texas, arkansas

       — И в огороде иногда цветут розы, — сказала миссис Келлер, вешая фартук обратно на крючок, и добавила: — По крайней мере, так говорила твоя бабушка.        В Техасе стояла кошмарная жара, и тем не менее, семейство Келлеров привыкло ужинать при любых обстоятельствах. Наверное, если бы во всем штате объявили о смертельной угрозе и попросили спрятаться в бомбоубежище, они бы все равно собрались в столовой своего дома и сначала поели. Завязывая веревочки фартука на крючке, Джейн Келлер таким образом объявляла конец трапезы (и продолжение вечера в виде работы по дому).        — Что это тебя вдруг философствовать потянуло? — с хитрым прищуром поинтересовался ее муж, Гарольд Келлер. Он все еще сидел за столом и, судя по всему, не собирался его покидать. — Боишься, что так и останется в девках? — и кивнул на Эрика, своего сына, скучающе разглядывавшего узоры на кружевной скатерти.        Миссис Келлер только пожала плечами на это и убралась на кухню — заканчивать уборку. Не ее это дело, пусть мужчины сами разбираются. Ее дело — вовремя закинуть удочку и оставить ее на берегу, а там кому и как уж она пригодится.        Тем временем беседа продолжила жить. Под отдаленный звон посуды в раковине и звуки льющейся в тарелки воды мистер Келлер все-таки растолкал сына.        — Чего молчишь? Не думаешь, что это относится к местным девчонкам?        Эрик безразлично пожал плечами, копируя мать, и сказал:        — Не думаешь, что они все похожи на деревенских буренок? Бабушка явно не про это говорила. — Ему не нравилось обсуждать что-то, что напоминало о личной жизни. Тем более, это случалось довольно часто — родителям нравилось играть роль по типу ведущих из реалити-шоу, где ищут свою судьбу. "Как Вам эта цыпочка?" "А что Вы думаете по поводу волосатых подмышек мисс О'Нил? Не слишком вульгарно для Вас?"        Отец только усмехнулся.        — Смотри, как бы не оказаться в дураках, когда всех "буренок" разберут. Начать семестр — все равно что заложить фундамент дома. Будешь долго зевать — потом можешь сильно пожалеть.        — Да пофиг.        Эрик встал из-за стола. Его порядком утомила эта бесполезная беседа. Ну и что, что он не хочет цеплять первую попавшуюся деревенщину? Что случится, если он обойдется гордым одиночеством?        — Ну, ничем другим этот разговор не мог закончиться, — подытожил мистер Келлер. Он закрыл газету и отложил ее в сторону, затем развернулся и, не отрываясь от стула, обратился к жене: — Джейн, умоляю, налей мне кофе.        Эрик поблагодарил маму за ужин и поплелся к лестнице. В его голове расположился один-единственный белый лист, на котором красными буквами кто-то написал: "А как же цыпочки?" Хотя нет, до входа в свою комнату он успел еще подумать вот что. "Пить кофе в сорокаградусную жару — это какие-то странные понты мужчин с кризисом среднего возраста".        Помимо проповеднического разговора на тему "Когда ты уже заведешь девушку?", Эрика мучило эссе по литературе, которое нужно было сдавать в эту пятницу. Мучило, потому что Эрик не понимал, что можно написать о Достоевском такого, что хватит на пять страниц? Он русский, он мужчина… Он русский мужчина, иными словами: мужчина из России… Информации в голове хватало пока что на один жалкий абзац (состоящий из одного предложения).        В такой ситуации совершенно справедливо можно было бы задать вопрос: "Какого хрена, Эрик? Ты что, на уроках не был?" Ладно, это уже два вопроса. Но они крайне точно попадают в цель. Пока все записывали факты из жизни русского писателя, Келлер-младший любовался витриной музыкального магазина. Очень жаль, но музыка ему была гораздо интереснее какого-то там писателишки. "Классик". Да кому он нужен?        Он замученно зарылся пальцами в волосы. Сгорбленный, пришибленный, Эрик сейчас напоминал как раз кого-нибудь из работ Достоевского, но об этом ему не суждено было узнать. Выданный школьной библиотекой томик "Преступления и наказания" мертвым грузом лежал на вершине тумбочки, и, если бы в дом Келлеров ночью забрался убийца, его бы очень быстро нашли по отпечаткам пальцев на пыльной обложке книги.        — Ладно, отложим это на потом. — Эрик потер глаза и открыл дневник. Вести его было довольно девчачьей привычкой, но от этого удовольствия он отказаться не мог — слишком часто его что-то донимало, о чем он не мог с кем-то поговорить. Да, у него были довольно открытые и понимающие родители, но по какой-то причине Эрик не мог позволить себе докучать им подростковыми загонами — считал, что у взрослых людей и проблемы должны быть взрослые, нечего их отвлекать на всякую чушь.        Дневником Эрик называл потрепанную тетрадь. Найдена она была в старом доме, в который как-то раз ему посчастливилось забраться. Не сказать, что Келлер-младший любил заброшки, но иногда это приятно скрашивало будни. Особенно теперь, когда родители затащили его в богом забытую глушь на юге, где из развлечений были лишь старый кинотеатр да магазин дисков. Возможно, если бы Эрик любил спорт, он бы присоединился к какой-нибудь школьной компании футболистов и проводил время с ними. К сожалению, спорт его мало привлекал (если привлекал вообще). Собственно, поэтому и контакты в школе он заводил со скоростью улитки — никому неинтересно было внимание человека без популярных увлечений. Под этим можно понимать все что угодно: спорт, вечеринки, выпивка, девчонки (похожие на буренок)… Эрик сам не знал, чем ему в принципе хочется заниматься. Музыка? Прикольно, но нежизнеспособно. Книжки? Не смешно. Фильмы? Да вряд ли.        "Я не жалею себя и не собираюсь", — именно так он подписал страничку в дневнике.        — А это не звучит еще хуже? Такое ощущение, будто я только что оправдал свои оправдания, — скривился Эрик. Но не остановился. У него было правило: никогда не стирать написанное. Он считал, раз уже перенес мысли на бумагу, значит там им и место. В конце концов, дневник для того и дневник, чтобы молча выслушивать веские и беспричинные страдания подростка.        Иногда Эрика донимала тревожная мысль по поводу его "очерков": "А вдруг родители или кто-нибудь другой прочитают?" Но он сразу спроваживал ее следующей: "Ну и хрен с ними, пусть потом живут с мыслью, что я страдал у них под боком, а они узнали об этом, только прочитав мой дневник". Иногда занимать позицию жертвы было даже удобно, и, честно сказать, Эрик порой даже ждал, что его душевные терзания когда-нибудь всплывут наружу. Но говорить об этом не хотел. Вот так парадоксально получалось.        — "Сара снова влипла в неприятности…" — Парень задумчиво покусал колпачок шариковой ручки: — Может, лучше не писать про нее?        Иногда он включал в повествование сторонних лиц. Это могли быть соседи, одноклассники, друзья Эрика и любой, кто совершил что-то, что заслуживало страницы в потрепанной тетрадке (по его мнению). Обычно это были не такие уж из ряда вон выходящие ситуации, но записывать их было увлекательно. К примеру, Сара Корвелл, его близкая подруга, с которой они познакомились благодаря магазинчику дисков (CD Land), на днях повздорила с какой-то девчонкой в коридоре, из-за которой ее не пустили на прослушивание в театральную группу. Звучит все это ужасно запутанно, но реальность такова, что порой ее явления трудно объяснить. Опустим это до лучших дней.        Сомневаясь, Эрик решил оставить подругу в покое. К тому же, если его страх когда-нибудь все-таки сбудется и кто-то из посторонних обнаружит дневник, на Сару будет одним компроматом меньше.        Сегодня писать было особо нечего. День оказался скучным и даже с какой-то стороны бессмысленным. Эрик сходил на занятия, Эрик пошатался по центру города, Эрик поужинал с семьей… Эрик заполняет дневник и не знает, что написать. Что ж, видимо, не остается ничего лучше, как разговор с самим собой.        Прошло два месяца с тех пор, как родители увезли меня в Пэрроуэй. Захолустье то еще. Отец продолжает давить на больное и постоянно пытается напомнить о моих неудачных отношениях в Таллахасси. Я знаю, что прошло уже достаточно времени, но у меня никак не получается выбросить из головы тот факт, что я совершенный профан в любви. Не уверен, что мне вообще известно, что это. Интересно, Достоевский писал о ней? Устаю писать, да и нечего особо. Продолжим в следующий раз, когда появится возможность попробовать на вкус этот ваш Техас. Yee-haw!        