***
Дом Ноа был достаточно большим, а потому Исаги сразу получил отдельную комнату, хотя думал, что его поселят вместе с Кайзером. И хоть комната была небольшой, для Исаги она стала раем на земле, его собственным уголком, означавшим, что у него есть своё место в этом новом незнакомом доме. Он с удовольствием разложил свои вещи по местам, гордо выставив на полку в книжном шкафу пока что незнакомые ему учебники, приобретённые Ноа специально для него. Исаги был в восторге от количества книг, которые теперь принадлежали ему, и дело было не в том, что он был каким-то книжным червём, нет. Просто обилие книг напоминало ему небольшую домашнюю библиотеку его родного отца, и Исаги со смешанными чувствами тоски и любви время от времени легонько проводил пальцами по корешкам книг. Как и Кайзер, он был первоклашкой. Прошла уже половина осени, когда Ноа забрал его из детского дома, и Исаги не мог не волноваться, думая о том, что ему предстоит учиться в настоящей школе. Он боялся. Боялся, что не понравится учителям, боялся, что программа окажется слишком сложной, боялся, что так и не найдёт друзей. Он быстро понял, что в последнем пункте рассчитывать на помощь брата не стоит. Кайзер открыто демонстрировал к нему свою враждебность, как бы сильно Исаги не пытался изменить это. Масла в огонь подливал ещё и Ноа, который, кажется, слишком увлёкся своей идей сделать из Йоичи пример для Кайзера, и чуть ли ни во всём сравнивал мальчиков, вызывая у Исаги смущение вперемешку с радостью от похвалы, а у Кайзера — желание убивать. И всё же школа встретила Исаги более радужно, чем он представлял. Уроки оказались на том же уровне, что были в детском доме, поэтому учиться оказалось не так сложно. Учителя хвалили его за прилежность, а одноклассники оценили его дружелюбие. Он не завёл друзей в первые же дни, но к своему собственному облегчению понял, что нужно только немного подождать. В конце его первой учебной недели к нему подошёл странноватый мальчик с ярким пластырем на носу. Он протянул Исаги свою маленькую и немного запачканную ладошку и представился, звуча достаточно дружелюбно, что заставило Йоичи сразу проникнуться к нему симпатией: — Я Бачира Мегуру. Давай дружить! Это было так просто, как только могло быть. Примерно на уровне четырёхлеток, знакомящихся в песочнице. И всё же Исаги подобная простота привлекла, поражая своей искренностью в самое сердце. — Меня зовут Исаги Йоичи, я буду рад стать твоим другом, — улыбнувшись, он пожал чужую руку, а затем вдруг растерянно нахмурился. — Ой, то есть Ноа Йоичи… То есть… У меня двойная фамилия… Мой приёмный отец решил и оставить мне мою, и дать свою… Он смущённо замолчал, боясь, что покажется странным. Но вместо какого-либо осуждения или непонимания получил только широкую улыбку, частично беззубую. Бачира по-доброму посмеялся над его смущением и уселся рядом. — Учительница представила тебя как брата Кайзера, — вспомнил он первый день Исаги в школе. — Я-то думал, почему у вас разные фамилии, но теперь понимаю. Вас обоих усыновили? Йоичи немного нахмурился при упоминании Кайзера. За всю неделю, что они жили и учились вместе, он лишь пару раз заговаривал с Исаги, и то только тогда, когда это было необходимо. Проще говоря, все их разговоры были вызванными недовольными взглядами Ноа, при котором Кайзер старательно притворялся послушным сыном. В школе же Исаги мог видеть настоящую, как ему казалось, и более раздражающую личность Кайзера. Тот с холодностью и высокомерием относился к Йоичи, демонстративно игнорируя его всё учебное время. Исаги не мог сказать точно, злился ли он из-за такого