Неудачный эфир и способы снятия грусти

Руль чувствуется своим весом и тяжестью практически никак. Глаза, сонные и уставшие, смотрят за дорогой, пока на автомате не подъедешь к своему дому, чтобы припарковаться в излюбленном дворе. Арсений достаёт из заднего сиденья своей машины (вообще он хотел сегодня поехать на Антоновой, но передумал) спортивную сумку и небыстрым спокойным шагом направляется в сторону нужного подъезда. В лифте через зеркало Арсений замечает своё уставшее за день лицо, на которое смотреть вообще не хочется (хотя обычно со своей стабильной самооценкой он может около десяти минут крутиться и вертеться, рассматривая себя с разных ракурсов, пока Антон не цокнет где-то сзади рядышком и не оттащит со словами: «Ну Арсень, пойдём уже, опаздываем»). В руке находится телефон, и Арсений уверен в наличии сообщения «Как всё прошло?» от Шастуна, но отвечать нет желания, да и он сам может всё рассказать через десяток минут. Двери лифта открываются на десятом этаже; Арсений с усилием роется по всем карманам джинсов в поисках ключей и, когда те находятся, вставляет их в замочную скважину. Раздаётся небольшой щелчок, а ноги упираются в дверной коврик чёрного цвета с надписью Welcome! и с рисунком двух пингвинов. Арсений в который раз сравнивает их с ними — вылитые Шастуны. — Арсе-е-ень, это ты? — раздаётся громко Антонов голос, по всей видимости, с кухни, когда Арсений расшнуровывает кроссовки. Арсений не отвечает — сил повышать голос в ответ нет никаких, большинство ушло на поиск ключей, нашедшихся вообще в кармане джинсовки. — Арсень, привет, дорогой, — здоровается Антон, всё-таки не услышавший ответа, уже не с кухни. Он стоит, облокотившись о стенку, в коридоре. Блядь. Он такой домашний. Стоит тут в разношенных отцовских трениках и пушистых тёмных тапочках с котятами, у которых жёлтые глазёнки. На нём короткая, заляпанная различными соусами из доставки футболка (Арсений помнит, как ругался на Антона, что он не бережёт свои вещи; про поцелуи в шейку в следующие моменты мы, пожалуй, предпочтём не вставлять) и носочки чёрные, простые: на левом большом пальце яро высвечивается дырка, которую Арсений всё забывает зашить (Антон не умеет, сможет только подушечки пальцев себе все переколоть). В руках — половник, на губах — тёплая улыбка, а глаза — зеленющие-зеленющие, которые на контрасте со спутанными кудряшками смотрятся прелестно и уютно. И как его можно не любить? — Угу, — только и вырывается у Арсения. Ничего так же не говоря, он достаёт из сумки вещи, в которых был на сегодняшних съёмках, а затем под внимательным взглядом Шастуна обходит того и, даже — даже! — не обнимая и не целуя, направляется с занятыми руками в ванную. Когда Арсений бросает грязные вещи в стиральную машину, в которой уже виднеются Антоновы потные шмотки, и моет руки с опущенной головой, в дверном проёме возникает сам Антон. Лицо — полное недоумение. Он уже давно неловко не топчется рядом с ним, как было раньше, ещё до совместного проживания. — Арсений, всё в порядке? — нежно спрашивает он, не решаясь подойти ближе. А нужно. Арсению это нужно. Нужнее. Сам Антон сейчас — нужён. — Да, — сознательно врёт Арсений, упорнее продолжая мыть руки под горячей водой. Она никак не ощущается и не вызывает дискомфорта. — Ты врёшь, — просто констатирует Антон со сложенными руками. — Вру, — не утаивает — а смысл? Они уже давным-давно знают друг друга от макушки головы до самых пяток. Арсений спокойно и молчаливо отмывает руки антибактериальным мылом, а затем вытирает их о висящее махровое полотенце. Стоит только увидеть заграждение перед проходом и кинуть исподлобья молчаливый взгляд, как Шастун без слов пропускает его, отходя. Арсений видит беспрекословно: Антон недоволен его молчанием. Попов идёт переодеваться в их спальню. Там на кровати чуть смятое одеяло — видно, Антон совсем недавно валялся, нежась. Он сегодня раньше Арсения освободился. Время на данный момент — десять часов вечера. Что ж, возможно, по телевизору сейчас показывают что-то интересное. Ну, это не важно. Арсений со вздохом лицом ложится на кровать, прямо на Антонову подушку. Она всё ещё хранит запах пота и мяты (Антонов шампунь), ноздри приятно раскрываются любимому сочетанию. Глаза почти наливаются свинцом, но мужчина не позволяет себе сейчас уснуть: во-первых, Антон, судя по половнику в руках и тому, что изначально он находился на кухне, явно что-то готовит. А готовит он со своими неразвитыми кулинарными способностями редко. Такое пропустить нельзя. А во-вторых, Арсению хочется понежиться с этим вылитым плюшевым мишкой-котиком-пингвинёнком. Кое-как заставив себя подняться с кровати, а после переодеться во всё Антоново — в пижаму с рыжими котиками (не спрашивайте, откуда у него такая имеется), — Арсений заходит на кухню, где вовсю руководит немного запыхавшийся Шастун. Тот режет острым ножом по деревянной доске огурцы с помидорами и переходит к помешиванию содержимого кастрюли — м, по запаху пельмешки. Язычок слегка высунутый, лицо — полная сосредоточенность. Любимый поварёнок. — Уже переоделся? — Шастун мельком кидает на него взгляд и сразу возвращает всё внимание готовке. — Да. — Арсений опять немногословен. Он садится на стул, сгибая одну ногу в колене. Упирается подбородком в неё же, наблюдая за готовящим Антоном. Обычно так — наблюдает исподтишка — делает сам Антон, но теперь настала очередь Попова. — Ты так и не ответил, как прошёл эфир, — напоминает Шастун о своём вопросе, оставшемся без определяющего словечка. — М-м-м. — Понял, не трогаю, — просто отстаёт он, поднимая раскрытую на пару секунд ладонь. Арсений слабо улыбается: они действительно знают друг друга по всем фронтам. Шастун безмолвно понял это настроение, зависшее