Утро началось настойчивой трелью будильника. Будучи в полудреме, Эрик узрел следующий образ: как маленький дятел забирается ему на макушку и начинает сверлить крошечную дырочку в черепе.        Он уткнулся в подушку и пошарил рукой по тумбочке. На пол с грозным стуком упал томик Достоевского. Похоже, господь начинает посылать ему недобрые знаки.        — Какого черта?.. — скривился Келлер-младший. С недовольным стоном, он потянулся и сел. Веки никак не желали открываться, поэтому пришлось это сделать вручную.        Пять минут на подъем. Пятнадцать минут и сорок секунд на банные процедуры, из которых десять минут Эрик просто пялился в стену, сидя на унитазе. После отрезвляющего всплеска воды из раковины в лицо он вроде как проснулся и отправился вниз, кинув использованное полотенце в сушилку.        На столе уже томилась кружка кофе. Почему-то Эрику казалось забавным видеть "взрослый" напиток в кружке с псом Гуфи. Не вязалось как-то.        Отец допивал свою порцию. Газету он предусмотрительно положил перед собой на стол, а свободной рукой пытался затянуть галстук.        С кухни показалась мама. На ее ладонях восседали две тарелки с жареной яичницей и бобами. От них настолько аппетитно пахло, что Эрику пришлось сглотнуть, пока он сам не стал похож на собаку из команды Микки Мауса.        — Английский завтрак! — улыбнулась миссис Келлер, устраивая посудину поудобнее.        — О, дорогая! — воскликнул Гарольд, позволив себе на мгновение оторваться от надоедливого галстука, чтобы по достоинству оценить кулинарный шедевр.        — Небольшое напоминание о нашем доме, — ответила Джейн, и ее лицо на секунду приняло странное выражение. Затем она помотала головой и уселась рядом, открыв вторую газету.        Эрик поджал губы.        Он знал, что мама тоже переживала по поводу переезда. Ей нравился старый дом, нравились соседи и близость к бабушке с дедушкой. Эти переживания Эрик мог разделить только с ней, потому что отец очень быстро отошел и вроде как даже был счастлив переменам. По крайней мере, работу в Техасе он нашел гораздо лучше прежней. А они с мамой все еще привыкали, им нужно было время, и они коротали его, иногда позволяя себе почтить Таллахасси привычным завтраком с яичницей и бобами. Возможно, кроме них, так не завтракал никто, ну и пусть.        Тарелки быстро опустели. Отец прокашлялся и свернул газету. Это означало то, что и Келлеру-младшему стоило поторопиться, если он не хотел тащиться в школу на школьном автобусе.        Благодарность за завтрак молчаливо повисла в воздухе. Мама подмигнула им и вернулась на кухню, чтобы позавтракать уже самой. Она всегда сначала кормила домашних, а потом как будто говорила себе: "Точно, я ведь тоже бываю голодной".        Школа Харвинс находилась не так далеко от дома. По прямой до развилки, обогнуть продуктовую лавку, свернуть налево и езжать до тех пор, пока дорожный знак не покажет тебе хер (кирпич). Однако добираться до Харвинса на машине было куда лучше, чем автобусом. Эрику все время казалось, что престарелый керогаз, наверняка катавший самого Линкольна в школу, вот-вот развалится, а их класс смогут опознать только по кроссовкам.        Дорога заняла не больше пятнадцати минут. Отец беспрерывно курил и задумчиво смотрел вперед. На светофоре он сонно опускал голову. В такие моменты Эрик пытался понять, каков процент вероятности, что однажды отец так сильно погрузится в сон, что не заметит зеленый свет?        Когда тревожность совсем отравляла его мозг, он спрашивал:        — Может, я поведу?        Но каждый раз отец хмуро отвечал:        — Может, ты найдешь дело поинтереснее?        Под "делом поинтереснее" подразумевалось смотреть в окно и не задавать лишних вопросов.        