Твой голос, мои струны

По лицу хлестал мерзкий ноябрьский ветер, щедро приправленный то ли дождём, то ли снегом. Залетал под наспех накинутую старую кожанку, обжигал шею и неделю небритые щёки, спутывал отросшие по плечи волосы и заставлял щуриться в попытке разглядеть знакомую вывеску «24 часа». И нахрена только он выперся в такую срань, да ещё и посреди ночи? Мог бы и до утра потерпеть, в конце концов, спать лечь. А с другой стороны, уснёшь тут, когда мысль, что час назад скурил последнюю, зудит уже не в голове, а где-то прям под кожей. Он раздражённо дёрнул на себя разболтанную пластиковую дверь и ввалился в тесное пространство, сегодня сжатое не только длинными стеллажами и прилавком, но ещё и водружёнными друг на друга ящиками и коробками. В лоб вдруг прилетела мерзкая липучка для мух, хорошо хоть почти без них — сняли бы уж, какие мухи в конце ноября? И лампы эти на потолке, вечно прямо по мозгам мигающие, могли бы и поменять. Так же, как и сколотую плитку у порога, о которую каждый раз спотыкаешься, и унылые, явно повидавшие всякие виды ещё в девяностые, витрины. За которыми, кстати, совсем никого не было. Стараясь не снести тут разом всё, он просочился сквозь колонну из новой поставки продуктов, и перед ним открылась умилительная картина — привалившись к стеллажу плечом и явно очень тяжёлой головой, на табуретке сидел парень. На вид так пацан ещё совсем — худенький, по-детски милое расслабленное во сне лицо и драные джинсы в сочетании с кедами, когда на улице уже около нуля. И рубашечка, за которую он ухватился, обняв себя руками, тоже слишком тонкая для такой холодищи. Тут у них что, ещё и отопление не работает? Будить пацана почему-то не хотелось. Такой у него был измученный вид, с бледными щеками и слегка подрагивающими в ознобе маленькими губами, что Горшенёв решил устроить себе самообслуживание. Он перегнулся через прилавок и вероломно забрался рукой в небольшую витрину прямо перед его носом — как хорошо, что сигареты всегда выставляют на самое видное место — нащупывая вожделенный «Парламент», а потом вытащил из кармана скомканную купюру и положил в монетницу. Собравшись уже было на выход, мужчина обернулся на несчастную фигуру на табуретке, посмотрел с тоской ещё раз на этот покрасневший нос-кнопку и стащил с себя кожанку, осторожно укрывая ей нерадивого продавца. Михе-то тут до дома бежать пять минут, а парню всю ночь на сквозняке куковать. А за курткой можно и завтра зайти. Тем более, что он никуда не торопился ни завтра, ни послезавтра, ни после-после. Его жизнь была до того размеренной, что иногда даже становилось тошно, но лишь на мгновение — можно было просто врубиться в старый добрый Oblivion и забыться на несколько дней подряд. Три года в разводе, два с половиной года в завязке и целый год без театров, концертов, фестивалей, да вообще какой-либо публичности — ему так было нужно. Ему так было хорошо. Законсервироваться в своей маленькой съёмной квартирке и выползать только тогда, когда позвонит тренер с напоминанием о тренировке. Принимать гостей только в виде мусечки, охающей о том, что в своей пещере не то чтобы прибираться, но хотя бы проветривать иногда не мешало бы. Отмахиваться и стараться не ввязываться в бесполезный спор, потому что холостяку это всё побоку. Появляться на встречах АН, когда не помогает Oblivion, когда снова подкатывает паника об упущенной жизни или когда, наоборот, после созвона с Балуновым руки снова тянутся к гитаре и хочется, снова хочется того куража, но… всё не так уже? Тоскливо, серо, буднично. Не по-настоящему. Несерьёзно. Вроде бы создал многое, а будто бы недосоздал. Вроде бы выкладывался на всю тысячу процентов, а будто бы и этого было мало, чтобы стать действительно значимым, чтобы обрести вес, чтобы ощутить себя кем-то. А может, быть вот так — никем — подходило ему сейчас лучше всего? Он даже не заметил, как за обмусоливанием своих прожитых лет добежал в одной футболке до дома, ввалился в привычно обшарпанный подъезд и вскрыл новую пачку, выуживая поскорее сигарету. И принял решение сходить завтра в АН, как раз появилась ещё одна причина выйти из дома — куртку забрать. На следующий день магазинчик встретил его в своем привычном состоянии — аккуратно и даже, казалось, по цветовой гамме, отсортированные товары на полках и никаких коробок с ящиками. И продавец, разумеется, на положенном ему месте и уже не спящий, и не такой уж беззащитный и умилительный, каким казался ночью. - Я ещё раз повторяю! Нет, мы не выдаём в долг алкоголь, да и любые другие продукты тоже, - втолковывал он явно случайно забредшему сюда маргиналу, едва сдерживая своё раздражение. - Да чё ты тут мне втираешь, сопля, - мужик багровел и заваливался на прилавок, и пацан отшатывался назад, насколько позволяло это микроскопическое пространство, - Чекушку гони! - Руки убрал, - процедил вот этот ночной соня, перехватывая и отпихивая тянущиеся к нему в прямом смысле грязные клешни, да ещё нормально так отпихивая — обрыганного вида покупатель пошатнулся даже, и Миха приготовился ловить его, чтобы не упал на красивые стеллажи. Было так странно молчать и не ввязываться до последнего. Вот уже год Горшенёв избегал любых конфликтных ситуаций, чистил карму, можно сказать. Помог бы он сейчас? Конечно да, но всё разрешилось наилучшим образом — под гневным взглядом раскрасневшегося и напряжённо сжимающего кулаки продавца мужичок молча собрался с силами и двинул в сторону выхода, бормоча проклятия себе под нос. Миха благородно развернулся бочком, прижимаясь к полкам, чтобы его не задело, и встретился наконец с таким же хмурым взглядом парнишки. Ещё один пьянчужка, подумал, наверное, Горшенёв ведь не вот выряжался, да и в одном любимом вытянутом свитере попёрся — чё ему, десять курток с собой носить что ли? Миха тихо откашлялся, дожидаясь, когда магазинчик покинет это благоухающее недоразумение, сделал шаг вперёд и вдруг понял, как же это всё, наверное, нелепо — ну на кой хер пацана своей курткой укрывать надо было? Логичнее было как раз-таки растолкать, предупредить, что дверь открыта, а Миха вот жалостливым таким оказался. По-идиотски как-то, а теперь ещё и неловко. - Я тут это, - начал Горшенёв, переминаясь с ноги на ногу и шмыгая носом, чтобы заполнить паузу хоть каким-нибудь звуком, пока подбирал слова, - Ночью куртку свою обронил. Воинственно настроенный продавец вдруг посветлел лицом и взглядом как будто бы тоже — распахнул глаза в изумлении, и тут же сощурил, потому что заулыбался во все тридцать два, смущённо хватаясь пальцами за колечко в ухе. И превратился снова в совершенно мелкого и милого, с ушами забавно торчащими в стороны и дыбом уложенными волосами. - Так это Вы, - проговорил парень, и уши его стали ещё заметнее, загораясь, - Спасибо большое, мне так тепло было, что я до самого утра проспал. Губы сами растянулись в глупой улыбке, и потеплело в груди почему-то тоже. Что же это, получается, не таким уж плохим михин порыв душевный оказался? - Ой, Вы только не подумайте, я вообще-то по ночам не сплю! - взволнованно выпалил продавец, - Ну, то есть в рабочее время. У меня тут график сбился, вот меня и вырубило. Простите. - Да что я не понимаю что ли, ё-моё, - выдал Миха, а получилось бормотание какое-то. Он тушевался, чувствуя себя и по-дурацки, и в то же время необъяснимо оживлённо — наверное, мог бы тоже порозоветь, да только он уже разучился, так же как и вести вот такие внезапные светские беседы с малознакомыми людьми. - И спасибо большое, что не вынесли пол магазина, - добавил парнишка, посмеиваясь и исчезая под прилавком, - Забыл дверь запереть, вообще в ночные смены можно. Пацан вынырнул обратно с михиной кожанкой в руках, так бережно прижимая её к своему животу, что хотелось сказать что-то в духе «да оставляй себе». Вместо этого Горшенёв, конечно, забрал своё добро обратно, и продавец вдруг спешно протянул ладонь и произнёс: - Я Андрей, кстати. - Миха… - начал было Горшенёв, потом опомнился и, скрепляя лёгкое мальчишеское рукопожатие, добавил, - ...