в воздухе, как только Попов зашёл в квартиру: «Пока не трогай меня, пожалуйста, дай мне время. Я тебе обязательно всё расскажу, но позже. Сейчас не хочу говорить в принципе». Господи, как Арсений его любит. — Я тут пельмешки готовлю, будешь? — Антон поворачивается к нему с той тёплой улыбкой, которая встречала Арсения в коридоре, и помешивает половником уже упомянутые пельмешки. — Буду. — Арсений приподнимает уголки губ, всё-таки не выдерживая этой нежности во взгляде Шастуна. — С салатиком? — Арсеньев взор устремляется позади Антона на признак нахождения овощей на кухонном гарнитуре. — С салатиком, — солнечно подтверждает Шастун и намеренно громко шумит ножом по доске несколько раз, нарезая огурцы кружочками. Арсений кидает пустой кивок — Антон не видит всё равно, и он только сейчас в полной мере осознаёт, что навязчивого аппетита нет. Просто нет, и всё. Никакого ощущения пустого живота и пускания слюнок на аппетитный аромат готовящихся пельменей — из кастрюли с ними исходят звуки кипения, а тусклый дым растворяется сразу же, не успев достигнуть носа. Арсений расстраивается из-за самого же себя — Антон так старается, готовит, хотя тоже после работы устал, а он не сможет полную тарелку в знак благодарности съесть. Ну что он за человек такой? Антон же мультик, сразу заметишь, как тот заволнуется и начнёт тараторить: «Что-то не так? Невкусно? Мало соли? Я что-то забыл добавить?» Антон же — тревожный сырочек. Собираемся, Арсений, собираемся в строй и сию минуту ищем запропастившийся голодный желудок.

— А вот и готово. Тебе со сметанкой или майонезом? — неожиданно слышится голос Шастуна, из-за чего мужчина вздрагивает. Надо же, Арсений и не заметил, как пролетело время. Он закрытыми глазами упирался головой в острую коленку, перекручивая мысленно весь прошедший день. А особенно — сегодняшние съёмки этого эфира. Которого и не было. Ну, это позже. — Я просто так буду, — вяло отвечает он, садясь нормально, а не сгорбившись в три погибели. Антон смотрит нечитаемо, что-то интуитивно прокручивая в голове. — Без проблем, Арс. — Антон осторожно ставит перед ним тарелку приготовленных пельменей. А за ними тут же кроется тарелка салата из огурцов и помидоров с майонезом. — Как вкусно выглядит, — без особого энтузиазма комментирует Арсений. Ему стыдно и противно, что так аппетит и не пришёл с распростёртыми объятиями, а вместо этого где-то прячется, не высовываясь. — На соль попробуешь? Я пробовал, вполне нормально было. — Антон растерянно чешет затылок, не наливая себе порцию. Ждёт Арсения. Ну какой же он любимый. — Вкусно, Антон, очень вкусно, — заверяет Попов с поддельной улыбчивостью, пробуя один бульон. — Точно? — Антон продолжает мяться, перебирая пару колец на пальцах. — Точно-точно. — Тогда почему ты не ешь? — Антон выгибает бровь, но всё-таки накладывает себе порцию и садится рядом. Он продолжает смотреть на Попова, моментами отвлекаясь на добавление майонеза в пельмени. — Ну… — теперь уже мнётся Арсений. И как теперь внятно объяснить, чтобы не расстроить это солнышко? Нет, это стопроцентное и всё понимающее солнышко, которое, если задеть, не покажет этого сразу. Антон не Арсений, сразу показывающий своё настроение. Антон ест один пельмешек, измазанный в майонезном бульоне, и продолжает не спускать с Арсения глаз. Можно было бы подумать, что Антон выглядит совсем беззаботным и непринуждённым, но Арсений замечает: нога трясётся. Волнуется. — Антош, ну, чего ты, — в голосе всё-таки слышится ласковость, и Арсений успокаивающе прикасается к трясущейся коленке левой рукой и сжимает её. — Всё хорошо, прости, у меня всего-навсего аппетита нет, но я убеждён, что вышло всё прекрасно! Меня, наверное, хватит лишь на пару штучек… Арсений смотрит с искренней любовью и прощением, продолжая сжимать правую коленку, подрагивающую, но уже не так сильно. — Хорошо, Арсень, давай есть. — Антон заметно расслабленно выдыхает и берёт вилку, продолжая трапезничать. Арсений убирает руку, ковыряясь ложкой (он, в отличие от Антона, любит бульон, а не оставляет, чтобы после вылить в раковину). — Давай, тоже ешь, я не хочу, чтобы ты был голодным. Ты вообще что-то ел сегодня? — Ну… — Арс, блин! — возмущается Шастун, хмуря брови в недовольстве. — Да там салатик я себе заказал, «Цезарь», — пожимает плечами и следом получает в бок. — Ау! Антон, ты чего дерешься? — трогает пальцами не шибко больное плечо. — Опять ты только своими салатиками питаешься, нормальной еды, что ли, не существует? — Антон не выглядит раскаявшимся после своего удара, его брови по-прежнему сведены. Вилка так и продолжает висеть в воздухе с остывшим пельмешком. — Ну, не хотел я. Силой, что ли, еду в себя впихивать? — Теперь обиженным выглядит уже Попов, который, хмурясь, кладёт в рот нарезанный огурчик в соусе. — Если в ближайшую пару дней ты так же будешь питаться одними салатами, я в тебя сам силой буду впихивать еду. — Антон забирает у Арсения вилку и накладывает ей овощи. — Ну спасибо, — бурчит мужчина, смотря, как Антон пережёвывает еду. В следующие моменты они ужинают молча, изредка перебрасываясь тёплыми взглядами. Антон, как и сказал, не трогает Попова, не задаёт больше вопросов, что случилось. Шастун не рассказывает забавных историй, он вообще становится каким-то задумчивым, словно что-то пытается вспомнить, но у него это никак не получается. Признаться честно, Антону своими недовольствами и возмущениями удаётся отвлечь его от мыслей по поводу прошедшего вечера. Аппетит, к большому сожалению, так и не заявляется, но пару пельменей вперемешку с салатом Арсений всё же осиливает. Он в основном пьёт постепенно остывающий бульон, когда Антон уже полностью доедает свою порцию, а салат всё уходит и уходит. Пальцы обоих