или его это расстраивало, но эмоции в любом случае были негативными, поэтому у него было мало желания разговаривать о своём брате. Он всё же ответил Бачире, но быстро перевёл тему, поинтересовавшись каким-то мало значащим пустяком. Разговаривать с Бачирой оказалось так же просто, как и дышать. Неважно, было ли много смысла в их диалогах или нет, оба мальчика веселились, рассказывая друг другу всё на свете и обсуждая каждую глупость. С каждой секундой Исаги чувствовал, как на душе становиться легче, потому что понимал, что этот неряшливый мальчик вполне способен стать его лучшим другом на всю жизнь. Спустя несколько недель, когда ноябрь начал подходить к концу, Исаги действительно мог с уверенностью назвать Бачиру своим лучшим другом. Каждую перемену они проводили вместе, болтая обо всём и ни о чём одновременно, даже на уроках порой обменивались записками, правда, Исаги каждый раз холодел, боясь, что учитель их заметит. Он узнал о Бачире многое — тот любил консервированные ананасы, ему тоже было семь лет, и он обожал дельфинов, даже имел мягкую игрушку в виде одного из них. Ещё у Бачиры не было отца, его воспитывали мать и дядя, и Исаги чувствовал некоторую близость к мальчику из-за этого. Конечно, Бачира не говорил, что случилось с его отцом, умер ли тот или просто ушёл, но это не было так важно. Исаги для себя решил, что они похожи, и это только укрепило их дружбу. К сожалению, он почему-то не мог чувствовать схожести с Кайзером, даже несмотря на то, что они стали братьями. Ноа рассказал ему, что Кайзер никогда не жил в детдоме, что ему приходилось скитаться по улицам, выпрашивая у прохожих еду и деньги. Исаги не знал, как ему реагировать на подобную информацию. В основном он слышал только плохое о попрошайках и оборванцах, не имевших даже дома. Кайзер частично оправдывал все эти предубеждения — был агрессивным и непредсказуемым. И всё же Йоичи не хотелось судить его только по этому, он продолжал свои попытки подружиться с младшим братом. Конечно, все они были практически безуспешными. Если у Исаги и получалось хоть как-то расположить к себе Кайзера, то всё рушилось, стоило Ноа открыть рот. Он много хвалил Исаги, и, безусловно, это было приятно! Но все его похвалы смешивались с осуждением в сторону Кайзера, отчего тот просто не мог нормально воспринимать Йоичи, видя в нём врага и соперника, но никак не брата. Ноа постоянно ставил Исаги в пример, и, к сожалению, не только он. Учителя, словно почувствовав слабость Кайзера, засыпали его словами о том, что ему стоит относиться к учебе так же, как Исаги. Они, что очевидно, были восхищены прилежностью Йоичи, но справедливости ради, оценки Кайзера едва ли были хуже. Отличие было в том, что Исаги действительно старался на каждом уроке, это было видно невооруженным взглядом. Кайзеру же многие дисциплины давались довольно легко, из-за чего тот был слишком расслаблен на уроках, предпочитая рисовать в уголках тетрадей или на обрывках листов, а не слушать учителя, объясняющего тему. Помимо учителей все мало-мальски знакомые Ноа, словно сговорившись, с завидной регулярностью напоминали Кайзеру, что Исаги лучше него во всём, в чём только можно. Более послушный, более спокойный, более вежливый. Все эти слова лились в уши не только Кайзеру, но и Ноа, который всё больше убеждался в том, что одному из его сыновей не хватает дисциплины. Наверное, единственной, кто никогда не говорил подобного, была Анри, кажется, слишком хорошо понимавшая, как себя чувствовал Кайзер от всех этих сравнений. Она пыталась поговорить с Ноа на эту тему, но тот постоянно отмахивался, аргументируя