ал Юрич. - Приятно познакомиться, Михал Юрич, - Андрей повторил в точности с той же интонацией и растянутой «а» посередине, будто передразнивая, но его лицо при этом сияло так весело, что обижаться на что-либо было просто невозможно. Да Горшенёву сейчас и одной эмоции на весь организм хватало — сердце трепыхалось, словно из анабиоза восставшее — давно на него никто так не смотрел, чтобы вот просто светло и открыто, без вечных ноток сожаления и сочувствия. Изо всех сил сдерживая застенчивое кряхтение, Миха нацепил на себя кожанку и потоптался ещё немного на месте, кусая нижнюю губу в задумчивости — надо было что-то ещё сказать, а слов-то и не рождалось совсем. Он шарил взглядом по витрине, лихорадочно выбирая, может, шоколадный батончик или жвачку, но Андрей его опередил: - Как всегда Парламент? И улыбнулся лукаво, или это Горшенёву просто так казалось, что сканировали его глазами этими небесными, а не просто вежливо осматривали. Он коротко кивнул, забрал протянутую ему пачку и в следующее мгновение невольно помрачнел — в магазинчик ввалилась толпа школьников, звонко выбирая себе чипсики. Внимание Андрея переключилось на новых посетителей — оно и понятно, за этими глаз да глаз — и Миха попятился к выходу, у него тоже до встречи совсем мало времени оставалось. - Заходите ещё! - прокричал ему продавец, бросая на прощание ещё одну широкую лыбу. И Миха, конечно, заходил. Во-первых, магазинчик этот был ближайшим к его жилищу, а во-вторых, он был круглосуточным, а у Михи не всегда получалось соблюдать здоровый режим сна и бодрствования. Он заруливал сюда и дико голодным после тренировки за сосисками в тесте, и со списком продуктов от мамы, воодушевлённый, что она приедет к нему готовить фирменные блинчики, и вот так же страдающим внезапной бессонницей посреди ночи. Вообще ночью он стал заходить особенно часто, и сам не знал, почему — Андрей теперь запирался, но на михин стук всегда показывался, открывал и потирал сонное лицо, неизменно улыбаясь, словно дорогого друга в гости встречал. Горшенёв обычно покупал какую-нибудь хрень типа сока или йогурта и зависал там ещё на добрых полчаса, потому что пацан забалтывал. Рассказывал про собачку-попрошайку, захаживающую сюда каждый день и скромно усаживающуюся на пороге, про полоумную бабку, требующую пояснять составы приобретённых продуктов, про многочисленных алконавтов, пытающихся извернуться всячески, чуть ли не с песнями-плясками, лишь бы уйти с добычей. Михе не всегда улыбалась удача — иногда он натыкался на уставшую женщину средних лет — но если здесь был Андрей, то Андрей говорил и говорил, словно заранее готовился и все эти истории для Михи копил, словно знал, что Миха именно за этим и приходит, что для Михи это уже своего рода ритуал, возвращающий его к реальной жизни. Непонятно только было, зачем Андрей был с ним таким, зачем добивался ответной реакции в виде смеха, зачастую тоже угорая побитой чайкой над своими же шутками или даже над приколами Горшенёва, когда тот окончательно забывался и вываливал что-нибудь театральное или гастрольное. Он потом обычно осекался — вообще-то палиться личной жизнью ему совсем не хотелось — но Андрею было достаточно узнать, что Михал Юрич служил когда-то в театре, и он больше никогда не выспрашивал ничего насильно. Да и чего ему мужику какому-то о личном допрос устраивать? Пацану, наверняка, скучно тут было, днями и ночами товары по полочкам раскладывать и воевать с вечно заедающей кассой, вот он и обрадовался потусить хоть с кем-то. Или вообще просто вот таким вежливым был, а Горшенёв уже и привязаться успел, прикипеть, как к глотку свежего воздуха. Подгребая в очередной раз за съестной провизией, Миха даже и подумать не мог, что его сначала окатят трёхэтажным матерным. Ну, не его самого — с ноги вышибая дверь, из магазина вывалился парень, а вслед ему очень бурные посылы на очень далёкий нахуй. Крики были андрюхины, его голос Горшенёв сразу узнал, а потому поспешил занырнуть внутрь — вдруг случилось что? Это был первый раз за две недели их почти беспрерывного странного общения, когда Андрей не расплылся в улыбке, а наоборот стремительно отвернулся, закидывая наверх голову, моргая часто и тяжело дыша. Ещё минуту назад тут разыгралась самая настоящая драма, а Миха не допёр сразу и вот — влез теперь не в своё дело, смущая и без того разбитого пацана. Андрей стоял посреди этого узкого прохода, заламывал свои руки и вздрагивал от резких вздохов, и он был слишком притихшим, поэтому до Горшенёва вдруг дошло — он плакал и отчаянно пытался перестать. Первой мыслью было выйти и не доставлять парню дополнительных проблем. Второй — выйти и догнать того пиздюка, который Андрея, очевидно, обидел. Третьей — подойти и опустить ладони на трясущиеся плечи, приобнимая ненавязчиво, и это было самым верным решением в михиной жизни, потому что Андрей, хоть и закрыл своё лицо ладонями, спиной к Михе всё-таки прижался. - Поплачь, поплачь, ё-моё, это, говорят, полезно, - проговорил Горшенёв, крепче удерживая Андрея в своих руках, как бы намекая, что он тут всё понимает и что это всё нормально на самом деле. Ненормально было бы как раз кинуть пацана одного — на ночь глядя, рыдающим в одинокой и пустой коробке — так что пусть он лучше рыдает Михе. А то Миха ведь и сам теперь не уснёт. - Ты эт самое… Если проблемы какие, скажи, - понимая, что стыдливые редкие всхлипы заканчиваются, начал Миха, - Может, помогу чем? - Да не, - откликнулся наконец Андрей, шумно хлюпая носом и утираясь рукавами своей толстовки — после михиных выговоров потеплее одеваться начал, - Это просто… бывший. - Друг? - спросил Горшенёв, выпуская завозившегося парня из объятий, чтобы не плодить ещё больше неловкости. - Да-да. Друг. - Ой, да не убивайся ты так! Друзей этих у тебя ещё столько будет! Андрей фыркнул, тихо посмеиваясь, и прошмыгнул к входной двери. Он всё ещё избегал зрительного контакта — стрёмно, наверное, было тут рассопливиться как девчонке — но он Миху не прогонял и даже не намекал, что хотел бы побыть один, он наоборот заперся и щёлкнул выключателем, оставляя гореть лишь одну лампу, меньше всего раздражающую. - Кофе будешь...