Carry Me Home

Токио не спит, и Сугуру не спит вместе с ним. В этом должен быть смысл, думает он снова и снова. В том, что сделал другой Сугуру, должен быть хоть какой-то смысл. У него должна была быть значимая цель, которой можно было бы оправдать неприкрытую боль Годжо и смерть стольких людей. Ночь тянется бесконечно долго. Тёмное небо поворачивается вокруг своей оси, звезды движутся по привычным траекториям на небе, луна светит ярко. Это в некоторой степени проясняет его голову — когда он бездумно наблюдает, как течёт время, и бесцельно, словно призрак, бродит по Токио. Это облегчение — оказаться подальше от колледжа, как глоток холодной воды в жаркий летний день. Разочарование и страхи никуда не уходят, но они становятся более упорядоченными, и тревожность снижается. Этого достаточно, так и должно быть. Полночь застаёт Сугуру в Харадзюку, он покупает блинчики в маленьком, почти пустом магазинчике на улице Такэсита. Он не хочет есть, не говоря уже о сладком, но это тот самый магазинчик, который упоминал Сатору, он открылся всего пару недель назад. Они хотели пойти вместе, но не нашли времени. Может быть, когда он вернётся утром в техникум, то сможет сказать Сатору, что ходил без него и блинчики были потрясающими. Тот задохнётся от возмущения и драматично скажет: ты ходил без меня? Это нечестно! Тебе придётся пойти туда ещё раз прямо сейчас, но вместе со мной! И вот он здесь, покупает порцию блинчиков у работника-нешамана, который едва стоит на ногах от усталости. Упаковочная бумага сминается под пальцами Сугуру. Он расплачивается мелочью, открывает рот, чтобы поблагодарить… — Кто ты такой?! Голос нарушает тишину магазинчика, громкий, женский и совершенно неуместный. Сугуру вздрагивает и резко оборачивается, чтобы найти источник звука. Только для того, чтобы обнаружить… Что источник смотрит прямо на него злыми, напряжёнными глазами. Это девушка, подросток, примерно на пару лет младше него, со светлыми волосами, собранными в пучок. Позади неё ещё одна девушка — у неё короткие тёмные волосы — тоже смотрит на него, широко раскрыв глаза. Сугуру неловко переминается с ноги на ногу. — …Простите? — Кто. Ты. Такой, — срывается с губ Светленькой. Звучит опасно. Тёмненькая беспокойно оглядывается вокруг, переводя взгляд с уставившихся на них немногочисленных посетителей на самого Сугуру. Она съёживается и двигается поближе к Светленькой. Сугуру перекладывает оба блинчика в одну руку. Прикрытый рукавом проклятый предмет заставляет запястье чесаться. Он тонко улыбается. — А кто хочет это знать? — Ты не проклятие, потому что все эти обезьяны могут видеть тебя, — шипит Светленькая, и Сугуру с трудом сдерживается, чтобы не вздрогнуть, — но ты не… ты не можешь им быть… перестань выдавать себя за господина Гето! Зачем тебе это нужно? Он так даже не выглядит… не выглядел! Господин Гето. Оу. Они… эти девчонки… — Вы знали моего двойника, — говорит он, меняя выражение лица на более мягкое и понимающее. Внутри скапливается тревога, колюче расползаясь вверх по позвоночнику. Он извиняющимся взглядом смотрит на работника за стойкой и быстро идёт через весь магазин к девушкам. Тёмненькая снова съёживается, но Светленькая смело делает шаг ему навстречу. — Давайте поговорим на улице, — говорит Сугуру, проходя мимо них и жестом приглашая следовать за собой. Светленькая сердито на него смотрит. — Что значит «твоего двойника»? — На улице, — повторяет он, открывает стеклянную дверь и выходит из магазина, оглядываясь через плечо. Светленькой требуется пару секунд, чтобы прийти в себя, рвануть за ним и поймать дверь прямо перед тем, как она должна была закрыться. За ней следом идёт Тёмненькая. — Подожди нас, ублюдок! — Извините, — не раздумывая, говорит он и замедляет шаг. Даже в столь поздний час в Харадзюку оживлённо и шумно. В воздухе пахнет сладкой ватой и карамелью. — Разговаривать прямо там было бы неуместно. — Мне наплевать, что подумают эти обезьяны! — сердито шагает