне.       Если я увлекусь одним, другой просто сбежит, их нужно удерживать вместе, их нужно... Я слезла с Бек, она на мгновение растерялась, попыталась встать, и я снова подтолкнула её к демону, полуоголенному ниже пояса, уперлась ей в грудь, вжимая в него, снова целовала.       Они могли остановить меня. Но не делали этого. Всё магия момента, дымка желания, поволокшее их; я видела — они не думают, только подчиняются своим телам и мне, оцепенелые и возбуждённые. Я стала ласкать её рукой, и в стоне, уже не сдерживаемом, не было никакого стыда, в её зажмурившихся веках, дрожащих от непрошенного удовольствия, явно не теснилась мысль: «О, боже, это моя дочь...» — только вспышки наслаждения. Винчесто тоже не был трезв, он весь был сосредоточен на Ребекке, на том, как её зад расположился на его коленях, на её стонах; и всё мне казалось, один неверный шаг — и они проморгаются, остановятся, хотя глубина здесь уже внушительная и пары гребков не хватит, чтобы выбраться.       Нужно ли его раздеть?.. Нет, если обойду его, если отпущу её, то всё пропало, тем более он как-то сложно одет. Я подсадила её повыше, и член демона оказался между её ног, не проникая. Теперь застонал и он. Стала ласкать их обоих, а они как бы подмахивали друг другу; она опиралась на меня, он вытянул одну ногу вперёд, а руками упёрся назад. Потом я направила его в неё, он вошёл в неё. Их стоны. Я села, наблюдая, ощущая себя полой в груди, с пустотой в голове. Кажется, он сделал не так уж и много фрикций, прежде чем судорожно вздохнул, изливаясь в неё. — Я люблю тебя, люблю... — он говорил это сквозь стон, сквозь сон, забывшись, целуя её в затылок, покрывая поцелуями её белую спину.       Он забыл обо мне, о том, что я ласкала их обоих, забыл, что ей я была дочерью, а ему — он говорил, что хотел бы, чтобы я была его ребёнком... Я хмыкнула, но этот звук не привлёк его внимания.       Ребекка, судя по всему, не кончила; слишком немногие женщины были способны кончить от вагинального секса без дополнительной стимуляции; она вперила в меня невидящий, осоловелый взгляд, растерянный и возбуждённый. Я помогла ей.       Винчесто всё понял, что происходило, что происходит, и наблюдал за нами с выражением человека, только что получившего смертельный удар; казалось, у него вот-вот потечёт кровь из сомкнутых уст, как это бывает в фильмах, в этих длинных и глухих трагических кадрах.       Ребекка спазматически согнулась, падая в мои объятия, так же судорожно вздыхая, добавляя во вздохи протяжные и сдавленные стоны.       Мне представились солнечные дни и лунные ночи, где мы часто и бурно занимаемся сексом втроём; как мы, может быть, даже переселяемся в эту чертову деревню, в этот двухэтажный дом, и разделяем общую спальню, и тут почувствовала озноб свежего воздуха. Кожа у меня стала гусиная и между ног я ощутила холодную вязкую смазку.       Ребекка отодвинулась от меня и побледнела.