те, Михал Юрич? - бросил на ходу Андрей, по-привычке выставляя ещё одну табуретку для своего посетителя и втыкая электрический чайник в розетку. Скорее всего, это странно — вот так быстро сходиться с кем-нибудь, быть для кого-то таким понятным и предсказуемым, что тебе сразу, не задумываясь, организовывали уголок. Но Горшенёву с этого было только уютно и немного, лишь капельку, совестно, что он позволял себе занимать столько места в чьей-то жизни. - Да, давай, - кивнул Миха, устраиваясь поудобнее у стены, - Тащи пирожков ещё этих, ну, с сосисками, и себе возьми. И давай на ты что ли? А то путаешься постоянно. - Да у меня язык не поворачивается тебе выкать, - ответил Андрей, сосредоточенно высыпая содержимое дешёвых «3 в 1» пакетиков в кружки, - Как с преподами в универе, серьёзно. - Да я тебе и в отцы гожусь, ё-моё. - А сколько тебе? - так небрежно произнёс парень, звякая чайными ложками сразу в двух кружках одновременно, что Горшенёв решил, что можно и признаться. Ну, а хули скрывать? Молодиться как некоторые отбитые на голову и кривить из себя подростка не имело никакого смысла, и по его местами посеревшим волосам всё и так понятно было, поэтому он просто собрался с духом и озвучил свою ужасную цифру: - Тридцать девять. Андрей искренне пожал плечами, подал Михе кружку с заказанным хавчиком и уселся тоже напротив: - А мне восемнадцать. Ну и что? И ничего. Это реально ничего не меняло. Они опять болтали о всяком, только в этот раз Горшенёв проторчал в магазине почти до рассвета, пока Андрей не стал открыто клевать носом. И узнал он о парнишке больше — раньше личное не особо-то и обсуждалось, а тут прямо вдохновлял вечерок на откровения. Михе честно понравились эти откровения. Андрей оказался с ним в чём-то схожим — он мечтатель. Девятый класс он еле закончил, а дальше предки уломали его напрячься, чтобы хоть куда-нибудь поступить. Поступить получилось на что-то там художественное, но всё равно платно, потому что помимо таланта и рвения рисовать нужно ещё обладать рвением учиться, а этим пацан похвастаться не мог, да и не нравилось ему профессоров всяких слушать — он и сам что угодно изобразить способен. Он и Миху пообещал «набросать», а Миха пообещал ждать этого шедевра и заходить почаще, потому что Андрею нужно было больше визуала. Как будто ему не приелось ещё горшенёвское каждый раз абсолютно одинаковое еба...лицо. Зная теперь о том, что его крайне внимательно рассматривают, Горшенёв стал исправно чистить зубы, подравнивать свою небольшую бородку и почаще мыть голову, и засунул в дальний угол свой самый затасканный серый свитер, чтобы надевать что-то другое. Он даже иногда стебал сам себя внутри своей черепушки — надо же, ему вдруг захотелось выглядеть лучше, чем он был на самом деле. Ему вдруг стало не похуй, каким он получится на этом рисунке, а точнее, каким он выглядел в глазах этого парнишки. Так-то при первом знакомстве доверия его видок не вызывал, а сейчас, изменилось ли что сейчас? И вот, когда он уже и ждать перестал — чуть больше недели прошло — Андрей торжественно вручил ему нечто, завёрнутое в крафтовую бумагу и подклеенное скотчем по краям, и Миха понял — да это же целая рамка на А3. Миха себе «набросать» точно по-другому представлял, ну, может в какой-нибудь тетрадочке в клеточку синей ручкой на полях во время редких походов в универ, а тут картина. Сначала ему хотелось просто сунуть подарок под мышку, убежать и развернуть всё дома, у себя в укрытии, но у художника так глаза горели, что это было бы по-скотски. Так что пришлось открывать прямо на прилавке, прямо при Андрее, изо всех сил скрывая волнение и подрагивающие как в запое руки. - Да ты чё, Андрюх, ё-моё, - запинаясь на ровном месте, бормотал Горшенёв, внушая самому себе, что вовсе он не горит, как школьница перед облизывающимся от предвкушения пацаном, - Куда такое? И это вот я что ли, ё-моё? - Да, - сморгнув заторможено, ответил Андрей, и взбудораженная улыбка начала медленно сползать с его губ, - Не похож? Не нравится? - Да как не нравится, ты чё, - тут же выпалил Миха и дал себе ментальный подзатыльник — ну кто так на подарки реагирует? - Просто красивый какой-то! Из деревянной рамки на него и в самом деле смотрел он же, только карандашный и до того приятный, что трудно было поверить, что это вот изображение того же самого человека, которого Горшенёв наблюдает каждый день в замызганном зеркале над раковиной. У этого, карандашного, и глаза были глубоко задумчивыми, и волосы падали на плечи плавно, и губы, губы были приоткрытые совсем немного, так чувственно, словно на поцелуй напрашивались — да когда Миха в последний раз таким был? Лет пятнадцать назад? - Но ты такой и есть. Очень красивый. Миха вскинул взгляд на парнишку, и лучше бы он этого не делал. У Андрея очень плохо получалось скрывать свои эмоции — он лупил глаза, бегая взглядом по михиному лицу и почти не моргая, он побледнел, от чего его искусанные и зализанные в переживаниях губы казались ещё аллее, чем обычно, и его грудь почти не шевелилась, как будто он не делал ни единого вдоха-выдоха — он выглядел так, словно признавался в чём-то, и Михе на долю секунды показалось, что он понял, в чём. К счастью — к михиному спасению — в магазин забрела парочка покупателей, и Горшенёв, пользуясь моментом, завернул всё быстренько обратно, заграбастал и вылетел на улицу, и только там, на морозном ноябрьском воздухе, вдруг понял, какой же он был горячий в прямом смысле этого слова. Он был уверен, что и щёки, и шея пылали у него красным настолько же ярко, насколько белым показался Андрей, испуганным хомячком застывший в своей растерянности. Вроде и сам ляпнул, никто же за язык не тянул, так же как излагать в открытую все свои желания, пусть лишь на бумаге — вроде он сам всё сделал, и сам же голову в плечи втянул, как нашкодивший. Душу крошило, как под прихлопнувшей сверху бетонной плитой. Допустим, Миха правильно всё понял, и пацан в него втюхался — ну он же говорил что-то там про бывшего, вот может и не друг там был вовсе — но что Михе с этим всем делать, он не имел ни малейшего понятия. Не то чтобы его шокировал сам факт признания от парня парню — так-то и в его молодости встречалось разное — и не то чтобы Миха боялся, что в таких делах сердечных он был абсолютным зиро, хотя и это тоже, просто… Андрей малой ведь совсем, наивный и восторженный, напридумывал там в своей голове всякого и докрутил, а Миха… Миха, может, вообще не такой, Миха выдохся, закостенел и врос в своё одиночество, да и старый он уже попросту был для подобных экспериментов, и для Андрея самого он был слишком стар, ну на кой чёрт ему такой пёс плешивый сдался? «Очень красивый» - прозвенело в ушах и показалось чем-то не шокирующим, а сахарным. Сердце-то разгонялось и ни в какую не хотело останавливаться, не хотело обратно замораживаться и баиньки. То есть кому-то вот нравятся его седеющие волосы и морщины у глаз? И не просто кому-то, а такому зелёному, живому и бойкому парнишке, невероятному парнишке на самом деле, просто очаровательному… Бурлящий от чего-то очень напоминающего возбуждение мозг упорно уводил Горшенёва не в ту степь, ведь надо было остановиться ещё на той идее, что Андрею михин дом престарелых нахрен не упёрся, но вместо этого Миха начал думать об искрящихся голубых глазах, которыми Андрей на нём залипал, и о солнечных улыбках, с которыми Андрей его каждый раз встречал и провожал. Поначалу он думал действовать по выверенной схеме — гамать, не вылезать на свет божий, обходить магазинчик стороной — но что-то в этот раз не работало. Точнее, не работало вообще всё — игры не захватывали, в захламлённой квартире не было спокойно, да и запас сигарет на третий день иссяк, и как всегда прямо посреди ночи. И, конечно, он вполне мог бы прогуляться в другую сторону и откопать себе другой ночной ларёк какой-нибудь, но ведь дело было не только в том, что Миха