иной раз сталкиваются друг с другом, отчего по ним проходит еле ощутимый электрический ток. — Арсень, может, тебе чаю налить? Или кофейку? Я же знаю, что ты тот ещё кофеман, — неожиданно звучит предложение Шастуна. Он уже моет грязную посуду, кружки, оставшиеся сегодня утром. Без вопросов забирая тарелку Попова, кладёт пельмени обратно в кастрюлю. Какой же он хозяйственный и заботливый — чаще так делает он, Арсений, нежели Шастун, силы которого обычно остаются только на поздний обед с ним, душ и медленные поцелуи в постели перед сном. С таким рабочим графиком они уже давно сексом не занимались! — Давай чай, зелёный. — Арсений касается затылком стены, закрывает глаза, а перед ними опять начинают закладываться недавние воспоминания. Поставив электрический чайник, Антон достаёт из верхнего кухонного шкафчика кружки, ха-ха, с двумя лисами из «Твиттера». Это был подарок Антона на четырнадцатое февраля, приговаривавшего: «Это мы, ты — голубой, я — фиолетовый». Это было настолько мило и трогательно, что Арсений аж, как помнит до сих пор, на эмоциях запрыгнул на Шастуна и стал целовать его везде, куда только мог достать. Он теперь при всякой возможности показывает Антону этих лис, влюблённо вздыхая со словами: «Так похожи на нас, твиттерские постоянно сравнивают. Я согласен с ними». — Ну чего ты опять грустишь, Арсений, опять вертишь свою ситуацию? — Антон садится обратно — стул слегка скрипит. Арсению хотелось бы пошутить: «Да, на хуе верчу», но язык всячески не поворачивается говорить и пускать нормальную речь, кроме отдельных звуков. — Угу, — приоткрывает веки. — Угу и угу, — повторяет за ним Антон, вытянув губы. Вдруг щёлкает пальцами. — Точно! Я же сегодня в «Пятёрочку» заезжал по пути, купил твоё любимое «Орео». Будешь? Настроение поднимется. У Арсения всё сильнее и упорнее хочет вырваться наружу яркая улыбка, а в уголках глаз потихоньку наворачиваются солёные капли от такого очаровательного Шастуна, пытающегося поднять ему упавшее настроение. Потому что Попов насквозь олицетворение фейерверка. Он выплёскивает все эмоции, шумит и в прямом смысле пускает огненные искры. Глаза опять закрыты. — Буду, — кивок, и на стуле уже две согнутые в коленях ноги. Арсений всё так же не открывает глаза, продолжая видеть неполную темноту из-за жёлтого нережущего света, включённого на кухне. Но после он окончательно открывает их, когда слышит звуки открывающейся обёртки от печенья. — Держи, Арсень. — Антон протягивает пачку, отломив кусочек одной печенюшки. — Спасибо, Антош, — неподдельно благодарит он и, пробуя на вкус, медленно прожёвывает. Антон наливает кипячёную воду в кружки. Помнит: Арсений пьёт чай без сахара, а вот сам Антон — тот ещё сладкоежка. И вот сейчас, в этой квартире на десятом этаже, когда на улице непроглядная темень без звёзд, с матерящимся Антоном, взявшим в руки кухонную тряпочку (он только что уронил чайный пакетик, и от того остался мокрый след), Арсений чувствует себя в полном комфорте. Вот он — тот уютный дом, описывающийся куда только взгляд не пустишь. А ведь само понятие «дом» — очень тонкое. Если думать логически, то «дом» — какое-то строение, в котором ты прожил очень долгую жизнь и которое считаешь родным сердцу. Ну а если заходить с визуальной стороны, дом может быть не только строением, но и каким-то другим обширным местом. Для одного человека дом — любимое кафе, где ты чувствуешь себя спокойно. Для второго человека дом — совместные походы в лес или прогулка под проливным дождём. А для третьего — поле. Обычное поле, усеянное ромашками или какими-то другими природными ресурсами. А для какого-то Арсения Попова дом — это не место, не явление, ни пространство. Его дом — это человек. Шастун. Хрустящий сейчас печеньками, запивающий их чёрным чаёчком, моментами сопящий и наблюдающий за тьмой на небе. Его мультяшный персонаж, бесхитростный. Открытый, как книга, которую Арсений может прочитать; рассматривать постоянно, перелистывать одни и те же страницы несчётное количество раз. Шастун — книга, которую никогда не захочется положить в самый дальний угол верхней полки шкафа. Её хочется, подобному чудовищу из мультфильма для девочек, хранить, как заколдованную розу, спрятанную под куполом из прозрачного пластика. Чтобы никто не смог до неё дотронуться. Смог бы только он. Смог бы только Арсений. Арсений не замечает, как Антон начинает рассказывать какой-то забавный случай, произошедший несколькими днями ранее. Он старается отвлечь Арсения от надоедливых, портящих настроение мыслей всякими разнообразными способами. И от этого старания и стремления помочь, даже без полной информации о причине ушедшей жизнерадостности, у Арсения сжимается сердце, а сам он хочет заскулить от давящей его нежности и любви. Ради него никто так не пытался. Всем хватало его строгого взгляда, просьбы оставить, а Антону всё нипочём. Трогательно и ошеломляюще до одури. Арсений смотрит на Шастуна неотрывно, а из глаз чуть ли не сердечки выпускаются. Он продолжает не верить, что этот самый лучший мужчина на земле (и это не пиздёж) — его. Полностью и безотказно. До самых голых пяточек, часто ходящих по холодному ламинату, из-за чего их владелец потом постоянно жалуется на то, что замёрз: «Арсений, дай вторую часть одеяла, зачем себе всё забрал?» — Какая у меня дурья башка всё-таки, блядь. — Внезапно Антон хлопает себя по голове, путая и так взъерошенные небрежные кудри. — Я же сегодня не только за продуктами заехал, но и добрался до «Вайлдберриза». Ты же с моего телефона и с моей карточки оплатил себе порцию разукрашенных носков полторы недели назад. Антон, так и не дав Арсению вставить хоть какое-то словечко или звук, быстро прячется за коридором, стуча пятками по полу, и возвращается