Школьное крыльцо встретило раскидистыми соснами и парочкой-другой неизвестных ему подростков, которые делили утреннюю сигарету. Они лениво переговаривались, обсуждая то ли стоимость бензина, то ли что-то еще. Эрик плохо расслышал, да и не так уж интересно было подслушивать чужие разговоры. Сначала он подумал, что запишет вечером маленькое стихотворение про техасские сосны в свой шизо-журнал, но стремление к поэзии погибло, не успев разродиться. В конце концов, пора уже было найти что-то поинтереснее, чем восхваление деревенской зелени (особенно, если это делалось в сотый-пятисотый раз).        В кабинете сидела половина народа, которая записалась на курс биологии. Сара помахала Эрику и опустила шевелюру на парту. Ей явно не хватало сна. Ей катастрофически не хватало сна. Кажется, сегодня они поговорят не раньше, чем подруга опрокинет кофе в желудок и воспрянет, как свежеиспеченный феникс.        Эрику нравилась та атмосфера, что царила в Харвинсе по утрам. В отличие от его школы в Таллахасси, никто никуда не спешил, не бегал по коридорам. Подростки, едва сопротивляясь желанию отрубиться там, где стояли, болтали о выходных, точили карандаши, чесали репу и считали ворон за окном. В воздухе пахло соснами, подростковым потом, хлоркой и последствиями утренней дрочки (складывалось впечатление, что Техас — это какое-то пристанище отчаявшихся несовершеннолетних онанистов). Эрик чувствовал и еще что-то, но оно было таким неуловимым, что улетало, только коснувшись носа. При этом (он мог поклясться) неизвестный запах сопровождал практически все заведения Пэрроуэй. Он захватил школу, магазины, городскую библиотеку и даже те немногие жилые дома, в которых Эрику довелось побывать. Сладковатый, как жареные каштаны, и такой фантомный, будто заходишь на кухню в полдень и ловишь оставшиеся частицы завтрака в домашнем кислороде. Словом, это был тот тип запахов, которые ты запомнишь на всю жизнь, но никогда не подберешь им конкретного названия.        Не дожидаясь звонка, в кабинет зашла миссис Нэвил: высокая, нескладная брюнетка лет сорока пяти, с наскоро собранными в кучу волосами и заткнутыми перламутровой заколкой на макушке. Эта женщина была приставлена к ним только временно, пока привычная учительница не вернется, при этом последняя находилась на больничном ровно с того момента, как их семья переехала в Пэрроуэй, а это случилось около полугода назад. Эрик вообще считал, что миссис Нэвил (с ее-то фамилией!) стоит задуматься и потребовать свое законное место учителя биологии. Больная бабуля-биолог с фамилией Дэнвер ей не конкурент.        Миссис Нэвил кивком усадила класс и опустилась в кресло. Наверное, она единственная из всего скопа преподавателей чтила манеры и заставляла толпу буйных подростков подрываться, как только они услышат стук ее каблуков по деревянным половицам коридора. И ведь реально же вставали. Удивительно. В Таллахасси никто бы и пальцем не пошевелил.        Сара обернулась к нему и насмешливо скривилась, кивая в сторону псевдо-биологички: "Снобиха". Эрик выпучил глаза: "Отвернись, а то сожрет". На душе сразу стало лучше: план по вытрезвлению Сары чашкой кофе отменялся — она уже ожила самостоятельно.        — Уильям, хватит копаться в носу. Иди и напиши на доске сегодняшнее число и тему, — приказала миссис Нэвил. Она без особого энтузиазма пробежалась глазами по классу и открыла журнал, принимаясь отмечать присутствующих. Ручка в ее руках закувыркалась, как маятник из кабинета физики.        На вызов отправился Уильям Стингман. Низкорослый щуплик, которого народ прозвал "ковш" за любовь запустить пальцы в ноздри и хорошенько так поколупаться. Эрик не понимал, зачем Стингман, зная о гнусном прозвище, продолжает прилюдные поиски соплей. "Либо это какой-то социальный эксперимент, либо просто мазохизм".        Ковш подвалил к доске, собрав по пути коллекцию смешков. И, пока он пытался унять дрожь и вывести ровные цифры, взгляд Эрика упал на длинные, как будто вылепленные из пластилина, пальцы, которые сжимали мел. "И этими пальцами он уродует свою репутацию?!" Эрик удивился, насколько неплохими оказались конечности Стингмана. "Может, он хэнд-моделью подрабатывает?" От скуки Келлер-младший принялся размышлять, чем вне школы мог заниматься Ковш. "Или, может, на пианино играет?" В голове тут же нарисовалась тошнотворная картина: Стингман отыгрывает собачий вальс, берет шипастую розу в зубы, взбирается на крышку рояля и, вместо благодарственной речи публике, начинает колупаться в носу, лежа на боку, а зрители заходятся в восторженных возгласах и аплодисментах.        