Светленькая. Обезьяны. Слово режет слух. — Отвечай на вопрос! Почему ты выдаёшь себя за господина Гето?! И что на это отвечать? — …Я не он, — решает сказать он, и прежде чем она успевает возразить, добавляет: — Я не тот Гето, которого вы знаете, другая его версия, но я тоже настоящий, — как это вообще объяснить… — Настоящая версия? — голос Тёмненькой тише и мягче. — Что ты имеешь в виду? Почему ты здесь? — Никакой особой причины нет, — отвечает Сугуру. — Произошла неприятность с одной проклятой техникой, и это просто случилось. Перемещение во времени. Я из прошлого, — Светленькая открывает рот, чтобы перебить его, но Тёмненькая наступает ей на ногу, — проще говоря, я такой же Гето, как и ваш, но на десять лет младше. — Полная чушь, — прищуривает глаза Светленькая. Но её левая рука нервно теребит низ рубашки. — Как вообще такое могло произойти? — Он сказал, что это была техника… — тихо говорит Тёмненькая. Светленькая замедляет шаг, и её внимание переключается на вторую девушку. — Да брось, Мимико! Ты же не можешь всерьёз поверить в это! — Я хотела сказать, — говорит девушка, Мимико, — что необычные техники существуют. И… — она поднимает одну руку к шее и впивается в неё ногтями, — я чувствую, что это он. А ты нет? Он совсем не похож на… Её слова заставляют Светленькую остановиться и снова посмотреть на Сугуру. Выражение её лица меняется на сомневающееся. Она подходит ближе к Мимико, в её движениях читается смесь покровительства и одновременно поиска утешения. — И мне тоже так кажется… Сугуру сдерживает вздох облегчения. — Я знаю, что в это трудно поверить, и мне жаль, что я заставил вас волноваться. Должно быть, вам тяжело видеть меня. — Нет, — говорит Светленькая, — нет, это… — она замолкает. Сглатывает. Её взгляд блуждает по толпе и ярким краскам улицы Такэсита, прежде чем вернуться к нему. — Допустим, что ты действительно являешься версией господина Гето. Что это за проклятая техника такая мощная?! Сугуру хмыкает, и его мысли возвращаются к Сатору. Сугуру лучше… ну в самом деле, ему лучше вернуться в колледж через несколько часов, он планировал сделать это на рассвете, но эти девчонки… Они знали его. Господина Гето, как они говорят. Они были на его стороне. В мире шаманов, на первый взгляд, ничего не поменялось, но Сугуру сейчас видит его с одной перспективы, он ограничен. Если другой Сугуру успел сделать что-то, чтобы повлиять на ситуацию, то девчонки должны об этом знать, верно? Они знали его. Сатору будет в бешенстве, когда проснётся и обнаружит, что Сугуру нет не то, что рядом, но даже в кампусе. И всё же… В этом должен быть смысл, и Сугуру хочет найти его во всей полноте. — Это была вина Сатору… Годжо, — отвечает Сугуру. — Из-за его проклятой техники мы попали сюда. — Сатору Годжо? — хмурит брови Светленькая. Мимико застенчиво смотрит на его лицо. — Бывший лучший друг господина Гето? То есть ваш… твой? Бывший. Ну да. Конечно. Конечно, они больше не могли быть друзьями, раз Сугуру ушёл и стал мастером проклятий, но услышать это вслух… Сердце сжимается. Блинчики в руке внезапно становятся слишком тяжёлыми. Полоска бумаги, обёрнутая вокруг запястья, обжигает кожу. — Ага, — голос звучит немного грубее, чем он предполагал, — именно он. — Оу, — говорит Мимико. Он смотрит куда-то вбок. — Повторите, как вас зовут. Я не запомнил. — Это потому, что мы этого не говорили, — произносит Светленькая, разглядывая его, и фыркает. — Я Нанако, а это Мимико! Мы близняшки, и я старше неё. — На семь минут, — раздражённо кривится Мимико. Разговаривая с сестрой, она становится менее зажатой. Видимо, этот диалог между ними происходит не в первый раз. — На семь важных минут. — Нанако думает, что раз она старше, то должна меня защищать, — объясняет ему Мимико. — Но ты… вы… господин Гето сказал, что мы должны защищать друг друга одинаково и изо всех сил. — Ну что ж, — произносит Сугуру, и то, как она смотрит на него, странно — честно говоря, они обе так смотрят — как на очень