своё мнение тем, что Йоичи действительно был куда более послушным и прилежным, и Кайзеру стоило не обижаться на правду, а просто стремиться к таким же результатам. Нужно ли говорить, что все надежды Ноа терпели крах? Вместо того, чтобы меняться в лучшую сторону, Кайзер становился угрюмее и мрачнее с каждым днём, а его неприязнь к Исаги только росла. Он больше не был похож на того беззащитного и испуганного ребёнка, которого Ноа подобрал год назад, он стал язвительным — Ноа винил в этом его общение с Эриком Геснером — и немного высокомерным, хоть и старался не показывать этого, всё ещё желая быть для Ноэля хорошим сыном. В какой-то из дней, когда Исаги с воодушевлением рассказывал о том, что они с Бачирой вместе изрисовали почти пол альбома, который последний принёс в школу, Ноа решил, что это отличная возможность, чтобы поговорить с Кайзером насчёт его друзей. — Видишь, какой хороший друг у Йоичи? — он повернулся к Кайзеру, надеясь, что хоть в этот раз его слова дойдут до этого ребёнка. — А что у тебя, Михаэль? До сих пор общаешься с Геснером и Гримом? Лицо Кайзера, до этого равнодушное, слегка помрачнело. — Что в этом плохого? С ними весело, — он попытался добавить голосу больше убедительности. — Мы же уже говорили об этом, — Ноа поморщился. — Они на тебя плохо влияют. У этого Геснера отец настоящий алкоголик, неудивительно, что и он сам постоянно разговаривает жаргоном. Ещё и тебя учит! — А этот Бачира на Исаги хорошо влияет? — сразу ощетинился Кайзер. — Он странный! Псих какой-то! — Михаэль! — Ноа резко встал со своего места. Его глаза метали молнии. — Об этом я и твержу! Посмотри, кем ты стал. Ты считаешь, нормально оскорблять своих одноклассников? Тем более используя подобные слова? Этому тебя тоже Геснер научил? Выражение лица Кайзера с раздраженного сменилось на несчастное. — Извини… — пробормотал он. — Я больше не буду, обещаю… Ноа вздохнул, успокаиваясь, и опустился обратно в кресло. — Я уже достаточно наслушался твоих обещаний, постарайся начать их исполнять, — он потер виски, словно разговор начал вызывать у него головную боль. — А ещё найди себе нормальных друзей, пожалуйста. Неужели так сложно взять пример со своего брата? Кайзер только кивнул, опуская взгляд в пол и нервно сцепляя руки за спиной. Глядя на него, Исаги не знал, что ему делать. Он злился на то, что его лучшего друга назвали ненормальным, но он также мог понять причину, почему Кайзер так сказал. И всё же он был согласен с Ноа — а как он мог быть не? Исаги считал, что Геснер и Грим далеко не самые лучшие люди в их классе, и Кайзер мог найти кого-нибудь, кто приносил бы меньше проблем. Например, он мог бы подружиться с Исаги и Бачирой! Разве это не было бы идеальным решением всех проблем? Исаги задумчиво посмотрел в окно, наблюдая за тем, как ветер срывает последние листья с деревьев, оставляя их полностью голыми перед предстоящими холодами зимы. В его детском мозгу появился план, как понравиться Кайзеру, и он искренне надеялся, что тот сработает.***
Кайзер устал. Устал от вечно осуждающего взгляда Ноа, от собственных попыток превзойти Йоичи, которые либо оставались незамеченными, либо воспринимались окружающими как какой-то каприз. Он был всего лишь ребёнком, изо всех сил желающим получить каплю родительской любви, и не мог не расстраиваться, когда появился кто-то другой, кто забирал всё внимание себе. Кайзер знал, что он был не идеальным, он прекрасно осознавал это. Но его мать, его любимая и драгоценная мама… Она всегда говорила, что будет любить его несмотря ни на что, будет любить его просто потому, что он есть. Она