* * *
В подъезде многоэтажки было значительно теплее, чем на улице. Отряхнув зонтик от воды, Йеджи как-то торопливо нажала на кнопку вызова лифта и, уткнувшись глазами в пол, засунула руки в карманы своего тренча. — На каком этаже вы живёте? — спросила рядом стоящая девушка и посмотрела на Хван так пристально, что та почувствовала этот заинтересованный взгляд телом. — На шестом, — в горле опять стало сухо, и Йеджи тягуче сглотнула, не осмелившись заглянуть в глаза той и смущенно перебирая пальцами мокрый зонтик. Незнакомка была невообразимо красивой, точно создана самим Богом, но эта красота в то же время – была какой-то особенной и нетипичной. Хван, к великому сожалению, не имела способность хорошо разбираться в людях, ей плохо удавалось сканировать их, но, лишь услышав голос и посмотрев в глаза этой девушки, что-то внутри кричало о том, что она очень добрая и отзывчивая. Йеджи больше не делала шаг навстречу кому-то, потому что уже не видела в этом смысла – для чего всё начинать, если рано или поздно это закончится? Кто-то уходил от Йеджи, не сумев свыкнуться с тем, что она была другой, кто-то – с её закрытостью и манерой общения: она часто не понимала молодёжных шуток, несмотря на то, что ей было всего двадцать два года; она была книжным червем, потому что жизнь, описываемая в книгах, была для неё более реальной, чем сама реальная жизнь; постоянно сидела дома и играла на рояле, занималась музыкой, в то время как другие студенты ежедневно развлекались в клубах, устраивали вечеринки с алкоголем и сигаретами, от которых она была всегда далека. Так для чего же ей сейчас нужно было помочь незнакомке? Почему нельзя было пройти мимо? Когда приехал лифт, Йеджи вместе с девушкой вошла в него, нажала на шестой этаж и почувствовала неловкость. В лифте до жути тихо: было слышно, как Хван нервно сжимала старый оберток от конфеты в своём кармане. — Шин Рюджин, — внезапно произнесла девушка, нарушая застоявшуюся тишину. Хван немного вздрогнула от неожиданности. — Что? — Меня зовут Рюджин, — радостным тоном изрекла Шин, одаривая её улыбкой. — Или же просто Шиншиллка. «Что, Шиншиллка? Почему именно Шиншиллка?» — Йеджи, — поклонившись, Хван наконец оторвала глаза от пола, мгновенно улавливая зрительный контакт с Шин, и внутри почувствовался приятный трепет. Лифт медленно поднимался по этажам, а время казалось замирающим внутри его стен. — Очки тебе очень идут, Йеджи. Ноги Хван приросли к полу, а сердце решило пропустить несколько ударов. Очки? Очень идут? Ей же не послышалось, верно? Йеджи смущённо покраснела и непроизвольно улыбнулась, не контролируя свои эмоции. Как Рюджин может так говорить, не видя полностью лица? Она даже не спросит, почему на Йеджи солнцезащитные очки? — Ты первый человек, который сказал мне об этом, — приглушённо прозвучал голос Йеджи. Она смотрела на Рюджин так, будто этот человек сумеет многое исправить. И так, будто скоро наступит самый лучший период её жизни, который будет связан с Шин. — Вновь спасибо, Рюджин. Многогранность чувств, одолевающих Хван, удивляла. Рюджин озадаченно приподняла брови, мысленно передавая фразу «Как же так?», на лице появилось беспокойство, потом какое-то осознание и, кажется, смущение. Створки лифта открылись, и обе девушки вышли из него. Открыв дверь квартиры и предложив Шин войти, Хван внезапно вспомнила, что на кухне царствовал ужасный беспорядок. «Чёрт, чёрт, чёрт». — Подожди пару минут здесь, — Хван, кинув зонтик и сняв с себя обувь, молнией убежала внутрь и оставила за собой сладкий аромат духов. Рюджин несколько секунд смотрела на исчезнувший силуэт с полуулыбкой на лице, слушая копошение на кухне и догадываясь о причине остаться здесь, после чего медленно перевела взгляд на мокрый абрикосовый зонтик. Приятный оттенок зонта отличался от серости осеннего дня, – он приковывал к себе внимание. Шин, будучи наблюдательной и любознательной, всегда ценила и восхищалась мелочами, которые привносили красоту в жизнь. Красота была во всём, – в нежном шуме дождя за окном, в осенних листьях, в запахе кофе или чая. Каждый предмет, окружающий Шин, становился источником