так же молниеносно, но уже с шуршащими прозрачными пакетами. — Я совсем забыл про них… — тихо высказывается наконец-то Арсений (ой, да, и не только краткими предложениями), разглядывая принесённую красоту. — А ты их забрал, — кинул незлобный смешок. Антон кивает несколько раз подряд в согласии и, положив все пакеты на стол, отодвигает недопитые кружки (точнее, его, Антонова, кружка-то пустая, а вот Арсеньева — ещё нет, ну, не суть) с упаковкой печенья ближе к противоположной стороне стола, к стенке. — Ну что, наденем? — сверкает улыбкой Шастун, моментально раскрывая откуда ни возьмись появившиеся ножницы. — Да я сам бы мог… — тянет Попов, ещё не до конца поняв обстоятельства. — Дай мне за тобой поухаживать, Арсений, а то всё ты да ты. Готовишь, ванну подготавливаешь, постель меняешь. А я что? Я не хочу быть бытовой содержанкой, — рассуждает Антон, доставая первые белые длинные носки с рисунком утят. Ну да, у них в доме — целый искусственный зоопарк, и что с того? — Да ты не бытовая содержанка, Антош, — возражает Арсений, качая головой. Аллилуйя! Речь нормальная начинает возвращаться, радуйтесь! — Просто ты сильнее устаешь на съёмках, чем я, и я, исходя из этого, хочу за тобой такими несложными способами поухаживать. Ты никак не затрудняешь меня, и мне не в тягость заботиться о тебе. Антон смотрит. Смотрит и смотрит, а после на лице постепенно рождается широкая лыба довольного кота, обожравшегося сметаной. — Тогда дай себе сегодня отдохнуть и прими мои несложные способы заботы. Ладно? — мягко звучит его интонация. И как тут можно возразить и не дать коту позаботиться о тебе же? — Ладно. — Арсений думает, что нежность так и отображается на его лице. Антон, ничего не ответив, с какого-то перепуга садится на колени. Это очень странно и в то же время абсолютно понятно: Шастун практически никогда не делает этого из-за больного колена. Да и минеты лёжа делает: на полу их с самого начала отношений не бывает — Антон сразу прояснил ситуацию, а Арсений никак не был против. Наоборот, они удивительно в этом сошлись: Арсений, не имевший никогда опыта с парнями (ой, тут они тоже совпали), железно был уверен, что минеты на жёстком полу — не его падение. — Ты что делаешь? — От озадаченности Арсений ещё больше задерживает дыхание, смотря сверху. Он не порывается убрать Шастуна, поднять того. Просто ждёт, дожидается. — Носки тебе надеваю, — ухмылка. Не бесхитростная — хитрая. Арсений послушно даёт Антоновой раскрытой ладони свою ногу, дотрагиваясь пяткой, а чужие длинные пальцы соприкасаются с пальцами Арсеньевой ноги. Антон аккуратно снимает бретельки с носков, ножницами разрезает ненужные нитки. Белая ткань с магазинным запахом начинает приятно обволакивать сначала пальцы, затем пяточную кость и напоследок — место голени. — Ну как? — слышится сразу же, как Антон полностью надевает носок. — Прикольные, — блаженно улыбается — улыбается искренне! — и осматривает ногу вдоль и поперёк. — Мне нравится. — Так что, надеваем тогда следующие? — Арсеньева пятка всё так же удерживается на весу Антоновой ладонью, и убирать свою нижнюю конечность совсем не хочется. — Да. — Улыбка всё так же не сходит с его лица. В таком же темпе Арсений примеряет носки с пингвинами (что-то их много у них после съёмок ЧДКИ в Казани), с русскими писателями (это тот ещё приколдесный приколдес всех имеющихся приколделсов), с какими-то непонятными разноцветными иероглифами (тогда ему казалось это крайне забавным), с миньонами, имеющими скукоженные рожицы (ну, этих Антон попросил купить), и ещё пять потешных-комичных, а где-то даже милых душе носков. Антон с перерывами делает ему массаж ног, пальцами двух рук проходясь по сухожилиям длинного разгибателя пальца, сжимая лодыжки и слегка прикусывая их, как и пяточный бугор. Не оставляет без внимания передние края берцовой кости: задирая края пижамных штанов, он плавно касается икроножной мышцы, надколенника. На самих коленях Антон по несколько раз рисует немыслимые круги, а напоследок щекочет бёдра, спрятанные под тёплой согревающей тканью. От его усердия и старания виднеется край розоватого языка, а глаза никак не отрываются от движений, целиком контролируя процесс. Арсений действительно наслаждается произведёнными действиями: ноги приятно гудят и даже немного ноют от сделанного массажа. Вся напряжённость куда-то мигом уходит, а после неё возвращается лишь райское воздушное наслаждение. От удовольствия он закрывает глаза. — Помогло? — Антон целует косточку левой ноги, оставляя на ней влажный след. — Что? — Арсений приоткрывает глаза. — Снялось напряжение, поднялось настроение? — звучит практически в рифму. — Да-а-а, помогло, — сладко говорит Попов, потягиваясь и не убирая ноги, которые уже не удерживаются на весу Антоновой ладонью, а упираются в край стула. И сейчас Арсений в полной мере окончательно осознаёт: и впрямь помогло. Вся загруженность ушла в забайкальские ебеня, не оставив даже записку «С уважением от благостного сваливания». Но зато появились желание и решимость всё рассказать. — Да, спасибо тебе, Антош, что бы я без тебя делал, — произносит мужчина, обнимая Антона, продолжающего сидеть на коленях, за плечи. Целует за ушком. От попавшейся лохматой кудряшки он тихо фыркает, будто лис (не хватает только тыльной стороной лапки лицо протереть), и довольно проговаривает: — Я хочу рассказать тебе, почему последний час был таким заваленным и погружённым в себя. — Слушаю тебя, — без конца уверенная серьёзность. Арсений скептически осматривает его положение. — Может, ты всё-таки встанешь? Больно же всё-таки потом будет колену, а мне мазать придётся в правильной последовательности, — наигранно сердится Арсений и делает губы уточкой. — Мне не сложно. — Ну и почему