любила его, когда он не мог уснуть по ночам, ворочаясь под её боком и мешая выспаться перед работой, любила, когда он возвращался домой в ссадинах после драк с другими детьми, любила, когда он случайно ломал что-то среди их немногочисленных вещей. Она любила его, так почему Ноа не мог так же? Кайзер не понимал. Раньше он думал, что всё дело в том, что Ноа мужчина — он часто слышал, что те совсем не умеют обращаться с детьми. Но почему тогда Исаги свою любовь Ноа подарить мог, а ему нет? Кайзер не видел, что Ноэль искренне беспокоился о нём, не знал, что тот взял Йоичи в том числе для того, чтобы ему не было так одиноко. Он мог понять лишь что-то, что лежало на поверхности, воспринимал только вечные упрёки, и с каждым днём замыкался всё сильнее, пряча своё разбитое состояние за бахвальством в школе и равнодушием дома. Кошмар, что снился ему уже долгое время, вновь изменился. Теперь Ноа в его снах шёл за руку с маленьким мальчиком, в котором Кайзер безошибочно узнавал Исаги. Он понимал, что выбрали всё-таки не его, чувствовал пробирающийся до самого сердца холод, и просыпался. Зачастую это было посреди ночи, когда темнота окутывала комнату, пугая ещё больше. Конечно, в такое время все спали, Кайзер знал это. Знал и то, что будить Ноа из-за какого-то кошмара ему нельзя. Поэтому он просто забирался под одеяло с головой и сжимал в объятиях куклу и зайца, надеясь, что те принесут ему более счастливый сон. Его рыдания всегда были достаточно тихими, чтобы никого не потревожить, а подушка каждый раз успевала высохнуть к утру. Начало декабря стало неприятным напоминанием о том, как он жил год назад. На улице Кайзер кутался в теплую одежду и старался не смотреть по сторонам, иррационально боясь увидеть самого себя из прошлого — тощего, грязного и умирающего. Ему не нравилось быть жалким, он просто надеялся, что сможет забыть о своей прошлой жизни как можно быстрее. К счастью, его друзья помогали ему с этим. Едва только выпал первый снег, как десятки первоклашек поспешили на улицу под недовольные возгласы учителей, чтобы устроить настоящую битву снежками. Кайзер впервые учувствовал в чём-то подобном, но сразу решил, что игра в снежки станет его любимым развлечением — где ещё он мог запулить снегом в голову Йоичи с самым невинным выражением лица? Их школа находилась не так далеко от дома, поэтому в какой-то момент Ноа просто перестал забирать их. Он был в процессе устройства на работу, так что никто не мог бы обвинить его в этом. Кайзеру даже нравилось, что теперь необязательно было возвращаться после школы вместе с Исаги. Он предпочитал немного задерживаться, болтая с Геснером и Гримом. Так произошло и в этот день. Он около полутора часов потратил на игру в снежки, с каждым разом чувствуя всё больше удовлетворения, когда его броски оказывались удачными, и только к концу игры понял, что Йоичи ушёл почти сразу. Мысленно пожелав брату где-нибудь поскользнуться, Кайзер подхватил свой рюкзак и направился домой. Зайдя в коридор, он мгновенно пожалел о своём решении задержаться после уроков. Взгляд сразу наткнулся на верхнюю одежду Ноа, указывающую на то, что тот был дома в этот момент. Решив, что ещё не всё потеряно, Кайзер тихонько разулся, осторожно повесил свою куртку на крючок и на цыпочках отправился в свою комнату, молясь всем богам, чтобы Ноа не заметил его задержки. В комнате его ждал сюрприз — все вещи были расставлены или разложены несколько по-другому, чем он их оставлял. Это не выглядело плохо, нет, скорее… В комнате как будто старательно убрались, причём не только наведя порядок в вещах, но ещё и вымыв