изумления, радости и вдохновения. Йеджи, появившаяся в коридоре, облегчённо выдохнула и жестом пригласила ту пройти на кухню; ей немного некомфортно находиться у себя дома с кем-то посторонним, но выбора нет, ведь она сама пошла навстречу Рюджин. С мокрой одежды и волос Шин капала вода, и Хван, опомнившись, быстро завернула в свою комнату и, открыв шкаф, начала искать чистые вещи. Спортивные штаны, теплый свитшот, сухие носки – она собирала одежду, обдумывая, о чём можно будет поговорить в следующие часы. В голову, конечно, ничего не приходило. Зайдя на кухню и держа в руках полотенце вместе с одеждой, Хван увидела на столе три мокрых холста, баночки с красками, кисти и сидящую за столом Шин, которая сверлила грустным взглядом разложенные перед ней картины: холсты полностью пропитаны влагой, мокрые пятна расплылись по ним, и цвета, казавшиеся ранее яркими и живыми, стали блеклыми и размытыми. Для Хван картины всегда являлись лишь однотипной мешаниной из серых оттенков, не вызывающей каких-либо чувств. Искусство цвета для Йеджи существовало только на страницах книг или же в рассказах других людей. А счастье, связанное с яркими оттенками и красочными картинными мирами, было в режиме «недоступно». Но картины Шин начали давать ей совершенно иной эффект. Они такие… чувственные, будто бы пропитаны не дождём, а слезами. — Рюджин, — окликнув гостью, лицо которой на секунду показалось ей уставшим и даже обеспокоенным, Йеджи протянула ей вещи и кивнула на коридор. — Возьми вещи и иди переоденься в ванную, — с мягкой интонацией выпалила Хван, кусая щеку изнутри. — Твои мокрые вещи не быстро высохнут, поэтому пока что будешь так. Шин была ошеломлена таким нежным жестом. — Спасибо, — она приняла из её рук сухую одежду и ушла переодеваться, оставляя Йеджи наедине с картинами, от которых та не могла оторвать глаз. Беззвучные пятна серых красок рассказывали историю, в которой Хван будто бы нашла отражение своей боли, своих собственных переживаний и мечтаний. Каждая работа, кажется, отражала затаённые чувства самой художницы. Йеджи, усерднее вглядываясь в них, чувствовала себя восхищённой и одновременно понимающей. Как настолько чётко можно передавать эмоции и чувства через одни рисунки? И почему ей хотелось вечно разглядывать их? Что за магия? Шин достаточно быстро переоделась и, заблудившись в коридоре, случайно попала в комнату Хван. Рюджин – не тот человек, который любит нарушать личные границы, и поэтому она уже хотела было выйти из комнаты, как вдруг взгляд зацепился за большой чёрный рояль и огромную полку с книгами рядом. Домашняя библиотека и рояль – две вещи, которые могли рассказать многое о личности Хван. — Я была права. Она пианистка, — под нос прошептала Шин, пальцами касаясь чёрно-белых клавиш рояля и улыбаясь. Как художница, Рюджин в первую очередь присматривалась к рукам при первом знакомстве, поэтому ещё в парке отметила про себя, что у Йеджи они ухоженные, а пальцы тонкие, точно у пианистки. — И читает много, — она приподняла брови, задумываясь о чём-то, и затем удалилась из комнаты. Воздух кухни был пропитан ароматом осени, печенек и ромашкового чая – Йеджи стояла у плиты, сосредоточенно наливая в две кружки кипяток. Рюджин очень тихо присела за стол, украдкой поглядывая на домашнюю Хван, не заметившую пришедшую гостью. — Какое же печенье ей больше понравится? — задумалась Йеджи, достав из верхнего шкафчика две пачки печенья. — Печенье с шоколадной крошкой или с изюмом? — она хмыкнула, глядя на них поочерёдно. Взгляд Шин, наполненный любопытством и некой тревогой, скользнул по красивому профилю Хван. — А вдруг ей вообще не нравится печенье? — С шоколадной крошкой, — внезапно подала голос Рюджин. Йеджи тихо вскрикнула и, обернувшись, подняла брови. — Просто аллергия на изюм, — пожала плечами Шин, на что Хван кивнула и отвернулась, зажмурив глаза и сгорев от стыда. Спустя две минуты Йеджи подала ей чай, положила на центр стола тарелку с печеньем и наконец-то уселась напротив. Рюджин обвила ладонями тёплую кружку, чтобы согреться. Хван медленно помешивала чай ложкой, смотря сквозь стол, и думала о том, с чего начать