Киса

- Может, чаю? - Переводя взгляд с дочери на гостя, предложила Елена Александровна под тихое пыхтение мужа. Тот её гостеприимства не разделял, а последнее, чем Кате хотелось заниматься в этот вечер, это разнимать отца и Воропаева - сойдись они на территории пушкарёвской кухни, скандал неминуем. Впрочем, Александр, вероятно уловив неловкость момента и тревожность в катиных глазах - она с порога своей комнаты старательно посылала телепатические сигналы, качнул головой: - Не стоит, время позднее. Катя... К протянутой ей тонкой чёрной пластиковой папке её подтолкнул выглядывающий из-за плеча Зорькин, так что, едва не запнувшись о собственные тапки, Пушкарёва двинулась вперёд. Навстречу неизбежности, припорошенной снегом, что украдкой мазнула кончиками горячих пальцев по её ладони и притворилась приличным человеком. - ...изучите, - неизбежность кивнула на папку и на Колю, слегка прищурила тёмные глаза, вскинула бровь, - с Николаем Антоновичем. ...Николай Антонович, правда, изучению содержимого папки не сильно много времени посвятил, уставший и наевшийся: лениво почесал живот, пробежался по строчкам, кивнул и пообещал вникнуть подробнее чуть позже, если Катя сделает ему копию. А затем оглушительно громко хмыкнул прямо в ухо подруге, склонившейся над принтером: - Интересные у тебя представления о выгодном сотрудничестве, Пушкарёва. На стекло сканера опустился маленький листочек для заметок с лаконичным "Экскурсия по музею пыточных инструментов. Завтра, 18:30. Захватите подкормку для роз". Под скрежет техники, шелест файлов и с ощущением стыда под кожей Катя сжала бумажку в кулаке слишком порывисто, выдавая себя другу с головой: - Это... культурный досуг. - То-то он тебя глазами жрал, а то и чего похуже, - Зорькин снова хмыкнул и в десятый раз пригладил русые вихры, сбавляя децибелы, чтобы не беспокоить Валерия Сергеевича, бдительного и явно настороженного поздним визитом к дочери какого-то подозрительного типа. Особенно подозрительным было то, что Катя, прилежная доченька приличных родителей, этому визиту обрадовалась. - Я, конечно, на этой территории как мужчина не классифицируюсь... - Коль, - попыталась то ли переубедить, то ли перебить друга Пушкарёва, но парень мотнул головой. - ...и хорошо, а то от таких взглядов дядь Валеры очень в туалет хочется. Но напоминаю тебе, что я всё ещё мужская особь и прекрасно понимаю, что этот твой Саша всё-таки предпочёл бы с тобой... - Коля! - ...попить чаю. - Миролюбиво погладил Катю распечатанными бумажками по плечу Зорькин и на всякий случай отошёл на пару шагов назад. Иногда младшая Пушкарёва очень хлёстко угощала его подзатыльниками. - Но это у вас будет завтра, как я понял. Мне тебе алиби обеспечить, или сама справишься? Катя с силой вдавила кнопку выключения на принтере и выдохнула: - Меня же в музей пригласили. Как тебе версия?... Этот вариант был простым, пристойным, а главное - правдивым, ведь Катя отправилась с дрожью предвкушения в груди на свою персональную дыбу под шёлковыми простынями. Захлёбываться стонами в планах не было, она старалась вести себя прилично - насколько это было возможно в тёмной-тёмной комнате, где из источников света - тонкая полоска, просачивающаяся из-за приоткрытой двери из коридора в спальню, а в остальном приходилось ориентироваться на остальные органы чувств, что... не помогало. Ибо звуки собственного рваного дыхания и тихого, пошлого хлюпанья, запах воропаевского парфюма, его кожи и аромадиффузора на тумбочке, ощущение кожи к коже, пальцев, сжимающих бёдра, зарождающихся внизу живота вспышек удовольствия... Всё это добивало окончательно, пока белый флаг в виде пушкарёвского нижнего белья красноречиво