***
В крохотном домишке на берегу озера было тепло, несмотря на осеннюю прохладу снаружи. За низеньким столиком мягко горела лампа, роняя редкий свет на бамбуковые дощечки и бумагу, исписанную мириадами стихотворных строк. Шулинь грел слегка озябшие пальцы над огоньком и усиленно думал. Пока Пэйчжи не было дома, он мог себе позволить это. Внутри крутился лишь один вопрос: «зачем»? Зачем он следил за Пэйчжи тогда, зачем искал? Зачем копал так глубоко? Ведь прямого отношения к делу деревни Моло господин Лань не имел. И даже если мог быть полезным, то точно не настолько, чтобы тратить на него так много усилий и драгоценного времени. Зачем Шулинь вообще подошёл тогда, когда впервые встретил Пэйчжи за прилавком на рынке? Зачем стал исправлять его стихи, зачем стал давать советы? Просто Шулинь всегда считал, что у него есть чувство прекрасного. И те стихи действительно были достойны внимания. Для достижения идеала не хватало лишь пары штрихов — их хотелось добавить. Что Шулинь и сделал. А улыбка Пэйчжи тогда: нежная, немного смущённая от похвалы. Он тщетно пытается согреться на холоде, переминается с ноги на ногу, трёт ладони друг о друга. Тёмно-русые волосы его забраны в пучок, на привлекательном лице с глазами цвета сухой травы отражается сильнейшая усталость. Беззащитный, но гордый и возвышенный. Брошенный всеми, но сильный и крепкий, словно нефрит. — Вы точно сдадите экзамен, господин Лань, — говорит ему тогда Шулинь. А Пэйчжи в ответ улыбается ещё более доверчиво и даже как-то уязвимо. Орхидея простая родилась перед входом в дом. У Шулиня всегда было чувство прекрасного. А этот их домик на берегу озера? То, что они отыскали его, то, что остались здесь… Всё это имело смысл, и всё это можно было списать на случайность. Но зачем же Шулинь задерживается так надолго? Ведь всё, что ему было нужно, он уже понял. А, значит, пора было идти к своей цели.***
Он прекрасно помнит тот несносный день, когда осознание наконец пришло: его не ждали во дворце. Снова упав лицом в грязь, Шулинь возвращается назад. В то место, где, в отличие от двора, его точно хотели видеть: в маленький домик на берегу озера. Пэйчжи с подавленным видом наливает в чарку вино. Шулинь со своими способностями к медицине, полученными из-за необходимости контролировать врождённый недуг, невооружённым глазом видит: отравленное. — Я провалил экзамен, — еле слышно шепчет Лань Цзюэ, — моё эссе было строгим и лаконичным, но экзаменатора заменили… А ему по нраву свежие, лёгкие эссе. Шулинь нервно сглатывает: когда-то Пэйчжи делал всё, чтобы узнать предпочтения чиновника, который будет в этом году проверять работы студентов. И как бы Шулинь ни отговаривал Пэйчжи, тот продолжал затаптывать своё собственное «я» в угоду вышестоящим. Но судьбу, наверное, не обманешь. Почему-то сердце сжимается от понимания того, как остро и болезненно Лань Цзюэ реагирует на всё происходящее. Сердце сжимается от того, что он хочет с собой сделать. — Попробуешь на следующий год, — Гу Цинчжан успокаивает, присаживаясь рядом, и аккуратно гладит Лань Цзюэ по плечу. — Не попробую, — решительно отвечает Пэйчжи и поднимает руку, чтобы выпить чарку, — я уже никогда не смогу очистить имя своей семьи. А в глазах у Лань Цзюэ такой тёмный и затягивающий океан отчаяния, что в нём можно запросто утопиться. Шулинь буквально физически ощущает тревогу в венах. И первая его мысль — опередить и выпить вино самому. Ведь ему тоже, получается, незачем жить? Коли никто не ждал возвращения пропавшего наследника. Ему тоже незачем жить… Разве? Шулинь, мало думая, подаётся ближе и целует Пэйчжи в губы, впервые пересекая запретную — дружескую — черту. Скрытый запах душистый только чистого ветра ждёт. От удивления господин Лань роняет чарку с отравленным вином. И Шулинь чувствует, как на поцелуй отвечают: сначала неуверенно, потом всё более раскованно. Разум вмиг затуманивается. Нет уж, он будет жить. Будет жить, чтобы… Что? Взгляд вдруг падает на разлитый по полу яд, и такой же яд злобы где-то в душе отзывается тут же. Он будет жить, чтобы отомстить.***