разговор с Шин. Она не любила заводить разговор первой, потому что для этого нужно было подключать фантазию, стараться подобрать темы, на которые захочет разговаривать собеседник, а желания думать – не было. Было желание наслаждаться тишиной. И смотреть на Рюджин, но так, чтобы она этого не видела. Они сидели в тишине некоторое время. — Ты профессиональная художница, правильно? — спросила Хван, делая глоток чая и кивая на холсты перед собой. — Начинающая, — поправила Шин, откусив нежное печенье и устремив взгляд на хозяйку квартиры. — Только начинающая? — расширила глаза Йеджи, слегка подавившись. — Мне трудно понять великолепие живописи, но… — прервав свою речь, Хван поджала губы, — посмотрев на твои работы, я ощутила то, чего не могла ощутить от других картин. Я словно погрузилась в мир страстей и глубоких переживаний, — на одном дыхании восхищённо выпалила Йеджи, заставляя художницу улыбнуться. — Ни одна картина меня так не зацепила, как твои. — В своей жизни я слышала много приятных и мотивирующих слов, но знаешь ли ты, что твой комплимент – самый лучший из всего, что я когда-либо слышала? — глаза Рюджин глядели ей прямо в душу и заставляли влюбиться. Внутри разлилось тепло. До одури приятное. И трепетное. — И это даже не комплимент, — в голосе начала слышаться уверенность. Хван, едва сдерживая улыбку, наблюдала за растерянностью той. — Я сказала лишь один факт. — Эй, хватит! Ты уже во второй раз смущаешь меня, — Рюджин накрыла лицо обеими ладонями и, закрыв глаза, покачала головой. — Два два, — бросила Йеджи, пожимая плечами и улыбаясь так, что глаз почти не видно. — В смысле? — непонимающе подняла одну бровь Шин. — Счёт – два два. Ты тоже смутила меня целых два раза, — посмеялась Хван, разведя руки в стороны. — Нагло и незаконно, — добавила она, качая головой. — Так ты, значит, мстительная? — наигранно произнесла Рюджин, и обе залились громким смехом. Йеджи с каждой секундой расцветала на глазах, становясь увереннее, и не боялась компании художницы. Вопросы, которые обычно люди задавали друг другу при знакомстве, плавно перетекали в долгий и душевный разговор. Хван, выполняя роль больше внимательного слушателя, нежели отвечающего собеседника, периодически смеялась и удивлялась; Шин говорила буквально без умолку – делилась своими интересами, рассказывала о своей жизни, о том, как попала в ряды художников, и много философствовала. Каждая минута была наполнена историями, тайнами и глубокими размышлениями. По истечении трех часов, превратившихся в настоящее откровение, Йеджи узнала о ней очень много. Обычно проходило пару месяцев, чтобы узнать о бывших знакомых даже банальные факты, но с Рюджин всё иначе. Шин сама полностью раскрепощена, эмоциональна и открыта с ней, из-за чего у Хван всплывал вопрос в голове: «Как она может мне настолько доверять?». Стрелки часов показывали одиннадцать вечера. Хван слушала голос Шин, ловила каждое слово и интонацию, нечасто произнося что-либо в ответ. Потому что не хотела, чтобы Рюджин прерывала рассказ, прекращала улыбаться и эмоционально жестикулировать. Ей было уютно сидеть вот так, на кухне, когда тут царствовал полумрак, когда за окном шелестела листва и шумел дождь, а мысли полностью были заполнены художницей Шиншиллкой. Холсты высохли, и мозг Шин начинал плести новые идеи – она, взяв кисточки, создавала новые образы из пятен, и с каждым касанием кисти картины играли новыми красками. Йеджи сидела как заколдованная и молча наблюдала за тем, как Рюджин продолжала работать над своим искусством, безотказно выражая свои эмоции и чувства через холсты. В тот момент Йеджи кое-что осознала: она встретила особенного человека. Не просто человека. Рюджин – душа, которая способна проникнуть в самые темные уголки её сущности и осветить их. И она чувствовала, что нашла счастье, потому что каждый миг в компании Рюджин наполнял её радостью и какой-то благодарностью. Все предыдущие знакомства по сравнению с этим – ничто. Весь мир мог бы считать, что для того, чтобы распознать счастье в человеке, надо хотя бы месяц или около того, но Хван уже была уверена в том, что Шин – её счастье. Сомнения