такой заядлый курильщик. Мысленно он постоянно кружил над тем, как он тогда свалил позорно, да и как загасился — разве можно так с людьми поступать? Разве можно так с влюблёнными людьми, с влюблёнными, совсем юными и нежными людьми поступать? Внезапно бросив все свои метания между тоской по Андрею и намерением избавить его от, наверняка, ошибочных чувств, Миха скинул с себя наушники, напялил первые попавшиеся треники, впрыгнул в затасканные кроссовки, схватил куртку и выскочил из дома. Он собирался поблагодарить нормально за шикарный портрет, показать, что вовсе не желает обрывать теперь с Андреем общение и объяснить, если придётся, почему они друг другу не подходят. Ну, разве что как добрые знакомые, как ночные посидельщики, как приятели по обсуждению животрепещущих тем, но уж точно не так, как Андрей себе мог напридумывать. Дверь в магазин была распахнута настежь, несмотря на люто ветреную погоду, да и звуки крайне подозрительной возни долетали аж за несколько метров. Мгновенно ускорившись, Горшенёв почти летел, длинными прыжками преодолевая оставшееся расстояние — всё-таки нюх на дерьмовые события он ещё не растерял, слишком много их в его жизни происходило. Он почти уже достиг мигающей ему, словно маяк, вывески, как прямо на его глазах двое неизвестных выволокли отбивающегося пацана на улицу и потащили к стоящей на аварийке тачке. - Эй! Это чё за хуйня? - михин крик прогремел бы на всю улицу, если бы не закладывающий уши питерский ветрище, - Ща ментов вызову! - Мих, не надо, - сдавленно пропищал Андрей — он складывался пополам, пытаясь ухватиться за живот, и подсознание дорисовало картинку, как вот эти четыре мощных ботинка, судя по всему, ещё минуту назад забивали тощее, валяющееся на полу тело, - Уходи, Мих. Но Горшенёв врезался между парнями и машиной, готовясь отбиваться и отбивать Андрюху до последнего. Он не знал откуда — просто как жопой чуял — но чётко понимал, что никому ничего хорошего эта ночная поездка принести не может. - Знаешь его? - на удивление спокойно и даже посмеиваясь произнёс один из сомнительных похитителей, и Андрей отчаянно замотал головой, показывая Михе, чтобы ни в коем случае не впрягался. Но он же уже впрягся. Поэтому кивнул и, сложив на груди руки и приняв как можно более грозный вид, проговорил: - Чё за проблема-то, ё-моё? Может, решим на месте? - Да вот, чмырёныш твой, совсем решать ничего не хочет. Бабок нам задолжал и съебался, думал, мы не найдём тебя, а, Князев? На вид в принципе тоже не особо умудрённый жизнью парень потряс Андрея за скрюченное плечо, и Андрей вздёрнул подбородок вверх, гордо измазанный в подсыхающей крови из носа, и возмутился: - Я же сказал, я тут работаю! Я всё отдам! - Сколько торчит? - горестно выдохнул Горшенёв, прикидывая, кому и за какие дела его ночной продавец сумел нахватать долгов. Маленький, да удаленький Андрейка-то, получается. - Да тыщ триста набежало. - Двести было! - снова негодовал Андрей, ещё и руки выдрать свои из захвата пытаясь — вот ведь не понимает, дурачок, когда приткнуться надо и дать взрослым со всем разобраться. За свою слишком бурную реакцию пацан чуть не словил свежей порции люлей, но Михе удалось переманить внимание на себя: - Да говно вопрос, хоть прям щас, и банкомат тут есть, я сгоняю, да? Повезло, что ребятки молодыми и сговорчивыми оказались. Когда Горшенёв вернулся в не хило так потрёпанный магазинчик, они чинно попивали тот самый химозный кофе с приторным ореховым ароматом. Андрея не было видно, но после того, как все его счётчики были погашены, Михе ясно дали понять, что никто его больше не трогал и, оставалась надежда, что не тронет. Князев нашёлся в подсобке, свернувшимся калачиком на детском надувном матрасе. Миха плюхнулся рядом просто на пол, вскрыл прихваченную с витрины пачку Парламента и почиркал дешёвой пластиковой зажигалкой, тихо выругавшись на без толку прокручивающееся колёсико. - Ну, выкладывай, Князев, - он решился первым нарушить гнетущую тишину, затягиваясь долгожданной порцией никотина, выдыхая с шумом и разглядывая андрюхино насупившееся лицо. Пацан ещё даже не умывался, и его ладони и рукава цветной толстовки были все в пятнах крови, он обнимал свои колени руками и смотрел в одну точку, и Горшенёв понимал его чувства. Ведь он тоже не раз попадал в, казалось, безысходные ситуации, и водился с разного сорта личностями, и ночевал где придётся, и ощущал себя безнадёжно заброшенным, хоть чаще всего в реальности это было не так, он просто не способен был посмотреть дальше своего носа и увидеть любящих людей, протягивающих свои руки помощи. - Пол магазина разнесли, - буркнул Андрей и закашлялся, ведь нормально дышать и разговаривать ему мешал забитый, слегка повреждённый нос, - И как теперь это всё разгребать? - С темы не съезжай, давай, да? - строго ответил Миха — сейчас всё, прикольчики закончились, разговор предстоял серьёзный, и если мальчишка сам этого не понимает, то Миха ему доходчиво объяснит. Ожидаемо, Князев сначала повздыхал, поёрзал, поковырял ногтями прилипшую к толстовке грязь и только потом, осознав, что не дождётся от Михи желанного «ладно, проехали», перешёл к своей исповеди: - Я и правда сюда съебался. Выбрал район подальше от своего, нашёл работу, а хозяин разрешил ещё и ночевать прям здесь, добрый… Я бы отдал им бабки, просто нужно сначала накопить, откуда у меня разом столько… - А как же родители? - Ну родители, ну понятно, узнай они про мои проблемы, сразу бы впряглись, кинулись бы машину продавать, а я не хочу! И так вон платят за универ, в который я почти не хожу. Стрёмно, короче. Я хотел сам разобраться. - Понимаю. Андрей стал потихонечку посматривать в михину сторону и разворачиваться, как ёжик, почуявший безопасность, а Горшенёв окидывал взглядом эту тесную пыльную кладовку и охреневал — пацан жил вот непосредственно в этом помещении как минимум месяц уже. - Так родители знают, где ты сейчас? - Думают, что живу с другом на съёмной хате. Вообще я почти так и планировал. - Это вот с тем самым другом? - С тем самым, - неожиданно злобно зашипел Андрей и приподнялся, усаживаясь, - Это он меня сдал, сучара. Так бы никто не нашёл, всё было продумано! - Что вы с ним толкали? Пацан замялся, пристыженно опуская глаза в пол — может, Горшенёв и перегибал палку сейчас с воспитательными беседами и гневным выражением лица, но кто-то же должен. - Что толкали, Андрей? Ты сам пробовал? Как давно? Ты в курсе, какая статья за это? Сколько светит, если поймают? - Да знаю я всё! - вскипел Князев и, судя по тому, как рыпнулся, он хотел вскочить с матраса, но сразу не получилось и, ухватившись за отбитый бок и поморщившись, он пропыхтел: - Хули ты завёлся? Доебаться не до кого больше? Больше всех надо? Миха успел подвинуться к Андрею ближе, и тот завалился прямо на его плечо. - Да сиди ты, ё-моё, куда побежал? - пробормотал Горшенёв и потянул цепочку на своей шее, вытаскивая из-под кофты жетон, - Вот, смотри — чёрный. «Два с половиной года чистоты», понимаешь, да? На самом деле больше уже. Но до этого у меня были и «Тридцать дней» и срыв, было и больше года и срыв, много чего было и срыв, срыв, срыв. Я всё проебал, всё самое лучшее в жизни проебал из-за наркоты, слышишь? А ты ещё молодой и свежий, блин, не надо тебе этого всего, завязывай, ты понял меня? - Понял, - уже тише произнёс Андрей, - Можно? Андрюхины до