Осколки, что искрятся на солнце

      Сумерки сегодня опускались даже быстрее, чем обычно. Тучи затягивали весь небосвод – тяжелые, давящие. За всю жизнь я так и не смогла привыкнуть к тому, что облака бывают не воздушными, а скомкано-грязными. Руки покрывались мурашками, когда поднимался холодный ветер; приходилось обхватывать себя в свои же объятия за пояс, сберегая тепло. Однако и это не могло меня замедлить. Шаг ускорялся сам собой, и маленькие каблучки изрядно поношенных туфель всё усерднее стучали по плитке.       Площадь была выложена бурым камнем, а огромные часы, висевшие на неприметной башенке со серым шпилем, из красных уже давно превратились в тёмно-бордовые. В этом городе люди предпочитали носить практичные чёрные пальто и такие же туфли; я называла это место "чёрной дырой". Мне хотелось носить яркие цвета – насыщенный зелёный, солнечный жёлтый, баблгамный розовый. Такие оттенки не соответствовали моему цветотипу. Он – серый. И я серая тоже.       Я всегда боялась за Юту. Мне казалось, что это место раздавит его, поглотит и превратит в такую же слякоть под ногами, как и всё остальное. Он был слишком открытым и добрым для здешнего общества, слишком аллергичным для постоянно витающей в воздухе пыли, которую даже частая морось не в силах была прибить. У него имелся стержень где-то глубоко внутри, но мягкий взгляд и доброе сердце постоянно делали мальчика объектом для насмешек. Я боялась, что это его обозлит. Если постоянно травмировать кожу, то в конце концов она покрывается толстой шершавой корочкой, а уж что станется с нежным ранимым органом?       Но в конечном итоге я в нём всё-таки ошиблась.       Цель всё ближе. Цель глядит на меня большими усталыми глазами. Иногда мне кажется, что они понемногу чернеют, и я, конечно, виню в этом каждый здешний кирпичик и кустик. Правда в том, что Юта уехал отсюда давным-давно, и причина чуть поблекших искорок в радужках – всё то, что ему пришлось увидеть. И запомнить.       Юта тоже носит неброские вещи. Сейчас на нём угольные брюки и асфальтного цвета кофта, но он – личность, а все остальные просто тени. Расплывчатые, бесплотные, на которые даже обращать внимания не хочется. Иногда думаешь – влетишь в них, и не почувствуешь ничего, и дымка просто растворится в насыщенном дождём воздухе. Юта не такой. Он плотный, реальный и возвращается в затхлый, покрытый плесенью городишко лишь для того, чтобы увидеться со мной.       У него появляются новые привычки. Пальцы правой руки теперь всегда напряжены и чуть согнуты, будто он готовится достать оружие. Поза другая. Стоит на ногах твёрдо, всегда готов сделать выпад, но уверенностью этой не кичится.       Юта умеет брать из мира всё лучшее и при этом оставаться собой. А может, это мир подражает ему?       –Задерживаешься, – констатирует он. Не упрёк – вопрос. Не допытывались ли в приходе, не узнали ли о самовольной отлучке со службы. Не доставил ли кто-то проблем.       – Всё хорошо, – немного задыхаюсь. От бега ли? Или от звука его голоса?       Нельзя коснуться его, нельзя обхватить за шею. Даже мимолётно. Если заметят, если сдадут – меня перестанут отпускать на улицы одну. А скорее всего, даже из комнаты выходить будет нельзя.       Нам остаётся лишь смотреть.       Юта красив. Его красота печальна, как у Бога, который сотворил род человеческий и теперь наблюдает, как его дети издеваются друг над другом. Я уверена, что именно эти чувства и испытывает наш Создатель. Уверена в те моменты, когда верю в его существование, конечно. Но с возрастом они случаются всё реже. Чем чаще мне приходится ходить на ненастоящие службы, чем больше маленьких девочек получают розг из-за всякой ерунды, тем явственней видится человеческое зло. Никакого божественного замысла в этом мире нет.       – Я скучал.       Один лишь Юта Оккоцу мог бы быть создан Богом.       – И я скучала тоже.       