близкого человека, но с глубоким почтением, — важно защищать близких независимо от возраста. — Вот видишь, — говорит Мимико сестре, — даже молодой господин Гето так думает. Господин Гето. Опять. Сугуру сглатывает. Переносит вес с ноги на ногу. Затылок горит, и он пытается не обращать внимания на это ощущение. — Кстати, — говорит он, — не называйте меня, пожалуйста, господином. Просто Гето. — Господину Гето это тоже сначала не понравилось, — сердито поджимает губы Нанако. Уличные фонари светят на неё, создавая плавные переходы из одного цвета в другой. — Ладно, мы будем называть тебя Гето. Всё равно ты… — она делает паузу, и на её лице появляется настолько неприкрытое горе, что Сугуру чувствует себя раздавленным под его тяжестью. — Ты не совсем он. Мимико тихо кивает. Её нижняя губа подрагивает. Плотный, сладкий, как сахарная вата, воздух на улице Такэсита скапливается в лёгких Сугуру и сворачивается на языке. Прогорклое масло. Проклятая энергия здесь ощущается не так сильно, как в других районах Токио, но она всё равно есть. Это неизбежно. — Я не совсем он, — соглашается Сугуру, и ему почему-то хочется извиниться за это. — Верно, — бормочет Мимико, — верно. Стук, ещё один. Их окружает суетливый, громкий и действующий на нервы Токио. Кто-то случайно задевает Сугуру в толпе. Он кривится и трёт это место свободной рукой, хотя это никак не поможет с маленькой частичкой проклятой энергии, оставленной на его плече. — Слушайте, — говорит он, — почему бы нам не уйти отсюда? Должны быть более приятные места, где можно поговорить. — Да пожалуйста, — отвечает Нанако. — Господин Гето тоже ненавидел Харадзюку, — добавляет Мимико и ускоряет шаг. — Здесь слишком много обезьян. Обезьяны. Слово, мягко слетевшее с её губ, звучит так естественно и безобидно. Обычно люди таким голосом говорят, что небо голубое, а трава зелёная. Слово начинает звенеть в голове, отскакивая от стенок черепа, и оседает невысказанным на языке. Они покидают район и сворачивают за угол, оставляя позади сладкий, как сахарная вата, и густой, как карамель, воздух. — Это слово… — всё-таки решается сказать Сугуру, возможно, опоздав на несколько ударов сердца, — вы не могли бы не использовать его? Мимико останавливается. Нанако смотрит на неё. На лицах обеих растерянность. — Какое слово? — Обезьяна, — во рту отвратительное ощущение. Словно он глотает проклятие. Слишком большое, слишком сильно давящее на зубы изнутри, оно проникает даже туда, куда нельзя. — Это не… — употреблять это слово в таком значении аморально и мерзко, — вежливо. Лучше говорить «нешаманы». Выражение лица Нанако меняется на откровенно недоверчивое, неверящее, даже оскорблённое. А вот Мимико только недолго хмурится, прежде чем к ней приходит осознание. — Ты… — она переводит взгляд на сестру. — Нанако, он… он ещё не знает нас, в его времени это ещё не… — Да, — выдерживает паузу Нанако. — Ты права. Сугуру нахмуривает брови. — Что вы имеете в виду? — Ты ещё не вырезал всех этих обезь… — Нанако замолкает с мрачным лицом, на нём можно прочитать одновременно и злость, и горе, — нешаманов. — Господин Гето говорил нам, что до этого момента он не был уверен в своей правоте, — добавляет Мимико. — Ясно, — говорит Сугуру. Его взгляд бездумно блуждает по дороге, пока они продолжают идти, покидая сердце Харадзюку. Девушки, по его мнению, достаточно болтливы, по крайней мере, Нанако. Но никто из них не произносит ни слова, когда они проходят по тротуару мимо броских витрин магазинов и омерзительных толп людей, которые поглядывают на них со странным выражением на лицах. Они действуют ему на нервы. На этой улице множество кизиловых деревьев в цвету, их лепестки отражают яркое уличное освещение. На самом деле, сейчас не самое подходящее время года для этого, но внезапный вечерний ливень, вероятно, поспособствовал их цветению. Сугуру переводит глаза на девушек, и на его лице появляется лёгкое любопытство. — Что-то не так? Вы всё смотрите и смотрите на