невозможности голубые глаза уставились прямиком в михины, и Миха дрогнул и кивнул, разрешая парню повертеть в пальцах медальон, что выдали ему в АН. Было болезненно вот так внезапно открываться с этой стороны — здесь у всех обычно начинаются жалостливые взгляды, заставляющие по новой ощутить себя бракованным, или бесцеремонные вопросы, как же он докатился до жизни такой, или укоры вперемешку с советами по типу «если по-настоящему не хочешь — не будешь употреблять». Вместо этого Андрей задумчиво погладил тонкими пальцами гравировку на чёрном фоне и сам убрал жетон Михе обратно под ворот, словно специально задевая при этом кожу на шее и заставляя Горшенёва сглотнуть — это было, пожалуй, первое за несколько лет интимное прикосновение, что он кому-либо позволил. - Я сам не пробовал, честно, - вздохнул Князев, всё ещё не отнимая ладонь от михиной груди, - Да я бы и не успел. Это, ну, друг мой, короче. Мы в универе только познакомились, и завертелось как-то всё и… ну… я ему поверил. Он сказал, что давно в теме, и что всё знает, как надо, что научит и всё такое. Я сначала ему просто помогал, и деньги нормальные были. Потом решился сам. И, прикинь, только первую партию получил, только припрятал, а на следующий день сунулся — а там пусто. Кто-то проследил и спиздил. Ну я на бабки и попал, мне дали три дня, а как я за три дня столько найду? - А друг? - поинтересовался Миха, все усилия прикладывая сейчас к тому, чтобы утихомирить свой сердечный ритм под андрюхиной ладонью — пацан всё ещё его касался и делал это как нечто само собой разумеющееся, а Горшенёв не знал, как сказать, что нет, так не должно быть. «Не должны твои пальчики гладить мою подрагивающую грудь, не должна твоя щека так мило прижиматься к моему плечу, не должно мне это всё нравиться, не должно» Андрей горько усмехнулся, сминая михину кофту: - Да он практически сразу от меня загасился. - Это он и спиздил всё, походу, да? - По-любому. Парень жался к Михе, наверное, в бессознательном поиске защиты, а Михе до безумия хотелось эту защиту ему дать. Обхватить бы всем собой, укрыть — вот если бы с ним самим так хоть кто-нибудь когда-нибудь сделал, может, вся жизнь бы пошла совсем иначе… Но это точно не было причиной, позволяющей Горшенёву пудрить детские мозги. У Андрея обязательно будут ещё нормальные, здоровые отношения, с ровесником, а Миха, ну что Миха… с Михой ему лучше не надо. Или... может быть, Миха мог бы стать ему хотя бы поддержкой, ориентиром? Может, Миха сможет держать дистанцию, не отказываясь от мальчишки? Плечо, даже сквозь толстый свитер, опалил чужой долгий выдох, и Горшенёв поспешил разорвать объятия. Под откровенно разочарованным взглядом Андрея он поднялся и потянул парня за собой, помогая тоже встать на ноги и разогнуться. - Мих, спасибо на самом деле, спасибо тебе большое, - как можно быстрее затараторил Князев, полагая, наверное, что на этом они расходятся, - Я тебе всё верну обязательно, ты только дай мне побольше времени, ладно? Я накоплю… - Мне не надо ничего возвращать, - Горшенёв улыбнулся, мягко сжимая андрюхино плечо, - Считай это моим добровольным вкладом в борьбу с наркотиками. - Ладно, ну… - Пойдём что ли, ё-моё? Тебе бы помыться нормально. Да и постираться, я так понимаю, тоже? Андрей ещё с полминуты повис, переваривая михино предложение и таращась неверяще, потом промямлил, что неудобно как-то и всё остальное, но Горшенёв уже помогал ему собрать кое-какие вещи в рюкзак. По дороге до дома Князев, в своей привычной манере, всё никак не затыкался, рассказывая, как он там приспособился в этой подсобке — и матрас прикупил по скидке, и придумал как поудобнее мыться с бутылками над унитазом и раковиной, чтобы не плескать воду на весь туалет — и до Михи, может, с опозданием, но дошло, что пацан так не только его забалтывает, но и себя самого, отвлекает и отвлекается, выбирая дурашливость вместо стеснения. А вот в квартире почувствовать себя не в своей тарелке настала очередь Горшенёва, потому что у него тут не многим лучше было, чем у Андрея в кладовке, разве что места побольше и ванная со стиралкой имелись нормальные. Князев слегка удивлённо осматривался по сторонам, а Михе сразу вспомнились все мамины наставления по поводу того, что окна время от времени открывать надо и шмотки не прямо с сушилки на себя надевать, а сначала по полочкам раскладывать. Поэтому пока Князев, окрылённый такой удачей, упорхнул в ванную на добрые полчаса, Горшенёв лихорадочно собирал пачки из-под чипсов и банки из-под пива, брошенные прямо под компьютерный стол, и менял постельное бельё на единственном, кстати, диване. И старался не думать о том, как на это отреагирует Андрей, и как Миха сам сегодня вообще спать собирался. Но Князев был в восторге — ещё бы, человеческий горячий душ и адекватное спальное место спустя столько времени. Пацан вообще без задней мысли забрался на предоставленную половинку дивана, нырнул под одеяло с застывшей на лице улыбкой, и Миха погасил свет и опустился рядом — максимально аккуратно, лишь бы не задеть ненароком раздетого до трусов Андрея. Горшенёв и сам сейчас был в одних боксерах и, правда, ещё футболке, и наверное, с любым другим человеком — человеком мужского пола — это всё не вызывало бы у него никаких смутных чувств, а тут он был готов вспыхнуть в любую секунду, как только в голову прокрадывалась мысль о потрогать-потрогать-потрогать. Как-нибудь тихонечко, как-нибудь незаметно, коленкой, пяткой, мизинчиком на ноге? Диван вдруг скрипнул, и михиному боку стало в тот же момент жарко, потому что к нему всем собой всё-таки притёрся Князев. - Можно я тебя обниму хотя бы, Миш? Пожалуйста, - прошептал Андрей, проскальзывая рукой на михину грудь и обвивая ногой михину ногу, и Горшенёв должен был ответить вот то, что он собирался сказать ещё раньше — нет, нельзя, это всё очень плохая затея — но не смог, потому что ему самому… ему самому было с этого так хорошо. Может, ничего страшного в этом нет, раз Андрею это тоже так сильно нужно? Он, в конце концов, такой стресс пережил сегодня, как его теперь отталкивать, учитывая, что его нос уже ткнулся в михино плечо и засопел, слегка заложено, но очень забавно. - Можно, - так же тихо ответил Миха, и Князев сжал его всего сквозь сон так жадно, словно сгрёб добычу или драгоценность какую, и Миха даже покраснел и рад был, что об этом никто не знал и никогда не узнает. Понимание, что к нему хотят прикасаться, что им хотят обладать так сильно, буквально кружило ему голову, и он в этой эйфории даже накрыл андрюхину ладонь своей, поглаживая обветренную кожу кончиками пальцев. В голове сами всплывали воспоминания, как после мимолётного чмока в щёчку его бывшая жена, Оля, неизменно отворачивалась, перетягивая на себя побольше одеяла, и как он не понимал, можно ли в этот раз придвинуться к ней поближе или он получит выговор за то, что не даёт уснуть спокойно, а ей завтра на работу. Может, где-то в самом начале их знакомства она и льнула к нему вот так же, но это, видимо, было так давно, что ни одного такого случая на ум не приходило. Зато приходили совершенно постыдные фантазии о том, какой Андрей был бы с ним, где бы он позволял себя касаться и куда бы забрался сам, и насколько у него мягкие губы. Миху так размазывало тепло чужого тела, он так привык засыпать и просыпаться в одиночестве, что почти всю ночь пролежал