Эрик расфокусировался, не желая больше смотреть порнографию с участием Ковша. Он вытянул шею и заглянул соседу спереди через плечо. Интересно, чем занимается Сара? Вдруг ее тоже мучают фантазии? А вдруг она представляет себе что-нибудь похожее, но с участием миссис Нэвил?        Сара что-то черкала в тетради. Похоже, рисовала, судя по быстрым движениям ее руки. Вряд ли она с таким интересом записывала этапы пищеварения. Эрику было известно, что единственным интересовавшим Сару предметом была алгебра. И это казалось до ужаса странным, потому что его подруга выглядела так, будто при знакомстве обязательно спросит: "Как ты думаешь, Энди Уорхол реально козел?" Но от настоящей Сары можно было услышать только: "Ответ херня, здесь не хватает еще одного квадрата". И все. Никаких тебе обсуждений фильмов, которые посмотрело от силы два человека (режиссер и оператор, снявший это), покрашенных в чернильный цвет волос и фенечек от запястья до плеча. Сара Корвелл была типичным очкариком, у которого украли очки, и пока она не открывала рот, то могла сойти за нормального человека.        Эрик часто смотрел всякие подростковые комедии по кабельному, пока они жили в Таллахасси (Пэрроуэй послало телевидение куда подальше и предоставило жителям всего три канала: новости, "магазин на диване" и "Культура 24"), из-за чего сам усмехался с того, насколько клишированной теперь казалась, наверное, его жизнь со стороны: уехал черт пойми куда под влиянием родителей, и этим "черт пойми кудой" он едва ли доволен, в школе из близких по духу людей только девчонка, да и та похожа на Гарри Бейтмена в юбке. Полный комплект новенького-неудачника, которого в следующей серии окунут головой в унитаз.        "Надеюсь, если кого-то и окунут, я буду просто наблюдать".        После третьего урока они с Сарой как обычно отправились есть. В деревенской школе было кошмарно скучно. Из-за этого все либо бегали за жрачкой, либо скрывались в чертогах туалета и курили, пока не застукают. Эрик не переносил запах сигаретного дыма, и, если была возможность свалить от курящего, он это делал, поэтому с Сарой они поступали следующим образом: она скуривала половину сигареты, заталкивала бычок-гигант под кусок отломанной плитки в стене (Харвинс порой разваливалась на части), тщательно полоскала руки и рот, а затем возвращалась в коридор, откуда они с "мистером-недовольная-рожа" удалялись в буфет. Одна из немногих заслуг отца, которым он был благодарен, заключалась в сильном желудке, который мог переварить, наверное, даже кожаную перчатку, причем очень быстро. Именно поэтому Келлеру-младшему удавалось уже полгода оставаться в прежнем весе, питаясь застывшим беконом и намасленными булками с горчицей, что подавали в Харвинсе на ланч. Отец, как услышал об обедах, сразу заявил: "Будешь ходить вместе со всеми остальными, и никаких домашних сэндвичей". Он был приверженцем идеи о сплоченной Америке, где люди должны держаться кучно, много общаться и выражать дружелюбный настрой яблочными пирогами с жирным сливочным кремом. Не сказать, что мама считала сильно иначе — у отца это просто было на виду.        Эрик задумчиво оглядел обеденный зал, где из коллективного взаимодействия была только живая очередь.        — Слышь, не толкайся!        — Так не лезь без очереди.        — С каких пор ты тут стоишь?        — С каких надо.        Бам! Поднос оказывается на полу, макароны с сыром разлетаются во все стороны. Два поссорившихся придурка завязывают драку, к которой тут же присоединяются еще двое с облитыми сыром башмаками.        "Интересно, можно ли что-то из этого назвать частью процесса по сплочению коллектива?"        — Ну и гадость, — скривилась Сара. — Пошли отсюда.        