меня. — Нет, это не… — Мимико мгновенно вспыхивает и начинает внимательно рассматривать смятый белый цветок на тротуаре. — Просто ты очень молод, вот и всё. Это… — Охуеть как странно? — предлагает варианты Нанако. — Нанако, не выражайся так, — шипит Мимико, но потом бросает на него взгляд и смущённо кивает. — Просто… ты похож на господина Гето, но в то же время нет. Это всё. Ох. От их пристальных взглядов покалывает кожу, ощущение липкое и неприятное, как будто обмотали тонким слоем полиэтиленовой плёнки. И это очень похоже, если не совсем то же самое, на то, что он испытывал в первый день пребывания здесь, когда за ним наблюдали глаза Годжо. А ещё он испытывал подобное при знакомстве с Маки. Очертания другого Сугуру нависают над ним, как тень, как проклятие. Но если раньше его появление вызывало у людей осторожность и злость, то теперь — непомерное количество… обожествления? Обожания? Кем ты был? — Господин Гето не любил сладкое, — осуждающе говорит Нанако, глядя на блинчики в руке у Сугуру. — Я тоже не люблю, — замешкавшись, признаётся Сугуру. Посмеивается. — Можете взять, если хотите. — Ой, а точно можно? — спрашивает Мимико. — Конечно. — Хорошо, — улыбается Мимико, но её плечи опущены, и когда она оглядывается на смятые цветы на тротуаре, то её нижняя губа начинает дрожать. Она трёт глаза одной рукой, видимо, что-то вспомнив. — Прости, просто… господин Гето покупал нам блинчики как раз перед тем, как… Сугуру сглатывает. Ночь холодная, и озноб пробегает от плеч до кончиков пальцев. От проклятого предмета зудит запястье. — Почему бы вам не рассказать мне о нём? Мимико заметно оживляется, и Сугуру знает ответ ещё до того, как он будет произнесён вслух. Они бесцельно бродят по Токио, одни улицы перетекают в другие, образуя бесконечный городской лабиринт. Мимико и Нанако делят между собой блинчики. Дождь отчасти ослабил витающий в воздухе тошнотворный запах, оставляемый на улицах несчастными офисными работниками после посещения баров в позднее время, но ничего не сделал со слегка ощутимым запахом от промышленных предприятий и выхлопных газов и вездесущим, удушающим дымом от якитори. А ещё он никак не повлиял на привкус заполонившей всё вокруг проклятой энергии, гнилостный и едкий. Именно из-за избытка проклятой энергии и ему, и Сатору никогда не нравилось находиться в отдалённых районах дольше, чем это было необходимо. Периферическим зрением Сугуру видит проклятия, которые выглядывают из просветов всё ещё зелёных листьев гинкго, обвиваются вокруг плеч проходящих мимо людей и лениво расползаются над входами в рестораны. Всю ночь Сугуру не следовал своим глубоко укоренившимся привычкам и не изгнал ни единого проклятия. Девчонки без умолку трещат о другой его версии. Сугуру слушает. Это облегчение — быть вдали от колледжа, но Токио тоже по-своему напрягает. Ночь окрашивает город в тёплые контрастные цвета, заставляя его пёстрое, неоновое освещение ярко сиять в темноте. Всё хорошо, правда, хорошо, но на языке Сугуру привкус отчаяния, со всех стороны его окружают… Он очень, очень не хочет произносить слово «обезьяны» даже мысленно. — Кажется, ваш Гето был и вправду уверен в своём плане, — говорит Сугуру. — Ну разумеется, — отвечает ему Нанако. Голос Годжо эхом раздаётся в его голове. Твой невероятный, гениальный, по-настоящему блистательный, совершенно без вопиющих недостатков план массового убийства миллионов людей за ужасающее преступление — посметь появиться на свет? Саркастические нотки в его голосе. Сугуру видит, как проклятие залетает в переулок. Абсолютно всё ощущается отвратительно. Но должен же быть смысл. — Разве в процессе, — он медлит, подбирая слова, — отбраковки не будет призвано огромное количество проклятий? Если цель состоит в том, чтобы избавить Японию от проклятий, не контрпродуктивно ли это? Нанако какое-то время смотрит на него, а потом начинает смеяться. — Мы спросили то же самое! — Господин Гето сказал, что это хороший вопрос, — ответственно