Зависимость

... Ставрогин прижался пылающим любом к холодному оконному стеклу, прикрыв глаза. В ушах всё ещё звенел надрывный, почти потерявший надежду голос Верховенского : "Вы - мой идол! Вы - солнце! А я... Я - ваш червяк!" "Вы мне надобны!" "Ну не могу я от вас отказаться!" А перед глазами стояло заплаканное, растерянное лицо Петра с лихорадочно блестящими глазами, с чуть сочившейся тонкой струйкой крови от его удара, с растрёпанными светлыми кудрями... Николай застонал, сжимая руку в кулак. Вот, к чему привела его необузданность, легкомыслие и равнодушие! Ударил. Причинил ему боль - боль не только физическую, но и душевную, которая была в десятки раз больнее. Струсил. Испугался. Сбежал. Сбежал, оставив его одного... Вот уже целый год Николай Всеволодович хранил глубоко в своей душе что-то тёплое и мягкое, увеличивавшееся в размерах, стоило Верховенскому оказаться рядом. Оно трепыхалось и переворачивалось в груди, стоило Ставрогину увидеть вновь адресованную ему тёплую, почти нежную улыбку его друга. Он не показывал вида, что с волнением ожидает их следующей встречи, нарочно принимал равнодушно-отстранённый вид, не замечая, как опускались плечи Пьера, когда он погружался в свои размышления. Пару раз он просыпался с бешено колотящимся сердцем от того, что видел во снах - его солнечный друг, его ласковый Петруша целовал его, обнимая за шею, прижимаясь так близко, что в груди поднималось настоящее цунами... Nicolas бросил бесполезные попытки бороться со своим набиравшим силу чувством, отдаваясь течению Судьбы. Он привык довольствоваться его мимолётными касаниями, улыбкой и блеском глаз, любуясь им издали... Верховенский прилагал чудовищные усилия, чтобы сдерживать свою глупую влюблённость, не выдать себя раньше времени. Ради Ставрогина он был готов на всё. Буквально. Он мучительно жаждал его прикосновений, ласкового взгляда, которыми внезапно, но очень редко, одаривал его Николай. Как Пьеру было тяжело продолжать весело улыбаться, когда душа рвалась навстречу другу... Он несколько раз порывался признаться Ставрогину в творившемся с ним безумии, но последние отголоски разума удерживали его от этой затеи - он бы просто не вынес недоумённого взгляда любимых тёмно-карих глаз, холодного : "Бог с вами, Пётр Степанович! Никак, шутите вы." Он просто не мог так рисковать, ведь дружба с ним была его единственным доступным ему благом и сокровищем... ... Как только тёмная высокая фигура Ставрогина растворилась в зарослях деревьев, Пьер зажмурился, словно из него выбили весь воздух. Испортил. Испортил то, чем так безгранично дорожил. Поддался чувству и наговорил лишнего, отпугнув Николая... Он прислонился к стволу яблони, с тихими рыданиями сползая на траву. Закрыл лицо руками, плача навзрыд, как ребёнок. Его Николай, его любимый Ставрогин наверняка посчитал его сумасшедшим. Да и как было тут подумать иначе. Побежал за ним, стал нести всякую околесицу... Прикрывался, правда, идеями революции, но влюблённость прорывалась и сквозила в каждом сказанном им слове. И, наверняка, в каждом взгляде... Он обхватил колени руками, сжимаясь в комочек. Слёзы блестели на щеках, удерживаясь на светлых ресницах. Взгляд опустел. В том, что произошло, была только его вина. А Ставрогин... Ставрогин, наверняка, больше не захочет его видеть... Николай Всеволодович опёрся руками на подоконник, сжимая челюсти. Плевать. Он сейчас же пойдёт обратно в сад, разыщет Верховенского и будет умолять того о прощении. Да, именно умолять. Он постарается сделать всё, чтобы загладить свою вину - он не имел права так жестоко ранить хрупкую душу Верховенского своим напускным ледяным равнодушием. Не имел права... Ставрогин вылетел на улицу, сбегая по ступенькам крыльца - как был, в одной рубашке, заправленной в свободные тёмные штаны и домашнем жилете - умоляя Провидение лишь об одном - чтобы Верховенский всё ещё был в саду. Добежав до места их расставания, Николай взволнованно огляделся - никого. - Ну где же ты, Pierre! - шептал мужчина, лихорадочно осматривая поляну. Сзади него раздался судорожный всхлип и Ставрогин быстро обернулся. Сердце зашемило от увиденного - Верховенский, прислонившись к стволу дерева и сжавшись в комочек, отчаянно плакал, зажмурив глаза и до крови кусая губы. Изредка до Николая доносилось одно слово, повторяющееся между рыданиями : "Испортил. Всё испортил. Сам..." Ставрогин кинулся к Петру, садясь на корточки и беря руки испуганного его неожиданным появлением Верховенского в свои. - Pierre, милый мой... Простите ли вы меня за всю причинённую вам боль?... В его карих глазах отразилась такая боль, что Пётр невольно содрогнулся, сильнее стискивая руки Николая. - N-Nicolas... Ставрогин... Я... - дыхание Верховенского перехватывало от слёз и головокружительного облегчения, внезапно переполнившего его душу. Николай приблизился вплотную, мягко притягивая к себе почти успокоившегося Пьера, целуя его мягкие и чуть солоноватые от слёз губы, зажмурив глаза. Его зависимость уже не казалась ему тяжким наказанием. Она внезапно стала самым необходимым, самым прекрасным счастьем для них обоих...