он не соглашается с ним? — Антон, — понижает голос. — Арсений, — повторяет тот, не отставая и не желая покончить с этим. — Ну Антон! — Ладно-ладно, встаю. — Антон медленно встаёт и затем резко поднимает не успевшего всё до гибели осознать Арсения на руки и поправляет удобнее взятое тело. — Ну и чё ты делаешь, дурик? — приглушённо задаётся вопросом Арс и тихонько смеётся, когда Антон слегка покачивается, но упорно идёт в сторону спальни. Такие импульсивные поднятия на руки — достаточно частое явление, и Попов уже неярко этому удивляется, когда Шастун ни с того ни с сего поднимает его и зачем-то начинает легонько качать в разные стороны. Если Арсений спрашивает лаконично «Зачем?», всегда получает такое же простое «Хочется». «Хочется тебя беспрерывно любить», — моментально читает он после. «Мне тоже», — безмолвно передаётся по воздуху. — Тащу нас в нашу спальню, там всё и обговорим, — пожимает плечами Антон, не сдерживаясь, а затем проводит носом по волосам и линии челюсти Арсения, удовлетворённо вздыхая. — Как же всё-таки ты вкусно пахнешь, Арсень. — Антон, я не мылся с утра. Я весь потный и грязный, как я могу вкусно пахнуть? — Арсений щёлкает пальцами по чужому носу и целует любимую родинку на его кончике. — Ты хоть бомжуй три дня, всё равно будешь вкусно пахнуть, — хмыкает Шаст, осторожно опуская ношу на законное постельное место, слегка смятое. Ага-а-а, до Шастуна тут везде был порядок. Вот и раскрылся любитель полежать по возвращении домой, а не сразу идти переодеваться, как Попов. Последний поудобнее приподнимается к стенке, подпирая подушкой спину. Делает ноги крест-накрест, наблюдает, как Шастун, кряхтя (всё-таки болит же, зараза-то такая), забирается следом и прячет прохладные ноги под одеяло. Антон молчит, слова не произносит — ожидает, как Попов соберётся сплошь. Ведь Арсений не мастер разговоров через рот, это уже они давно выяснили и обсудили, Арсений даже ходил на консультации к психологу. Помогло, полегчало, успешно вышло. Конечно, не с таким результатом, чтобы озвучить возникшую проблему или негодование сразу же после их проявления, но как таковой итог имеется — сейчас они могут всё обсудить нормально, без ссор и скандалов (которых, к счастью, никогда и не имелось, были лишь тихие бойкоты, обиды или громкие способы применения бытовухи). — У меня же сегодня был эфир? — звучит больше как вопрос, чем как утверждение. Антон кивает. — Был. — Ну, короче, это не эфир был… — Антон строит непонятливую моську. Собирается что-то кинуть, но до того, как он успевает это сделать, Арсений тут же понимает, что сформулировал своё предложение неверно. — Стоп-стоп-стоп! Я неправильно выразился. Я имел в виду, что мы записали заранее видео, якобы «стрим», чтобы потом выложить. — А зачем? — Антон поворачивается всем корпусом — до этого облокачивался спиной об изголовье кровати. — Ну, люди из «Ленты» сказали, что так благоразумнее будет. Без всяких косяков и проблем, как было в декабре. — Кстати, их потолок очень даже интересный и увлекательный. Посмотрите — не пожалеете. — Помню-помню, — кивает Антон, мутно вспоминая события, как он сидел за столом напротив и наблюдал, с перерывами фотографируя Арсения (Попов усердно делал вид, что не замечает папарацци), экспериментирующего с коктейлями. — И что случилось-то? — В общем-то… — тянет Попов, замечая, как тело рядом с ним всё больше и больше настораживается. От подступивших не вовремя эмоций он всхлипывает, делая печальное лицо, и залезает на Антона целиком, прячась около грудной клетки. Шаст, всё так же продолжая быть непонимающим (да-да, плюс тупым ещё) человеком, автоматически обнимает крепко-крепко Попова, целуя его во вспотевший лоб, и длинными пальцами одной руки убирает чёлку, зачёсывая её. Тот выдыхает, жмурясь от поцелуев в оба века. — Я думаю, что совместные эфиры — это всё-таки не моё, — и в голосе такое раскаяние, словно самому не хочется верить в сказанное и он считает данное полным абсурдом. Антон, до этого целовавший его в правую бровь, заменяется столбом из подвижного человека. Отстраняется недалеко, а глаза удивлённые и не шибко расширенные от услышанного. Зрачок, наоборот, слегка уменьшился — до этого был больше. — Почему ты так считаешь, дорогой? — ласково спрашивает Шастун притихшим голосом, и Арсению в ответ хочется тоже перейти на шёпот. — Ну, смотри… — Арсений отрывается от чужой груди, больше с ней не соприкасаясь. Опирается на руки, расположив их по бокам, и пристраивается к Антону, уложив затылок на него. Вытянутые ноги пятками нависают над полом. Антон смотрит на тёмные потные волосы, местами кучерявые, похожие на его собственные кудряшки. Да, со временем начинаешь приобретать не только привычки любимого человека, но и его внешность. Не знаю, как у вас, но у них всё так и происходит. — Этих двух победительниц на эфир ужасно получилось разговорить и создать приемлемый дружеский коннект. Дело в том, что вначале мне их просто представили, рассказали, как они выиграли и всё такое. Больше никакой информации не дали под предлогом, что всё узнается на записи. Это так тупо! Хотя где-то даже логично, потому я и не возникал. А после начала съёмки они всего-навсего молчали, и пришлось в одиночку пытаться вывести их на разговор. Денис этот никак не помогал, хотя перед эфиром мы нормально пообсуждали готовку. Они как рыбы в воде были, правда, та Люда, рэперша, вроде разговорилась, но, честно, не понравилась мне она с этим хвастовством, даже, казалось, где-то присутствовал лёгкий флирт. Оля тихая, но с ней говорить было намного приятнее. Такой контраст между ними. Не знаю… Не зашло мне, столько моментов неловких было. Вдобавок, надеюсь, уберут их и оставят всё в нормальном виде. Антон слушает внимательно, вникая