добавляет Мимико. — Он считал, что появление стольких проклятий это даже хорошо, потому что их количество будет расти как снежный ком, и это ускорит процесс. И в конце останутся только немногочисленные отбившиеся нешаманы и целая куча проклятий, которых останется только зачистить, но на этом всё. В этом есть смысл. Да. Смысл есть. Пытаться убить всех нешаманов лично было бы нелепо: в одной только Японии их слишком много. А вот использовать систему создания проклятий кажется практически единственным возможным способом осуществить план. В этом есть смысл. Но в то же время это так… Абсурдно. Проклятия не убивают легко, они не могут быть милосердными. То, что описывает Мимико, то, что описывал другой Сугуру, было кровавой баней невыразимого масштаба и неизмеримого ужаса. Вдох. Выдох. Запах от сигарет щекочет ему горло. — Ясно. Девчонки смеются и продолжают трещать. Сугуру слушает. И это всё… раздражает. Раздражает. Они описывают другого Сугуру как божество, величественное существо с длинными волосами и в длинном одеянии, с улыбкой Будды. Благородная фигура, с тёплыми руками и большими ладонями. Пахло от него, очевидно, ладаном, жасмином, сандалом и — совсем чуть-чуть — кровью. (Но не волнуйся, Мимико никогда не возражала против этого!) Они не называют его фанатиком, но Сугуру всё равно читает это в том, каким уничижительным тоном эти девушки отзываются о нешаманах, в легкомысленности, с которой Нанако упоминает, сколько одежды было выброшено, потому что она была пропитана кровью и не подлежала восстановлению. Они не называют его фанатиком, но Мимико с нежностью описывает семью, в которую тот с лёгкостью вербовал людей, и Сугуру всё равно слышит это между строк. Но эти девушки… они описывают его так, будто он зажёг звёзды только для них, достал луну с неба и вдохнул жизнь в их существование. Они описывают его как дневной свет, как наступление весны, как само солнце. Их голоса и их движения пропитаны любовью. Она написана у них на лице. Преданность. И конечно, всплывает вопрос… — Кстати, как вы двое с ним познакомились? Услышав это, сёстры замирают, сбиваются с шага, смотрят сначала друг на друга, а потом на него. Нанако расправляет плечи, а Мимико, наоборот, уходит в себя, и Сугуру начинает волноваться, не перешёл ли он черту этим вопросом, но… — Он спас нас, — говорит Нанако. — Мы из деревни, понимаешь? Мы бы просто умерли — или бы были убиты — в этой ёбаной клетке, если бы он не пришёл. Клетка. — …Он освободил нас и вырезал всю деревню, — тихо добавляет Мимико. — Он сказал, что мы ему ничем не обязаны. Вырезал всю деревню. А. Сто двенадцать человек — это звучит, как население деревни. Должно быть… Должно быть, это произошло, когда он решился. У Сугуру резко перехватывает дыхание. Сейчас он чётко видит полную картину. Иллюстрации из книг о взаимоотношениях между шаманами и нешаманами в сельской местности накладываются на историю сестёр. Две девочки, с которыми жестоко обращались, сидят в клетке в какой-то идиотской, ненормальной деревне. Его нервы и так уже на пределе из-за того, что ему приходится иметь дело с невежеством нешаманов, и ощущения себя на распутье. Какая-то его часть поддаётся, трескается, ломается под давлением. Резинка натянута слишком туго. От неё разлетаются брызги крови. Тонкая улыбка его второго я, когда он определился со своими истинными чувствами и решил: я ненавижу обезьян. Он видит всё так чётко, потому что другой Сугуру — это он и есть. Сугуру рассеянно поднимает руку ко лбу и впивается ногтем в кожу. — Эта деревня, — слышит он свой голос, ему жутко это произносить, — всё ещё существует? — Не знаю, — неуверенно отвечает Нанако. — Может быть. — Мы можем отправиться туда? — Сугуру сразу жалеет о том, что сказал. Нанако и Мимико застывают, и он тоже останавливается вместе с ними. Небо чёрно-серое, на редких облаках заметны небольшие затемнения, но в воздухе не чувствуется грозы. Вокруг них сияет Токио. Проклятие шелестит