***
Просидев за столом пару минуту, Лоренс понял, что ошибся. Мужчина неловко ссутулился, прекрасно ощущая всю свою инородность. Молчание убивало и от скуки он стал бродить взглядом по белоснежной скатерти. На ней стояла ваза из голубого стекла с красными гладиолусами, пышными белыми хризантемами и маленькими альстромериями, из неё торчало несколько веточек с листьями и ягодами. Посуда, как и сервиз, были из фарфора, с розовой каймой и минималистичными рисунками лесных животных. Две горничные хлопотали над столом, наливая господам горячий чай и кофе, выкладывая на поднос свежие булочки с малиновым джемом. В тарелках была яичница с поджаренными, сочащимися жиром, ломтиками ветчины, отдельно в стаканчиках дрожало красное желе, а по цвету стояла миска с конфетами. Всё это заставляло стол резко контрастировать с мужчиной, которого будто переехало лошадиным экипажем. Помимо самого господина, за противоположным краем сидели его дети. Старшему было не больше 25, он выглядел статно, слегка горделиво, его бледное лицо не омрачали ни прыщи, ни шрамы, ни даже мешки под глазами, это вступало в диссонанс с явным призывным возрастом и формой какого-то военного училища. «— Конечно, воевать дело не царское.» — саркастично думал Лоренс, раздражённый слишком пёстрым мундиром. Он неприятно напоминал солдату его прошлое военное начальство, поэтому мужчина решил отвести взгляд и присмотреться к остальным детям. Средний сын, например, очевидный раздолбай. Плохие манеры выдал сразу, ещё на моменте спуска с лестницы мальчик уже пихал старшего брата локтями, пытаясь прорваться за стол первее всех. Вышел он в домашней одежде, что натолкнуло Лоренса на мысль о том, что о визите гостей его не оповестили, а ступор и открытый рот только подтвердили это. Эмоции, видимо, скрывать он тоже не умел, раздражённо скребя поверхность тарелки вилкой и неприлично долго таращась на "гостя". А таращиться было на что. Перед собой он видел высокого и широкоплечего человека, изрядно исхудавшего, с каким-то уж слишком бледным и исстрадавшимся лицом, как у чахоточного. В его каштановых волосах были явные седые пряди, а недельная щетина только добавляла неухоженности и возраста. Глаза тоже были странные, будто замыленные, не обладающие свойственной голубым остротой. Мужчина был сильно потрепан жизнью, его руки покрывали разнообразные шрамы, а на одной так и вовсе не хватало среднего и указательного пальцев, только уродливые обрубки по первую фалангу. Сильнее всего в глаза бросался глубокий, будто от удара чем-то тупым, атрофический шрам на правой щеке, портящий симметричное лицо. Волосы гостя были не просто растрёпанными, они были откровенно грязными и засаленными. А его одежда и ногти...об их состоянии довольно красноречиво говорила реакция всех присутствующих, ну разве что, кроме Айцибера. Все они, каждый в меру своей сдержанности, кривили лица, смотря на то, как незнакомец в малом ему жилете и пыльном пиджаке мозолистыми пальцами берет из общей миски конфету, касаясь остальных своими ногтями с намертво забитой под них грязью. Даже пятна на выцветшей рубашке солдата умудрялись вызывать тошноту. Одно очевидно было от крови, а второе то ли рвотой, то ли пролитым пивом. Только мысль об заставила младшего тихо и с отвращением шепнуть себе под нос: «– Матерь божья..». Лоренс подавил улыбку, услышав, как кто-то из старших пнул его за это по ноге. Он перевёл взгляд на самую маленькую фигуру с длинными вьющимися волосами. Младшая дочь, насколько Лоренс знает, была посмертно выстрадана матерью семейства, от чего стала отцовской любимицей. Девочке тоже многое позволялось, к примеру уминать конфеты вперед основного блюда, говорить с набитым ртом и даже оставаться в ночной рубашке. Для 6-ти летней аристократки это, пожалуй, неслыханная роскошь. Никто не стремился начать разговор, наполняя комнату гробовой тишиной, нарушаемой лишь стуком столовых приборов и шагами рабочих. Лоренс перевёл взгляд обратно к тарелке, если они не хотят говорить, то и ему не стоит. Молчаливость гостя, кажется, только повышала градус негодования за противоположным краем. Люциус громко поставил чашку на стол, очевидно привлекая к себе внимание. — Отец, прошу простить меня, но почему вы привели этого нищего проходимца в наш дом?! — возмутился юноша, кажется озвучив немой вопрос всех в комнате. — Нет Люциус, он воен– — начал было шептать ему на ухо Ивлис, но граф, стуча чайной ложкой по блюдцу, заставил их обоих замолчать. Старик посмотрел на младшего тяжелым надменным взглядом, перед тем, как заговорить. — И это так ты относишься к людям, которых я приглашаю, Люциус? Ты действительно думаешь, что за наш стол может попасть какой-нибудь "проходимец" ? — сказал он с ядовитым сарказмом и выражением рта, граничащим между улыбкой и стиснутыми зубами — Н-нет отец, вы меня не правильно поняли! Просто то, как он выглядит! Он не похож на кого-то кто... ну.. должен сидеть с нами за одним столом! Даже если по вашему мнению этот...сэр и достоин, разве не следовало ему проявить хоть грамм приличия и позаботиться о своём внешнем виде? — пытался парировать Люциус, чательно подбирая слова. — Тогда тебе, юноша, следовало бы лучше слушать меня, когда я предупреждал о визите гостей. — ворчит Айцибер, кривя иссохшиеся губы. — Перед тобой сидит бывший офицер пехоты, всю войну прошёл! Ещё и аристократ по происхождению, благородную фамилию носит, доказывая право ей обладать, в отличие от некоторых. Ивлис, дорогой, мог бы и посильнее его пнуть, ты же знаешь, как мне неловко, когда твой брат так позорит нас. — Я!? — громко, и почти театрально, визжит младший. — Да этот ваш "многоуважаемый потомственный аристократ" даже не соизволил вымыть руки! — Люциус! — перебивает Айцибер сквозь зубы. — Наш гость только что приехал с фронта из-за контузии, не мог бы ты не кричать? — Тем более! Тут то он что забыл!? Граф тяжело вздыхает. — Господин Лоренс был оторван от жизни на несколько лет, его имения кхем...заметно обеднели без крепкой руки. Он временно не может работать на старом месте из-за здоровья, следовательно, не может платить за собственный дом. Этот благородный господин был вынужден напрашиваться прислугой в наш дом, и будь ты достаточно воспитан, то выразил бы ему глубочайшие соболезнования. А теперь прошу покинуть наш скромный завтрак и не омрачать его своим безкультурием. — командует Айцибер, становясь на секунду очень похожим на своего непутевого сына. Молодой аристократ громко фыркает и с шумом встает из-за стола, врезавшись в горничную по дороге к лестнице. Хозяин дома тяжело вздыхает и трет переносицу. — Прошу простить это недоразумение, гувернантка им почти не занималась, найти бы новую, но боюсь, что на такого лба уже не найти управу. — по старчески причитает Агний. Лоренс неловкое ему кивает, пытаясь не влезать в семейные разборки. Выдержав паузу, Айцибер бросает на гостя изучающий взгляд. — Что ж, раз уж я затронул тему персонала, то не могу не продолжить. К сожалению, большая часть мужских должностей у нас занята, но вы могли бы стать репетитором для моей дочери, слышал, вы прекрасно владеете языками, в том числе и французским, я считаю, что моя дорогая Аделаида, как потомственная аристократка, должна его знать. А в остальном...что ж, вы могли бы выполнять функции лакея. Я готов платить вам жалование в 30 фунтов стерлингов, с проживанием и питанием. Вас это устраивает? Мужчина скромно кивает в ответ, соглашаясь. — Хорошо, в таком случае я составлю договор и– ох, точно, как я мог не сказать вам про форму. У слуг есть дресс-код, думаю вы, мой друг, в курсе этого. И учитывая ваше интересное положение...— хозяин недовольно хмурит брови, считая во сколько ему обойдётся новый костюм и обувь. — О-ох, вам правда не нужно. Наверное у кого-то из слуг остался старый комплект, испачканный или поношенный, я мог бы одеть его. — говорит Лоренс, удивляя всех своим внезапно прорезавшимся голосом. Агний смотрит на него несколько удивлённо. — Чтож, не думаю, что вам понравится бегать в заношенном платье горничной. Во всяком случае другого запасного комплекта у нас нет. Я очень ценю вашу скромность, но– — Я одену! — выпаливает солдат. От неожиданности одна из работниц роняет на пол металлический нож, звон разносится по комнате и все взгляды устремляются в сторону гостя, вынуждая объясниться. — Я-я имею в виду, что вопрос гардероба действительно не сильно волнует меня. — начинает Ло, слегка заикаясь от столь пристального внимания. — Я не хочу утруждать ваше благородие ещё большими тратами на меня. В конце концов одежда это просто одежда, в любом случае в армии я провел слишком много времени с шотландцами, так что не думаю, что меня теперь смущает ношение юбки. Граф несколько секунд размышляет, то ли над правдивостью желания не доставлять неудобств, то ли над собственным шотландским происхождением, в конце концов отвечая следующее: — Чтож, очень благородно, думаю это будет довольно, хах, интересная достопримечательность моего поместья. Можете носить то, что хотите мистер Лоренс, только, ха-ха, до горничной я вас понижать не буду. Лоренс ещё раз быстро кивает, подписывая договор, принесенный камердинером.***