застывшей болванкой, не позволяя себе даже повернуть голову и вдохнуть запах с андрюхиной макушки — не стоило давать себе настолько больших надежд. А на утро его разбудил шум воды, лёгкое позвякивание посуды и разливающиеся из динамика телефона бодренькие песни Blink-182. Неудивительно, что он проспал дольше — заснул-то под утро, наверное. Мысленно похвалив неплохой музыкальный вкус парнишки, Горшенёв выбрался с нагретого местечка и сразу же натянул на себя спортивки, и вовсе не из-за холода. - Ты чего это тут? - вырвалось у Михи вместо «доброе утро» при виде Андрея, всё ещё одетого только в нижнее бельё, покачивающегося в такт музыке и оттирающего сто лет назад засохшие тарелки, от чего тот испуганно вздрогнул, чуть не выронив всё из мыльных рук. Горшенёв уже успел отругать себя за непрошибаемое умение вызывать неловкие ситуации, но Князев просиял, обернувшись, и буднично так заявил: - Да я подумал, завтракать-то у тебя вообще не из чего! А потом понял, что завтракать-то и нечем! Но посуду всё равно домыть надо. А что у тебя с холодильником? Под заливистый андрюхин смех Горшенёв только почесал затылок и махнул рукой в сторону бесполезного агрегата: - Так не работает, чё. Дверца старенького, с пожелтевшими резинками по краям холодильника неизвестной марки покачнулась от случайного касания, и из неё выпал не совсем удачно всунутый до этого «Гамлет». У Михи как-то так с самого начала повелось, что ничего чинить он не стал — зачем оно ему надо, он всё равно не собирался готовкой заниматься, он в этом был безнадёжен. А вот использовать холодильник под книжный шкаф сразу показалось ему отличной идеей, учитывая тот факт, что старый сервант в комнате был заставлен хозяйским хрусталём. Миху и так всё устраивало. - Ясно, - всё ещё посмеиваясь, ответил Князев и выключил воду, - Мне надо в магазин двигать, а то в обед хозяин приедет и охренеет. Я у тебя шмотки простирнул и на сушилке раскидал, а твои, если что, в шкафу, ничего, что я тут хозяйничал? Тебя будить не хотелось просто. Можно я за вещами вечером зайду? У меня смена до семи сегодня. - Да, да, конечно, - загруженный таким количеством информации за одну минуту, Миха нахмурился, переваривая — Андрей вечером зайдёт за вещами? И куда он с ними пойдёт? Обратно в подсобку свою? - Так а… потом-то ты куда? - Ну, я думаю ещё немного в этом районе поторчать, - вытирая руки откуда-то раздобытым кухонным полотенцем, проговорил Андрей, - Что-то страшно сейчас домой возвращаться. Вдруг они за мной проследят и адрес спалят, не хочу, чтобы с предками ещё что-нибудь случилось… Короче, я пока в магазинчике ещё побуду. - Так живи у меня! - воскликнул Горшенёв и едва удержался от того, чтобы не зажмуриться от собственного палева — в его возгласе по-любому звучала надежда, - Как я тебя теперь туда отпущу? Никаких больше матрасов. И идти тут тебе пять минут. Оставайся. - Чё, серьёзно? - Князев заулыбался ещё шире и ещё довольнее, и Михе даже показалось, что у пацана от счастья и уши зашевелились, и такой он был трогательный, доверчивый и… и домашний — стоял тут в одних трусах и михиных стоптанных тапках, а на животе, местами фиолетовом из-за ночной взбучки, замерли кусочки пены — и так Михе загорелось Андрея и в самом деле своим собственным сделать, ну хотя бы на время, хотя бы вот так посмотреть на него посреди этих пожелтевших от старости локаций, что стало вдруг похер, как и что будет дальше. А дальше они почти весь день провели вместе. Сначала Миха вызвался, во-первых, пацана для надёжности до магазина проводить, а во-вторых, окинув взглядом фронт работ, остался там помогать. И это был такой увлекательный день — казалось бы, он что-то сортировал, что-то протирал, расставлял, несколько раз сгребал в кучи и выносил мусор — но даже не заметил, как время пролетело, потому что оно летело под андрюхины истории, смешки и подъёбки, да просто под андрюхиными взглядами, то с хитреньким прищуром, то пожирающими, соскальзывающими на губы, заставляющими занавеситься волосами и сделать вид, что занят и сосредоточен очень сильно. С многозначительными взглядами, вздохами и ночными обнимашками Горшенёву пришлось смириться. Ну, это он себя уговаривал, что просто мирился, принимал, но на самом деле он в них тонул, с каждым днём погружаясь всё глубже и глубже и уже с трудом представляя, как будет выплывать обратно, когда настанет время расстаться. Ночи стали в сто раз уютнее — он даже позволял себе переворачивать Андрея на бочок и прижимать теснее, на что тот смеялся, что он опять «маленькая ложечка» и гладил, бесконечно долго гладил обнимающую его руку, пока не затихнет и не уснёт, а Миха, Миха вообще поступал нечестно — он специально не засыпал подольше, чтобы не упустить ни секунды андрюхиной ласки, чтобы подышать им ещё немножко, чувствуя себя вором. И не решаясь на большее. Да и какое ему большее? Андрей и так давал ему слишком много и слишком охотно, неизменно пытаясь подобраться поближе, так, чтобы вышел какой-нибудь якобы случайный поцелуй, от чего Горшенёв резко приходил в себя и возобновлял дистанцию — он не хотел заходить за расставленные в собственной голове границы дозволенного, да и боялся всё же за Андрея. Может, Андрей в простом поиске тепла тоже не до конца понимал, что творил? Его убогая, как Миха всегда думал, халупа тоже преобразилась, а старый холодильник, оказывается, вполне себе нормально работал, надо было просто включить его в розетку и подождать. А уж о том, что выцветший линолеум на полу был на самом деле не таким уж и выцветшим, Миха старался вообще не размышлять. По большому счёту Миха просто выполнял негласные новые правила — разувался строго у порога, имевшийся мусор сразу складывал в кухонное ведро, а грязные шмотки сразу закидывал в стиралку. Теперь дома быть стало раз в сто приятней, хоть Горшенёва и до этого было трудно оттуда выковырять, а тут так вообще. Он на радостях попытался даже прогуливать тренировки и встречи в АН, но Андрей как-то услышал его разговор с негодующим тренером и заявил, что это несерьёзно, что Миха должен везде ходить. И Миха сразу же пошёл, потому что да, Андрей с ним что-то такое делал, что его хотелось слушаться и слушать. А однажды, вышагивая по ещё несмело украшенной по-новогоднему улице, он впервые понял, что рвётся домой не потому, что хочет поскорее нормально после тренировки помыться и сожрать всё съедобное, что попадётся под руку, а потому что там его встретят с вопросом об его успехах, там ему расскажут новую байку про магазин или покажут свежий самодельный комикс и увлекательную страшилку к нему, там его с вероятностью в сто процентов обнимут и поцелуют в щёку, возможно, немножко мимо, чтобы задеть уголок губ — там его ждёт Андрей, всё ещё ждёт Андрей, всё ещё совершенно непонятно почему, ждёт Андрей. - Зачем ты всё это делаешь? - не удержался однажды Миха и задал так сильно мучивший его вопрос. Был поздний вечер, и он составлял Андрею компанию на кухне — не помогал, правда, потому что из его кулинарии обычно ничего пригодного не выходило, но развлекал, как мог, в обнимку с гитарой. Он уже сейчас и не припомнил бы, когда в последний раз вот так играл и даже пел не в минуты тоски, а для кого-то, но для Андрея — ради его завороженных глаз и затаённого в восхищении дыхания — играть было сплошное удовольствие. - Что? Картошку чищу? - как всегда рассмеялся