висел на ручке двери. - Я не расслышал, дорогая, повтори. - Пророкотало над её ухом. Да как у него получается одновременно говорить и не сбиваться с ритма?... - Что-что? Катя знает: как только она попытается открыть рот, чтобы ответить, Александр толкнётся внутрь глубже, стиснет её талию крепче, лишая всякой возможности сформулировать адекватную мысль. Любую мысль, по правде говоря, потому что из горла рвётся нечто нечленораздельное и бессмысленное, смазанное "вот так", отчаянное "да", жадное "ещё". Безумно жарко - чёртовы батареи жарят как не в себя, пока жарят Пушкарёву, спина липнет к простыне, под коленками тоже вспотело. Сначала Катя не поняла, зачем мужчина подложил ей одну из подушек под пятую точку, но когда, притянув её к себе и положив ладонь на низ живота, он снова двинул бёдрами, позволяя почувствовать, насколько он глубоко... Что ж, возможно, всё, что Пушкарёва знала о себе до этого, действительно стоило забыть. - Тц-тц, Ка-а-атя, - смахнув прилипшие ко взмокшему лбу прядки, контрастно тихо мурлыкнул Воропаев. Коридорная полоска света мазнула по его груди, шее, глазам, позволяя рассмотреть отвратительно довольное выражение в них. - Как громко, как неприлично. Что скажут мои соседи? Что Александр обязан оплатить им беруши, ибо прекращать доводить свою партнёршу по постели он был не намерен - девушка чувствовала это интуицией и задницей, которую подпирали горячие воропаевские бёдра. С языка просился сорваться какой-нибудь язвительный ответ, но всё, что получилось выдавить: - Я хочу... громче. Мокрее, горячее, чтобы кровь пошла пузырьками кипения от осознания своего положения - пятками к потолку, от ощущения пульсации в висках, в груди, внизу живота, пульсации и... вибрации? - Что такое? - Переключив ещё одну скорость на чём-то силиконовом, продолговатом и вжимающемся между ставших крайне чувствительными губ, мурчаще-заботливо уточнил Александр неотрывно наблюдая за ней, пытающейся разобраться в ощущениях. - Всё, как ты хотела, всё для тебя. Издевается, гад, мучает её, господи, как же хорошо, какой же мерзавец, абсолютный му...жчина, вжимающий Катю в кровать, а вибрирующую игрушку - в истерзанный ласками клитор, в который, кажется, устремилась вся кровь из организма, все нервные окончания передислоцировались в такую маленькую, но чувствительную часть тела, командующую сознанием, поведением, потому что если Воропаев решит прекратить эту пытку и потеряется ощущение очищающего разум до белеющей пустоты пламени... - Умница, - бархатное над ухом, шершавым языком по вспотевшей коже, Александр сжал пушкарёвскую ладошку, перехватившую инициативу и приятную на ощупь рукоятку игрушки, - как всегда пятёрка, Екатерина Вале...рьевна. Скользящий по смазке вибратор дёрнулся в его сторону, мазнул гудящей поверхностью по длине, закованной в латекс, вызвал судорожный вздох и шипение сквозь зубы. В случае Пушкарёвой инициатива наказуема. Ведь теперь, когда отвлекаться на посторонние предметы Воропаеву не приходилось, когда они достаточно раздразнили и подвели друг друга к завершению, к окончанию - воропаевского терпения и пушкарёвской выдержки, он мог не сдерживаться, выйдя на финишную прямую до нарушенных норм допустимого шума в жилых помещениях и конкретно его спальне, до агонии - отупляющей, сдирающей всё наносное, излишнее, оставляющей лишь простое и понятное, инстинктивное желание: получить разрядку и - желательно, но необязательно - не умереть при этом. - Я... сейчас... - Почему-то ей показалось необходимым предупредить Александра о том, что вот-вот случится, хотя сама Катя не до конца понимала, чем закончится это аутодафе, потому что внутри неотвратимо росло в размерах и степени