в каждое звучащее слово, срывающееся с чужих, но таких родных уст. Он искренне не согласен с Арсением. Как это он — великий Арсений Сергеевич Попов, умеющий в этой жизни буквально всё, — не подходит для проведения совместного эфира? Да, Антон не присутствовал на нём, не видел даже мельком, потому что самого этого эфира ещё не происходило на платформе «ВК», но он всячески уверен в том, насколько прекрасно времяпрепровождение с его умелым, старательным мужчиной. И он всерьёз протестует против таких высказываний. — Что за неловкие моменты? — противореча желанию произнести «Арс, ты лучший у меня!», задаёт вопрос Антон, исходя из их темы ночного обсуждения. Антону нравится, как рассказывает Арс: хоть это волнующая и неприятная тема, хоть что-то лёгкое и воздушное, приятное для слуха, а не скручивающее уши в трубочку. Антон соврёт, если скажет, что, когда (на самом деле это бывает редко, но ключевое слово — «бывает») Попов злится и ненароком повышает на него голос, Шаст не думает: «Господи, как же охуенно он злится! А адамово яблоко как чётко виднеется с капельками пота». Нет, он слушает претензии и негодование, так слушает, что они в конечном счёте приходят к компромиссам (Антон не переносит ссоры попросту, в причинах и проблемах которых не разобрался до конца), но член всегда невольно дёргается при виде его злящегося мужчины. Арсений всегда будет сексуальным, в любом виде. — Ну… — Арсений резко теряет запал, как лопнувший и теперь сдувающийся шарик. Тушуется, а на щеках показывается лёгкий румянец. Он выглядит как смущённый неловкий подросток, которого ругают перед всем классом. — Я этой Люде половинчатый комплимент сказал, что-то вроде «Ты не такой уж и рэпер». На комплимент никак не похоже, но я думал, что звучит достаточно неплохо. Ты бы знал, как неловко было! Я думал, сгорю в этом вулкане неповоротливости и словесной неуклюжести. И ещё других таких же моментов достаточно происходило. В большинстве из-за меня самого! Ужасно, просто ужасно. Я такой некомпетентный ведущий. Арсений утыкается Антону под мышку — тот тыльной стороной приподнятой руки касается Арсеньевой подушки. Антон, очевидно, после работы сходил в душ: от него исходит приятный, но еле уловимый аромат мяты — любимый запах Арса, не способного в достаточной мере им надышаться. Ну что творит этот мужчина, что творит! — Арсюш, — сладостно тянет его возлюбленный. Пальцами той самой руки, лежащей на чужой подушке (по сути, у них уже всё общее), поглаживает макушку головы, несильно сжимая и массируя её. — Для первого раза это очень даже неплохо, ты же в актёрстве тоже изначально не особо разбирался. Я абсолютно убеждён, что вышло вполне шикарно. И так же абсолютно знаю, как поднять тебе настроение, — заговорщически звучит перед правым ушком. Арсений ведёт плечами и, задирая голову, сразу сталкивается с зелёными глазами, слегка блестящими от яркого света. — И как же? — практически в губы шепчет он. — Погоди, секунду. — Антон осторожно сводит его голову с его груди на кровать и, встав, выключает свет, чуть не запутавшись в своих длинных палках (ну, палки, по сравнению с тем, что было в прошлые годы, выглядят крепче и массивнее) и едва не свалившись на пол. Арсений тихонько хихикает, закатывая глаза, и прячет грустное, обиженное (на самого себя) лицо за улыбочкой. А после уже не до смеха и улыбок: Антон, не спросив и не уведомив его, переворачивает его на живот, задирая пижамную футболку. Арсений ёжится от подступившего к тёплой пояснице холода, поворачивается назад и опять натыкается на глаза цвета зелени, взаимно смотрящие на него. Хитрая улыбка не сходит с его лица, и Попов ощущает тягучий лакомый мандраж от явной доминантности любимого мужчины. — Что ты делаешь? — «непонимающе» спрашивает Арсений. Он уже своего Антона выучил наизусть, от зубов вся информация об имеющихся навыках отскакивает. — А вот увидишь, — продолжает лукаво Шастун, глядя исподлобья. Он властно утыкает его лицом в подушку и гладит, словно послушную собачку. Арсений ничего не отвечает, покорно ожидая дальнейшего развития событий. Антон оглаживает медленными движениями всю его спину, начиная с плечевого пояса — трогает лопатки, пересчитывает позвонки, касается таза. Так любовно-сладко целует все его родинки, похожие на рассыпчатую шоколадную крошку, что аж влажность на теле остаётся. Арсений тихо выдыхает, принимая ласку. Уже от одних этих действий внизу что-то тянется протяжным звоночком постепенно наступающего возбуждения. Антон продолжает свои действия неспешными движениями, поглаживает бока под футболкой. Арсений понимает, что нужно её убрать, потому саморучно снимает. Холодок полностью владеет его спиной, но Арс не обращает на это внимания, концентрируясь на снятии штанов. Шаст терпеливо ждёт. Попов окончательно заканчивает с одеждой, оставаясь вообще нагишом. Ну, почти — носочки с пингвинами (их много не бывает) он так и не снял. — Без носков холодно, что ли? Да не должно же вроде, тёплый же… — теряется в сомнениях Шастун, оглядывая пол. Из доминантного альфачьего мужчины он шустро превращается в старого доброго Антона-простачка — а где-то даже и в воронежское быдло. Арсений никогда не сможет финишем принять эти скоростные Антоновы изменения. Арсений усмехается. — Да нет, мне просто они так нравятся, что и снимать не хочется, — пожимает плечами он как на очевидную вещь. Антон кивает, кладя снятые вещи на кресло позади себя, которое — удивительно — не хранит тонну прочей одежды. Шаст опять утыкает Арсения носом в подушку, подминая ещё одну под графский живот последнего. Антон может долго и неторопливо рассматривать, трогать, сжимать, тискать, обнимать своего голубоглазого мужчину. Кажется, что никакого ограничения быть