Они уселись под растяжку с надписью: "Вперед, Орлы!". Обычно здесь сидели члены футбольной команды, но те еще не успели вернуться с окружных летних соревнований, поэтому Эрик с Сарой временно занимали их столик. Хорошее местечко. Пока ешь, можно смотреть в окно. Оно выходило на восточную часть Техасского Заповедника, и порой ты, с полным ртом еды, мог увидеть голодную белку, наблюдавшую за тобой с дерева. На днях они с Корвелл чуть не задавились от смеха, когда та ткнула в белку и сказала:        — Как в кафе на автовокзале: сидишь ешь, а за окном бродяга пускает слюни.        Сара поковырялась в макаронах и, завязав волосы резинкой, стала есть.        — Неплохие, кстати. Попробуй, — посоветовала она.        Эрик недоверчиво посмотрел в тарелку. Холодный мак-н-чиз грустно посмотрел на него в ответ.        — Перехотелось.        — Ты ж голодный был? Ешь, тебе полезно. — Корвелл вытерла уголок рта и спросила: — Кстати, вы во Флориде все такие задохлики?        Эрик усмехнулся:        — А вы в Техасе все такие злые?        — Не-а, только я. На мой взгляд, остальные, наоборот, слишком добренькие.        — Сара, а ты всегда на риторические вопросы отвечаешь?        Обычно Эрик не любил бесполезные беседы и предпочитал молчать, если, кроме погоды и соседских драм, нечего было обсуждать. Но с Сарой было весело даже просто подкалывать друг друга. В Таллахасси ему часто не хватало друга, с которым можно было пожестить — то ли во Флориде жили такие неженки, то ли ему было суждено родиться в Техасе. Здесь с черным юмором и иронией было все в порядке.        Корвелл прожевалась и сказала:        — Это же тоже вопросы. Почему бы на них не отвечать?        Эрику нравилось, когда его подруга говорила что-то подобное. Иногда она могла настолько точно подметить тупость фраз, являвшихся достоянием общественности, что ты и сам задумывался, какого хрена об этом до сих пор никто не сказал. Особое место в сердце Сары занимала язвительность по отношению к приметам. "Зачем стучать по дереву, если можно, к примеру, стукнуть алюминиевую банку? У нее же более стремный звук. Типа: смотрите, злые духи, будете вредничать — засуну вас сюда".        Эрик снова посмотрел на тарелку и склонился к тому, что поесть все-таки стоило. В расписании неутешительным грузом значилось еще четыре урока, среди которых особенно гадливо ухмылялась физика. И одна-единственная длинная перемена, которая происходила сейчас. Дальше ученикам предлагали пятиминутные перерывы, за которые ты успевал разве что отлить.        Келлер взял в руки пластиковую вилку и хотел было приступить к нехитрой трапезе, как столовая наперебой зашумела. Из ниоткуда посыпались язвительные смешки вперемешку с нецензурными выкриками типа: "Педик" или "Грязный выродок". На контрасте к ним присоединилась просьба заткнуться и не мешать есть.        — Что там происходит? — Эрик непонимающе посмотрел на Сару.        — Похоже, Стокер вернулся.        — Кто?        — Стокер, — Сара покрутила вилкой в воздухе и насадила на нее несколько макаронин, после чего отправила в рот. Ей было совсем неинтересно (в отличие от Эрика).        Келлер-младший вытянулся, чтобы разглядеть виновника ажиотажа.        — А кто это?        Понять хоть что-то в этой куче враждующих тел было сложно. У дверей в столовую толпилось несколько парней, которые то выходили из толпы, то заходили обратно; еще парочка загораживала происходящее спинами; какая-то девчонка пыталась всех унять и носилась вокруг, угрожая подносом.        Корвелл подвинулась ближе и указала пальцем:        — Видишь вон того белобрысого? Ну, кусок башки торчит. Это и есть Стокер.        Пока она не забила рот очередной порцией макарон, Эрик поспешил уточнить:        — И что он натворил?        — Ничего, — хмыкнула Сара. — Бесятся, что их телок увел.        От этого объяснения легче не стало. В голове появилось сто дополнительных вопросов. Откуда вернулся этот Стокер? Почему все так орут, если он просто увел чью-то девчонку? И, главное, если он увел девчонку, то почему кричат, что он педик?        Эрик посмотрел на подругу, которая самозабвенно набивала щеки, и понял, что сейчас он точно от нее ничего не добьется. Придется подождать конца занятий и выяснить наконец, что за зверь такой этот ваш Стокер.