и неуверенность в себе начали просто-напросто растворяться в присутствии Рюджин. — Можешь подать жёлтую краску? — вывел из мыслей вопрос Рюджин, не отрывающей взгляда от холстов. Хван будто парализовало. А дыхание замерло. — Жёлтую? — сглотнув, неуверенно переспросила Хван и получила в ответ короткое «мгм». Рядом с ней стояли две баночки с красками. Одна – слева, другая – справа. Как она узнает, которая из них жёлтая? Нельзя совершить ошибку. Только не сейчас. Было одно единственное сомнение. Что будет, если Рюджин сразу догадается о том, что она не различает цвета? Получит ли Йеджи вновь ту жалость в глазах, от которой ей хочется спрятаться? Или же она получит косой взгляд? Пока слегка дрожащая рука очень медленно тянулась к правой баночке, Йеджи почти не дышала. Если Вселенная сегодня на стороне Хван, то она ей поможет. — Держи, — выдохнула она, нервно улыбаясь и внимательно изучая реакцию Шин. Рюджин устремила взгляд на краску и через три секунды – прямо на Йеджи. Лицо Шин было каким-то нечитаемым: Хван было сложно понять, о чём она сейчас размышляла и что чувствовала. «Я ошиблась, так? Что она теперь обо мне подумает?», — в сотый раз облизнула губы Йеджи, напрягаясь всем телом. — Спасибо, — услышала Хван вместо страшного «Это не жёлтая краска». Вселенная ей помогла. У Йеджи мигом слетело всё напряжение, которое одолевало её гребаных тридцать секунд. Пишущая картины Рюджин казалась красивее в миллиард раз: волосы, завязанные в маленький хвостик, сосредоточенный взгляд, уткнувшийся в холсты, и тонкие напряжённые руки. Хотелось сфотографировать Рюджин и сохранить фото где-нибудь на память. Сейчас она была олицетворением эстетики одним своим видом. — Даже в серых цветах твои картины прекрасны, — вырвалось у Хван неосознанно. — В серых? – сразу подняла голову Рюджин, вопросительно посмотрев на Йеджи. «Я что, сказала это вслух?!», — Хван даже не заметила, как слова вырвались наружу. — А-а, ну… у мен… — она запнулась на полуслове, нервно сглатывая и не решаясь рассказать Шин об ахроматопсии, — мне кажется, что в картинах цвет – это основной ключ в передаче эмоций. Но твои картины не потеряют свою чувственность, даже если будут серыми. — Цвет и правда мощный инструмент в передаче эмоций, но… картины лучше не рассматривать только с точки цвета, — хмыкнула Рюджин, задумчиво глядя на чайник и почесывая затылок кончиком кисточки. — У эмоций изначально нет цвета, люди сами дали им цвет, чтобы было легче. Поэтому глубину и эмоциональность изображения можно ощутить даже в серых тонах. Нужно лишь проникнуться смыслом, — пожала плечами она, окинув взглядом все три холста. — Почти каждая моя картина описывает то, что находится вот тут, — указав на своё сердце, очень тихо добавила художница, — цвет не столь важен. Важны чувства, — и продолжила подправлять картины в гробовом молчании. В сотый раз осматривая картины, Хван видела в них то, что ощущает каждый день. Каждую ночь. Очень смешанные эмоции, но самая ярко выраженная – боль. — Я чувствую боль от всех твоих картин, — с неким удивлением сказала Йеджи, и Рюджин, резко прекратив писать, издала шумный вздох. Она даже ощутила тяжесть вздоха и какого-то тихого страдания той. «Сколько же в твоём сердце боли, Рюджин?», — Хван растворялась в собственных мыслях. Шин выглядела жизнерадостной, открытой и искренней: она постоянно улыбалась, радовалась от простых вещей, искала во всём плюсы. Перед Йеджи сидел тот человек, который мигом заражал других радостью и позитивом. Но сейчас, уже во второй раз, Йеджи заметила, что по глазам Рюджин пробежала тень грусти, скрывающая в себе нечто глубочайшее. Хван часто видела людей в их наивысшем блеске, когда они были улыбчивыми, счастливыми и уверенными в себе. Такие люди, как Шин, ей всегда казались непоколебимыми. И обычно, смотря на них, она про себя говорила завистливое «как же им повезло». Йеджи терялась в океане собственных битв, не осознавая, что каждый человек, где бы он ни находился на своём пути, также сражается – с непредсказуемыми бурями эмоций, со слезами, пролитыми на полуночной подушке, и с тишиной, которая проникает в душу и