Князев, отправляя очередную картофелину в кастрюлю с ледяной водой. - Нет. В смысле, и это тоже. Я имею в виду, нахрена тебе это всё сдалось? Тусуешься с пердуном старым, ё-моё, вместо того, чтобы с ровесниками гулять, развлекаться, я не знаю, девчонку бы в конце концов в кино сводил… - Девчонку вряд ли, - всё ещё поджимая губы в подобии улыбки, произнёс Андрей и уставился внезапно прямо на Миху, - А что, нельзя? Не ты ли про анархию затираешь постоянно, выбор же должен быть какой-то у человека? - Анархия, - усмехнулся Горшенёв, правда, получилось как-то грустно — на душе у него было неспокойно, в груди гудело и зудело, как от пчелиного роя, и руки затряслись в мандраже, ведь он знал, что уже нужно было выяснять всё открыто, - Я лелеял её внутри себя, а она, смотри, пожрала меня. Анархия утопична, не будет её никогда на самом деле, и мечты мои были глупые, детские, понимаешь? Вот к чему приводит абсолютная свобода — я чуть не убил себя. Я хотел, я пробовал. Какой смысл в жизни, если ты стремишься умереть? Князев в ту же секунду бросил недочищенную картошку и небольшой ножик, вскочил с места, наспех вытирая руки прямо о домашние штаны, подошёл вплотную, настойчиво вытянув у Михи гитару и отставив её в сторону, и посмотрел так серьёзно, что Горшенёв почувствовал, как потерялся ещё больше. - Ну почему ты под анархией всегда подразумеваешь всё самое ужасное? - проговорил Андрей, накрывая ладонями михины щёки и направляя михино лицо на себя, - Почему, если можно всё, то это наркотики, забвение, жизнь на износ, чтобы поскорее выпилиться? Почему анархия — это не когда любить можно, кого хочешь, например? Горшенёв вздохнул судорожно и шумно, не в силах оторвать взгляд от гипнотизирующих глаз напротив. Пальчики, нежно поглаживающие его щёки, разгоняли мурашки по коже и уносили его куда-то за пределы этой кухни, квартиры — Горшенёв уже плыл, сбросив все свои спасательные жилеты и забыв вообще, как барахтаться надо. С трудом сглотнув, он протянул руки в надежде зацепиться за опору и ухватился в итоге за футболку на спине Андрея, едва подталкивая парня на себя, а тот с готовностью покачнулся вперёд и мазнул невесомым поцелуем по приоткрытому в слабом дыхании рту, заглядывая в михины глаза, словно спрашивая разрешения. - Андрюш, - пытаясь прийти в себя и притормозить — хоть сердце от одной мысли только, что всё сейчас прервётся, ныло и колотилось протестующе — просипел Горшенёв, - Андрюш, это ведь плохо кончится… - Почему? - произнёс Князев и так жалобно, что Миху прямо окатило его нетерпением — Андрей даже и не думал выпускать михину голову из своих рук, облизывался, смотрел голодно, задымлённо, и то падал на Горшенёва, то наоборот тащил на себя, и Миха вскочил с табуретки и тут же показался себе просто огромным неуклюжим медведем, нависающим над пошатывающейся веточкой. - Андрюша, - снова ласково, со всей любовью проговорил Миха, мягко перехватывая андрюхины запястья, - Я ведь… блин, я ведь прикипел к тебе, понимаешь? Я к тебе со всей душой, я не смогу, если… Старый я для экспериментов, понимаешь? - Так и я не просто так, Миш, - в тот же миг сорвалось с губ Князева, и он, не желая отступать, легко освободил свои руки и обвил ими михину шею, забираясь пальчиками в волосы на затылке, от чего Горшенёв чуть не взвыл в голос, теряя последние капельки самообладания, - Мне с тобой интересно, я с тобой быть хочу, а не с кем-то там! Ты меня понимаешь, ты меня слушаешь, ты любишь мои истории и ты… ты такой… Миш, никакой ты не старый! - Да у меня, может, и хуй уже не встанет, - еле слышно пробормотал Горшенёв и невольно скривился, вспоминая его последнюю попытку с Олей. - Вот и проверим, - Андрей упрямо приподнялся на цыпочки, чтобы вновь подобраться ближе, прижался всем собой к Горшенёву, и тот, потопленный в этом внезапном желании, не сдержался и опустил ресницы, залипая на милые, маленькие, по-юношески яркие губы, к которым он уже сам с тихим стоном примагнитился. Горшенёв целовал Андрея легко и осторожно, всё ещё не веря в происходящее и робея сделать что-нибудь не так, и Князев, считав его волнение, перехватил инициативу и заскользил настойчивее языком по тонкой покусанной коже, сжимая в ладонях михины волосы. Начавшийся совсем невинно поцелуй быстро перерастал во что-то безнадёжно опьяняющее, и Миха был не в силах этому противостоять — Андрей с самой настоящей жадностью засасывал его губы, утягивал его ещё глубже, дышал всё чаще и жарче, распаляясь и распаляя вместе с собой Горшенёва, с упоением поддающегося и заглаживающего ладонями андрюхину спину. Мелко задрожав, Князев проскулил чуть слышно и оторвался всего на несколько миллиметров, щекоча сбивчивым шёпотом: - Я так хочу тебя, Миш, так хочу… Пойдём, пожалуйста? Они путались ногами, валились на стены в узком коридорчике, придавливая друг друга по-очереди, и Миха сгребал парня в охапку и стискивал беспорядочно его худенькие бока, а Князев спешно избавлялся от одежды и так же нагло раздевал Горшенёва и лапал везде, где хотелось, ощупывал подкаченную спину и гладил тяжело вздымающуюся грудь, вздыхая при этом так пылко, что Миха всё ему позволял и просто не смог бы уже отказать. Да он и сам не смог бы оторваться — он ловил эти пленительные губы своими, впечатываясь в них со всей дури, а Андрей чуть ли не вгрызался в ответ, сталкивался языком с михиным и игрался, бесстыже постанывая прямо в поцелуй. Кое-как дотянув до комнаты, Князев подтолкнул Миху к их одинокому диванчику, усаживая, а сам пролепетал что-то вроде «я сейчас» и метнулся в коридор, судя по звукам, копошиться в своём рюкзаке. - Всё хорошо? - взволнованно крикнул Горшенёв, но долго переживать ему не пришлось — Андрей вернулся, закинул на диван тюбик смазки и тут же ловко забрался на Миху сверху, притираясь пахом к паху, от чего Горшенёв словил искры из глаз и задохнулся на секунду, запоздало думая о том, что понятия не имеет, что делать дальше. - Андрюш, - он опять позвал ошалевшего от долгожданной близости Князева и зарылся пальцами в его рассыпчатые волосы, переводя дыхание и подбирая слова, - Я же никогда… Но Андрей как всегда всё и так правильно понял и, огладив ладонями михин охотно откликающийся член сквозь ткань нижнего белья, бросил быстрое «я знаю» и припал губами к трепещущей шее, зацеловывая и зализывая чуть ли не каждый её миллиметр и спускаясь всё ниже и ниже, на плечо и ключицу, пока Горшенёв, уже сгорая и пропадая в одуряющей неге, подставлялся, шарил непослушными руками по разгорячённому телу Князева и прихватывал губами маленькое алеющее ушко, по сладким охам отмечая и запоминая, где и как ему нравится. Чуть отпрянув, Князев оттянул михины боксеры и выдал поражённое «ого», когда перед ним поднялся немаленьких размеров стояк. Миха успел запаниковать по новой — у него и так крайне мало любовных похождений в жизни было, да и они не всегда приносили удовольствие, а тут вообще парень, и что, если Миха и ему сделает больно? - А говорил, не встанет, - хихикнул Андрей, бросая довольный взгляд на Горшенёва и тут же обхватывая его член ладонью, от чего все свои тревожные мысли Миха как-то в одно мгновение растерял. Он провёл пальцами по чутким рёбрам и скользнул вниз, забираясь под резинку андрюхиных трусов, и тот заторопился выпутаться из ненужной тряпки. Застыв на секунду — всё-таки Миха ещё ни разу не разглядывал парней прямо