С того момента прошло уже много времени, а Шулинь так и не сделал шаг вперёд. Как будто после того поцелуя время застыло. А он, вообще-то, очень спешит. Он многое ещё не успел подготовить, многое не успел собрать и подвести к единой черте. Он, вопреки здравому смыслу, всё ещё живёт здесь, в тихой озёрной обители, вдали от всего мира, вдали от огня и пожара. В обволакивающем уюте и иллюзорном счастье, которому всё равно суждено рассыпаться песком. Я скитался, скитался, потерял свой давнишний путь. Шулинь должен двигаться дальше. Но он, почему-то, этого не делает. Остаётся лишь один вопрос: «зачем»? На который всё так же нет ответа.***
Тяжёлая дверь с грохотом отворяется. — А-Линь, — Пэйчжи обращается тепло, Шулинь бы даже сказал, как к ребёнку. И он никогда бы не подумал, что кому-нибудь позволит такое. Позволяет. — С возвращением, — Шулинь поднимается и идёт навстречу. Он заглядывает Пэйчжи в глаза: усталость из них никуда не уходит, и к этому Шулинь уже привык. Но нет во взгляде больше той ужасной безысходности, что играла в глазах Пэйчжи, когда он хотел принять яд. Нет больше того разочарования, что испугало Шулиня до глубины души. Почему? — Сегодня, как ни странно, получилось продать довольно много свитков, — Пэйчжи трясёт мешочком с монетами перед носом, — и как обычно: подходили крестьяне, с просьбами прочесть или написать послание… Шулинь довольно кивает: — Это хорошо. Завтра тогда я пойду в город. А сейчас — нам пора ужинать. Лань Цзюэ мотает головой: — Я должен ещё попрактиковаться к экзамену, если не хочу провалиться вновь, — в голосе Пэйчжи звучит улыбка, но внутри Шулиня что-то переворачивается от тяжёлых воспоминаний. Нет. Чтобы было так же, как в тот день, он не позволит никогда. — Ты и так сегодня отлично поработал, — уверяет Шулинь, — нужно и отдыхать. Пэйчжи всё ещё сомневается, пока Шулинь не берёт его за руку и не ведёт к низенькому столику, где уже расставлены плошки и палочки. За трапезой следует, как и всегда, приятная беседа: лёгкая, непринуждённая, поэтичная. Ведь они всегда знают, о чём друг с другом поговорить. Они любуются диском луны в ночи, пьют вино, и Шулиню так безмятежно, так отрадно, что он почти что забывает о своей главной обиде. Почти. И как здесь распрощаться? Но он должен. А ещё, он должен запомниться. Шулинь осторожно берёт Пэйчжи за подбородок, целуя: сначала щёки, потом губы. Тот в ответ то ли щурится, то ли улыбается, а потом резко тянет за ворот ханьфу на себя. Когда поцелуй перерастает в нечто большее, Шулинь уже не думает о последствиях: будет так лучше, или же будет хуже, но на следующий день он должен покинуть дом и отправиться к мести. А сейчас его губы блуждают по бледной коже, тонкие пальцы ласкают, длинные волосы спутываются, и ткань нижних одежд шуршащими листьями опадает на пол. Он никому в жизни ещё не доверял настолько. Он никому в жизни больше так не доверится. Но, когда солнце пробуждает Шулиня от сладостного сна, вместо привычного «доброе утро», он отчего-то говорит — признаётся — Пэйчжи: — А что ты ответишь, если… Я скажу, что вчера ты разделил весну с особой императорской крови? Пэйчжи тихо смеётся, носом утыкаясь Шулиню в плечо: — Я скажу, что ты вчера, наверное, перепил, А-Линь. Но Шулинь смотрит серьёзно, напряжённо, и пары секунд Пэйчжи достаточно, чтобы понять, что тот говорит правду. Лань Цзюэ сглатывает. Еле заметный кивок, — и он показывает, что готов слушать. А Шулинь, кажется, впервые за столько времени готов говорить полностью откровенно. Он рассказывает всё: от самого начала и до конца. Рассказывает о том, как из-за врождённой болезни чуть было не погиб. Рассказывает о том, как после был спасён и оказался в деревне Моло. Рассказывает о том, как отец Лань Цзюэ, стараясь сохранить истину, пострадал от ложного обвинения в предательстве страны. Рассказывает о том, как когда-то выяснилось, что при дворе Шулиня, мягко говоря, не ждали. Рассказывает о том, как давным-давно он нашёл Пэйчжи по следам случая деревни Моло. Рассказывает о том, что начиналось как простое знакомство для дела, но переросло в… — Ты хочешь… Отомстить вместе? Переросло в желание разделить путь на двоих. Пэйчжи поджимает губы и смотрит с задумчивым выражением в глазах. Ему, бесспорно, нужно воспринять все эти новые детали и уложить в своей голове. Ведь то, к разгадке чего он так клятвенно стремился, вот так вот неожиданно открылось ему. — Я… Для начала, давай найдём твоё свидетельство о рождении в деревне. Мы должны предоставить неоспоримые доказательства. Шулинь кивает: это — здравая мысль, и он принимает её за согласие.***