нацелена на её разрушение. И внутри Шин была такая же битва, невидимая для всех, кроме неё самой. Впервые Хван захотелось узнать больше о другом человеке. О битве, что скрывалась под этой вершиной айсберга. Вероятно, она сошла с ума. И скорее всего, это эгоистичное желание. Но обратного пути, кажется, нет. — Во мне много боли, — вопрос ударил по самым больным шрамам Рюджин. — Очень много. Заставить исчезнуть боль я не в силах, поэтому мне приходится жить с ней изо дня в день, — она вдохнула как можно больше воздуха и, подняв глаза на Йеджи, как-то безмятежно улыбнулась. — Но знаешь, в какой-то степени я даже благодарна ей, потому что без неё не было бы этих картин. Боль создаёт искусство. — Боль создаёт искусство? — машинально переспросила Йеджи, поднимая брови. Рюджин кивнула и, вспомнив, что Йеджи, по идее, пианистка, мысленно передала ей: «Ты как никто другой должна понимать меня». — Когда меня охватывает жуткая боль, я выливаю все чувства на холсты, кисточкой изображая каждое ощущение, которое сподвигло меня на создание этих картин. Благодаря разрушениям внутри себя, я сумела построить нечто иное, прекрасное. То, что сумело кого-то задеть, — объяснила Шин, положив кисточку и прижав к себе одно колено. — Тысячи картин были нарисованы в моменты печали и тяжести. Многие художники брались за кисть, когда внутри было пусто, — Йеджи, внимательно слушая каждое слово, осознавала суть и тускнела на глазах. — Как можно описать внутреннюю пустоту, если совсем не хочется что-либо говорить? Как можно показать свои надломы, если стоит огромный ком в горле? И как же можно объяснить внутреннюю боль, если нет сил на сотни глупых фраз? Наступило молчание. Йеджи, давая словам художницы время усеяться в воздухе, опиралась локтями на стол и кусала губы. — Кстати, спасибо за то, что помогла мне сегодня. Ты могла бы заниматься своими делами, но сидишь тут со странной идиоткой, как я, — вздохнула Рюджин, качая головой. — Я вовсе не жалею. Если честно, ты первый человек, с которым я так открыто общаюсь, — искренне призналась Хван. «Опять первый человек?», — удивилась Шин и, взяв последнюю печеньку с тарелки, вспомнила фразу той «Ты первый человек, который сказал мне об этом». — Я почти не контактирую с другими людьми, да и мне сложно с кем-то общаться, потому что у меня никогда не было настоящих друзей. — Тогда я буду твоим первым настоящим другом, — решительно выдала Рюджин, даже не раздумывая. — И общаешься ты очень даже хорошо. Я бы сказала на целую десять из десяти, — она изобразила пальцами число десять и, склонив голову вбок, расплылась в улыбке. — Ты будешь со мной дружить, Йеджи? Хван не верила своим ушам. И глазам. Тёплая улыбка Рюджин потихоньку зарождала внутри Йеджи лёгкую зависимость. — Буду, — широко улыбнулась она и смущённо отвела глаза на окно. Всё это – реальность? Не сон? — Итак, первое, что надо сделать в нашей дружбе, — Рюджин неожиданно встала со своего места и приблизилась к замеревшей Йеджи. — Обняться! Хван, не успев и моргнуть, ощутила прикосновение рук, согревающее тепло и неуклюжие объятия, благодаря которым она почувствовала себя невесомо. Такой лёгкий жест, но успокаивающий лучше любого лекарства. — В тебе много любви. Я чувствую это, — прошептала Рюджин на ухо, поглаживая спину Йеджи. Нос приятно щекотали волосы Йеджи. Так спокойно. Даже тишина становилась более чистой. И от волос Хван пахло очень приятно. Хван перешла в режим забвения. Она просто не дышала. Просто сидела и не могла обнять Шин в ответ, не двигаясь и стараясь изо всех сил скрыть громкие стуки сердца. Мысль о том, что Рюджин теперь её подруга, которая, согласно правилам дружбы, будет находиться всегда рядом без корысти и особых причин делиться собственным временем, будоражила и пробуждала самые нереальные ожидания. У Йеджи теперь есть подруга. Самая настоящая подруга. Но от этой подруги по одной причине сумасшедше билось сердце – она, кажется, влюбилась в Рюджин. Как можно влюбиться за три с половиной часа? Это из-за нехватки общения? Или только Йеджи так может? — А ты случайно не профессиональная пианистка? — выпуская Йеджи из