там и так близко — Горшенёв встретился взглядом с порозовевшим лицом Андрея и, отбросив все сомнения, накрыл ладонью его торчком стоявший член. - Миш, - прошептал Князев и ахнул, толкаясь на михины ласки и не отводя своего исступлённого взгляда, - Тебя хочу. Он нашарил заветный тюбик, щёлкнул крышкой, выдавил побольше прохладной смазки на свои пальцы и завёл одну руку за спину, в следующую же секунду трогательно вздрагивая и прикусывая свою нижнюю губу. Опираясь одной рукой о михино плечо, он задышал беспокойно и закачался легонько вперёд-назад, то насаживаясь на собственные пальцы, то потираясь о подставленную ладонь, его брови мило нахмурились и скулы покрылись ещё более красным румянцем, и наблюдать за таким открытым, на всё готовым Андреем было для Михи чем-то запредельно ценным, чем-то сакральным, ведь всё это Андрей делал сейчас для него. - Андрюш, можно я? - одними губами проговорил Горшенёв, не слыша ничего, кроме собственного бешеного пульса, но Князев ему кивнул и, добавив ещё смазки, направил его руку. Нырнув пальцами в ложбинку между ягодиц, Миха нащупал нежные, чувствительные складочки, закружил по колечку рефлекторно сокращающихся мышц, и загорелся сам от одного только андрюхиного застенчивого стона и взгляда — блестящего, доверчивого, влюблённого. Горшенёв попытался ввести два пальца в туго поддающееся отверстие, и Андрей шикнул и поморщился, и Миха сразу же прекратил, заглаживая всё, как Андрюшке нравилось до этого, и забормотал, покрывая поцелуями горящую щёку: - Прости-прости-прости, Андрюш, давай не будем так, давай не будем? - Миш, - вместо того, чтобы остановиться, простонал Князев и лишь двинулся навстречу скользящим по его дырочке пальцам, - Попробуй один сначала, пожалуйста, пожалуйста, Миш. Одурманенный, Горшенёв выполнил бы сейчас что угодно, раз это Андрей просит, поэтому он снова надавил на увлажнённый анус, осторожно проникая одним пальцем внутрь, и из андрюхиной груди посыпались такие восхитительные стоны, что Миха и сам застонал приглушённо, залюбовавшись картинкой — Князев, невероятно красивый Князев, ёрзал на михиных коленях, подавался на михину руку и очаровательно сжимался на михином пальце, выпрашивал большего, расслабляясь, раскрываясь и блуждая расфокусированным взглядом по михиному лицу. - Миш, ещё, - выдохнул Андрей, и Миха, ощущая, конечно, что Андрей стал свободнее, всё равно засомневался: - Второй? - Да, давай. - Точно? - Да-да-да, - Князев сорвался на нетерпеливый скулёж и уронил голову на михино плечо, потому что Горшенёв всё-таки добавил ещё один палец, проскользнувший теперь без того, прошлого, сопротивления. Понимая, что для его члена тут всё равно слишком узко — а Князев явно не собирался останавливаться — Миха попробовал проникать глубже и ритмичнее, разводить пальцы в стороны и сгибать, разрабатывая жаркую дырочку, и Андрей совсем по нему размазался, поддаваясь всему, что с ним вытворяли, только тихо, словно стесняясь, просил добавлять лубриканта и растягивать его ещё, уже с третьим и порезче, пока наконец не выпалил: - Не могу больше, Миш, не могу больше ждать. Андрей чуть отстранился, приподнимаясь, и Горшенёв послушно убрал из него свои пальцы и застыл, как школьник, потому что невозможно было не застыть — трясущийся от возбуждения Князев обхватил приятно липкой ладонью михин стояк и приставил его к своему входу, медленно, очень медленно опускаясь вниз, и Миха обвил Андрея всего руками, стараясь занежить и успокоить, потому что по всхлипам, что Князев сейчас издавал прямо в михино ухо, Горшенёву казалось, что ему это нужно. - Андрюш, остановись, если тебе больно, пожалуйста, слышишь меня? - Мне… - вздохнул Князев, вжимаясь своим стояком в михин живот и цепляясь напряжёнными пальцами в михины плечи, - Мне охуенно, Миш. На этом моменте Горшенёву и самому неплохо было бы успокоиться — в Андрее было так тесно и пламенно, что Миха зажмурился до белых мушек и уткнулся носом в андрюхины волосы, затягиваясь до отказа его запахом и уплывая окончательно, потому что Князев начал на нём двигаться, сперва едва ощутимо, осторожничая, но очень скоро переходя на плавные, размеренные покачивания. С каждым разом принимая всё глубже, Андрей издавал такие восторженные ахи, что Горшенёв тоже осмелел и стал толкаться бёдрами вверх, задавая ритм, и Князев благодарно стонал, прикрывал в блаженстве глаза и откидывался назад, прогибаясь в спине и жамкая в ладонях михину грудь, а Миху от такого Андрея вырубало напрочь — он уже не мог оторвать зачарованного взгляда, не мог перестать проезжаться по так охуительно сдавливающим его стеночкам, не мог убрать жадных рук с андрюхиных бёдер, подталкивая и подталкивая их на себя, не мог не срываться на рык, когда они оба ускорялись и Андрей тряпичной куклой падал обратно на Миху, подставляясь и позволяя вбиваться в себя на предельной скорости. Во рту отчаянно пересыхало, спина, вдавленная в диван, была вся сырая, и в груди грохотало как у припадочного, и Князев, такой же взмокший и еле-еле что-то вообще соображающий, только самозабвенно прыгал на таранящем его члене и хныкал, что он уже почти всё, что ему ещё совсем немножко. Поймав смазанный, больше похожий на облизывание, поцелуй, Андрей опустил ладонь на свой член и горячо зашептал прямо в михины губы: - Миш… Миш, ущипни меня… ущипни за сосок, пожалуйста, пожалуйста… Горшенёв, словно выныривая из забытья, замедлился и прочертил ладонями от бёдер вверх, стискивая кожу под шумные вздохи Князева и всё-таки задевая его умилительные розовые сосочки, призывно твердеющие от щипков. Андрея залихорадило всего, и он сжался невероятно крепко, выстанывая просьбу кончить вместе с ним, и Миха сдался, с утробным стоном изливаясь в раскалённое нутро и с особым наслаждением наблюдая за тем, как Князев жмурится, скулит и пачкает свою ладонь рваными порциями спермы. И понимая, что это просто лучшее зрелище в его жизни. Соскользнув с ослабшего члена, Андрей прилип буйной грудью к груди Горшенёва и уложил голову ему на плечо, щекотно выдыхая в шею, и Миха, вкладывая всю любовь и нежность, что у него только могли иметься, ещё бродил ладонями по тощей спине и покрывал мелкими поцелуями андрюхин лоб с прилипшими прядками. Это всё, конечно, казалось чем-то нереальным — какой-то сказкой, и не страшной, к которым он привык, а по-настоящему светлой, которой Миха-то и не достоин вовсе. Или, может, нахуй все эти достоин-не достоин, оно просто есть, оно просто случилось, и Миха должен просто смиренно радоваться и не мусолить? Любить того, кого любится? - А я ведь с тобой про анархию-то и не разговаривал никогда, Андрюш, - слетело с михиных расплывающихся в улыбке губ. - Ну да, - тихо отозвался Князев и заводил бездумно кончиками пальцев по животу Горшенёва, вызывая у того новый табун мурашек, только теперь от щекотки. - Ну и в какой момент ты меня узнал? - Да почти сразу, как в магаз устроился. Тебя сложно было не запомнить, знаешь, глаза у тебя грустные-грустные, как у той собачки на пороге, помнишь её? - Чего? - попытался возмутиться Миха, а сам уже непроизвольно посмеивался, заглядывая в ехидно сощуренные, но на самом деле безумно добрые голубые глаза. - Ты… сыграешь мне своё? - промурчал Андрей, заправляя Горшенёву волосы за ухо, на что Миха ткнулся губами в ласковую ладонь и честно ответил, что да, сыграет. И может быть, даже со сцены.