С момента переезда в имения Агния прошло порядка 2-х недель, достаточно, чтобы привыкнуть к новому распорядку и создать о себе впечатление. Кажется, Лоренс нравился жильцам, всем, кроме Люциуса, разумеется. Хотя, у популярности есть и обратная сторона, Айцибер вечно звал его в зал с гостями, хвастаясь тем, что заполучил в свои имения горничную ветерана, пьяно шутя, что уж теперь проклятые немцы и близко к его поместью не подойдут. Лоренс в эти моменты обычно стоял в сторонке, неловко улыбаясь и кивая, очевидно испытывая отвращение ко всем этим разговорам, но не желая портить отношения с работодателем. Ивлис редко с ним общался, скорее наблюдал исподтишка, чем раздражал. А вот с младшей, Аделаидой, он определённо нашел общий язык. В один из вечеров Люциусу даже не посчастливилось стать свидетелем этого. Маленькая девочка устроила самое настоящее чаепитие с участием Лоренса и своих многочисленных кукол, нацепив на слугу шляпку и яркий шарф, а так же выкрав пару украшений из фамильной шкатулки. Как понял Люциус, в процессе они говорили на французском, но это не было оправданием для столь возмутительной наглости. — Что здесь происходит? — строго спросил он, прислонившись плечом к дверному проёму и указывая пальцем на лакея. Ло хихикнул. — Отказ от "великого мужского отказа", господин.— отшутился он, изиащно и как бы невзначай, демонстрируя кольца на руке. Губы Люциуса дергаются в возмущение, а брови сводятся к переносице, шутку он похоже не оценил. — Не уходите от ответа, кто дал вам право трогать хозяйские вещи!? А уж тем более украшения! — вопрошает он на повышенных тонах. — Это была инициатива госпожи Аделаиды, сэр, мне подобное не зачем. Я просто хотел заинтересовать юную леди нашими уроками, ничего более. — спокойно и невозмутимо ответил Ло. — Или же вы воспользовались несмышленностью ребёнка, чтобы что-то украсть. Но полагаю, решать вашу судьбу будет мой отец. — он довольно ухмыльнулся, а затем добавил. — Ада, ты же знаешь, что тебе запрещено трогать украшения матери, или я чего-то не понимаю? — П-прости, больше не буду. — спешно извиняется девочка, по видимому испугавшись упоминания покойной матери. — Хорошо, больше не буду мешать вашему "уроку". — выплевывает он с сарказмом, а затем смотрит на Лоренса, задерживая на нем взгляд. — Ваш внешний вид... неподобающь, мне плевать с какой целью это было, но юная Аделаида не должна видеть столь вульгарных постановок со стороны своего репетитора, оставьте чаепития её нянькам. — по хозяйски отчитывает Люциус, удаляясь. — Cela ne se reproduira plus, Monsieur, en présence de Madame. — говорит Ло в след приторно-милым голосом, выделяя последнюю часть и странно ухмыляясь. Граф смущённо хмурит брови, едва понимая французский, но быстро находит способ выкрутиться, демонстративно закатывая глаза и уходя с гордо поднятой головой. На самом деле они редко говорили друг с другом, аристократ предпочитал собирать информацию на расстоянии, и причины на то были. Лоренс был крайне мутной личностью, что-то с ним явно было не так. Во первых, по рассказам остальной прислуги, он страдал бессонницей и никогда не спал более 5 часов, а проснувшись, шёл курить на улицу, странно ходя вокруг особняка и вечно что-то высматривая в округе. Только после выполнения "ритуала", он принимался за завтрак и утренний туалет, будто бы обойти территорию поместья пару раз было делом принципа. Несмотря на такой режим, мужчина не выглядел плохо, наоборот, за полтора месяца почти стал похож на человека. Кажется, даже украдкой занимался спортом, но у Люциуса пока не было достаточных доказательств этого. Лакей явно был образован: умел читать и писать, хорошо разбирался в литературе, возможно даже слишком. Как-то Люциус из любопытства пробрался в комнату прислуги и, найдя его чемодан, покопался в нём, разумеется чтобы быть уверенным в надёжности сотрудника! Вещи внутри были немногочисленны, и большая часть не представляла особого интереса. Серьёзно, у него с собой даже не было наград или армейской формы, что за неудачник. Но вот одна из книг на дне потрепанного чемодана все же заинтриговала, "Происхождение видов" гласила обложка. «– Дарвин?», фыркнул Люциус. Он, да и его семья, глубоко верующие люди, и если этот бродяга придерживается иных взглядов, вполне разумно использовать это для шантажа . Его отец стерпит многое, но не безбожника. Люциус ворует книгу, собираясь использовать её против лакея позже, а возможно просто чтобы разозлить. Конечно, сам аристократ в этом никогда не признается, но гость его заинтриговал. Не то чтобы в нем было что-то особенное, сказал бы Люциус сам себе, но он был слишком молчаливым, слишком отстраненным, конечно, в аристократических кругах принято игнорировать челядь, но Лоренс не выглядел как тот кого игнорируют, он выглядел как тот кто игнорирует. Мужчина был мил и услужлив, но в нем чувствовалась скрытая надменность, искусственность. Графа не покидало ощущение того, что Лоренс просто играл свою маленькую роль, пока ему это было выгодно, и к тому же Люциусу очень нравилось вытаскивать его истинное "я" наружу. Ему нравилось спорить со слугой, привлекать его внимание к себе и, отдавая лакею должное, спорил он действительно умело. Каким бы не был результат, моральное превосходство всегда ощущалось за ним. Лоренс всегда был "выше этого", всегда элегантно и остроумно парировал все претензии и замечания, так легко, издевательски легко. Он будто бы веселился, и Люциусу хотелось задеть его, уколоть что-то живое под искусно созданной маской. Юноша хотел видеть гнев, видеть его настоящие эмоции. Возможно, он просто устал от однообразия, отец перевез их в эту глушь, по "рабочим обстоятельствам", почти не вывозя в общество, а скука, как известно, действительно толкает на безумные вещи. К сожалению, такие одновременно веселящие и выводящие из себя встречи случались не часто, граф был занят учебой с гувернанткой, поэтому мог лишь наблюдать за двором через маленькое окошко комнаты, оборудованной под учебный класс, одновременно симулируя погруженность в урок. Люциуса мало интересовала прислуга и её копошения в саду, он высматривал конкретного человека. Ло часто мотался с корзинами белья туда сюда, помогал катить тяжелые бочки в погреб, иногда шваброй гонял деревенских мальчишек, воровавших апельсины из сада. Последнее выглядело особенно комично и заставило Люциуса захихикать. Гувернантка бросила на него строгий взгляд и, получив деревянной линейкой по голове, юноша был вынужден вернуться к изучению предметов, нужных ему для поступления. — Сосредоточьтесь, господин! Как вы собираетесь стать банкиром с такими то знаниями!? — ворчала худая старушка с острыми скулами.***
Это был солнечный полдень, совершенно не предвещающий неприятностей. Айцибер закрылся в своём кабинете, в каком-то дальнем закутке дома. Ивлис с Аделаидой и несколькими слугами уехали на конную прогулку. Лоренс спокойно вешал высохшие занавески на окно, когда в коридоре раздался крик. — Абигайль! Абигайль, где вас, чёрт возьми, носит!? — кричал Люциус, а звук его шагов приближался к комнате, в которой находился лакей. Мужчина слышал, что тот подзывает кого-то из горничных универсальным именем, но даже не обернулся, в конце концов обращались не к нему. — Кхем-кхем! — раздалось в дверном проёме. Наконец-то Лоренс повернул голову. — Что такое, господин? Вам что-то нужно? Люциус фыркает. — Да, нужно! И я устал вас звать! — он недовольно скрестил руки. — Это очень некомпетентно с вашей стороны. — заявил юноша с наигранным раздражением. Лоренс слез с табурета, на котором стоял и поправил фартук. — Тогда почему вы просто не обратились ко мне по имени? Люциус самодовольно хмыкнул. — И почему я должен это делать? Если вы готовы носить форму домработницы, то и позиционируете себя на том же уровне, а к ним по именам не обращаются. — говорит он с издевкой, снисходительно вгнув брови. — Любопытный взгляд на концепцию рабочей формы. — отвечает лакей, осматривая своё платье, будто видя его в первый раз. Мышцы на левой стороне бледного лица дёргаются в раздражение. — Даже если вы вкладываете другой смысл в свою одежду, я не понимаю, почему все обращаются к вам по имени, вы просто прислуга, а не друг или член семьи, вы совершенно не заслуживаете того отношения, что оказывают вам в этом доме. — недовольно бубнит юный граф. — К вам должны обращаться по фамилии и мне любопытно, почему вы ни разу не соизволили назвать её. Считаете свою личность настолько важной, что она заслуживает сокрытия? Лоренс вздыхает, намекая этим на свою усталость от разговора. — Господин, разве обращение ко мне по имени не ставит меня ниже по статусу? Если вас так беспокоит регламент, то поверьте мне, ваш отец знает и мою фамилию, и мои причины не называть её. — А об этом он тоже знает? — с умылкой спрашивает юноша, триумфально размахивая украденной книжкой. Лоренс замирает и Люциус слышит его резкий вдох. Вдох полный возмущения и раздражения. Фигура перед ним выпрямляется, становясь угрожающе огромной, а взгляд ярко-голубых глаз метает молнии, становясь острым, как никогда. Люциус нервно сглатывает, ожидая, что сейчас на него накинутся и попытаются отобрать книгу, но фигура так же быстро сдувается. Лоренс сутулится и сцепляет руки, лежащие на фартуке, в замок, принимая довольно кроткий вид. Его голова слегка поворачивается вбок и наклоняется, а ресницы трепещут, когда он поднимает взгляд из под упавших на лицо прядей, играя "растерянную дурочку". — Э-это не то, о чем вы подумали, господин. — бубнит лакей виновато, но довольно спокойно. — Эта книга... подарок, я-я могу объяснить! — объясняется он, положив руку на сердце, но его прерывают. Люциус смеётся, прикрывая рот кулаком. — Пфф, хах, знаете, вам стоило податься в театр, а не в наше поместье, уверен, вы бы не голодали. — Я серьёзно, господин, м-мне правда жаль, это ужасное совпадение! Эта книга, это была память о моем сослуживце, я не мог просто избавиться от неё. Я-я сделаю всё, что вы хотите, только не говорите господину Агнию! — продолжает унижаться мужчина, давя на жалость. Люциус глухо усмехается. — Тогда, скажите мне свою фамилию! — предлогает он, но тут же передумывает. — Н-нет, подождите, вы ведь можешь соврать... Он задумывается, внимательно разглядывая прислугу перед собой. — Знаете Лоренс, для меня одежда всё же определяет человека. И если вы носите форму горничной, вы должны ей соответствовать. — он усмехается. — Так почему бы вам не начать это делать? — Pardon? — настороженно спрашивает мужчина, хлопая глазами. — Что вы имеете в виду? Улыбка парня становится более ядовитой. — Если вы наконец-то обуздаете свою гордыню и будете вести себя в моём присутствии как полагается, если вы перестанете перерикаться со мной... — Но господин, я и раньше не смел вести себя подобным образом! — прерывает его Лоренс. — Вы знаете, что я имею в виду, не спорьте с этим. Я хочу, чтобы имя "Абигайль", теперь затрагивало и вас. Лоренс не отвечает, но по его прищуренным глазам видно, что ему есть чем парировать. — Видите, у вас уже получается! — хлопает в ладоши граф. — А теперь приберитесь в этой комнате, я хочу убедиться, что вы вообще умеете это делать. — весело приказывает Люциус, обходя высокую фигуру лакея и садясь на один из стульев кофейного столика. — Хорошо, я буду здесь через минуту. — бурчит мужчина, направляясь в кладовую за шваброй и тряпками. Люциус провожает его взглядом до выхода и, услышав хлопок, утыкается лбом в книгу, издавая беззвучный писк и пиная ногами воздух. Он наконец-то смог поставить этого мерзавца на место! Унизить! Заставить выйти из образа! Юноша глупо улыбался в обложку книги, почему-то краснея.***