не может. Ведь желание касаться Арса не ослабевает, а, наоборот, увеличивается в объёме, становясь всё масштабнее и сильнее. Он невесомо проводит по копчику и следом бережно прикасается к ягодицам. Целует левую сторону, затем правую, наслаждаясь потливым податливом телом. Арсений дышит, маленькие порции воздуха пропуская через рот. Всё как он любит: неспешно, нежно, заботливо — Антон относится к нему как хрупкому единственному бриллианту, стоящему дороже, чем чья-то жизнь, не пользуется доступной властью и делает всё в пределах полномочий. Арсений до сих пор помнит, как Шаст впервые трогал его потными ладошками (из-за того же волнения), постоянно спрашивал о его состоянии, не задел ли что-то больное и правильно всё ли делает. Ох, от такого хорошки хотелось в умилении скулить. Антону было тогда двадцать восемь, Арсению — тридцать шесть. Почти пять лет назад. Как же быстро время летит. Антон нежно сжимает обе ягодицы, водя по ним языком. У него немыслимая тяга с самого начала их совместного пути именно к заднице Арса. Да, Арсений тоже любит худющую жопоньку Шастуна, но не настолько зависим от неё, чтобы даже просыпаться утром, лёжа на ней (а у Антона такое периодически бывает). Ну, Арсений нисколько не против, а, наоборот, полностью согласен. Антон же не запрещает ему регулярно трогать его кудряшки. Антон доходит до промежности, не решаясь ещё входить — играется, не даёт начать любимую пытку. Римминг. Арсений уже давным-давно всё беспрекословно понял, и как бы сам ни отрицал, но эта сексуальная практика — наилучшее лакомство удовольствия, которое он когда-испытывал (а опыт у него не малый и не средний — вполне прокачанный, поэтому Арсений осведомлён, как следует вести себя с партнерами). — Ну, Антон, не тяни, блин, — всхлипывает (нос немного заложен) Арсений, подмахивая бёдрами. Остаётся без ответа. Антон разводит накачанные бёдра — не зря тот же качается в зале — в противоположные стороны и, удобно устраиваясь между ними, придвигается ближе, к самому входу, чтобы сделать глубокий, жадный вдох. Коленки слегка подрагивают от ожидания. Антон аккуратно вводит язык в тугую дырку, совсем не глубоко, и начинает им работать не в полную силу и не на полной скорости. Он словно изучает доставшийся доступ (хотя он уже не в первый раз это делает, изучил много). Медленно, небыстро водит юрким, широким (у Шастуна безоговорочно да) языком по кругу и проталкивается внутрь, оглаживая бархатные стенки. Круговые движения или в разные стороны поочерёдно. И всё делается не в скоростном темпе — он тянется, как плавленый сырок или растаявшее масло по белому хлебу ранним утром. Арсений понимает, что член начинает набирать обороты и обороты, наливаясь кровью, и приходит в возбуждённое состояние, упираясь в матрас. Просит к себе внимания. Арсений предпочитает сегодня кончить без рук, вообще не касаясь органа, дающего импульсы от языка в проходе. Мужчина представляет, как Антон в удовлетворении моментом закрыл глаза. И да, Арс не может отказаться от возможности посмотреть на это и проверить свои догадки. Действительно, так и есть: глаза закрытые, веки, как и коленки, едва подрагивают. Антон в полном наслаждении управляет процессом. Арсений осознаёт: настроение высотно повысилось в разы, достигло пика в виде страсти и заботливого недосекса (а скоро явно будет без «недо»). Он с тихим стоном откидывается обратно. Антон толкается языком время от времени; он то выходит, то обратно входит, а после широко лижет, не прекращая целовать всё вокруг. Лицом зарывается в ягодицы и тихо мычит, водя носом. От мычания посылаются вибрации по возбуждённому и расслабленному телу Арсения, отчего тот кулаками сжимает простынь. Ох, лишь бы не потеряться в этой агонии! Он ведь совсем не планировал сегодня заниматься сексом, и здравая мысль вмиг отрезвляет. — Антон, я же не мылся, — потерянно сообщает Арс, приподнимаясь на руках и поворачиваясь к Антону для взаимного контакта. Тот глядит из-под ягодиц. — Ну, тебе приятно? — Арс, — говорит Антон таким голосом, как будто сам Арсений произнёс полную ерунду. — Я буду тебя любить в любом виде. — Анто-о-о-н, блин, — капризно тянет Арсений, жмурясь. Антон спокойно поднимается и ложится на Арсеньеву спину. Касается пальцами подбородка и, нежно целуя, начинает посасывать то верхнюю губу, то нижнюю, вырывая медовые паточные стоны, являющиеся райским звучанием для оттопыренных Антоновых ушей. — Я не блин, я Антон, — кидает смешок он после завершения сахарного ласкового поцелуя с юркими языками. — Дурик ты мой, — фырчит Арсений, бибикая по родинке на кончике носа. На животе не очень удобно, конечно, всё это проворачивать, но он не жалуется. — Любимый дурик. — А ты мой козёл, — незамедлительно слышится в ответ. Антон водит носом по щеке, а после целует его. — Сам козёл. — Арсений, в силу своих возможностей, щипает Антона за предплечье. — Нет, ты козёл. — В отличие от Арса, он не щиплет, а ответно целует в нос, похожий на откусанную кнопку. — Мы оба козлы. — Да, мы оба ка-а-азлы. Перевернись на спину, — просит Антон, отодвигаясь для того, чтобы получить свободу действий. Арсений слушается, меняя положение, и кладёт под спину подушку. Антон тем временем достаёт смазку и презервативы и располагает их на прикроватной тумбочке (ебать какое стандартное клише). Перед растягиванием — они, между прочим, не занимались сексом, ой, простите, любовью больше недели, а раньше были как кролики — Шаст начинает облюбовывать Арсения со всех сторон. Старт — на шее, которую Антон вылизывает, покрывает мелкими укусами и лёгкими немногозначительными засосами, что сойдут за несколько дней. За этим следуют поцелуи в ключицы — с такими же небольшими укусами, чтобы Арсу не было больно и неприятно. Середина