листьями, окрашенными в предупреждающий красный, на ближайшем гинкго. Наконец Сугуру заставляет себя снова открыть рот. — Прошу прощения, это была невероятно необдуманная просьба. Я не хотел на вас давить. Просто… — Нет, — вздёргивает подбородок Нанако. — Нет, всё в порядке. Мимико?.. — Я тоже в порядке, — отвечает Мимико, ставя ноги вместе и расправляя плечи. Она кивает и более отчётливо говорит: — Всё хорошо. Мы покажем тебе дорогу, если хочешь. Чувство вины разъедает его изнутри, вызывая тошноту. — Вы не обязаны это делать. — Мы знаем, — говорит Мимико. — Ты никогда нас не заставлял. — Но… — Это не доставит нам проблем, — настаивает Нанако. — Мы покажем дорогу. Сугуру колеблется секунду, две, три. Потом уступает. — Хорошо. Пусть сейчас ему не всё понятно, но в этом должен быть смысл. - В поезде слабо пахнет соевым соусом. И здесь просто кишат проклятия. Одно из них лениво следовало за ними с самого Токио. Сейчас оно сидит, как птица, на спинке кресла рядом с плечом Мимико. Возможно, его привлекла проклятая энергия. По полу ползает ещё одно проклятие, маленькое и слабое. Его длинное, как у сороконожки, тело растянуто по центральному проходу поезда. Пока что оно бездействует, но Нанако без конца подталкивает его ногой, а затем хихикает, когда оно корчится в ответ. Это действует Сугуру на нервы. За окном мимо них проплывает в чернильно-чёрной дымке мир. Тёмные леса и залитые лунным светом рисовые поля. Они сделали уже две пересадки, и эта должна стать последней. Небольшой поезд практически пуст. И без сомнений, самые жизнерадостные люди здесь — это сёстры. Продолговатое проклятие шипит, извивается, его многочисленные ножки противно скребут пол. Сугуру передёргивает. Нанако снова трогает проклятие ногой. Оно издаёт клацающий звук. Хватит. Сугуру импульсивно выставляет руку вперёд, активируя способность. Проклятие мгновенно тает, превращаясь в невесомую жидкость, а затем — в идеальной формы сферу, и притягивается к его руке. Желудок сжимается. Как и всегда, текстура сферы вызывает у него желание поморщиться. Он чувствует, как проклятие движется под искусственной оболочкой, извиваясь, как живое существо. Держать это в руках — всё равно что баюкать плохо сдерживаемый комок из насекомых, а глотать — ещё хуже. Как омерзительно. У беспокойной тёмной материи в его ладони ужасен даже цвет. Взгляд Сугуру скользит по другим пассажирам поезда. Вот спящая пожилая женщина. Вот мужчина средних лет читает книгу. Несколько других людей. Нешаманы. Сугуру прекрасно знает о проклятии в своей руке. Его собственная проклятая энергия разгорается в предвкушении, что он впустит в себя ещё одно проклятие. Нешаманы. Проклятия. Нешаманы. Боже, они даже не предполагают. Невежественныеотвратительныеслабые… Ах да. Маки не слаба и не невежественна в мире шаманов. Хотя она является нешаманом. Взгляд возвращается к сфере у него в руке. Какая омерзительная штука. Вдруг он замечает, что сёстры наблюдают за ним. — Эй, — говорит он. Поднимает сферу выше, крутит, балансирует ей на кончике пальца. Пряди распущенных волос щекочут ему шею. В поезде холодно и тихо. Он смотрит на сестёр. Улыбается. — Как думаете, человеческая душа тоже выглядит так? Только не душа Сатору, думает он. Но вот его собственная — вполне. Он наклоняет палец, и сфера падает обратно в центр ладони. На сестёр он не смотрит. — Без понятия, — голос Нанако. — Может быть, если это души о… нешаманов. Сугуру уклончиво хмыкает и подносит проклятие к губам, пропускает его между зубами. Вкус блевоты. То, как оно прижимается к стенкам его рта, так неправильно. Он откидывает голову назад. И вот сфера наконец проходит через горло, и наступает знакомый полумомент, когда он чувствует, что вот-вот задохнётся. Это проходит, когда проклятие преодолевает половину пути и начинает деформироваться. Это самое ужасное. Он может чувствовать, как сфера разваливается, как будто разворошили гнездо тараканов, созданных из грязи. Наполовину это физическое