Лето 1917 действительно было жарким, Люциус всегда легко обгорал на солнце, поэтому предпочитал прятался от него под раскидистыми кронами апельсиновых деревьев, точнее под одним деревом, самым старым в саду. У него даже было имя, Эдуард, возможно это слишком сентиментально, но оно растет здесь уже 75 лет, достаточно большой срок, чтобы привязаться. Конечно, в таком возрасте деревья больше не плодоносят, но никто не посмеет его срубить, память, как-никак. Тем более, Эдуард всё ещё остаётся довольно симпатичным, он заметно выделяется на общем фоне изящных молодых деревьев своей шириной и толстыми раскидистыми ветвями, способными выдержать человека. Люциус сидит на покрывале, любезно постеленном одной из горничных, в одной его руке книга "Гордость и предубеждение", а вторая ищет кусок овсяного печенья в вазе с закусками. Не то, чтобы юного графа интересовали эти девичьи романчики, но его отец настоял на том, что ему нужно больше общаться с противоположным полом. Разумеется, Люциус бы с куда большим удовольствием перечитал "Франкенштейна", но стоит отдать должное, в этом романе есть занятные параллели с его жизнью, особенно с одной личностью в ней. Неожиданно, листва над его головой зашуршала, юноша поднял взгляд, ожидая увидеть белку или птицу, но никак не Лоренса, лежащего на ветви. — Ох! Это "Гордость и предубеждение", верно? — интересуется мужчина, указывая на книгу в руках графа. — С кем вы себя ассоциируете, господин? С Элизабет или мистером Дарси? — спрашивает он, совершенно не придавая значения своему местонахождению. — Думаю, я больше Элизабет. — А-а-а!! — вскрикивает Люциус, подскакивая. — Ч-ч.. Что вы делаете на дереве, нехристь!? — вопит мальчишка, слегка побледнев. — Извините-извините, не хотел вас пугать, — мило улыбается лакей. — Просто мне приходится скрываться от нашей дорогой кухарки, она настаивает на моей помощи в забиве курицы, а я не могу по религиозным соображениям! Я понимаю свинью, кролика, да даже быка, но кур я и пальцем не трону! – решительно заявляет мужчина. – К сожалению, её такой ответ не устроил, надеюсь она, не найдя меня, самостоятельно разберётся с этим. Люциус замирает, тупо уставившись на лакея. — Что простите?! Наконец-то до него доходит и он начинает смеяться, высоко поднимая брови и указывая пальцем. — Ха, ха, вы то?? И "религиозные соображения"?! — А вы так уверены, что я христианин? Вы не можете знать какой религии я придерживаюсь, к примеру в индуизме– — Я знаю что вы грязный безбожник. — обрывает его граф. — Не надо пускать мне пыль в глаза. — В любом случае, куры для меня неприкосновенны. — Да ну. — закатывает глаза аристократ. — Чтож, и на чем же держатся ваши "нерушимые" принципы? — спрашивает он с сарказмом и насмешкой. — Ну, это довольно долгая история... — начинает Лоренс, но его прерывает громкоя ржание. Вместе с Люциусом он поворачивает голову в сторону конюшни. Из дверей, покрытых зелёной и потрескавшейся краской, вылетает высокая породистая лошадь, с дугообразной шеей, таща по земле конюха, вцепившегося в её поводья. Животное несется прямо на молодого графа, где-то по дороге избавляясь от мужчины, повисшего на нём. На удивление Лоренса, Люциус весело вскакивает со своего места, совершенно спокойно поворачиваясь к неуправляемому коню и разводя руки в стороны. — Август! — весело кричит парень, совершенно не пытаясь остановить лошадь. Невероятно, но животное останавливается, позволяя Люциусу повиснуть на своей шее. Теперь вблизи Лоренс может видеть, что это жеребец ахалтекинской породы, удивительного окраса. Светлый, слегка кремовый и будто бы переливающийся перламутром. — Это ваш конь? — спрашивает слуга, настороженно спускаясь с дерева. Как только ноги лакея касаются твёрдой почвы, животное бросает на него налитый кровью взгляд и с громким ржанием бежит к нему. Лоренс едва успевает запрыгнуть обратно, оставив в зубах коня кусок юбки, вместо своей плоти. А лошадь всё ходить кругами у дерева, раздувая ноздри и мотая куском ткани в зубах. Мальчишка, не тронутый конем, откровенно потешается над загнанной в угол прислугой, звонко хохоча. — Не вижу ничего смешного! — ругается Лоренс. — Из-за вашего коня мне теперь укорачивать форму! — Пфф, не переживайте, оголенные щиколотки в этом поместье не моветон! — кричит ему юноша. — И к тому же, не из-за "моего коня", а из-за коня моего отца. — Я смотрю он не слишком много времени уделяет своим лошадям. — язвит мужчина. — Ох, поверьте, уделяет. — усмехается Люциус. — Август просто, своенравный. Отец не смог ничего сделать с его поведением, поэтому разрешил мне на нем ездить, раз уж я единственный, кого он не пытается убить. Лоренс фыркает с саркастичным смешком. — Думаю вы нашли друг друга. — а затем снова смотрит на лошадь. — Так как мне слезть? На лице аристократа появляется недобрая ухмылка. — Ногами, конечно же, и более того, раз уж вы избегаете своих прямых обязанностей, за которые мой отец вам платит, то выполните моё поручение. Я хочу покататься верхом, вы же умеете обращаться с лошадьми? — Ох, нет сэр, абсолютно не умею. — отнекивается мужчина. — Ну тогда вам придётся научиться, я не собираюсь одевать на Августа экипировку, когда у меня есть свободная от дел прислуга. И будьте осторожны! – он ухмыляется, как, довольный своей пакостью, чёрт. — Однажды он откусил конюху пальцы, поберегите свои, оставшиеся. Лоренс раздражённо скалит зубы, смотря на юного графа с явной нецензурщиной во взгляде, но то ли гордость, то ли нежелание обсуждать с Айцибером уклонение от работы, заставляют его спуститься с дерева. Видно из жалости, Люциус всё же берет лошадь за поводья, не давая добраться до слуги. — Давайте, принесите нам все необходимое из конюшни! — кричит ему в след граф. И Лоренс приносит. В одну кучу он скидывает хлыст, вальтрап, подпругу, стремена и уздечку. Почти с садистским интересом Люциус наблюдает, как тот берет последнее и пытается надеть вместо недоуздка. Август издает серию предупредительных звуков, недовольно тряся головой и отступая назад. Лоренс пытается подойти к нему сбоку и прижать его голову к себе, но лошадь брыкается, лягая его передним копытом по ноге. Лакей отступает, с шипением потирая ногу. — Извините, господин, но я не думаю, что ваше поручение выполнимо, я даже не могу подойти к нему! — шипит он сквозь зубы. — И это жалко. — Люциус закатывает глаза, скрестив руки на груди. — Такой огромный мужик, а не можете справиться с хрупкой выставочной лошадкой. Из Лоренса вырывается смешок. — Напомните, про кого мы сейчас? Граф немедленно бросает свирепый взгляд в его сторону, слегка покраснев. Он угрожающе-возмущенно втягивает воздух, заставив лакея быстро буркнуть извинения. Мальчишка ещё несколько секунд наблюдает за возней мужчины, перед тем, как вырвать у него из рук уздечку, самостоятельно накидывая её на коня. — От вас совершенно нет толка! Может хоть седло оденете? — почти приказывает граф. — Ну, смелее, смелее, я стою рядом с ним, он вас не укусит, наверное. — добавляет он в конце, с веселым прищуром. Пускай и с "ужасно долгой", по мнению аристократа, задержкой, Август всё же был подготовлен к езде. Люциус умело взбирается ему на спину и, закрепив в кольце его уздечки длинный повод, бросает его концов лакею. — Я думал вы собираетесь управлять лошадью сами. Граф гордо хмыкает в ответ, задрав подбородок. — Да, но вы будите у нас на поводке. Когда они покинули территорию поместья, Лоренс ожидал беготни за пущенным галопом конём, но мальчик, кажется, вообще не собирался на нем кататься. Он просто распластался на лошади, пока та жевала свежую траву. — Так почему вы всё-таки не едите куриц? — прорезая тишину, спросил Люциус. Лоренс не сразу услышал вопрос, а может просто не сразу отличил от потока собственных мыслей, но тем не менее ответил. — Это довольно личный вопрос, господин. Скажем так, толчком послужили некоторые события во время моей службы. — Ну, я не против послушать армейские байки. Хотя, я до сих пор не понимаю, как вы вообще там оказались. Ну, в смысле, вы же попали туда как обычный солдат, верно? Разве вы не могли избежать этого или выбрать более безопасную воинскую часть. У вас же были деньги! — Нет, господин, я не мог. — мягко улыбается Лоренс. — Я военный переводчик, так что я тоже подлежу призыву, а ещё мне, скажем так, не повезло с человеком, в чьих руках было право выбирать место моей службы, очень не повезло. — Так ежели вы переводчик, то что забыли в окопных перестрелках? — недоверчиво спрашивает граф. — Люди умирают, господин, а заменять их некому. К тому же, у меня была подготовка, дающая командирам право нацепить на меня каску и отправить обычным призывником, и... я же сказал, мне не повезло. Я, ну-у, кхем, рассорился с теми, с кем не следовало. — Мило, но при чём тут куры? Лоренс фыркает. — Не перескакивайте с вопроса на вопрос. Так вот, куры... Это было в 1914, меня тогда занесло на самую передовую, к французам, нам предстояла совместная битва на Марне. Рядом с местом, где мы расположились, находилась деревня. Жители эвакуировались и некоторые бросали свою скотину. Так, однажды, прямо в наш палаточный лагерь, как ни в чем не бывало, забрела курица. Людей она совсем не боялась и вообще гордо бродила между палатками, будто бы она и есть наш командир. Кстати, "Командиром" её в итоге и назвали. Мы оставили эту птицу забавы ради, договорившись в случае чего зарубить и съесть. Зарубили. — Лоренс выдержал паузу. — Да, знаю, что придавать какой-то курице такое большое значение глупо, но в том аду она была приятным отвлечением. Очень милой и контактной