Остаётся ждать. Чего угодно – звука сирены полицейской машины, пожара, умирающего от голода или болезни человека прямо на улице. Того, что отвлечёт эти людские тени, у которых нет души, но есть рот и глаза, от меня и Оккоцу. И тогда мы сможем схватиться за руки и сбежать через заброшенный туннель к заброшенному старому домику, который достался Юте в наследство.       Мы решили, что в случае чего для всех в моей секте я сделаю вид, будто пытаюсь отобрать у него этот дом.       «В мире есть слепцы и есть прозревшие. Даровать прозрение слепцу – светлое дело, и каждый из нас должен стремиться к этому. Не важны пути, важна лишь цель. Если слепец перестанет держаться за мирское, он прозреет, и так мы спасём его душу. Создатель спросит с каждого из нас в Судный день – скольких ты спас? Сколькие прозрели благодаря тебе? Пусть они слепы, но они наши братья и сестры, и мы не должны от их отворачиваться. Напротив, мы станем им поводырями и приведем к Богу. Дома, машины, драгоценности – мирское. Лишь избавив ближнего от этого мусора, мы поможем ему получить спасение.»       – А если сегодня не получится? Мы так сильно рискуем зря?       Мне хочется плакать от этой мысли. Если сегодня мы не сможем обняться? Если сегодня я не вдохну его запах, крепко зажмурившись? Если не заправлю за ухо отросшие волосы? Не переживу следующий месяц без этого.       – Не зря. Я готов облететь весь земной шар, лишь бы увидеться с тобой хоть на пять минут.       Всё сложнее сохранять невозмутимость. Сердце трепещет быстро-быстро, а дух захватывает – как в самый первый раз, когда мы катались на качелях. Они стояли в моём старом школьном дворе, где мы и познакомились с Ютой. В те дни солнце частенько вылезало из-за туч и придавало траве яркий зелёный цвет. Маленький Оккоцу рассказывал мне, что в этот момент в стеблях и листьях вырабатывается какой-то особый пигмент, а семилетняя я не могла в это поверить и только громко смеялась. Ну как это возможно? Чтоб в таких малюсеньких травинках был ещё какой-то там хлорофилл? Этот странный мальчик и шутки шутит странные. Потом в пятом классе меня перевели в школу при Новой церкви, и с тех пор все познавательные истории Юты я берегла как самые дорогие воспоминания, постоянно прокручивала их перед сном. Ведь девочек в моём классе учили только пению и шитью.       Первые тяжелые капли застучали по плитке. Наверное, в других городах дождь прибивал пыль к земле и дышать становилось легче, но только не здесь. Здесь грязь витала в воздухе вместо кислорода, а на слякоть давно никто не обращал внимания. Даже луж никогда не оставалось, чтобы дети не прыгали по ним, веселясь, в своих поношенных ботиночках.       –Можно.       Он, как всегда, замечает первым. Искры трещат в линии электропередач. Пару секунд – и зачинающийся пожар выпаривает воду с оплётки провода, а тот, издавая стрекот, обрывается и падает вниз. Особо впечатлительные люди взвизгивают тихонько, но большинство отходит на пару шагов молча. Все привыкли к там происшествиям. В этом городе никогда ничего не ремонтируется, не благоустраивается. Более того, разного рода неувязки чуть ли не единственное здесь развлечение… Прохожие замедляются. Стоят, ждут, когда опасность уляжется, но лучше – когда кто-то пострадает. Так интереснее. Это можно будет обсудить дома, рассказать жене, привести в пример сыну, мол, не ходи без родителей никуда один.       Только мы двое во всей толпе ждали чего-то подобного по иной причине. Уйти в одном направлении, опасливо оглянуться – проверить, не заметил ли кто, схватиться за руки и бежать. Грязь будет пытаться обвить щиколотки, запачкать выглядывающие над обувью носки. В боку заколет, и тогда я улыбнусь. Это будет означать, что мы преодолели достаточное расстояние и находимся в безопасности… Юта обнимет меня, как только рассохшаяся деревянная дверь натужно закроется за спиной, и следующий час я буду обычным счастливым человеком.       ***       Свечи коптят слишком сильно, до рези под веками. В детстве старшие девочки пугали рассказами о том, что их делают из вытопленного человеческого жира. Поверить им было нетрудно – вонь стояла такая, что трудно было сдерживать рвотные позывы. Однажды девочку лет восьми и правда стошнило. Через три дня она вернулась в общину с синяками даже на затылке, но Настоятель до сих пор утверждал, что место это пропитано любовью и заботой о ближнем.       