приятности нечто пугающее - острое, будоражащее, обжигающее, вынуждающее вслепую мокрыми пальцами переключить скорость на игрушке и вжать её в себя плотнее, вцепиться свободной рукой в мужское предплечье до синяков, что останутся на светлой коже с мириадами родинок. Кажется, Воропаев и сам был близок к финалу - движения его стали быстрее, резче, горячая ладонь прихватила Катю за шею сзади, чтобы лицом к лицу, чтобы в тёмных омутах глаз можно было различить точно такой же окситоциновый приход, точку в этом гормональном трипе. - Я... не могу, - больше терпеть, балансировать на грани и пытаться не свалиться в пропасть, отчаянно держась за мужчину. Прогнувшись в пояснице до хруста позвонков, распахивая глаза - невидящие, да и не нужно им это, рот - пересохший от стонов, от просьб не останавливаться, стремясь навстречу расходящейся волнами искусственной вибрации и вполне натуральному, живому ощущению движущегося внутри члена, Катя позволяет себе умереть. На некоторое время не чувствовать ничего, кроме физики, не руководствоваться логикой, не взывать к разуму, не надеяться, что собственное сердце выдержит, а тело когда-нибудь снова сможет функционировать вне плоскости воропаевской постели. Не рассчитывать ни на что, кроме ощущения пульсирующей плоти - общей, неделимой на катины бёдра и руки Александра. Может быть, попытаться дышать - аккуратно, на пробу проталкивать немного кислорода в носоглотку, пускать до лёгких и обратно, чувствуя, как Воропаев тоже дышит через раз, уткнувшись в подушку у пушкарёвского уха. Медленно поднимает голову, смотрит на неё осоловелым взглядом, тычется носом ей в щёку. - Теперь расслышал. - Узкая ладонь прошлась по катиной талии, чтобы зафиксировать, перевернуть их вместе, чтобы спину Пушкарёвой обожгло отсутствие шёлковых простыней, а ягодицу - всё та же ладонь, лёгким шлепком по разгорячённой коже. - За что? - Возмущаться сил нет, зато очень хочется есть. Запихнуть в себя половину воропаевского холодильника, ведь до ужина у них как-то не дошло, а на обед пришлась встреча с адвокатом, которому предлагалось передать дела Никамоды. Так что теперь тело требовало хлеба, после таких-то зрелищ... - За те дурацкие мысли, что приходят мне в голову в твоём присутствии.

***

В Пушкарёвой не было ничего необычного. Нет, не так: необычного - много, от кончиков косичек до набоек на школьных туфлях, а вот достойного - ничего, по нескромному мнению Киры. Простушка из спального района, отличница-краснодипломница, которая могла полагаться исключительно на уровень интеллекта - ни родительских компаний, ни породистого лица. Фамилия только говорящая, не зря Сашку столько раз с ног сбивала, несясь как пушечное ядро по коридорам компании, и перебаламутила всё своим появлением и вмешательством. Периодически Воропаевой даже чудился металлический запах пороха, исходящий от винтажной секретарши. Возможно, дело было в железках на её зубах или в бронебойной уверенности в собственных мозгах и решениях, что эти мозги предлагают - часто умные, хитрые, рациональные (насколько это вообще возможно в их "блядской богадельне"(с) Сашенька Воропаев, слышала бы мама...) Но впервые за всё время работы Пушкарёвой в ЗимаЛетто Киру волновало не её назойливое присутствие на собраниях, где - если совсем начистоту - подчас Екатерине Валерьевне пристало бы сидеть не сбоку у шкафа, а во главе стола. Не гундёж по поводу стратегии развития компании, не щебет Женсовета: "Катя, а где Катя, а вот Ка-а-атя и её жени-и-их", тем более, как оказалось, история о богатом женихе оказалась обычной бабской байкой, перетираемой в клозете за неимением собственной полноценной личной жизни, которой из их курятника могла