животинкой, думаю, я излишне привязался. Может быть я и не думал бы об этом так много, но мне пришлось лично её прирезать, после ряда... очень серьезных эмоциональных потрясений. Думаю, это была последняя капля, поэтому её стеклянный глаз, смотрящий прямо в душу, въелся мне в память. Хах, а ещё она была глуховата и ничего не боялась... — И что же это за "серьезные эмоциональные потрясения"? Пф, только не рассказывайте мне, что вы такой неженка, что вас так травмировали смерти сослуживцев, вы же на войне, очевидно, что люди будут умирать, как мухи. Лицо Лоренса помрачнело. — Не хочу спорить с вами господин, но вы не имеете права сравнивать солдат с мухами. Вы не знаете, что там происходило, и вы никогда не сможете представить себе, все те ужасы, что я видел воочию. Люциус усмехается. — Ну давайте, расскажите мне, как в вашего сослуживца попала пуля, и какие глубокие душевные раны это вам нанесло. — говорит он театрально и с придыханием. — Поэтому что я устал слушать это нытье от демобилизованных, с которыми так любит пить чаи мой отец. Настоящий мужчина, настоящий герой, не будет ныть о том, как плохо ему было. Солдату не должно быть страшно умирать, ведь в конце концов он попадет в рай, как защитник, как спаситель мирных людей! Так что, уж если вы оказались на фронте, то должны воевать до последнего вздоха, а не сидеть дома с ранением и ныть, какое у вас плохое руководство. Вообще не понимаю претензий к нему, воюют, чтоб вы знали, по карте, а не читая личные досье каждого батальона. Лоренс бросает на мальчишку ледяной взгляд. — Знаете, говорят, что на войне нет атеистов. Только вот я туда пришел с верой, а ушел едва ли человеком. — цедит он сквозь зубы. — Вы просто не видели того, что там происходило. Я конечно не литератор, но думаю и моего примитивного описания вам хватит, чтобы перестать видеть какую-то романтику в смерти на передовой. Люциус наигранно зевает. — Валяйте, только поинтереснее. И Лоренс тяжело вздыхает, начиная свой рассказ. — Небо серое, как дым от сигарет, а ветер пахнет порохом, воздух после сражений тяжёлый и отвратительный, будто Лондонский, во время "Великого зловония", почти физически тяжёлый, от запаха ещё незакопанных трупов и выпущенных боеприпасов. Дни мы проводили либо стирая руки в кровь, сапёрной лопаткой капая бесконечные окопы, либо ползая по ним в грязи, особенно весной. Сами окопы узкие, туннели в них низкие, часто остается только ползать на четвереньках. Невыносимо грязные, кругом крысы и их дерьмо, солдатам, впрочем, тоже приходилось справлять там нужду. У всех вши, блохи, глисты, кровоточащие, гниющие мозоли и прочая гадость. — говоря это, мужчина рефлекторно чешет голову, до сих пор ощущая фантомное копошение вшей. — Но это не вина солдат. Людей мучало руководство, которое, как вы сказали, воевало по картам, не беспокоясь о, пф-ф, таких глупостях, как человеческое достоинство. – злобно фыркает Ло, морща нос. Люциус открывает рот, явно желая поспорить, но лакей не дает ему заговорить. — Смерть в бою вам бы тоже не понравилась. В них нет ни грамма того романтизма, с каковым их описывают и будут описывать сотни лет спустя. Лично я никогда не смогу выбросить из памяти звук снарядов, впивающихся в землю в нескольких метрах от окопов. Их специфический свист– , ей богу, лучше бы в тишине прилетали. Он будто бы везде и нигде одновременно, высокий звук из ниоткуда в никуда, но всегда прицельно попадающий в какое-то место. — Лоренс вздыхает. — Каждый раз, слыша его над окопами, всякий солдат умирает внутри, представляя, что тот непременно прилетит в него, а коль пролетает мимо, воскресает, только чтобы снова умереть от звука следующего. Мужчина задумчиво смотрит вдаль, после чего резко задирает рукав формы, разглядывая многочисленные шрамы. — Красиво во врагов тоже не постреляете. В окопах, куча на кучу, как средневековые варвары, мы дрались ножами, штыками, кто-то даже вбивал гвозди в деревяшки, иногда ржавые. Опасность представляли даже те, у кого при себе была только обыкновенная сапёрная лопатка. Маленькие, всегда используемые в работе, они были у каждого, спроектированные явно не только для рытья траншей. — он усмехнулся. — Будучи безумно острыми, они резали плоть не хуже ножа. Одной из таких мне самому довелось получить по лицу, удара хватило, чтобы порвать кожу и мышцы, выбить мне пару жевательных зубов и оставить трещину в нижней челюстной кости. Понимаете, господин, я видел, как людям отрывало этими лопатами пальцы, я слышал стук металла о кости, я видел порванную гвоздями кожу, висящую лоскутами, как бахрома. А те проклятые немецкие ножи с зазубринами! Стоило получить такими один раз в ногу, сразу понял, почему пленных, у которых их находили, расстреливали. И если вы думаете, что это самое страшное, то нет, это лишь вершина. Я видел на войне всякое: коррупцию, издевательства над гражданскими и пленными, детей добровольцев, погибающих в мясных штурмах, но окончательно я потерял веру под конец второго года службы. Это был очередной обстрел наших позиций, место, где мы окопались, было отвратительным, ещё и апрельская распутица, слишком много грязи и воды, деревянные опоры держались на честном слове, а главная проблема была в том, что мы были на глубине порядка 15 метров, что могло похоронить нас заживо при мощном вражеском артобстреле. Это была крупная окопная сеть с госпиталем, мы не могли просто покинуть её без приказа. Где-то в два часа дня по нам дали небольшую очередь, но опоры устояли. Когда огонь наконец-то стих, мы стали вылезать из углублений, чтобы выбраться и оценить ситуацию: заделать повреждения и прочее. Но это была ловушка, стоило нам подняться на высоту 10 метров, как прогремело несколько взрывов, немецкие кроты всё же докопали до нас свой туннель и заложили взрывчатку, меня и ещё около 5 человек завалило. Я шел последним, так что мне повезло, от первых солдат остались лишь отдельные куски, а от того, кто был передо мной... Ох, я знал этого человека, мы с ним долго служили вместе, этот француз был, как бы это сказать... mon un ami d'amour. Когда я открыл глаза, то нашел себя погребенным под толстым слоем земли, придавленным тяжелым опорочным бревном. Первое, что я услышал, было животным криком, а затем я почувствовал тёплую, почти горячую, влагу на своем лице. Тело моего сослуживца было распорото от бедра до живота, его внутренности начали медленно вылезать под давлением, а я не мог встать или хоть немного сдвинуться, из-за придавившей меня балки и земли. Всё, что мне оставалось, это не сломанной рукой впихивать его кишки обратно, просто чтобы не захлебнуться в них. А он всё ещё был в сознании и кричал, и кричал, и–...ох...извините, наверное я слишком ушел в подробности, вам должно быть неприятно все это слышать. Просто это было как в кошмаре, я понимал все, что он говорит, каждое слово, и я никогда не смогу забыть то, что услышал в тот день, это... довольно личное. — мужчина прочистил горло, отвернувшись. — Я провел там три дня, конечно, уже лежа на трупе, он умер от потери крови спустя несколько часов, а может смерть наступила в результате болевого шока, я не знаю точно. А когда меня нашли, пф, выглядел я так паршиво, что бригада по поиску трупов не сразу отличила меня от мертвеца. И вы знаете... все те три дня, что я был под завалами, я молился, молился чтобы всё это закончилось, но оно всё не заканчивалось и не заканчивалось. — неожиданно, изо рта Лоренса вырывалось несколько протяжных, похожих на скрип, смешков. Хотя даже хихиканьем это тяжело было назвать, скорее странный истеричный звук. — И тогда я понял, что бога нет! Совершенно никакого! Если бы он существовал, разве позволил бы происходить всему этому!? Все мертвецы, которых я знаю, молились каждую ночь, но спас ли их бог? Все они сейчас под землей! И если кто-то наверху действительно существует, если он действительно наблюдает за этим, ох, господин, боюсь не бог он вовсе, а сам дьявол. — говорит лакей, с искривлённым истерическим весельем лицом. Люциус смотрит на него слегка испуганно и с брезгливостью тянет лошадь чуть поодаль от тронувшегося возле себя. Лоренс это замечает и спешно прикрывает ладонями кривую улыбку. — Кхем, и-извините, это из-за травм головы, иногда сводит мышцы лица. Люциус тяжело вздыхает. — Господь забирает лучших. Знаете, для меня религия скорее про смерть, чем про жизнь. Я не верю в то, что бог влияет на земную жизнь, я не молюсь за солдат или больных, для меня это не имеет смысла. Там, наверху, всем воздастся по заслугам, а что касаемо войны... возможно, вы действительно сражались храбро, но вы ведь не патриот, не так ли? Верно... — он кивает собственным словам. — Вы никогда по настоящему не поймёте, что значит встать за свою родину. Они были счастливы умереть, я уверен. Лоренс со вздохом отводит взгляд. — Да, кому, как не ребенку быть уверенным. Вы просто хотите верить в справедливость. Люциус возмущённо выпрямляется. — Привожу к вашему сведению, что я не ребёнок и в этом году мне исполняется 16! Впрочем, я уже вполне законно могу вступить в брак. Лоренс удивлённо поднимает брови. — Ох, вот значит как, в таком случае приношу свои глубочайшие извинения, я думал вам около 13. — он дразнит. Граф краснеет, ужасно смущенный и униженный тем, что его воспринимают, как ребёнка. — Да пошли вы! — явно задетый, он дергает лошадь за поводья, поднимая её на дыбы. Гордым галопом, юноша устремляется вперёд, оставляя лакея глотать пыль позади себя. Мужчина кашляет, отмахиваясь от поднятого в воздух песка. «— Ну что за ребенок».***