находится на сосках, розовые бусины которых Антон вбирает в рот, слабо посасывая. Тут уже Шаст не прикусывает, зная, что к удовольствию это не приведёт, и Попов в очередной раз уверяется в том, что выбрал самого замечательного мужчину на планете Земля. После поцелуя в живота происходит некий «бульк» внутрь пупка, на что Арсений тихонько смеётся, но смех разом сменяется протяжным стоном — Антон прикусывает тазовые косточки, хлопая при этом по двум ягодицам. Вот это действительно неожиданно, но возбуждение только усиливается. У Антона тоже член уже стоит невыносимо — он через неопределённые промежутки времени сжимает основание, снова продолжая гладить бёдра Попова и облизывать их, проходить языком по лодыжкам, косточке на ноге. Арсений ощущает себя полным бревном, но знает, что Антону ой как нравится не получать, а отдавать удовольствие, поэтому его максимум — трогать Шастуновы кудряшки: он то сжимает их в слабые моменты, то тянет за них от выносливого языка на стопах (щекотно даже сквозь ткань носков). Тихие стоны сменяются громкими, но им обоим это только нравится. Напоследок чмокнув его в согнутое колено, Шастун дотягивается до смазки. Выдавливает себе на руку холодную тягучую жидкость, постепенно согревая её с помощью тёплых рук. Арсений в который раз готов скулить от такого хорошего Антона — тот предпочитает подождать, пока температура смазки не станет нормальной, нежели пускать внутрь сразу холодную. Невозможно! Невозможно Арсений его любит. Первый палец проходит очень и очень по-черепашьи, как улитка; не знаю, с кем Арсений это ещё сравнивает, но да — медленно пиздец, до крайних высот. Антон всегда слишком тревожится по поводу растягивания: у них никогда не было постоянного, регулярного секса, с самого начала. И это не изменить никак. И эта осторожность и концентрация Арсения рябят волной любви к Шастуну, переживающему по поводу его самочувствия. Второй проходит легче, но не то чтобы свободно. Арсений так до одури соскучился по их занятиям любовью, что от одних длинных пальцев готов с громким стоном кончить, выгибая как может спину. Но нет. Он держится. Держится до последнего, чтобы испытать яркий оргазм — первый за прошедшую неделю. Он пускает стоны, крепко сжимая простыню, а когда Антон вводит третий палец, уже самовольно насаживается на него. — Я готов, давай, — единственное, что произносит он, немного хрипя от испытываемых ощущений. Антон просто кивает, но видно, как ему самому хочется побыстрее закончить. Потому Арсеньевы слова действуют как спусковой крючок. Антон надевает презерватив, конечно же, но немного стопорится на снятии плёнки. Аккуратно приставляет член, стоящий колом, к готовому, растянутому отверстию, придвинув Арсения за бёдра ближе к себе. Последний закидывает их на него и скрещивает на спине. Ну а что? Растяжка позволяет, чего ей не пользоваться-то. — Вхожу? — шепчут сверху. Антон целует его в большой палец левой ноги, смотря сверху вниз. — Да, — притихшим голосом. И Антон входит так же бережно, и от узости внутри у него вырывается первый тяжкий стон — до этого были лишь сладкое мычание, хрипы и закатывания глаз с тяжёлым дыханием. Он двигается неторопливо, то выходя, то входя, как и проделывал это с языком. Арсений любит такой неспешный темп; он растворяется в нём, тонет в море внутренних ощущений. Антон наклоняется к нему, давая чмоки в нос, а после — в губы. Арсений не хочет лишь их, потому суёт язык внутрь, проходясь по кромке языка. Антонов громкий стон — Арсений резко тянет его за кудряшки. Арсеньев громкий стон — Антон шлёпает его по правой ягодице. Небольно, но ощутимо. От тяжести сверху, от своего маленького пассивного положения Арсений невольно сжимается, на что слышится несдержанный рык. Арсений лукаво и прозорливо улыбается, продолжая целоваться с Антоном. Кончают они не одновременно. Шастун двигает рукой по члену Попова, оглаживая головку, переходя к основанию и играясь с уздечкой. Не выдерживая этого, Арсений пускает белёсые капли спермы прямо на живот Антона. Тот спустя время пускается в презерватив и после завершения ещё остаётся внутри. Оба с улыбками на улице тяжело дышат через рот, смотря друг другу в глаза. Сталкиваются носами. Убравшись, поправив постель и сходив в душ (Антон — повторно), оба опять ложатся на кровать в абсолютной темноте — комнатный свет выключен. Арсений делается маленькой ложкой, пристраиваясь совсем близко к Шастуну, обнимающего его за живот. — Я люблю тебя, — шепчет Арсений, как самое сокровенное в мире. Хотя это так и есть. — Я тебя тоже, Арсень. Знай, что ты — самый лучший, самый способный человек. И как выйдет эфир, я обязательно его посмотрю и сотню раз скажу: ты лучший. Даже если действительно будет волнительно и неловко, всё равно так скажу. Это твой первый опыт, ничего страшного в этом нет, слышишь? — Всё это время ухо опаляет горячим воздухом. — Слышу, Тош, слышу. Ты прости меня, что с порога не рассказал, просто вообще не хотелось с кем-то это обсуждать. А от твоих попыток поднять мне настроение я окончательно раскололся. И всё-таки ты единственный, кому я могу доверить в своей жизни всё. — Это взаимно, Арсень, взаимно. — Антон целует его в шею, прячась в ней. Спустя несколько минут, когда, казалось, что Шаст уже уснул — он всегда быстро засыпает, сова, — Арсений внезапно слышит позади: — Давай наденем завтра носок с пингвинами на одну ногу, а второй носок с утятами — на другую ногу? Арсений издаёт фырканье, целуя сложенные руки на его животе. — Давай. А послезавтра — с лисятами и голубями! — навеселе предлагает он. — Зачёт! Ну и, как говорится, «любовь — бесценный дар. Это единственная вещь, которую мы можем подарить, и всё же она у тебя остаётся». Любите и будьте любимыми.