Тело выполняет все команды автоматически. Отойти вправо, встав на своё место в ряду, обязательно склонив голову. Провожая старших, выходящих со службы первыми, упасть на колени. Спасало только это, ведь мысли были далеко от нанесённых на стены ликов и обязательных вечерних молитв. В мыслях молодой человек с тяжелым взглядом и отросшими волосами крепко обхватывал руками талию, ведь знал, что ноги у его спутницы будут подкашиваться не только от сладких поцелуев, но и от постоянного голода. В мыслях он всё ещё водил губами по шее – сначала аккуратно, давая привыкнуть, а потом смелее, не скрывая своей тоски. Если пресловутый рай, о котором беспрестанно вещают здешние бабки, действительно существует, но находится он точно в объятиях Юты.       – Грешно мимо пройти, и своих не спасти…       Голос у Настоятеля на редкость противный, звенит в ушах даже спустя несколько часов после того, как все разошлись по своим спальням. Сегодня пятница, а значит, можно будет искупаться, если вода не закончится раньше, чем подойдёт очередь. Хорошо бы ещё постирать одежду, пропитавшуюся удушливым запахом гари и жира. Завтра вся обитель Новой церкви идёт на общественные работы, а вечером будет какой-то праздник. Можно попробовать сбежать, проводить Юту, если его не вызовут на работу раньше.       Деятельность у него опасная. Предпочитает отмалчиваться на поток нервных вопросов, но тело медленно покрывается шрамами, а любой громкий звук заставляет его непреднамеренно принять боевую позу. Разговоры о том, чтобы жить вместе, не заходили. Были мечты – вместе засыпать и просыпаться, учиться, завести домашнее животное, куда-нибудь поехать на отдых…       –Иди, – полотенце летит прямо в лицо. – Там малышню в душ повели, я сказала, что твоя очередь за ними смотреть. Хоть помоешься нормально…       –Спасибо, сестра!       Новость действительно хорошая. Что за день, сразу два таких чудесных события! Детям в ванных обычно наливали чистую воду, поэтому старшие девочки всегда соперничали за право сопровождать их в купели. Взрослые же принимали водные процедуры по очереди из соображений экономии – чем выше ты по иерархии, тем быстрее идёшь купаться. Жидкость под конец омовений из прозрачной становилась почти чёрной. Мерзкой. Из-за этого многие подростки тайком подмывались в школе, но это, конечно, тратило невероятно ценные ресурсы и было наказуемо.       «Куда только деньги девают?... А, точно. На благотворительность. Ха-ха-ха…»       С начала отношений с Ютой жизнь в обители стала гораздо сложнее. Девушкам здесь нельзя было садиться на одну сторону стола с мужчинами, участвовать в совместных мероприятиях и просто касаться друг друга. Если бы кто-то увидел общение с юношей, да ещё и не из Новой церкви… Страшно представить, чем это могло грозить. Получили бы все – мать, родные и названные сестры, соседки по комнате, учительницы пения. Они, конечно, посчитали бы себя виновными, ведь многие выросли здесь почти с самого рождения и иных порядков не знали. Попытались бы, наверное, образумить виновницу внеплановой порки – кто слезами, кто криками, кто проповедями… Мать – прутом. Именно с неё, с того дня, как эта женщина позволила одурманить себя и переехала сюда с ребёнком подмышкой, началось всё это сумасшествие. И заканчиваться не собиралось. Никто не мог подсказать, что с этим делать. Сбежать с младшими сёстрами практически невозможно, все они всегда в разных местах и занятиях. Да и куда? Где будут рады подростку с детьми-дошколятами, где это вообще будет законно? Сбежать самой… Думать о последствиях для «мелких» и подруг было невыносимо.       «Ну-ну, без уныния. У меня, хотя бы, эти подруги есть…»       На самом деле, мало кто мог здесь так сказать. То ли постоянный труд и тяжелая атмосфера так действовали на людей, то ли они менялись независимо, сами по себе, но доносы на нарушителей были здесь обычным делом. Старшие присматривали за младшими, но часто позволяли себе издёвки и удары линейкой по пальцам в качестве профилактики, и обучали чему-либо в основном методом кнута. Пряники – только по праздникам; всё остальное существование являлось воздержанием от положительных эмоций. «Истинное блаженство – прозрение. Удовольствие – от мирского зла.»       –Девочки, не толкаемся… Берите мыло и становитесь по парам. Вот так, молодцы!       При таком расположении то, что тайна наличия сотового телефона уже не тайна, казалось немыслимым. Но так оно и было. Соседка Нана этот секрет хранила и никому не разбалтывала, а иногда просила простенькое устройство, чтобы почитать в интернете какие-нибудь интересные факты. Мобильный был небольшим, хорошо помешался под пояс нижнего топа, но узнай кто-то о его существовании…       –Сестра, ты замёрзла? – маленький мизинчик тыкает в мурашки на предплечьях, что выступили, несмотря на духоту в душевой.       –Нет, моя золотая, всё в порядке….       Быстрый взгляд на дверь. Заперта плотно, и шума за ней вроде бы нет. Никто не идёт в купальни; можно решиться на смелый шаг.       –Эй, хотите поиграть в водяные стрелялки?       Хочется подарить этим ангелочкам хоть немного радости.       –А это как? – хором, но тихо. Воспитанные.       –Сейчас покажу…       Конец для выдался замечательным, если не учитывать большую пятничную службу. Едва девичья макушка коснулась наволочки, в голове стало тихо, лишь мечты о завтрашней встрече вспыхивали под веками яркими картинками.       ***       Запах дерева в старом доме, казалось, был осязаем физически. Всегда было немного боязно, что он останется на теле, впитается в волосы, и всё тайное станет явным из-за подобной мелочи. Юта о существовании такой фобии не догадывался; скорее всего, он на витавший вокруг аромат не обращал внимания. Юта и сам пах деревом, вперемешку с холодом мяты и остротой железа. Эти ноты становились спасением после вони дешевых свечей и приставучих фимиам ладана. Засунуть нос в его шею, вдохнуть так глубоко, чтоб до самых кончиков волос напитаться, выдохнуть, откидывая затылок чуть назад… Юноша боится щекотки, и смешно поджимает плечи, ощущая теплый ветерок на коже. Это то малое, что осталось от него прошлого, не закаленного испытаниями. Впрочем здесь, в этом месте и в этой компании, он становился немного эмоциональней и мягче.       У него прохладные губы и кончик носа, мозолистые пальцы и худой торс. Он вызывает совершенное стеснение своим существованием, ведь при виде него в животе появляется саднящее горячее чувство, а в лёгкие будто песка насыпают. Поцеловать этого парня, почти мужчину, хочется сильнее, чем пить в жару и есть в строгий день поста, больше, чем сбежать со службы и встать с коленей во время порки. Старики в обители твердили, что это блуд, грех и веяния дьявола; Юта говорил, что любит. Юте верилось больше, ведь он не обманул даже про хлорофилл в листьях, а уж в такой простой вещи, как любовь, ему врать точно нет смысла. Есть два человека, и они тянутся друг к другу, несмотря на запреты и опасности, и смысл существования лишь в этом. На рубашке юноши косой ворот. Застежка легко поддаётся женским пальцам, и огонь внутри принимается расплавлять тазовые косточки.       Оккоцу тоже раздевает её. Ему не нравится спешить, но времени мало, а он не знает, когда вернётся из длительной командировки. С каждой встречей ему хочется забрать возлюбленную с собой всё больше и больше, но и штат его врагов растёт, как на дрожжах. Да и она не уйдёт без своих сестёр, а как их выкрасть, никто придумать не смог. Оставалось лишь отгонять горькие мысли всё более жадными ласками, сжимать ребра, бока в ладонях покрепче… но не так, чтобы остались синяки. Следы, которые могут увидеть – верная погибель. Скорее всего, эти чокнутые сектанты сразу поймут, в чём тут дело.       