полы. Кайзер нахмурился. Ноа всегда говорил, что они должны сами убираться, не мог же он пойти против своих принципов? Но если не он, тогда кто? Ответ, к сожалению, напрашивался сам собой, и Кайзер даже не удивился, когда услышал радостный голос у себя над ухом. — Нравится? Я решил немного помочь тебе, ты же не против? — Исаги смотрел на него такими большими глазами, полными надежды, что в какой-то момент Кайзер даже готов был оттаять, но внезапно его внимание привлекла вещь, заставившая тело мгновенно покрыться мурашками. Он не застилал свою постель этим утром, поэтому, конечно же, Йоичи занялся и ей. Он ответственно подошёл к своему делу, покрывало лежало на кровати без единой складочки. Рядом с подушкой сидел плюшевый заяц, подаренный когда-то Кайзеру Ноа. Он был там один. На негнущихся ногах Кайзер подошёл к своей кровати, чувствуя, как учащенно билось его сердце. Руки дрожали, когда он начал откидывать покрывало, а после него и одеяло, глазами ища самую дорогую для себя вещь. — Эй, ты зачем это делаешь? — обиженно протянул Исаги. — Я вообще-то старался! У тебя такой беспорядок был, даже какие-то старые тряпки в постели валялись. Ну я их выкинул, конечно, зачем тебе что-то подобное? Сердце Кайзера замерло. — Что ты сделал? — хрипло спросил он, во рту резко пересохло. Кайзер медленно повернулся к Йоичи, его руки не только не перестали дрожать, наоборот, они затряслись сильнее. — Повтори, что ты сделал с моей куклой?.. — Я выкинул эти тря… подожди, кукла? — лицо Исаги посерело. — Ты… выкинул… куклу… моей… матери… — с каждым словом Кайзер на шаг приближался к Исаги, чувствуя, что начинает задыхаться. Спасительная идея витала в его мыслях, и он поспешил ухватиться за неё. — Надо достать её, да… Надо достать её из мусорного ведра и постирать, и всё будет хорошо… Исаги стиснул зубы. Чувство вины и страха захлестнуло его, полностью вытесняя предыдущую радость. — Т-ты же знаешь… у нас было полное ведро, и я отнёс мешок с мусором к контейнерам. С-сегодня среда, мусоровоз увёз его минуты через две после того, как я ушёл… Кайзер замер. Он смотрел куда-то в пустоту, осмысливая всё сказанное. Губы его дрожали, а глаза увлажнились. Йоичи было невыносимо смотреть на такого Кайзера, но он не мог оторвать взгляда, глядя на то, как осознание медленно, но верно достигает мальчика. — Н-нет, — всхлипнул Кайзер в отрицании. — Н-нет, этого не может быть… Не может… — он замолчал, а потом резко уставился на Исаги. В его глазах пылала такая ярость, что тот невольно сделал шаг назад. — Это ты! — зашипел Кайзер. — Это всё из-за тебя! Исаги не успел ему возразить — Кайзер кинулся на него с кулаками. Их драка вышла короткой и почти безрезультатной, но довольно громкой, что и привлекло внимание Ноа, который её остановил. Он почти мгновенно очутился на втором этаже их дома, разнимая Исаги и Кайзера. Если Йоичи сразу успокоился, то Кайзер нет, он продолжал пытаться задеть Исаги даже после того, как пришёл Ноа. — Что у вас тут происходит?! — Ноа, казалось, действительно разозлился. — Михаэль, объяснись! Тот факт, что Ноэль сразу же обратился к нему, даже не подумав, что зачинщиком драки мог быть Исаги, ещё больше разозлил Кайзера, хоть драка на самом деле была на его совести. — Он выкинул мою куклу! Выкинул её! — со слезами на глазах крикнул он, сжимая ладони в кулаки от злости. — И это повод бить его? — Ноа посмотрел на него таким раздраженным взглядом, что Кайзеру захотелось исчезнуть. — Мы не решаем проблемы насилием, сколько раз мне тебе говорить? К тому же не слишком ли ты большой, чтобы играть в куклы? Тебе почти семь! — Но это