Attractio

Арлану никогда не нужна была чья-то похвала. Не нужны были слова одобрения или завистливые взгляды. Он выкладывался на полную всегда и везде, жертвуя здоровьем, сном, временем, собой, просто потому что не знал, что бывает по-другому. Это стало привычкой. А все шрамы — напоминанием, что у его сил есть пределы, которые рвут юное тело на куски так беспощадно, в клочья. Арлану не нужны были нежные слова или чей-то ласковый взгляд, направленный лишь на него. Никогда. Но почему-то звезды вселенной сложились в свой удивительный узор, переплетя их созвездия крепко, намертво. — Ты такой молодец, — чужая рука убирает за ухо его взмокшую челку, — Так стараешься для меня, — и Арлан не в силах больше сдерживаться. Он прогибается в спине, поднимает свои бедра больше на рефлексе, чем хоть капельку осознанно, практически сразу роняя их вниз, отчего слышится характерный шлепок кожа о кожу. Глаза закатываются, руки беспорядочно снуют по чужому торсу, стараясь зацепиться хоть за что-то, лишь бы удержать будто бы пьяное сознание еще хоть немного, но горячие (очень-очень-очень горячие) ладони Келуса сжимаются на его ягодицах, и все вокруг плывет окончательно, сколько ни старайся это предотвратить. Арлан роняет (иначе не скажешь, он чувствует, словно его скинули с звездного экспресса на планету с огромным притяжением) себя на чужую грудь. Стелларон качает кровь, точно сердце в его собственной груди. Отличий не замечено. Широкие ладони плавно поднимаются выше, оглаживают бока, особенно задерживаясь на шраме прямо под клеткой ребер (вроде как, легион антиматерии. Или просто Пеппи, заигравшись, проехался когтями?). Келус изучает Арлана, словно собирается после писать по его телу карту, фиксируя точное положение родинок-созвездий и шрамов-комет условными обозначениями (поцелуями) и пунктирными линиями (легкой щекоткой пальцев). Арлан сгорает внутри себя от этого красочного сравнения, осознавая, что в таком случае для Келуса он — крохотная вселенная. — Мы можем остановиться, — спокойно шепчет на ухо, продолжая своими касаниями посылать по позвоночнику Арлана электрические заряды. Уже не добавляет "если ты устал" или "если тебе тяжело". Знает, что тогда для Арлана это станет очередной проверкой на выносливость, которые обычно ничем хорошим не заканчиваются, потому и старается не будить в нем лишний раз желание испытать себя на прочность. — Нет, — куда-то в сгиб шеи, даже не оставляя поцелуй, а просто-напросто трепетно прикасаясь к коже сухими губами. И добавляет совсем тихо, — Прошу, — и это стоит ему титанических усилий и щепотки гордости. Из груди вырывается удивленный вздох, когда его стремительно обнимают, утаскивая за собой в кувырок. Затем Арлан чувствует спиной мягкую кровать, а перед глазами разворачивается чудесная картина в лице нависающего над ним Келуса, что, разгоряченно дыша, любуется им без капли стеснения. Или совести. — Тогда я сам, — целует куда-то в коленку, раздвигая чужие ноги и наблюдая за моментально алеющим лицом, — Просто расслабься, птенчик, — и внутри что-то подвывает от заботы и тепла в приглушенном голосе. И, просто для напоминания, Арлан никогда не нуждался в чьей-то заботе. Ему не нужны были нежности или лишние "молодец" и "ты такой чудесный", слетевшие с чужих уст. Но почему-то сейчас он внемлет и тает, а шепот на ухо кажется гораздо более необходимым, чем воздух или земное притяжение.