похвастаться только Танечка Пончева. Волновали Киру взгляды, коими Пушкарёву одаривали двое дорогих Воропаевой мужчин: Андрей - раздражёнными, внимательными, следящими за каждым вздохом помощницы. Сашка довольными, удовлетворёнными взглядами расчерчивал пушкарёвскую спину, накрахмаленный воротничок белой рубашки, всю её серую фигурку посреди зималеттовского хай-тека и ярких акцентов из картин, людей, бутылок с сиропами в баре... - Катя, скажите, - сцепив руки в замок, чтобы было удобно начать нервно крутить помолвочное кольцо привычными движениями, Воропаева присела на красное кожаное кресло. Пушкарёва подняла глаза с испещрённых чёрными чернилами белых страниц какого-то документа в тонкой пластиковой папке. Иногда казалось, что андреева помощница вся состоит из бумаги, скрепок и выжидающе-вежливого молчания. - ...что случилось у вас с Андреем? - А у нас что-то случилось? - Не меняя ни позы, ни выражения лица, уточнила девушка, вероятно, не желая сегодня растрачивать энергию на подобные беседы. Сашка вёл себя так же, когда тема для разговора была ему неудобна: строил непроницаемые рожи, выстраивал незримую бетонную стену между собой и сестрой, отдариваясь язвительными шутками, передёргивагием всего и вся, попросту игнорированием - разумеется, с видом самого уставшего на свете человека. За бесконечные "давай потом" и "не твоего ума дело, дорогая" иногда хотелось братцу банально накостылять... - Кроме ваших вскрывшихся махинаций? Я предполагаю, что да. Пушкарёва бровью повела - над круглой оправой очков, но этим ограничилась: - Я предполагаю, что вы пришли сюда поделиться своими предположениями. У меня не так много времени, уложитесь, пожалуйста, в пять минут. - Что ещё мне сделать, Катя? - Чувствуя, как внутри закипает такое привычное раздражение на эту царевну-лягушку, подалась вперёд Кира. Скрытая кофейного цвета кардиганом крупной вязки грудь испустила усталый выдох, пока её обладательница, стянув окуляры, вцепилась пальцами в свою переносицу, словно общение с главой отдела продаж приносило ей мигрень. Впрочем, этому бы Воропаева не удивилась. - Может, кофе вам сварить - капучино, латте, ирландский? Екатерина Валерьевна, не отпуская нос, усмехнулась, позволяя рассмотреть длинные, но нетронутые тушью ресницы, а затем и глаза - с грустно падающим внешним уголком и краснеющими паутинками сосудов. - Не сто́ит, кофе я уже напилась, - сообщила из-за ладони и опустила её на чёрный пластик папки очень... нежным движением, почти ласкающим, - через пять минут мне нужно выдвигаться на встречу с адвокатом. Поэтому я прошу вас либо поторопиться с озвучиванием своих наблюдений по поводу наших с Андреем Палычем отношений, либо перенести этот разговор на другое время. - У вас нет никаких отношений!... Впору было помянуть дедушку Фрейда, а потом всё же сварить айриш-кофе - с двойной порцией виски, ибо Пушкарёва одарила коллегу - или, в свете последних новостей, подчинённую? - сочувственным взглядом, ещё раз глянула на свои наручные часики и, прихлопнув папкой по коленям, растворилась: сменила туфли на сапоги, влезла в допотопное пальтишко, папку прихватила с собой, запихнув её в свой кожаный баул, в моду и не входивший. Так что сунуть нос Кира могла разве что в каморку - запароленный компьютер, фотография родителей в слегка припылённой - и как Екатерина Валерьевна, хозяйка аж двух компаний, тут вообще работает? - пластиковой рамочке. В собственный мобильник - Андрей всё ещё вне зоны доступа, где и пребывал с самого утра. Пушкарёва в ответ на закономерный вопрос отмахнулась:

- Я не слежу за ним, Кира Юрьевна. В расписании у Андрея Палыча на утро не было никаких дел, возможно, он решил выспаться.