Желтеющие листья, слякоть и дожди, конец сентября, а на фронте всё также без изменений. Лоренс ожидал каких-то поползновений после вступления США в войну, но никакого серьёзного преимущества Антанте это не дало, наоборот, из-за революционных бурлений в Российской Империи восточный фронт совсем развалился. Скрипя подгнившими деревянными ступенями, лакей медленно спускался в темноту сырого погреба, надеясь, что возня из-за ливня отвлекла большую часть прислуги, предоставив ему возможность незаметно уединиться с, бесспросу позаимствованным у госпожи, граммофоном. Он ставит свой единственный источник света, старенькую керосиновую лампу, на пустую полку, оглядываясь. Обычно погреба в домах представляют из себя убогую яму для закруток и остатков продуктов, но в больших поместьях они напоминают склад с деревянными стеллажами, ящиками и мешками на полу. Лоренс включает граммофон, ставя иглу на красную пластинку с песней "Je connais une Blonde" Fragson. По комнате раздаётся потрескивающий звук пианино, в перемешку с ритмичной французской мелодией, мужской голос поёт: Chaque femme a quelque chose Qui séduit notre cœur C’est ses yeux, sa bouche rose, Son sourire vainqueur Moi, la femme que j’adore en secret A pour moi le plus troublant des attraits C’est la couleur de ses longs cheveux Dont je suis amoureux ! Лакей плавно вальсирует до ближайшего стеллажа, слегка покачивая бёдрами в такт. Порхая пальцами по полкам, он достаёт с одной из них стеклянный бутылёк оливкового масла, бросая его в глубокий карман фартука. Мужчина заранее позаботился о своём досуге, достав для себя кое-что интересное. В ящике, на нижней секции стеллажа, прикрытая грязным кухонным полотенцем, покоилась бутылка пива, личный заказ Лоренса. Он выпросил её у экономки, отлив ей немного духов "своей жены", вообще-то своих, но старушке это знать не обязательно. Поддев крышку о край мебели, мужчина развалился на, набитых картофелем, мешках, позволив себе сделать глоток тёмного, имеющего лёгкий травянистый привкус, имперского пилзнера. «– Довольно крепкий», отметил он про себя. Je connais une blonde Il n’en est qu’une au monde Quand elle sourit Le paradis N’a rien d’aussi joli Que les charmes de ma blonde. Je n'aime qu'elle au monde Ses yeux charmeurs Ensorceleurs C'est tout mon bonheur ! Прошло всего полгода, а мужчину уже тошнит от поместья. Даже небольшой населённый пункт слишком опасен, чтобы показаться в нём. Всегда есть вероятность быть опознанным, особенно с его вагоном и тележкой отличительных черт. Кто знает, сколько времени нужно военному трибуналу, чтобы забыть про его существование? Лоренс достает из кармана зажигалку с самокруткой и недовольно закуривает. Его жена, вероятно, не рискнёт помогать ему пересекать границу во время войны, ожидая эйфории от её окончания, чтобы незаметно проскользнуть. В противном случае, Айцибер давно бы получил от неё письмо. Vous croyez que j’exagère? Une blonde pour vous N’a rien d’extraordinaire On en trouve partout Je vois une brune qui tout bas se dit «Si je voulais, je serais blonde aussi !» Non, Madame, en changeant de couleur Vous n’auriez pas mon cœur ! Devant moi, je vois des dames Aux beaux cheveux dorés Acajou, couleur de flammes Ou bien d’un blond cendré J’en vois quelques-uns qui sont naturels J’en vois beaucoup qui sont artificiels Mais ceux de ma mie ont cependant Un charme plus troublant Письмо, да, Лоренс хотел бы получить от неё письмо, но не может, уже почти два года они вынужденно общаются через третьих лиц. Внезапно, наверху раздаётся грохот, глухой удар сумок о пол, шаги и крики, кажется, Агния и его младшего сына. Чертыхаясь, мужчина спешно поднимается со своего места, туша сигарету и стряхивая с фартука пепел. Быстро, он прячет граммофон и полупустую бутылку обратно в ящик, а в рот закидывает немного петрушки, надеясь хоть как-то перебить запах. Едва ли это поможет, но оставит ему шанс для манёвра. Айцибер ненавидел пиво и пьянство, тем более во время работы, так что Ло не хотел бы столкнуться с ним в таком виде. Он мог бы остаться в погребе, но этим подставил бы остальную прислугу, всё-таки его назначили дежурить у двери. Солдат обречённо вздохнул, поднимаясь на верх и недовольно думая: «— И надо было им вернуться так рано?». Лоренс шёл невозмутимо, но осторожно, соблюдая дистанцию, надеясь, что так запах останется незамеченным. К несчастью слуги, госпожа удача никогда не была на его стороне. Младший Агний пристально всмотрелся в высокую фигуру, принюхиваясь, как злая карманная собачка. Возможно, Лоренсу не следовало смотреть в ответ, потому что заметная пощёчина на чужой щеке почти заставила его рассмеяться. Решив поиграть в детектива, он внимательнее рассмотрел мужчин перед собой. Они были одеты в лучшие наряды, волосы младшего намертво зализаны назад и частично закрыты отцовским цилиндром, комично спадающий на лоб. Даже уличная одежда была нарочито парадной, видно, уж очень важное мероприятие. С лицом, более мрачным, чем погода за окном, хозяин смотрел на своего сына, а тот в ответ бесстрастно разглядывал узоры на обоях своим, ни капельки не обиженным, взглядом. От них сильно пахло едой, как будто бы они долгое время сидели за пышно накрытым столом, на каком-нибудь помпезном банкете. Картина начинала складываться воедино, вся эта поездка, вероятно, была сватовством Люциуса с дочерью кого-то из друзей или партнеров его отца. Лоренс сдержал поднимающиеся вверх уголки губ, похоже юный граф совершенно не умел общаться с дамами и сорвал собственную помолвку, хотя, с его скверным нравом, это не удивительно. Сейчас, он разумеется будет делать вид, что отказ его ни капельки не задел, но по детски надутым щекам можно сказать об обратном. Снимая пальто и передавая его лакею, Айцибер бросил недовольный взгляд на сына. — Люциус, ради бога, отстань от своего цилиндра и сними обувь, ты разносишь грязь по полу! Тот недовольно цокнул, бросив шляпу на пол. Не используя рук, он стянул обувь, пнув её как можно дальше в коридор. Уличные туфли со стуком ударились о лестницу, а прилипшая к ним грязь разлетелась во все стороны, привабляя слугам работы. С гордой осанкой мальчик направился к лестнице, проходя мимо Лоренса, добавив: «— От вашего лакея воняет перегаром,» и продолжив путь с таким же невозмутимым лицом. Мужчина немедленно отпрянул, неловко прикрывая рот рукой. — Извините, сэр, я курил. — отчитывается он, как на построении. Айцибер равнодушно махнул рукой, слишком раздраженный поведением сына, чтобы вообще заметить запах. — Не важно, не могли бы вы принести мне розги? — Вы уверены, господин? Я не думаю, что это решит проблему, ваш сын выглядел достаточно расстроенным. Чтобы он не сделал, я думаю, он сожалеет. — Лоренс всегда был противником телесных наказаний, но защищал мальчишку отнюдь не из-за этого. Возможно, кому-то столь избалованному и пошёл бы на пользу страх перед авторитетом, но лакею слишком важно добиться его расположения. В конце концов, он устал вечно искать баланс между собственным достоинством и выходками юноши. Пожилой мужчина недовольно вздохнул, кашляя. — У этого мальчишки нет никакой дисциплины, он думает, что все вечно будут терпеть его выходки! Если он забыл, что такое дисциплина, я готов напомнить ему. Лоренс кивает. — Я понимаю вас, но и знаю достаточно хорошо, чтобы видеть, что вы и сами не хотите опускаться до беготни за ним. Я мог бы попытаться поговорить с вашим сыном, как бы надменно он себя не вёл, я знаю, что военные для него большой авторитет. Даже если он не послушает меня, это даст вам время остыть и придумать нечто более изощрённое, в качестве наказания. Айцибер кивает. — Да, вижу вы неплохо вешаете лапшу на уши. В любом случае, из-за погоды у меня болят колени, я...действительно не хотел бы гоняться за ним сейчас, это выглядело бы просто нелепо. — он зачесывает волосы назад, устало смотря на лестницу, которая внезапно стала слишком длинной и не преодолимой в его глазах. — Полагаю, мне стоит принять ваше предложение. — соглашается граф, но добавляет. — Если он продолжит позволять себе такое поведение, я разрешаю вам воспользоваться розгами самостоятельно, только без смертоубийств пожалуйста, я уже дал взятку за его поступление.***
Закончив с главой семейства, лакей тратит ещё некоторое время на избавление от запаха изо рта, на всякий случай даже меняет фартук. Стоя у чужой, выбеленной двери он взвешивает все "за" и "против". В лучшем случае Лоренс избавится от любопытного недоброжелателя, в худшем...ну, он может сбавить обороты и уйти в любой момент. Перед тем, как постучать, мужчина решает прислушаться к происходящему за дверью. Он слышит подозрительный грохот, стук дверец и суетливые шаги. Осознав, что момент неудачный, солдат колеблится, но все равно стучит, получая в ответ громкое: «—Уходите!» — Господин, это Лоренс, можете ли вы впустить меня всего на несколько секунд? Мне нужно забрать ваши вещи для стирки. — спокойно, но с ноткой беспокойства просит Ло. Молчание. — Господин, пожалуйста, могу ли я войти? — мужчина придает своему голосу большую серьёзность и обеспокоенность. Из-за двери звучит тяжелый вздох и неуверенное: «–Ладно», после чего защелка скрипит и дверь перед Лоренсом открывается. Комната, принадлежащая юноше, была средних размеров, с темно синими обоями, имевшими витиеватый орнамент, и паркетом из ореха. На стенах висели коллекции перьев, насекомых, причудливые самоделки из цветного стекла, пара картин над письменным столом (освещение не позволяло Лоренсу их рассмотреть). Внутри было холодно, что неудивительно, верхние этажи всегда плохо топятся, к примеру, на чердаке, где живет прислуга, вода в тазах вовсе замерзает, покрываясь тонкой кромкой льда, которую, с начала осени, мужчина вынужден разбивать по утрам. Убранство комнаты было под стать аристократу, в правом углу находилась двуспальная кровать из чёрного дуба с постельным бельем тёмно-изумрудного цвета и кучкой подушек, цвета лакрицы. Над её изголовьем висел балдахин цвета простыней, он закрывал стену, с которой соприкасалась кровать, выполняя чисто декоративную роль. На полу небрежно валялась шкура, служившая ковром, но угольно черного меха было недостаточно, чтобы идентифицировать какому животному не посчастливилось стать охотничьим трофеем. Пара тумб возле кровати была открыта на распашку и выпотрошена, как и шкаф у окна. По всей комнате валялась одежда в перемешку со случайными предметами, а в центре создавшегося водоворота из вещей стоял аристократ, хмурясь, собирающийся бог весть куда. — Извините, возможно я лезу не в своё дело, но куда вы собираетесь в такой поздний час? — спрашивает Лоренс, закрывая за собой дверь и ставя на пол пустую корзину для белья. Мальчик шмыгает носом и гордо задирает подбородок, отводитя взгляд. — Не ваше дело, — а затем более тихо добавляет. — Всё равно вы будете смеяться... — Я не буду, — заверяет слуга. — Но если вы не хотите об этом говорить, то может хотя бы расскажите, почему так расстроены? Мероприятие, которое вы посетили, там что-то произошло? — Я не расстроен! Я просто... зол. — он поджимает губы, хмурясь сильнее. — Вы же умный, зачем мне вам что-то рассказывать? И так должно быть поняли, что я ездил на это глупое сватовство. Лоренс согласно кивает, прислонившись плечом к стене и скрестив руки. — Так вот, эта глупая...