была кукла моей мамы… — попытался возразить Кайзер. — Этот придурок… — Хватит! — Ноа повысил голос, и Кайзер вздрогнул. Его тело онемело, отказываясь слушаться, и он мог только молча слушать то, что говорил ему Ноэль. — Ты действительно невозможный ребёнок! Я не желаю ничего больше слышать про эту куклу. Если ты впадаешь в такую ярость из-за неё, то Йоичи правильно сделал, что выкинул её. Ты будешь наказан за своё поведение, я не потерплю драк в своём доме. Ты меня очень разочаровал, Михаэль, не смей выходить из своей комнаты до ужина. Пойдём, Йоичи, — уже более спокойным тоном сказал Ноа, подхватывая Исаги на руки, и вышел из комнаты, с силой захлопнув за собой дверь. Кайзер остался один. Медленно он опустился на колени, ловя ртом воздух и вцепляясь дрожащими пальцами в ворс ковра. Взгляд зацепился за потертую фиолетовую ленточку, затерявшуюся среди высоких ворсинок. Вероятно, Исаги ограничился мытьем полов, не став чистить ковёр, а от того не заметил её. Кайзер осторожно коснулся ленты, что когда-то украшала тельце его куклы. Он около минуты просидел так, просто слегка касаясь несчастной ленточки, словно боялся, что от его прикосновения она может рассыпаться. — Ох, Миша, ну я в самом деле сейчас не могу с тобой поиграть, мне нужно идти на работу, — его мать сочувственно потрепала его по голове, с несчастным взглядом осматривая комнату. Её взгляд зацепился за несколько листьев, ворвавшихся в помещение через открытое окно. Она подобрала их и отдала ребёнку, неуверенная в том, что поступает правильно. — Вот, поиграй с ними, хорошо? Только в рот не суй! А после работы я куплю тебе игрушку, обещаю! Михаэль доверчиво кивнул ей, отвлекаясь на листья и начиная вертеть их в руках. Вскоре они надоели ему, но чем ещё он мог заняться? Оставалось только дожидаться, пока мать вернётся с работы. Сидеть на одном месте было скучно, но ему хотелось быть послушным, потому что когда он был таким, мама всегда улыбалась. С улыбкой она нравилась ему куда больше. Пальцы сжали фиолетовую ленту, и Кайзер притянул её к себе, прижав к груди. Он рухнул на бок, сворачиваясь калачиком, горячие слезы потекли по лицу, когда он начал плакать, слишком сильно вцепляясь в последнее, что осталось у него от матери. В тот день она вернулась без игрушки, зато с подбитым глазом. Михаэль не знал ничего о работе своей матери, он мог лишь слышать, что шептали за её спиной соседки, постоянно презрительно смотрящие и на неё, и на него. Он знал, что были некие «клиенты» — сложное слово, которое он никогда не выговаривал правильно, — от настроения которых зависело, чем они с матерью будут питаться в ближайшее время. Странно, но почему-то мама никогда не возвращалась с работы радостная, даже когда держала в руках сумму, на которую они могли бы питаться неделю. — Прости, прости, мамочка сейчас что-нибудь придумает, — говорила она, едва сдерживая слёзы. Он думал, что она плачет от боли, он не знал, что сердце молодой девушки разрывалось от мысли, что она не смогла сдержать обещание, данное собственному ребёнку. Вскоре в его руках была тряпичная кукла. Михаэль радостно лепетал что-то, обнимая свою новую игрушку, а его мать, утирая слёзы, с любовью смотрела на него, бесконечно жалея о том, что не могла подарить ему что-то лучшее. Он задыхался, рыдая от несправедливости и тоски, разъедающей его сердце. Воспоминания о матери были одновременно тёплыми и болезненными, он любил её всей душой, но не мог сдержать слёз, думая о том, что потерял её. Иногда он думал о том, что ей неловко работать при нём. Такое случалось нечасто, но всё же случалось, и в эти дни