too broken to be loved

      удушающий воздух особняка был пропитан алкоголем, R&B музыкой и шумом нетрезвых смеющихся голосов. скудные одноклассницы выглядят сегодня особо привлекательно под неоновыми цветами падающие со светодиодных ламп, дополнявших колорит картины – то есть, специфичная подростковая «вписка».       он действительно не припоминает, как они оказались на токеновской постеле. его бёдра отекли от давления чужой нагло расположившийся головы. кенни был нетрезв и был слишком – да, слишком близко.       плотно прижимающийся кенни и абсолютно пьяный кенни – плохое комбо для сердечной организации баттерса.       очень. плохое. комбо.       он может написать поэму, о том: «как я начал влюбляться в лучшего друга» с метафорами; с глянцевыми описаниями фиалковых глаз; как смотрит на эту россыпь веснушек, каждый раз когда тот садится рядом в автобусе — что хочется завыть от безнадежности. баттерс устало устремит взор на пурпурные глаза, на неестественно расширенные черные зрачки, аккуратно проведет пальчиками по пшеничным мокрым волосам: прилипшие к щекам от пота, пока кенни в ответ размыто улыбается. по лисьи так. далее, опустит взгляд ниже, чтобы снова посчитать каждую веснушку, каждую царапину, каждый шрам и нежно улыбнётся в ответ.       он в полной мере осознает, что оказавшись вместо него кто-то другой, даже та же бебе – маккормик все равно бы нагло бы лежал на её ляжках и так же бы затуманено улыбался. никакой абсолютно разницы. и от этого действительно очень-очень больно. но баттерс стерпит – когда он отказывался от своего истинного звания терпилы? он всегда терпел. терпел, когда видел привычную оранжевую парку в гурьбе с девчонками. терпел когда у него брали и брали, ничего не давая взамен. терпел, когда гематомы от пинков горели на спине и взгляд отца прожигал насквозь. когда мама стеклянно хладнокровно глядела за всеми разворачивающимся сценами, не реагируя. и в этот раз он конечно же стерпит.       — ах если бы ты был девушкой, – он тут же хотел возразить, а то ли разозлиться, но кенни мило усмехнётся чему-то своему и от былого раздражения и след простыл.       он промолчал.       кенни продолжил, — ну ты представь, блондинка, вся такая мимимишная, скромная да еще и добрая. не то что эти стервы из нашего класса.       он снова хотел возразить. не был бы он скромным будь он девушкой, да и одноклассницы у них ничего такие…       терпеливая улыбка стала походить на гримасу: — кенни, ты пьяный. – но волосы теребить не перестал. — я знаю.       а он… и он только продолжит тереться об него, то вертится и то пыхтит тяжело дыша. маккормику тепло, лениво и немного пошло – ладно, не немного. и ему хочется все ближе, теснее, интимнее; чтобы и крошечного расстояния не оставалось между их тельцами. …и видимо, все это терпение куда-то неожиданно делось, что капли слез будут звенеть стаканами при падении. его слезы такие легкие и свободные, хранящие внутри себя сердечные боли.       никто не поймёт. никто никогда не понимал.