пф, я даже имя её не запомнил, вот настолько она была посредственной! Эта курица решила, что я, видите ли, недостаточно хорош для неё, и что среди претендентов на её руку есть более достойные. Не очень то и хотелось! Только вот когда я сказал ей об этом, на меня взъелся даже родной отец! Лоренс понимающе кивнул. — Так значит пощёчина от неё? Мальчик ядовито рассмеялся. — Разумеется нет, она от моего отца. Мужчина нахмурился, но решил как можно мягче указать на свою позицию. — Это, конечно, не этично, но возможно вы действительно вели себя... слишком вызывающе? Усмешка на лице графа испарилась, сменившись презрительным взглядом. — Ох, я вижу, что и вам он запудрил мозги. Поверьте мне, мой отец не тот, за кого себя выдаёт. Он жестокий, холодный и эгоистичный. Вы хоть раз видели, чтобы он проводил время с кем-то из нас? Может быть со своей "любимой" Аделаидой? — Люциус усмехается. — Отец постоянно говорит о том, как много сделал для нас, но под "нами" он подразумевает исключительно фамилию и будущее бизнеса, едва ли его беспокоит наше благополучие. Это мы тут на него пашем, пытаясь вписываться в его виденье. И может быть сейчас отец действительно слишком стар, чтобы выглядеть деспотом, но поверьте, раньше его ничего не сдерживало, даже наша– — Люциус сжал зубы, оборвав себя. Плохое освещение играло ему на пользу, не давая разглядеть выступившую на белых ресницах влагу. Юноша зажмуривается, возвращая себе самоконтроль. — Я ненавижу то, как все в этом доме боготворят нашу мать, после её смерти. Она была просто содержанкой, годящейся моему отцу в дочери. Собственное благополучие всегда интересовало её больше, чем наше. Пускай она и пыталась делать вид, что заботится о нас, когда отец кричал, когда он бил нас, это не трогало в ней ничего. Это не семья, а гадюшник... — прошипел парень. — Вот поэтому я собираюсь уйти добровольцем на фронт! Лоренс тут же открыл рот, чтобы что-то возразить, но Люциус не позволил — Нет, я знаю что вы скажете, мне всё равно. Я не пытаюсь произвести ни на кого впечатление! — он потер след от удара на щеке. — И так достаточно пытался... Мне просто некуда идти. Думаю, лучше погибнуть в окопах, чем продолжать проживать чужую жизнь. Может быть, я даже успею сделать что-то полезное. Лоренс с тяжелым вздохом отстраняется от стены, проходя глубже в комнату. — Вы действительно готовы попрощаться с жизнью из-за него, думаете, он того стоит? Вы можете быть хитрее, вы можете подыгрывать ему, пользуясь его деньгами! Мистер Агний и сейчас развалина, а с его трудоголизмом, я сомневаюсь, что он доживёт до вашего тридцатилетия. — Думаете я не пытался? — Люциус закатывает глаза. — Много лет я подыгрывал, я устал, понимаете? Всем в этом доме всё равно плевать на меня, после того, как мать умерла, я не слышал ни единого доброго слова в свой адрес. А потом им ещё интересно, почему же я такой "озлобленный". — он усмехается. Лоренс кивает. — Я вижу, вам не достаёт поддержки, может быть... человеческой ласки? Вы бы остались в поместье, если бы у вас был кто-то близкий? Ну, знаете, на вашей стороне. — Что вы имеете в виду? Но мужчина не ответил, просто развёл руки, предлагая объятия. Люциус мгновенно ощетинивается, в ужасе пятясь назад, как дикое животное. — Да что вы себе позволяете!? Мне не 5 лет, я в вашей жалости не нуждаюсь! — он почти рычит. Лоренс закатывает глаза, легко ловя мальчишку за предплечье и притягивая к себе. Люциус испуганно пищит, брыкаясь и пытаясь ударить обидчика локтем, махая ногами в воздухе. Всё это родео длится чуть больше минуты, пока граф не выдыхается и не сдается, недовольно повиснув в чужой хватке. Покраснев, он, как рак отшельник, прячется в свой "панцирь", скрестив руки и вжав голову в плечи. — Непозволительная наглость, просто отвратительно, я клянусь, к завтрашнему утру вас выкинут из поместья. Лоренс издает довольный звук, что-то между вздохом и мурлыканьем, и трётся щекой о чужую макушку. — Ох, не будьте так холодны, я же переживаю! Вы говорите очень тревожные вещи, и я не думаю, что холодная рациональная беседа смогла бы вам помочь. Эмоции это нормально и вы можете оставить их за закрытыми дверьми. Мы бы могли сесть на вашу кровать, поговорить, а я бы выслушал вас, поддержал, вы бы могли поплакаться мне в фартук. — он беззлобно усмехается. Люциус протестующе рычит, пряча красное лицо в рукавах чужой формы. Идея была соблазнительной, но граф сомневался, что сможет пережить такой позор. Пускай юноша никогда не признает это в слух, но Лоренс был не так уж и плох. Он был умным, надежным, от него исходила определённая аура спокойствия и... запах? Люциус принюхивается, чувствуя приятный, однако, очень специфичный аромат. Он напоминал женский парфюм, присущий определенному типу людей. Насыщенный и дурманящий, так обычно пахли рано овдовевшие аристократки, лет за 40, курившие мундштуки и флиртовавшие с мужчинами на балах. И это показалось Люциусу странным: «— Разве от него не пахло перегаром, когда он встретил нас?» Юноша напрягся, если мужчина специально привёл себя в порядок, значит ли это, что он чего-то хотел? — Вы пахнете духами...— недоверчиво шипит мальчик. — Что вам нужно? Я не настолько глуп, чтобы не понимать, что весь этот прилив заботы неслучаен. Лоренс пожимает плечами. — Люди были бы куда счастливее, если бы им просто так говорили приятные вещи. Тем более, вы не предполагали, что возможно мне просто стало вас жаль? Люциус раздраженно закатывает глаза, вспоминая историю с курицей. — Ну да, вы довольно сердобольный. — И моё предложение всё ещё в силе~ — намекает лакей, усаживаясь на край кровати вместе с аристократом, висящим в его руках, как тряпичная куклу. Люциус не сопротивляется, просто гордо отворачивается, решая больше не устраивать сцен. Он никак не комментирует свое неловкое положение, молча сидя на матрасе между коленями лакея. Конечно, юноша мог бы поднять шум, напугать Лоренса последствиями, просто попытаться заехать ему в лицо локтем, но хотел ли он? Они сидят в тишине. Дождь за окном усиливается, напоминая настоящий водопад, шум капель, падающих на подоконники и крышу, перебивает собой всё, не давая звукам с нижнего этажа просочится в темную спальню. Лоренс любит дождь, особенно спать под его звуки, но вот спёртый воздух после... Мужчина никогда не поймёт о какой "свежести" все говорят, особенно летом. Внезапно за окном раздается гром, после чего свет от молнии на несколько секунд озаряет комнату. Ло из любопытства пытается разглядеть что-нибудь, что раньше было скрыто тьмой. Его взгляд падает на письменный стол и он застывает в удивление. На столе лежала его, давно украденная, "богомерзкая" книжка, более того, в ней были цветные тканевые закладки, которыми мужчина не пользовался со времен университета. — Чарльз Дарвин значит? — Лоренс ухмыляется, заметив, как мальчик бледнеет от его слов. — Э-это не то, о чем вы подумали! Я просто решил не выбрасывать такой полезный компромат! А-а закладки там только потому что... — он нервно прикусывает язык. — Да какая вам вообще разница!? Уверен, вы тоже читали Библию, но христианином это вас не сделало! — Чшш... — Лоренс прикладывает указательный палец к чужим губам, заставляя Люциуса замолчать и посмотреть на его руку так, будто это другая форма жизни. — Не кричите, а то вас слышно через стены. Мне действительно всё равно, я понимаю, это могло быть простое любопытство или желание найти изъяны. — Уберите свою культю от моего лица! — ворчит граф, сильно покраснев. Неожиданно, подбородок аристократа обхватывают мозолистые пальцы, задирая его в верх и заставляя посмотреть в лицо прислуге. — Вы такой красный, господин, вы не простудились? — низко шепчет лакей, пристально всматриваясь. Зрачки Люциуса расширяются, а щёки колит жар. Он чувствует странную тошноту от вида заботливого выражения на чужом лице. «— Он сбрил свою глупую щетину...», первой мыслью проносится у графа в голове. Люциус должен был отстраниться, должен был накричать, но вместо этого, как дурак, уставился в ярко-голубые глаза. Пальцы Лоренса скользят к его губам, и он проводит по нижней подушечкой большого пальца. Это возвращает мальчика в реальность и он резко бьёт мужчину по руке, отскакивая на другой край кровати. — Ч-что черт возьми вы себе позволяете!? — кричит он, достаточно громко, чтобы звук проник за стены. Лоренс ничего не отвечает, просто опирается подбородком на ладонь, продолжая смотреть на напуганного юношу. — У вас вообще всё с головой в порядке!? — Вы пялились. — наконец-то подает голос лакей, и глаз Люциуса нервно дёргается от такого плебейского выражения. — Это была минутная слабость! У вас просто, кхм, очень интересный цвет глаз. И-и вообще, какого черта вы полезли мне в рот?! — заикаясь, тараторит мальчик. — Вы знаете зачем. — тихо отвечает Лоренс, прищурив глаза, но не отводя их. Люциус ничего не ответил, застыв, как олень перед локомотивом. Происходящее казалось сюрреалистичным, ночной полицией, фантазией, которую он будет позже замаливать. — Вы когда-нибудь хотели поцеловаться с мужчиной? — продолжает разговор лакей, но поднимает слишком болезненную тему. Люциус хотел и ненавидел себя за это. — Конечно нет! Это отвратительно! А все кто хотят, либо больные, либо извращенцы, которые будут гореть в аду! — заверяет юноша, слишком красный, чтобы выглядеть убедительно. — Странно... — Лоренс задумчиво стучит пальцем по челюсти. — Тогда почему Иисус целовался с Иудой? — Что!? — хотел закричать мальчик во весь голос, но опомнился, ограничевшись громким шёпотом. — Эпизод Евангелия. Чтобы указать стражам на Христа, он поцеловал Иисуса ночью в Гефсиманском саду после моления о чаше. И для твоего дорогого святого это не было чем-то странным. Люциус закатывает глаза. — Если вы пытались сойти за умного, то у вас не получилось. Поцелуй является дружеским жестом для евреев, часто приветствием. Лоренс усмехается и, придвинувшись к юноше, залезает одной ногой на кровать. — А у вас случайно нет еврейских корней, господин?