ощущение, а другая половина становится психологической, когда негативная энергия завершает слияние с его собственной. Ему едва удаётся сдержать дрожь во всём теле. Принимать проклятия внутрь себя — это именно так: однозначно и отчётливо отвратительно. Как проглотить плотный сгусток мокроты. Фу. — Будешь? — Мимико протягивает ему запечатанную бутылку воды. Он смотрит на бутылку какое-то время перед тем, как опустить плечи и взять её. — Спасибо. — Всегда пожалуйста! Холодная вода успокаивает горло и немного вымывает привкус. — Это было так очевидно? — Нет, — говорит она, — но господин Гето всегда что-нибудь пил после того, как поглощал проклятия. — А. Он снова смотрит в окно, на смазанные пейзажи, которые они оставляют позади. Смотрит на звёздное ночное небо. А ещё смотрит на проклятие, всё ещё сидящее на своём насесте рядом с плечом Мимико и зловеще наблюдающее за ними. Раздражает. Сугуру бы изгнал его, если бы не потерял всякое желание делать это после проклятия-сороконожки. И всех ничего-не-знающих пассажиров. Паразиты, внезапно приходит в голову мысль, и это выводит его из себя. Что такое паразит? Что-то, что высасывает жизнь из своего хозяина, поддерживая своё существование за счёт энергии тех, кто сильнее и разностороннее? Но… есть Маки, напоминает он себе, она не подходит под это описание. В этом нет смысла. В этом никогда не было смысла. Что делал бы второй Сугуру, если бы он был здесь? Длинные волосы и длинное одеяние, тёплые руки и большие ладони. Благовония и улыбка Будды. Запах крови. Совсем чуть-чуть. — Эй, — говорит он, совсем не желая этого, но обе сестры внимательно смотрят на него, так что он продолжает: — Вы правда верите во всё это — во всё то, во что верил ваш Гето? — Думаю, да, — отвечает Нанако. Мимико кивает. — Оу. — А почему нет? — хмурится Нанако. Есть слишком много способов ответить на этот вопрос. В голове снова звучат слова Годжо. На самом деле Сугуру не хочет отвечать, поэтому просто пожимает плечами. — Да так, — говорит он, прижимаясь лбом к холодному металлу поручня. И сразу добавляет: — Я просто думаю, что вам следует научиться думать своей головой. Вот и всё. Ни одна из сестёр не говорит в ответ ничего особенного. Они не опровергают его слова, но и не подтверждают их, и неопределённость остаётся висеть в воздухе. Металл нагревается под его кожей. Сугуру наблюдает, как ночь проникает сквозь стеклянные окна, и, окутанный тревожной тишиной, проваливается в такой же тревожный сон. В этом должен быть смысл. - После поезда им предстоит долгий путь пешком. Вымотанные, они идут почти час. Проклятие, которое пересаживалось с ними с поезда на поезд с самого Токио, преследует их и здесь, порхая с ветки на ветку и ловя своим оперением тусклый свет звёзд, в то время как под их ногами старая грунтовая дорога через горы. Когда они добираются до места назначения, ночь уже близится к концу, а луна готовится исчезнуть на рассвете. Это маленькая деревушка, она спрятана в небольшой долине и окружена со всех сторон горами, покрытыми густым лесом. Земли, которые раньше использовались для ведения сельского хозяйства, заросли сорняками. Дома в ужасном, полуразрушенном состоянии. Здесь царит полная тишина, если не считать шелеста листвы и случайных звуков от пробежавших в лесу животных. Это деревня-призрак. Здесь нигде нет пятен крови — прошло одиннадцать лет, конечно, их здесь нет — и нет целиком сохранившихся тел, но под ногой Сугуру что-то внезапно хрустит. Он переводит взгляд вниз и в мягком лунном свете опознаёт кости предплечья, на которые только что наступил. Они лишены плоти и брошены на произвол стихии. Это не единственные кости, которые он здесь находит, лишь первые. Их легче обнаружить, когда ищешь специально, — маленькие отблески белого, отражающие серебристый свет ночи. Три руки на пороге чайного домика. Половина грудной клетки у центральной дороги. Бедренная кость, в которой проросли сорняки. Разнообразные косточки пальцев