Метко, блядь. В самую точку - больную и натёртую до кровавой мозоли, ведь Жданову свойственно высыпаться - в чужих кроватях и состоянии опьянения на кирин диван. Иногда проливаться на кирин ковёр, царствие небесное той несчастной альпаке из Перу. Распадаться в кириной прихожей, раскладываться на кардамон и морской ветер, приносящий за собой запах сигарет и чужих женских духов. Отпечатков губ, рук, клейм хорошего любовника и первоклассного предателя обещаний, клятв, договоров, Киры. Она сама себе постоянно кажется больной точкой, случайным мазком краски где-то в углу ждановской картины мира: вроде ляпнул к месту и общая композиция складывается, а вроде - лучше бы растворителем подтёр это досадное недоразумение, именуемое их отношениями. С ними Кира носится, Кира относит себя к мудрым женщинам и в андрееву квартиру, чувствуя себя то полноправной владелицей, то домушницей: заглядывать в тёмный, полупустой коридор страшно - вдруг из темноты раздадутся чужие стоны или с.м.е.х? Рыскать по неубранной гостиной (слегка мятый вчерашний пиджак на спинке дивана, сегодняший немытый стакан, пахнущий спиртом) стыдно, но глаза сами выискивают затерявшуюся под диваном туфельку на острой шпильке, след от тонального крема на подушке, чьи-то нечёрные, некороткие, неждановские волосы. Что-нибудь найти Воропаевой хочется даже не для того, чтобы потрясти уликой перед носом жениха, а ради секундочки успокоения - разнюхала, нашла. Была права, Кирюша большая молодец и куда бо́льшая дура, ведь в каморке очкастой крысы ничего не находит, но расстаться с чувством подвоха не может. Нечто непонятное, неуловимо тонкое, плавно ведущее склизким ледяным щупальцем по позвоночнику снизу вверх, мерещится в пыли на полке стеллажа, во вскрытой упаковке шоколадных конфет - японский зелёный чай, перец чили, морская соль и маракуйя. Вкусы у Пушкарёвой специфичные в еде, одежде и мужчинах, ведь Сашка тоже обожает эти конфеты. Ещё обожает смотреть, как Кира кашляет от перчёного шоколада, торопится запить сашиным напитком и снова кашляет - чёрт бы побрал этот дорогущий французский коньяк! Горло дерёт, по языку течёт смола, а напротив - наглые карие глаза, под цвет огненной воды в бокале и предательски заманчивых конфет. - Что у тебя с Пушкарёвой? - Вытащить его на ужин в какое-нибудь заведение не удалось, так что пришлось нагло завалиться в квартиру - в этом-то она специалист - с коробкой суши навынос и каталогом неудобных вопросов нараспашку. - И зачем тебе вообще... это? Брат хмыкнул, размазывая кончиками палочек конскую дозу японского васаби - настоящего корешка, а не подкрашенного хрена, но у Киры и от последнего вставали волосы даже на тех местах, из которых она их выдрала воском. - Это мне затем, чтобы не поубивать всех окружающих меня идиотов. Секс - занятие жизнеутверждающее, Кирюш, не базовая потребность, конечно, но с ним куда лучше, чем без него. - А... - Вообще-то Воропаева имела в виду отношения с такой, как Пушкарёва, в целом. Пока ехала к брату, перебрала в голове десятки потенциально возможных ответов, приготовилась услышать некоторые из них, визуализировала себя на конкретном стуле, с конкретным роллом - опалённый лосось с трюфельной пастой - во рту, и чтобы Сашка был чуть более сговорчивый после нескольких бокалов алкоголя. - ...ты что, с ней спишь? Отложив палочки для еды, брат накрыл кирину ладонь своей, нарочито обеспокоенно вглядываясь ей в лицо: - Хуже. Я планирую на ней жениться.