~ — он дрянно улыбается, так, будто флиртует с проституткой в кабаке. Люциус всегда считал, что у него высокие стандарты, но это идиотское выражение лица, эти отсутствующие жевательные зубы, этот неоднократно сломанный нос, были по своему привлекательны. Нет, он отказывается признавать, что это существо способно его очаровать. Испытывая удачу, Лоренс продолжил приближаться, почти касаясь своим носом чужого. Он приоткрыл губы, слегка наклонив голову для поцелуя. Граф испуганно пискнул, рефлекторно влепив слуге звонкую пощёчину. — О-ой! И-извините! Я-я не хотел! П-просто...о ужас, что я вообще творю...— на грани слёз тараторит мальчик, отдёрнув руку и нервно кусая её костяшки. — Полегче, господин, — обиженно мычит лакей, потирая щеку. — О таких вещах нужно предупреждать заранее. Но юноше совершенно не до его шуток, он запускает пальцы в волосы, портя многострадальную укладку, и грубо тянет за пряди, бормоча. — Боже, я такой идиот, во что я только ввязался, вы же ещё и женаты! Лоренс смотрит на него с кошачьим интересом. — Ох, а что ещё вы обо мне узнали? — Ничего! П-просто как-то я перебирал почту и н-наткнулся на письмо от некой мисис Монтгомери, отец сказал, что это ваша жена... — он замолкает, а затем слезящимися глазами с надеждой смотрит на мужчину. — Но...в-ваш брак фиктивен, верно? — Вообще-то нет. — признается лакей, но видя на лице юноши смесь испуга и отвращения, быстро добавляет. — Н-но у нас свободные отношения! То есть, кхем, я имею в виду, что она не против, у неё тоже бывают романы на стороне. Люциус презрительно морщится. — Это отвратительно, — он всхлипывает. — Но... я не понимаю, чем это отличается от фиктивных отношений? — Тем, что наш брак был по большо-о-ой любви. — мурлычет мужчина. — Работа... часто разделяет нас и мы, хах, слишком любвеобильны, чтобы держать целибат. Хотя, я бы предпочел слово "влюбчивы". — Ну, я рад, что вы не втянули меня в... Черт возьми, о чём я вообще! — юноша сильно краснеет, закрывая лицо руками. — Я-я кажестся сошел с ума! Я действительно рассуждаю фиктивен ли ваш брак?! Лоренс, п-помните я рассуждал, что от садомии страдают только извращенцы и сумасшедшие? К-кажется я сошёл с ума...Боже, почему я просто не могу встать и уйти!? — жалобно хнычет мальчик. — Почему я не хочу уходить? — добавляет он чуть тише. Лоренс молча встаёт с кровати, заставляя мебель протяжно заскрипеть, он мягко сжимает запястья аристократа, убирая его руки от лица. В одно мгновение Люциус оказывается зажат между кроватью и телом лакея, усевшимся на его ноги. — Тише, тише, — успокаивает мужчина. — Вы слишком ограничиваете себя, всё равно бога, по крайней мере в человеческом представлении, не существует, иначе между верованиями не было бы столь существенных расхождений. Вы можете просто держать свой маленький секрет в тайне, поверьте, в ад вы не попадёте. Я... Возможно я пойже объясню вам свою позицию, но, думаю вы и сами заметили, насколько государству удобна концепция загробной жизни, это вас не настораживает? Люциус отворачивается, невнятно бубня в простынь. — Вы думаете так легко отказаться от того, во что верили всю жизнь? Как вы вообще можете так говорить о религиях? Не могут же люди веками верить в сказки! Греки верили, а что теперь? Они христиане, а их сказки про Олимпийских богов остались сказками! Лоренс вздыхает, свободной рукой приглаживая, торчащие во все стороны, волосы графа. — Поверьте мне, в институте я достаточно глубоко изучал теологию и этнографию. Думаю, я имею право на какие-то выводы. Ваш пример с греками неудачный, их культура пала из-за захвата варварами и упадка городов, есть много других народов, с ещё более фантастичными верованиями и они существуют и по сей день. — И что? Мне теперь всё бросить и в безбожники податься? — всхлипывает мальчик. — Ну почему же, — мягко говорит Лоренс. — Можно начать с малого, к примеру... — свободной рукой он тянется к завязкам своего фартука. — Начать любить того, кого ты хочешь. Мысленно Люциус уже придумал всевозможные едкие ответы, в духе: «– Может быть тогда и со скотом начать спать? Уверен, найдётся много желающих», но не успел озвучить ни один из них. Когда лакей снял с себя фартук, обнажая натянутый верх платья, Люциус понял, насколько мала ему форма, и как сильно чёрная ткань облегает его широкую грудь. Он замолчал, густо покраснев. — Что такое, милый мальчик? Нравиться то, что ты видишь? — игриво ухмыльнулся лакей, расстегивая пуговицы и скидывая платье на пол. Люциус смущённо отвернулся, но это не остановило мужчину. Он аккуратно потянул одну из рук аристократа, прижимая её к своей талии и двигая выше. — Не будьте такими скромными, господин, я не кусаюсь ~ Чужая кожа ощущалась мягкой и горячей, резко контрастируя с ледяными руками графа. Лоренс наклонился, осторожно поцеловав его в кончик носа, и посмотрел в глаза. Люциус был всего лишь жалким человеком, как он мог сопротивляться? На нём сидел красивый мужчина, слегка загорелый от работы под летним солнцем, с множеством родинок, напоминающих созвездия. Мускулы, покрытые мягким слоем жира, не делали его устрашающим, даже наоборот, он выглядел настолько мягко, что хотелось ущипнуть. Кончики его темно-каштановых волос завивались, а глаза в свете луны напоминали зажжённый хлорид меди или яркий-яркий турмалин, с широкими, как две чернильные кляксы, зрачками, они почти гипнотизировали. Лоренс молча наклонился к чужому уху, тихо прошептав. — Не волнуйся, солнце, я хорошо о тебе позабочусь. — а затем втянул аристократа в самый грязный поцелуй, который у него когда-либо был. Не то чтобы Люциус по-настоящему целовался до этого, может быть только с подушкой или помидором, но никак не с человеком. В отличие от неодушевленного предмета, присутствие партнёра ощущалось, в нос били дрянные женские духи, вперемешку со слабым сигаретным дымом, а во рту чувствовался мятный привкус пасты. Лакей целовался хорошо, сжимая и нежно прикусывая тонкие губы. Юноша вздрогнул, почувствовав чужой язык, но послушно приоткрыл рот, впуская мужчину внутрь. Лоренс довольно промычал, переплетая их языки, и у Люциуса пробежали мурашки. Он шумно вздохнул, закатив глаза. Его тонкие пальцы легли на широкие плечи, двигаясь к шее, и прижимая лакея ближе. Он чувствовал, как мужчина вжимает его в кровать своим весом, но Господи, как же ему было хорошо. Лакей отстранился с непристойным, чавкающим звуком, бросив на аристократа оценивающий взгляд. — Вы молчите, потому что согласны? — с полу-улыбка спросил он. Люциус едва заметно кивнул, стыдливо отвернувшись. Лоренс, в свою очередь, воспринял это как согласие и двинулся дальше, скользя рукой по дорогой ткани парадной рубашки, пока его пальцы не остановились на галстуке-бабочке винного цвета. Завязанный в британском стиле, он чем-то напоминал призовые ленты лошадей. Мужчина потянул за край, легко развязывая замысловатый узел и переходя к пуговицам. — Не волнуйся, солнышко, мамочка возьмет всю ответственность на себя. — обещает он, целуя бледную шею. — Мамочка позаботится о тебе ~ — Лоренс собственнически прикусывает кожу, зарабатывая плаксивый вдох. Люциусу не нравится то, каким подавленным он себя чувствует, всё это воркование, он говорит с ним как с ребёнком! Юноша вяло пытается отстраниться. — В-вы отвратителтный! — ругается он. — Хуже де Сада! — Вы мне льстите. — усмехается мужчина, расстёгивая пуговицы на желете и рубашке, обнажая бледный торс и обводя руками бока. — Господи...как часто вы едите? Я буквально могу сомкнуть руки! — ругается лакей, но Люциус ничего не отвечает, просто скулит, в экстазе выгнув спину. «– Господи, они смыкаются», под сотни ругательств крутится у него в голове. Он чувствует себя унизительно миниатюрным, совершенно не мужественным, просто жалким. Мальчик до крови прикусывает губы, ощущая почти болезненную тесносту в штанах. — П-просто у вас руки большие! — выдавливает он из себя, и Лоренс опускает тему. Его руки ползут к черным костюмным брюкам с добротным кожаным ремнём. Люциус стыдливо сводит колени вместе, пытаясь спрятать, пачкающую ткать, эрекцию, но Лоренс это замечает, мягко разводя ноги. — Что такое, куколка, тебе тяжело? — ласково спрашивает он, торопливо расстегивая ремень. Не смотря на внешнее спокойствие, в моменте мужчина напоминает голодную собаку. Когда рука прислуги касается его, Люциус едва успевает прикрыть ладонью рот, протяжно мыча в неё. Мозолистые пальцы двигаются превосходно, точно зная, что они делают, лишая графа всякого самообладания. Лоренс мягко кусает кожу на его шее, оставляя на ней засосы и небольшие отпечатки зубов, покалывающие тупой болью. Он мягко отводит руку Люциуса ото рта, втягивая юношу в новый поцелуй. — Я уверен, ты бы звучал великолепно, как принцесса, — мычит он, целуя только что оставленные следы. — Жаль, что я не смогу услышать этого. — Я бы звучал, как свинья на забиве. — ворчит мальчик. — Я...не умею держать лицо в...