объятий, внезапно поинтересовалась Рюджин и села обратно. — Откуда ты узнала? — по-настоящему удивилась Хван, приоткрыв рот. — По пальцам сразу догадалась, — довольно ухмыльнулась Рюджин, указав на пальцы той, и решила не уточнять, что видела в комнате рояль. — Я занимаюсь игрой на рояле с детства, — подтвердила Хван, кивая. — С прошлого года начала писать композиции. — Всегда мечтала сыграть на нём, — мечтательно произнесла Рюджин, протягивая «э-эх». — Может, сыграешь для меня на рояле? — Прямо сейчас? — Если ты, конечно, хоч… — Пойдём, — глаза Йеджи мгновенно засияли, и она, оживившись, резко встала и с радостью посмотрела на художницу. Она улыбалась так, как маленький ребёнок улыбается принёсенным конфетам. В комнате Хван было очень темно: сквозь окна проникал свет, но основной источник света исходил от свечи, стоящей на рояле. Любовь к темноте у Йеджи была всегда, в ней ей спокойно, потому что в тёмном мире она становится такой, как все – в темноте людям сложно различать цвета. — Здесь спокойнее, правда? — сев за рояль, повернулась Хван к рассматривающей книжную полку Шин. — Я хочу переехать сюда, — фраза Рюджин заставила пианистку посмеяться и засмущаться. — Здесь не только спокойно, но и уютно. Приютишь меня? — Боюсь, тебе быстро наскучит совместное жилье со мной, — выдохнула Йеджи, наблюдая за тем, как Рюджин села на кровать, стоящую сбоку рояля. И наблюдая за тем, каким взглядом Рюджин посмотрела на неё. Этот взгляд так… приятен. — Готова ли ты ежедневно слушать мои пересказы книг и игры на рояле? Тебе надоест, уверяю. — Ты что, шутишь? Это же звучит как моя мечта! — шокированно воскликнула Шин, поражаясь тому, что Хван считает это скучными делами. — Я читала все книги, что у тебя есть на полке. Абсолютно все. Тем более я обожаю слушать композиции, — в голосе слышались нотки восторга. Йеджи, повернув голову к роялю, закусила губу и заулыбалась как ненормальная. — Тогда закрой глаза и почувствуй музыку. Она сделала паузу для короткого вдоха, и пальцы начали скользить по чёрно-белым клавишам, заполняя комнату музыкой. Мир будто замер. Потому что Рюджин воспринимала звуки не просто слухом, но и ощущала их всем своим существом – каждой нотой, каждым аккордом. Спустя несколько секунд она медленно разлепила веки и увидела самую красивую перед глазами картину: Йеджи, освещённая свечой, смотрела на клавиши и бегала по ним пальцами; рядом лежал раскрытый абрикосовый зонтик, уже полностью высохший. Когда Хван закончила, она шумно выдохнула и вернулась к реальности. — Как тебе? У Шин на самом деле не было слов, чтобы выразить все свои чувства, полученные от музыки Йеджи. — Я определённо готова жить с тобой, — восторженно проговорила Рюджин, — и готова слушать это вечно. Чёрт возьми, это так смущает. — Садись ко мне, — немного неуверенно произнесла Йеджи, похлопав по месту рядом с собой. — Я научу тебя одной композиции, — на лице Рюджин моментально появилась какая-то детская радость. Они сидели чертовски близко. Слышали дыхание друг друга. Йеджи на мгновение даже забыла, как говорить с помощью своего гребаного рта. — Я буду управлять тобой. Просто запоминай последовательность клавиш, — Хван окутала пальцы Шин своими и почувствовала их нежность, тепло. Сердце совершило резкий кульбит. Взгляд обратился к глазам художницы, – движение бровей, улыбка, голос, – всё в ней вызывало внутри Йеджи бурный резонанс. Направляя каждое движение Рюджин, она начала нажимать на клавиши, играя грустную, но красивую композицию. Касания пальцев проникали в их души, словно сердца обеих говорили на одном языке. Ни слов, ни объяснений не было нужно – музыка говорила за них. Йеджи крепче сжимала пальцы Рюджин, периодически смотря на неё и улыбаясь ей глазами. Они учили композицию около часа, пока не наступило двенадцать часов ночи. — Уже полночь, — посмотрев на время, как-то грустно проговорила Рюджин. За окном виднелась полная луна и звёзды. — Тебе пора домой? — Йеджи хотела услышать отрицательный ответ, но через секунду получила молчаливый кивок. — Я работаю завтра, — тихо сказала Шин, и Хван вспомнила, что та работает в кофейне, находящейся