она прятала его за занавеской, умоляя быть тихим и просто играть со своей куклой. Когда он немного подрос, она начала отправлять его на улицу, сыпля пустыми обещаниями, что это в последний раз. Михаэль был ребёнком, но он не был глупым, он знал, что последний раз не наступит никогда. Если бы он только мог больше времени проводить со своей матерью. Если бы у него только был шанс вернуться в прошлое и увидеть её ещё раз. Он бы обнял её с той силой, с которой сейчас обнимал оставшуюся от неё ленточку, и никогда бы не отпустил. Он бы сотни раз сказал бы, как сильно её любит. Он бы умолял её не оставлять его. Но его мечты были пустыми. Он просто лежал на полу в абсолютном одиночестве, слишком маленький, чтобы быть замеченным, слишком ничтожный, чтобы быть любимым. Он лежал и плакал навзрыд, безутешно скучая по той, с кем ему не суждено было встретиться. В один из тех дней, когда ему требовалось быть на улице, пока мать принимала очередного клиента, он услышал странный шум, доносившийся из комнаты. Он привык к разного рода крикам, они пугали его, но не настолько, чтобы запаниковать. Однако в этот раз что-то отличалось, страх неприятно сжал его сердце, и Михаэль не знал, что ему делать. Он подождал немного, а потом всё же не выдержал и рванул домой. Он начал плакать ещё до того, как открыл дверь, сердце бешено стучало в грудной клетке, а ноги почти не слушались его. — Мам?.. — нервно позвал он, поворачивая ручку. Через какое-то время ему хватило сил подняться, но только для того, чтобы переместиться на кровать. Он проплакал полдня, забыв про выполнение домашнего задания и подготовку к занятиям. Даже когда Ноа холодно позвал его на ужин, Кайзер проигнорировал его, продолжая тихонько всхлипывать, уткнувшись лицом в подушку. Что ж, в любом случае из-за накрывших его воспоминаний он бы вряд ли смог посмотреть в сторону еды. Было так много крови, что его затошнило. Некрасиво, неправильно, слишком непривычно. Почему мама была такой красной, если её любимым цветом всегда был голубой? Это было какой-то ошибкой, это не могла быть она. У неё же была работа, так почему она неподвижно лежала на полу, словно решила внезапно вздремнуть? Почему всё вокруг было в крови, как будто мама снова порезалась ножом, пока готовила им обед, только в этот раз сильнее, гораздо сильнее? Почему незнакомый мужчина смотрел на неё как на мусор, хотя мама была самым прекрасным человеком в этом мире? Михаэль сделал шаг вперёд, неосознанно протягивая руки к бездыханному телу. Он уже видел смерть, он знал, что это такое, он просто не мог поверить, что это происходило с его матерью. Ему хотелось обнять её, хотелось прижаться к ней, чтобы почувствовать, что она ещё теплая. Хотелось заплакать, чтобы она тут же встала и начала его успокаивать, нежным жестом вытирая слёзы. Хотелось позвать её, чтобы она откликнулась, чтобы тепло улыбнулась ему, доказывая, что всё ещё жива. Он не смог сделать ничего из этого. Мужчина, что был с его матерью, заметил его, и мгновения хватило Михаэлю, чтобы понять намерения этого человека. Он бросился бежать, успев кинуть последний взгляд на свою мать и запоминая её такой — бледной и изуродованной смертью, в ненавистном красном цвете. После этого он никогда не возвращался домой, и вскоре место, где он когда-то был любим и счастлив вместе с самым дорогим человеком, стало совершенно незнакомым для него. Спустя время он и вовсе забыл дорогу туда, где хранились воспоминания о его матери, и только тряпичная кукла, которую он никогда не выпускал из рук, порой напоминала о тепле, которое ему уже никогда не суждено было получить.