В тот же день Гу Цинчжан идёт в город, чтобы подготовиться к длительному путешествию. Кто бы мог представить… А ещё вчера он думал, что после этого самого похода больше не вернётся домой. Следуя мимолётному чувственному порыву, Шулинь покупает в лавке заколку, так изящно украшенную бабочкой. Но из-за небрежности роняет изделие, и у бабочки откалывается крыло. Но даже изломленный, неидеальный подарок Пэйчжи принимает с радостью. И тогда Шулинь понимает: наверное, Лань Цзюэ, несмотря на то, что сам Шулинь долго скрывал своё истинное лицо, готов прыгнуть за ним хоть в посмертие. Прямо как в той сказочной красивой легенде. На следующее утро они отправляются в путь. До деревни Моло дорога длинна и извилиста: порой приходится останавливаться на постоялых дворах, а потому накопленные деньги быстро кончаются. Чтобы заработать, в пути они помогают случайным прохожим. Пэйчжи в основном пишет различные бумаги или помогает отыскать пропавшие вещи, а Шулинь занимается лекарским делом. И Шулиню становится как-то досадно от того, что все эти невинные люди тоже пострадают от его плана. Когда это в нём проснулась совесть? Появилось сострадание? И что-то подсказывает ему, что ответ в том человеке, который ночью бережно гладит пальцами по вискам, трепетно шепчет что-то на ухо, а днём никогда не снимает заколку, увенчанную бабочкой.***
В руинах деревни они действительно находят нужную бумагу: пожелтевшую от времени, но с алым отпечатком детской ладошки. У Шулиня предательски щиплют глаза. — А-Линь, ты… — Всё в порядке, — уверенно прерывает он Пэйчжи и до белых костяшек сжимает свидетельство в кулаке, — давай просто сожжём его. — А? — Лань Цзюэ, кажется, не верит в то, что слышит. Да и Шулинь сам, по правде говоря, не верит в то, что предлагает. Но ему предельно ясно: стоит забрать эту бумагу, стоит отнести её ко двору, как всё, что он имеет сейчас, уйдёт в небытие. А оно ведь было гораздо дороже. — Или ты всё же хочешь отомстить? — спрашивает Гу Цинчжан чуть слышно, — за своего отца. — Отомстить я не хочу, хочу лишь только очистить его имя, — Пэйчжи немного задумывается, но тут же резко продолжает, — а вообще, больше всего я хочу, чтобы тебе было спокойно и хорошо. — Тогда точно: чтобы не тревожило и не болело… Я хочу сжечь документ. А обелить имя твоего семейства… Я обещаю, мы найдём способ. Пэйчжи кивает: — На самом деле, А-Линь, я… Рад, что ты принял такое решение. Мне кажется, так мы избежали множества ошибок. — Я тоже так думаю. — И что ты хочешь делать теперь? — как бы невзначай спрашивает Лань Цзюэ. — Давай вернёмся домой, — Шулинь одной рукой берёт ладонь Пэйчжи в свою, а другой — развевает пепел по ветру.***
И вот они стоят во дворце на приёме у «императора». Пэйчжи в красном наряде чиновника и в чёрной шапочке, прямо-таки источает учёность, благородство и грацию. Шулинь улыбается, смотря на него: он-то точно знал, что его родственная душа обязательно сдаст экзамен. Сам же Шулинь одет в простое тёмное одеяние и стоит чуть поодаль от места, где в ровный ряд выстроились чиновники. — Лекарь Гу, — кто-то из коллег приветствует его, и Шулинь отвечает лёгким кивком. За это время Пэйчжи сделал всё, чтобы получить должность, а Цинчжан ещё больше ушёл в медицину. Благодаря более отточенным навыкам и новым знаниям, болезнь Шулиня теперь почти не тревожила: ограничивалась сезонными приступами. Но теперь ему хотелось лечить не только себя, но и других, к чему он привык во время путешествия в Моло. А ещё больше хотелось не расставаться с Пэйчжи и служить с ним плечо к плечу. Потому Шулинь и оказался здесь, став придворным лекарем. — Поприветствуйте императора! — по залу проносится громогласный клич, и все падают ниц. Шулинь тоже опускается на пол, и лишь на секунду поднимает взгляд. В сердце при виде «императора», так ещё и матушки-императрицы, сидящей где-то позади трона, вонзается острая игла. Всё ли он сделал… Правильно? Боковым зрением Шулинь смотрит на Пэйчжи, который всем своим видом излучает любовь и поддержку. А в рукаве у него, Шулинь знает, спрятана заколка с бабочкой без крыла. С бабочкой, такой же, как и сам Шулинь: неправильной, пораненной и погрязшей в печали, но сумевшей найти пристанище в надёжных руках. Он сделал правильный выбор. Всё так, как должно быть. С пробуждённым сознаньем не вернуться я не могу: «Все настигнуты птицы — и становится лишним лук».