таких ситуациях, и-и если вы не хотите видеть мои слюни и сопли, то я мог бы отвернуться к подушкам. — предлагает он, стыдливо ёрзая. Лакей хмурится, припадая губами к его мокрым щекам. — Солнышко, как ты можешь такое говорить? Нет, нет, это исключено. — мужчина целует его в острую скулу, задерживаясь там. — Мама хочет видеть, как погубит тебя, хочет услышать каждый стон, каждый вздох, слетающий с твоих красивых губ. Поверь мне, я бы очень хотел увидеть тебя в беспорядке, в милом, маленьком беспорядке. Ты ведь покажешь мамочке каким нуждающимся можешь быть? — ласково просит Ло, ускоряя движения рукой. — М-мх, д-да! — бездумно вскрикивает юноша, выгибая спину и сжимая пальцы на ногах Восхитительное ощущение чужой руки мешало ему думать, а неприличные, не предназначенные для мужчины прозвища, заставляли задыхаться от смущения. Такие нежные и слащавые, но в тоже время унизительные, они плавят разум. Мысли о том, чтобы быть для кого-то "маленькой куколкой", чьей-то "послушной малышкой", превращали аристократа в глупую, икающую кашицу, несмотря на весь ужас от потери контроля, было что-то приятное в том, чтобы позволить позаботиться о себе. — Ой, какая прелесть. — с нескрываемым удовольствием произносит мужчина. — Мама ещё ничего не сделала, а ты уже в тако-ом беспорядке~ — воркует он, сдавливая основание чужого члена. Люциус скулит, беспомощно пуская слюни. Его полуприкрытые глаза, с мокрыми от слёз ресницами, взывают к самым тайным садистичным желаниям, но Лоренс игнорирует их. Как услужливый человек, он убирает руку, больше не мучая несчастное создание. Мужчина легко приподнимает стройные ноги, удобно разводит их в стороны, и стаскивает с мальчика нижнее бельё, бросая его куда-то в сторону. Удобно расположившись, он вонзает зубы в мягкую плоть, с удовольствием маркируя нетронутую кожу. Лоренс надеется, что отметины умерят пыл аристократа, отзываясь тупой болью ещё несколько дней и напоминая ему о их ночи. — Ч-чёрт...— скулит Люциус, сжимая ноги вокруг чужой головы. Лакей легко подчиняется давлению на шею, двигаясь ниже, опускаясь к самому паху. Он бесстыдно прижимается к нему щекой, сминая бёдра и массируя их небольшими круговыми движениями. — Чего бы тебе хотелось, мой котёночек? — Что угодно... — всхлипывает мальчик, и Лоренс с довольным звуком трётся о его ногу. — Что угодно значит? — приподнявшись, мужчина пытается достать до ранее сброшенного фартука, находя в его кармане стеклянный бутылёк прямоугольной формы, украденный из кладовой. — Мама одолжила это для себя, но с её стороны было бы так грубо не поделиться со своей принцессой ~ — мурлычет он, откручивая крышку. Люциус услужливо приподнимает таз, вызывая у старшего легкий смешок. «— Ах, какие мы оказывается послушные.» — иронично думает он, вспоминая все выходки аристократа. Мужчина тяжело вздыхает, подавляя желание грубо вжать младшего Агния в матрас и выбить из него всю его надменность. Нет, он не такой, он знает лучшие методы "воспитания ". Лоренс даст этому наглому, изнеженному созданию так много внимания, что тот захлебнётся в нём. Он заставит его умолять воспользоваться собой. — Милый, сможешь ещё немно-ого приподнять свои ножки, м-м? — сладко просит мужчина, выливая небольшое количество жёлтой субстанции на пальцы. Люциус послушно кивает, задрав колени до груди. — В-вот так? — смущенно спрашивает он. — Да, именно так, ты прекрасно справляешься. — хвалит лакей, гладя мальчика по голове. — Это может быть немно-ого странно, просто скажи, если тебе будет неприятно, и мамочка сразу остановится, ладно? Неуверенно порезав, юноша кивает, и Лоренс плавно сползает вниз, целуя нежную кожу бедра. Наклонившись вперед, он слегка сжимает ягодицы, разводя их в стороны, и медленно проводит языком по отверстию. — Ч-что вы делаете!? — испугано пищит мальчик, пытаясь встать. — Ч-ш-ш-ш — шепчет Ло, удерживая его на месте. — Разве мама разрешала тебе двигаться? — ворчит он, прикусывая нежную поверхность мышцы. — Н-нет..— скулит аристократ, задыхаясь от смущения. — Не волнуйся, солнышко, мамочка не сделает ничего плохого. Она очень хорошо о тебе позаботиться, очень тщательно... — рычит он с улыбкой. — Просто расслабься и позволь доставить тебе удовольствие. Всё ещё ужасно красный, Люциус неловко возвращает ноги на плечи Лоренса, как бы молча соглашаясь с уговорами. — Да, вот так, хороший мальчик... — мужчина наклоняется, обводя языком тугое кольцо мышц и проникая им внутрь. Граф глухо стонет, чувствуя странное удовольствие от горячего нечто внутри себя, скользящего по стенкам. Удовлетворённый реакцией, мужчина добавляет указательный палец, касаясь им простаты и наслаждаясь тем, как Люциус задыхается, бесстыдно приподнимая таз. — Ох, похоже мама нашла твоё хорошее место? — усмехается он, потирая комок нервов пальцем. — Как думаешь, ты готов к чему-то большему? Мальчик всхлипывает, дрожа как осиновый лист. — Э-это точно не больно? — О, ангел... — воркует Ло, нежно целуя юношу во впадину между шеей и плечом. — Тебе будет больно, только если ты продолжишь паниковать. Всё, что тебе нужно – немного расслабиться, понимаешь? Просто доверься мне... — успокаивает он своим бархатистым голосом. И Люциус верит, бездумно кивая лакею, тот мягко проводит большим пальцем по его щеке, а аристократ в ответ трётся о ладонь мужчины, как довольный кот. Пользуясь этим, Лоренс добавляет второй палец, запуская руку в волосы графа, чтобы отвлечь его. — Вот так ~ Хорошо? – шепчет Ло, целуя парня в лоб и нежно оттягивая пряди на его затылке. — Тебе нравится, когда мама играет с твоими волосами, да? — Мгрх.. — жалобно хнычет мальчик, зажмурившись. — Как ты себя чувствуешь? — беспокоится он, полагая, что его толстые, совершенной не аристократичные пальцы-сардельки, действительно могут быть слишком большими. — Тесно... – скулит Люциус с полуприкрытыми глазами. – "Тесно" – это не всегда плохо. — утешает Лоренс, медленно проезжая пальцами по чувствительным стенкам, растягивая их и задевая нужное место. Люциус грязно охает, закатив глаза и сжав простыни над головой. Лакей довольно прикусывает губу, ещё раз раздвигает пальцы в стороны, заставляя мальчика плаксиво мяукать. — Мгх!– М-мам!..— хнычет он, то ли ругаясь, то ли прося о большем. — Ох, всё же не я один хуже де Сада? — шепчет Лоренс, крепко, но осторожно, сжимая пряди на чужом затылке. Граф заливается краской и в ужасе прикрывает рот ладонью. — Неправда! — воет он. — К чему всё это упрямство, дорогой? Тебе ведь это нравится, нравится быть хорошенькой, маминой принцессой, Хнычащим, умоляющим беспорядком. — мурлычет мужчина, ускоряя движения и добавляя третий палец. Люциус стонет в ладони, корчась и разгибая пальцы на, высоко поднятых, ногах. Он запрокидывает голову назад, хныча длинное: «— Не-е-ет», переходящее в протяжный звук удовольствия, когда Лоренс находит новый, восхитительный угол. — Глупышка, — снисходительно вздыхает Ло. — Но не переживай, мама трахнет тебя так хорошо, что ты не вспомнишь своё имя ~ Люциус сглатывает, рефлекторно опуская взгляд ниже. Лоренс вновь тянется к флакону, спуская нижнее бельё и с неприличным хлюпающим звуком распределяя смазку по своему набухшему, сочащемуся предэкуляром, члену. Граф стыдливо отворачивается, кусая губы в молчаливом предвкушении. — Тебе нравится то, что ты видишь? — будоражащим тоном спрашивает мужчина, закидывая ногу аристократа себе на бедро. Парень мнётся несколько секунд, перед тем, как притянуть Лоренса к себе, обжигая его ухо горячим дыханием. — Да! — говорит он с придыханием. — Б-боже, да! Очень нравится. Я–... П-пожалуйста, просто продолжай! — лихорадочно шепчет он, смотря на лакея своими, потемневшими от похоти, глазами. Лоренс молча втягивает его в поцелуй, приподнимая тощее тело и впиваясь в розовые губы, которые аристократ так часто дул. Люциус чувствует, как что-то трется о его ногу, но стесняется ещё раз взглянуть вниз, пока "нечто" медленно не входит в него. Юноша безжалостно впивается ногтями в плечи солдата, ощущая слегка болезненное растяжение. Его рот приоткрывается, а глаза полностью закатываются, когда мужчина достигает дна. Люциус чувствует себя по странному полным, ощущение чего-то большого и горячего внутри будоражит. Дрожащими ногами, он робко обхватывает спину Лоренса, грязно охая, когда мужчина прижимается к нему. – Такой хороший для меня ~ — шепотом хвалит лакей. Люциус жалобно стонет, притягивая мужчину к себе для отчайного поцелуя, и тот отвечает ему, надеясь так заглушить неприличные звуки. Их языки сплетаются, и Лоренс проводит по выпирающим клыкам графа, после чего прикусывает нижнюю губу, осторожно, пытаясь не оставить на ней очередную ссадину или трещинку. Когда воздух в его легких кончается, он отстраняется, тяжело дыша, с нитью слюны между ними. Лоренс прижимает колени графа ближе к кровати, слегка придавливая его своим весом, и начинает двигаться. Рот Люциуса открывается в букве "о", издавая протяжный гортанный звук, а ногти, без малейшей эмпатии, ведут длинные красные полосы по покрытой родинками спине. Мужчина рвано вдыхает, ускоряя темп, и Люциус не возражает, покорно и почти с благоговением позволяя вбивать себя в матрас. Его язык слегка высовывается из приоткрытого рта, хватая воздух, а по подбородку течет слюна. Мальчик взвизгивает, кусая пальцы, когда чужой член в очередной раз проезжает по всем чувствительным местам внутри него, непозволительно хорошо заполняя внутренности. — Да-а ~ — стонет граф, сжимаясь вокруг пульсирующего органа. Лоренс протяжно мычит, близясь к кульминации. — Ты так хорошо звучишь прямо сейчас, только для мамочки, верно? Люциус прикусывает губу, издавая глухой звук согласия. — Мгрх, да-а, т-только для мамы! — выдавливает он из себя, икая. Мальчик скулит, упираясь головой в изголовье кровати, когда мужчина берет в руки его заброшенный член, медленно качая. Он чувствует, что вот вот взорвётся, рука Лоренса движется слишком быстро, слишком хорошо. Граф выгибает спину, с громким стоном пачкая собственный живот. Его тело дрожит, совершенно неподъёмное и напоминающее вату, а лакей всё продолжает доить его, наслаждаясь жалобным мяуканьем и под собой. — Ма– ах!... — задыхается мальчик, и этого хватает, чтобы подтолкнуть мужчину к краю. Он приходит, с глухим гортанным звуком заполняя чужие внутренности и втягивая мальчика в очередной поцелуй. Отстранившись, лакей аккуратно переворачивает их на бок, позволяя перевести дух. Люциус неловко прижимается к его упругой груди, слегка пачкая кожу слюнями со своего подбородка. Он жадно вдыхает запах пота и духов, прикрывая глаза и робко позволяя себе прикусить ключицу. — Ты можешь спуститься ниже. — мягко шепчет Лоренс, и граф немедленно следует его указанию, впиваясь зубами в грудь и сжимая её своими длинными пальцами. Лоренс гладит его по голове, позволяя себе расслабиться и на пару минут выпасть из реальности. — Хороший мальчик... — шепчет он, закрывая глаза.