неподалеку. — Тогда я вызову тебе такси. На улице до сих пор сильный ливень, — пианистка потянулась за телефоном, лежащим на рояле. — Не надо, — Рюджин обхватила кисть Йеджи и покачала головой, — не трать на меня деньги, пожалуйста. Я сама вызову такси. — Хорошо, — через «не хочу» ответила Йеджи, потому что теперь ей хотелось позаботиться о Рюджин. Она без понятия, откуда в ней эта нездоровая привязанность к человеку, с которым не связывает ничего, кроме общих вкусов в книгах и музыке. — Одежду можешь оставить себе, — она мягко улыбнулась Шин. — А когда придёшь домой, выпей чай и будь в тепле. Болеть – дело плохое. Особенно сейчас, когда все болеют… Как Хван умудрилась вляпаться во всё это? — Обязательно всё сделаю, — кивнула Шин, заглядывая в глубину карих глаз. Остались считанные минуты до того, как Рюджин покинет квартиру и оставит Йеджи в полном одиночестве. Заказав такси и заметив, как Хван немного изменилась в лице и заметно погрустнела, Шин двинулась к ней ближе. — Ты расстроена? — Да, — в горле Йеджи образовался непонятный ком. — Могу я задать тебе один вопрос? — Можешь, — одними губами произнесла Рюджин. — Ты чувствуешь себя одинокой? Йеджи просто хотела, чтобы Рюджин задержалась здесь ещё ненадолго. Это так странно – видеть своё счастье в ком-то, кто, по сути, тебе никто. Понимать, что если этот «никто» исчезнет из твоей жизни, то всё вернётся на круги своя, и существовать снова станет тоскливо. Хван, по всей видимости, уже окончательно свихнулась от своего одиночества, раз размышляет о том, что именно Шин сможет спасти её от внутреннего опустошения и ощущения покинутости. — Все люди чувствуют себя одинокими, — прошептала Рюджин. — Даже ты? — Йеджи посмотрела на неё с непониманием и удивлением. — Даже я. На мгновение повисла тишина. — Но ты не выглядишь одинокой, — Йеджи устремила взгляд в глубину серых глаз. У них не было цвета. Но они были добрыми и глубокими. — Как ты можешь так радоваться жизни, если тебя одолевает одиночество? — Я просто спокойно принимаю его и не пытаюсь убежать, — пожала плечами Шин, хмыкнув и коснувшись кончиками пальцев клавиш, не нажимая на них. — Одиночество неизбежно для каждого человека. И нет ничего странного в том, что кто-то может постоянно ощущать его присутствие в своём сердце, — одарив Йеджи своим теплым взглядом, она вздохнула полной грудью. — Ты можешь быть окружена сотнями людей, но, в конце концов, будешь чувствовать то, от чего всегда бежала. Одно, что ты точно можешь сделать с одиночеством – изменить к нему своё отношение, — пожала плечами Рюджин. — И да, теперь у тебя есть я, твоя настоящая подруга Шиншиллка. Йеджи отвела взгляд на стену и посмотрела будто бы сквозь неё, слушая, как в тысячный раз колотится собственное сердце. Теперь она не одна. Очки слегка сползли с переносицы, и Хван, поправив их, внезапно задумалась. Рюджин – первый человек в жизни Йеджи, который не то чтобы ни разу не спросил, почему она ходит в солнцезащитных очках, Шин вообще будто бы даже не обращала внимание на них. Да, вновь первый человек. Такси ожидало внизу. Сложив руки на груди, Йеджи немигающим взглядом смотрела на то, как Рюджин надевала свою обувь, сидя на маленькой табуретке. В одной руке Хван держала абрикосовый зонтик. — Держи, — она протянула Шин зонт, — тебе ещё надо добежать до такси. Можешь его тоже оставить себ… — Ни в коем случае! — воскликнула Рюджин, мотая головой и накидывая рюкзак. — Я верну его тебе завтра, приходи днём в кофейню, в которой я работаю. Угощу самым вкусным кофе. — Хорошо, — скрыть улыбку у Йеджи не получилось. — Ой, мне надо уже бежать, — увидев, что такси ожидает уже пять минут, нервно выпалила Рюджин и забрала из рук той зонтик. — Спасибо за вечер, Йеджи. — И тебе, — грустно проговорила Хван. — До встречи, — Шин помахала рукой, весело улыбаясь. Йеджи кивнула и, помахав в ответ, проводила художницу взглядом, пока не наступила тишина. Только через две минуты она поняла, что не взяла у Рюджин номер. «Завтра возьму», — подумала Йеджи, хлопнув входной дверью, и ушла на кухню.* * *