Она выгибается в его объятиях, и сердце стучит гулко-гулко. Парень стягивает верх через голову; нежные мягкие руки поправляют волосы. Всё не хватает времени остричь, но в такие моменты и не хочется – пусть трогает почаще. Замирают одновременно, смотрят друг на друга. Дыхание частое, губы опухшие, зрачки расширены до предела, и в них одинаковое отражение чувств. Девичьи локоны разбросаны по подушке, начинают завиваться на концах – намокают от пота. Его капельки выступают на лбу, блестят на ключицах; Юта зачем-то утыкается туда лбом.       – Люблю тебя, – бежит по коже вибрация.       – И я, – прерывистый шёпот. – И я люблю…       Ткань её одежды крайне неприятна на ощупь. Пуговицы перешиты несколько раз, потому что пиджак стал велик. Боковые шнурки платья тоже приходится утягивать посильнее. Юта стягивает нижнюю сорочку, колючие чулки и незаметно проводит кистями по простыни, чтобы избавиться от появившегося зуда. Бретели топика тонкие; он опускает одну из них и покрывает лёгкими касаниями губ плечи и выступающие косточки. Хочется плакать от беспомощности. Юноша жаждал дать ей всё самое лучшее, но до сих пор, сколько бы не старался, столько бы не тренировался, не может обеспечить ей даже базовую безопасность. Не может гарантировать, что завтра её не выдадут замуж за сорокалетнего служителя, какого-нибудь друга Настоятеля из другой общины. Не может обещать, что её не побьют до потери сознания за спрятанный под слоями вещей телефон. Она – причина, по которой он захотел стать лучше, мужественней, сильнее, но по итогу спасает всех, кроме…       –Юта, – гладит щёку. – Ты со мной?       Матрац хрустит, сжатый в кулак, потому что на нём злость выместить проще. Сладкая, нежная, родная… Хочется заботится, качать её на руках сном; хочется укусить бьющуюся на шее жилку и сжать хрупкий стан ладонях до хруста. Не чтобы причинить боль, а чтобы не уходила, чтобы им не пришлось расставаться, чтобы не примешивалась горечь в их трепетную любовь. Юте довелось повидать многое, но именно облик девушки застилает глаза слезами. Слишком, слишком она дорога ему, и, как не выражай эти эмоции, внутренности всё равно распирает от их избытка.       Парень стаскивает топик с женского тела, помогая приподняться.       –Конечно с тобой…       Он гладит живот. Впалый, с полосочками белых растяжек – наверняка появились потому, что вытянулась слишком быстро. Спускается ниже, до границы с бельём. Всегда делает это медленно, давая возможность остановить, оттолкнуть. Она ею никогда не пользовалась. Сама стесняется, многого себе не позволяет – гладит плечи, спину, оставляя иногда хаотичные смазанные поцелуи, очерчивает мышцы груди, кладёт ладошки на живот. Порой не верится, что это действительно происходит. Слишком хорошо, чтобы быть правдой.       У неё маленькие ореолы, цветом почти не выделяющиеся от груди. Когда Юта коснулся их впервые, она задрожала – стало страшно, что сделал больно. Причина была в другом. Осознание этого навсегда лишило юношу шанса перестать проворачивать подобные вещи: он слишком любил ответную реакцию. Зажмуренные веки, ёрзания по постели, закушенные губы, что не могли всё равно спрятать тихий стон… Пальцы в волосах, тянут на себя; приятная боль. И вкус. Чистый, свежий. Запах жасмина… Каждый сантиметр её кожи пахнет жасмином.       –У меня голова от тебя кружится, – сообщает истинную правду, накрывая сосок ртом. – Ты такая красивая…       Таз её дёргаются вверх, навстречу мужской ладони. Бельё отодвигается в сторону. Подушечки пальцев обдаёт жаром; не верится, что у здорового человека может быть такая температура. Юта испытывает наслаждение от того, что дарит его сам. Это побуждает быть внимательней, аккуратнее. Быстрее…       Внутри ещё жарче.       Радом нет никого на многие километры, но пара ведёт себя тихо. Частое дыхание, почти неслышимые всхлипы, влажные звуки в такт движения руки. Девушка смелеет, прижимает кисть к паху парня; у него перед глазами пляшут пятна. Невозможно терпеть. Молчаливое согласие – искры костра в радужках, голодные столкновения ртов, болтливый язык тела. Молодой человек, как всегда, аккуратен. Входит медленно, сохраняя остатки самообладания. Ей уже не больно, только желанно… Женское тело выгибается, голова запрокидывается наверх. Юта запоминает касаниями изгибы, выпуклости, ямочки. Толкается на пробу; над чревом распускаются пламенные цветы.       –Пожалуйста…       То другое, жадное начало берёт верх. Мужские руки фиксируют на подушке тонкие запястья; бедра шлепают о ягодицы. Парень терзает губы мягкие губы так, как ему это необходимо, не давая увернуться от языка, не позволяя прерваться ни на миг. Стоны смешиваются в один. Движения ритмичные, жесткие – чуть-чуть грубей, и их можно будет назвать злыми. Он сильный, и легко может держать обе руки одной своей, а второй заботиться о её удовольствии как посчитает нужным. Взвешивать грудь, спускаться между ног, слегка обхватить шею… Кровать поскрипывает. Кому какое до неё дело? Когда любимая рядом, Юта готов забыть даже о своём долге защищать человечество, который вырос из его богатой родословной. Всё, что он должен – сделать так, чтобы она чувствовала себя как можно лучше… Чтобы скрещивала лодыжки на его пояснице всё крепче.       – Ох…       Мокро. Разве бывает костёр мокрым? Разве можно задыхаться от любви?       – Юта…       – Родная… моя…       Конечно, можно.       Ощущение, будто покидаешь тело. Амплитуда увеличивается сама по себе; внутренние мышцы сжимаются вокруг максимально плотно. Горячо, холодно, легко. Глубоко. Молчать становится невозможно. Хрип, стенания, просьбы… Вместе. Даже сейчас – вместе.       Запоздалые проклятья.       «О, нет… что же я наделал…»       Раньше он не терял контроль полностью.       Вымокли до нитки. Так можно было бы сказать, если бы не полное отсутствие хоть какого-то элемента гардероба. Спешный душ, им же и попытки исправить произошедшее. Оба уверенны – тщетные, но лучше попробовать. Вина. Объятия.       –Юта, – заглядывает в глаза, – это всё равно рано или поздно бы случилось…       Вот так защитник. Каждый раз толкает её всё ближе к обрыву. Может быть, это знак? Увезти, забрать с собой? Принять это решение и нести за него ответственность. Если…       –Я не забеременею, – говорит уверенно. – У меня слишком плохой цикл из-за недоедания.       Всё равно звучит как причина, чтобы украсть её. Но этот выбор не может быть только его. Она не оставит сестёр в этой психушке.       Время бежит. Пора прощаться. Праздник в церкви скоро подойдёт к концу; нельзя опоздать.       – Я постараюсь вернуться быстрее. Пожалуйста, старайся писать мне каждый день.       – Хорошо. И ты. Не… Пусть с тобой всё будет хорошо, ладно?       – Люблю тебя.       – И я люблю.       ***       Обычные школьные уроки в общине преподавали только малышам – чтобы научились писать, считать и узнали, каких конкретно животных Бог создал на шестой день. С одиннадцати лет у девочек оставались только уроки по святым книгам и пение. Программа мальчиков тоже изменялась, но не слишком сильно – по крайней мере, обществознание, экономику и точные науки они изучали. И ещё много чего полезного.       Например, однажды я слышала, как юноши обсуждали практику по вязанию морских узлов.       Тонкие ногти, недопитанные в своё время нужным количеством витаминов, ломались. Ткань простыни в этой комнате отличалась от тех, которыми мы с соседками довольствовались всё это время. Наверное, спя на ней, не будешь преть от жары. Когда-то, когда мою спину в очередной раз обсыпало прыщами от нестиранного синтетического постельного белья, я в сердцах сказала, что душу бы отдала за нормальный пододеяльник. Сейчас рвала его, посмеиваясь про себя.       Бойтесь своих желаний.       Может, если бы у меня были нормальные учебные предметы, я бы не стала такой тупой, и жить было бы проще. Может, если бы у меня тоже были курсы по морским узлам, я была бы уверенней в задуманном, и умереть было бы легче.       Субботний праздник в приходе организовывался в честь высокопоставленного лица одной из общин Новой церкви – другой, не нашей. Он овдовел полтора месяца назад. Молодая несовершеннолетняя супруга его умерла в родах, но никаких разбирательств секту, конечно, не ждало. Достаточное количество денег в довесок к постоянному отчисляемому проценту перекроют зрение кому угодно…       Пришлось натужиться, чтобы разорвать лоскут на уровне груди.       –К-х-ххха!       …а мужчина долго без женщины не может.       «Каждой твари по паре.»       Кто бы мог подумать, что я та самая женщина. И что праздник гремит и в мою честь тоже.       Сегодня воскресение. Юта знает, что в этот день я написать ему не смогу – почти всегда на виду, да и два-три дня молчания его не насторожат. Венчание начнётся через пару часов. Пока что в храме идёт воскресная служба, и меня оставили в комнате жены Настоятеля, чтобы подготовиться. Вручили коробочку. Там стояли масляные духи, шампунь, лежал тюбик туши. Моя кожа больше не хранила запах Юты и дерева... Мне предстояло решить, что лучше – косметика на лицо или странгуляционная борозда на шею.       Служба, венчание, поздравление, застолье, обряды, прощания. Новоиспеченный муж потащит меня в свою общину – не знаю, куда, но в другой город точно. А может быть, первая брачная ночь случится здесь. Думаю, он поймёт сразу, что я не девственница.       Навряд ли всё обойдётся только избиениями.       Из города, пронизанного ниточками властных кукловодов, без посторонней помощи не сбежать. Иногда нужно терпеть и ждать, иногда – действовать без оглядки на последствия.       Как отличить одно от другого?       ***       Проехать по улицам было сложно – на площади меняли плитку, и всё было уставлено ремонтными машинами. Поговаривали, что старую грязно-бордовую башню снесут, и на её месте поставят что-то новое. Дорожные работы велись медленно – нещадно палило солнце, и жара останавливала процесс минимум на полдня.       Дети в экскурсионном автобусе били ножками сиденье спереди, ёрзали, разливали на себя воду из бутылок. Кондиционер работал плохо, и, кажется, его прохлада долетала только до воспитательницы в первом ряду. Школьники постарше облюбовали задние сиденья, обмахивались руками и слушали экскурсовода вполуха.       – Обратите внимание, – красивая женщина лет тридцати повысила голос. Она догадывалась, что многие ученики сидели в одном наушнике. – Слева мы видим комплекс построек. Казалось бы, совершенно серые неприметные здания, но в них творилась история всего города…       Окна бывших бараков общины были кое-где заколочены. Здесь жили самые обычные люди, обманутые сладкими речами и обрекшие на ужасное существование не только себя, но и своих детей. Обветшалые стены впитали в себя всю серость, что когда-то душила город.       –… в одиночку ему пришлось бросить вызов всей системе. Шаг за шагом этот совсем юный парень раскрывал оборот денег в полицейских учреждениях, которые получали руководящие чины от управленцев Новой церкви…       –Вот чел молодец, – старшеклассница, подкрашивающая губы, выключила фронтальную камеру на телефоне и засунула помаду в сумку. – А я даже алгебру сделать не могу…       –Кстати, – услышала её экскурсоводка, – этой проблемой ему так же пришлось заниматься. Дело в том, что обучение детей в приходе очень страдало…       – Ну и что он с этого получил, – мальчик, не отлипающий от боя на экране мобильника, бросил риторический вопрос другу. – Табличку на памятнике?       –Какой памятник, он еще живой. Бананы из ушей вытащи…       –Я тебе эти бананы знаешь куда засуну за такой базар?       –Заткнитесь, дайте послушать…       –Действительно, получил он немного, – вещающая женщина облокотилась на спинку одного из кресел. – Я беседовала с ним, и он назвал мне только одну причину…       –Ясно, щас будут байки про любовь… Блин, интернет пропал!       Автобус остановился на зебре, уступая приоритет уставшему пешеходу. Водитель пересёкся с ним взглядом, и его поразила чернота смотрящих на него глаз. Будто они собрали в себе всю грязь с каждого камня этого места, чтобы принести сюда чистоту. Будто они знали какой-то страшный секрет.       Солнечные блики на стекле вывели шофёра из оцепенения. Он продолжил свой путь.