разбросаны повсюду, словно рассыпанные мраморные шарики. Тазовая кость, такая маленькая, что могла когда-то принадлежать ребёнку. В этом должен быть смысл в этом должен быть смысл в этом должен быть смысл!.. Сугуру делает вдох. Выдох. Чистый горный воздух. Гниющая древесина. Дует слабый ветер, и холод просачивается через ткань рубашки. — Не очень-то тщательно здесь прибрались. — На самом деле никому до этого не было дела, — без улыбки говорит Нанако, равнодушно запинывая какую-то кость в кусты, и Сугуру хочется закричать. — Не похоже, что у живших здесь людей были родственники, которые озаботились бы поиском всех частей тела. И вообще, всё произошедшее было записано в архивах как стихийное бедствие. Руководство Магического техникума приложило минимальные усилия для сбора и кремации трупов. — Ясно. Они сворачивают с главной дороги на более узкую, ведущую к окраине деревни. Она приводит их к маленькому домику в традиционном стиле. Дом слегка приподнят над землёй, и его ступени скрипят, когда Сугуру ступает на них. Дверь должна быть не заперта. Все трое проходят через прихожую, не снимая обуви. В самом доме нет ничего необычного. Стандартная планировка, раздвижные двери, татами на полу. В воздухе клубится пыль, пахнет плесенью. Сугуру хочет прокашляться, но не делает этого. И вот… Маленькое помещение в самом углу дома. Лунный свет проникает внутрь через окна на одной стене, тускло подсвечивает татами. А ещё луна освещает единственный предмет в комнате: большую деревянную клетку. Небольшая дверца этой клетки открыта, на полу возле неё валяется разломанный металлический замок. О боже. — Это оно? Ни одна из сестёр не отвечает вслух, но Мимико кивает головой. Ответ здесь и не требуется. Смысл смысл смысл смысл… Вот от чего он их спас. Сугуру чувствует, словно прирос к земле, против него снова бунтует желудок. Сёстры могли умереть здесь. Они умерли бы здесь, в этой клетке, будучи совсем детьми, если бы не другой он. В этом нет сомнений. Он должен быть счастлив, что Гето спас их от этой ужасной участи, и он рад, но помимо этого он думает о заросших полях и разваливающихся домах, о хрусте под ногами и маленькой, как у ребёнка, тазовой кости, и ему просто… Плохо. Пернатое проклятие влетает в комнату через разбитое окно и усаживается на прутья клетки. Сугуру пожирает его глазами. Оно смотрит в ответ. Для проклятия оно достаточно покладистое. Хотя это всё равно проклятие, мерзкое воплощение гнили у нешаманов. Эх… Но ведь гнев не утихнет. И ненависть тоже. Для чего он вообще приехал в эту деревню? Получить подтверждение? Какое? Что нешаманы заслуживают того, что сделал с ними другой Сугуру? Или из нездорового желания увидеть своими глазами зверства, которые превратили его из шамана в мастера проклятий? Чтобы убедиться, что его вторая версия действительно заслуживает ту ненависть, которую испытывает к нему Маки? Почему Сугуру вообще… Кто-то тихо вздыхает. Скрипит пол под татами. Дверь задвигается с негромким щелчком. По комнате, откуда-то из-за его спины, разливается тёплый свет фонаря. Сугуру отмечает всё это как-то поверхностно. Его сердцебиение ритмично пульсирует от шеи до кончиков пальцев. В ушах шумит кровь, а в крови — проклятия. — Что вы делаете здесь?! — голос Нанако… Напуган. Сугуру приходит в себя. Свет фонаря? Дверь? Но здесь больше никого не должно быть… — Когда я заметил, что вы двое покинули Токио, мне стало интересно, — отвечает мягкий голос, очень знакомый голос, — почему из всех возможных мест вы поехали именно сюда. Но я и представить себе не мог… — пернатое проклятие поднимается с клетки в воздух и улетает за пределы видимости Сугуру. — Что это будет потому, что вы обнаружили что-то настолько занятное. Сугуру оборачивается и наблюдает за тем, как проклятие садится на чью-то руку. Оно вытягивает своё тело, а потом взбирается по рукаву длинного одеяния и обвивается вокруг плеч. Сугуру поднимает взгляд ещё выше и видит своё собственное улыбающееся лицо.