Йеджи стояла у входа в кофейню, чувствуя аромат свежей выпечки и кофе. Кто-то вышел из кофейни, и раздался приятный звон маленьких дверных колокольчиков. Сегодняшний день и погода были для Хван самыми лучшими за последние годы: ярко светило солнце, но ей это теперь вовсе не мешало – наоборот, прибавляло настроения; проезжающие мимо машины, играющиеся детишки рядом больше не казались раздражающими. День словно приобрёл яркие краски. А голова была одурманена мыслями о том, что прямо сейчас она снова увидит Шин и её прелестную улыбку. Кофейня изнутри оказалась очень уютной. Подойдя к кассе, Йеджи начала глазами сканировать всех сотрудников в поисках знакомого лица. Внутри всё переполнено радостью и диким волнением. — Добро пожаловать в нашу кофейню! Что хотите заказать? — неожиданно окликнула её одна сотрудница, на бейдже которой написано «Чхве Джису». — А… да, здравствуйте, — глаза до сих пор выискивали Рюджин. — Здесь же работает Шин Рюджин? — Шин Рюджин? — удивлённо подняла брови Чхве. — А вы кто? — Я… — Йеджи вспомнила вчерашний вечер и улыбнулась, — новая подруга Рюджин. — Подруга? — ещё сильнее удивилась сотрудница, после чего очень тихо добавила под нос: — У Рюджин что, есть подруги? Йеджи, услышав это, вскинула брови. — К сожалению, Рюджин уволилась сегодня утром, — ответила Джису и покачала головой. — Странно, что она вам ничего не сказала. Улыбка моментально исчезла с лица. И дышать стало нечем. — Что? В смысле? — неразборчиво промямлила Йеджи, начиная нервничать. — По какой причине? — Никто не знает. Она на прощание даже ничего не сказала, — грустно проговорила Чхве. — Можете дать номер Рюджин, пожалуйста? — умоляюще попросила Йеджи, пытаясь сохранять спокойствие. Джису услышала отчаяние в голосе той и мысленно спросила: «Она точно подруга Рюджин?». Написав на бумажке номер Шин, она отдала его ей и проследила за тем, как Хван быстро испарилась за дверями кофейни. — Почему она уволилась? — под нос прошептала Хван, набирая номер. Паника охватила все тело. Что, если она больше никогда не увидит Шин? То, что она совсем не ожидала услышать в динамике, так это: «Такого номера не существует». Нет, нет, нет. Ноги сами рванули по направлению в парк, где они вчера встретились. Сердце Йеджи билось с каждым гребаным шагом. Но когда она прибежала на то самое место… …ни Рюджин, ни красок, ни кисточек, – не было. Два следующих дня протекли в полном мучении. О чём бы она ни думала, – банально: перед глазами была лишь Рюджин – человек, крепко обнявший без корысти и подаривший надежду на то, что она больше не останется в одиночестве. И исчезнувший без причины. Присутствие Шин в её жизни стало за такое мизерное количество времени уже попросту необходимым. «Тогда я буду твоим первым настоящим другом». «До встречи». И где же ты сейчас, Рюджин? Почему ты исчезла, ничего не сказав? Почему ты удалила свой номер? Если бы тем вечером Йеджи знала, что Рюджин исчезнет на следующий день, она бы сделала всё возможное, чтобы узнать, с какой же борьбой художница сражалась внутри себя. За окном сильный ливень, как в тот самый вечер. Хван, прислонившись спиной к стене и поджав к себе колени, сидела на подоконнике и в полумраке следила за капельками дождя, стекающими по окну. «Что произошло в твоей жизни, чтобы так внезапно исчезнуть?», — прошептала под нос Йеджи и плотно зажмурила глаза. В темноте она увидела Рюджин: глаза добрые-добрые, а улыбка заботливая на потрескавшихся губах. Пытаться задушить в себе воспоминания каждой минуты того вечера – бесполезно, Йеджи уже пробовала. Отвлечься – тоже бесполезно. Спустя несколько минут Хван лениво встала на ноги, пошагала к роялю и, сев за него, медленно прикрыла веки. Воздух наполнился новой композицией, которую пальцы Йеджи создавали на ходу – они плыли по клавишам с болью, обидой и нежностью одновременно. Грусть не звучала просто так – она была ответом на тайну исчезнувшей Рюджин. Дыхание участилось. Долгие секунды Хван играла, с каждой нотой всё сильнее и сильнее ударяя по клавишам. Неужели именно так всё и должно было произойти? Последняя нота затихла. Йеджи со всей силы зажала клавиши рояля и, не сдержавшись, тихо заплакала. Боль и правда создаёт искусство.