Art épistolaire

[Мокрая по краям страница из пожеванного собакой еженедельника. Записка написана легким быстрым подчерком, некоторые слова смазаны, так как чернила при письме высохли не до конца.]       Планировала посвятить вечер Шэдоухарт и ее желанию рассмотреть картины в большой зале. Вечер перетек в полночь, а турмишанское вино заставляло смеяться, несмотря на темный час. Никогда не замечала, но раньше, мне казалось, что их там значительнее больше, или просто не все пережили разрушения, как и витраж. Мне он очень нравился. Причудливый орнамент аканта из стека необычного лазурного цвета. Витраж заказывали у мастеров в Хрустальных Залах, везли несколькими частями из Глубоководья. Дневной свет, пробивавшийся через цветное стекло, заставлял картины словно светиться изнутри. Или, возможно, такой эффект производила магия, наложенная кем-то, чтобы защитить яркость красок.       Сейчас же их освещают только свет канделябров и хрустальная люстра. Не самые лучшие источники света, но Шэдоухарт и не претендовала на звание знатока живописи. Для нее это было лишь развлечением, любопытством и, может быть, отчасти завистью. Шар отняла у нее слишком много.       К ее великому разочарованию, о большинстве аристократов, запечатлённых на холстах, я ничего не знала, кроме того факта, что это, возможно, какие-то из моих родственников. Особенно ее впечатлил портрет дроу, держащий в руках паучью лиру на фоне увядающих полевых цветов.       Меня саму этот портрет всегда завораживал. Молодая девушка с пронзительным взглядом темно-алых глаз, крепко держит музыкальный инструмент с порванными струнами. Простое платье, никаких украшений и белые, как мел, волосы, уложенные в сложную прическу, наверняка очень модную во времена написания портрета.       «Кто она такая? Почему покинула Подземье? Как оказалась связана с кем-то из моей семьи?» — на эти вопросы я не смогла дать Шэдоухарт внятного ответа. Я видела семейные реестры сотни раз, но никогда не видела в них записи о дроу. Хотя ее кровь явно течет в моих жилах и отражается рубиновыми отблесками в моих темных глазах.       Мы с Шэдоухарт настолько погрузились в созерцание картины и раздумья о изображённом персонаже, что я не заметила, как из моей руки пропал бокал с вином.       — Нашли что-то увлекательное? А, портрет дроу. Хотите, я вам расскажу о нем? — с этим вопросом Астарион решил присоединиться к нашему полуночному развлечению. Должно быть, его побеспокоил наш пронзительный смех.       — Когда это ты заделался экспертом по живописи? — все так же надменно поинтересовалась у него Шэдоухарт, чей язык слегка заплетался от выпитого вина.       — Дорогая Шэдоухарт, я оскорблён! Я, между прочим, тоже «голубая кровь, белая кость», — с надменной усмешкой он осадил подпитую полу-эльфку. — Обсуждать скрытые смыслы в картинах одно из любимейших развлечений аристократии.       Я была поражена тем, как много он смог рассказать о портрете дроу. Порванные струны на паучьей лире рассказывали о разочарование девушки в ее вере в Ллос, но не в своем происхождении, а увядающие полевые цветы говорили о том, что умерла она молодой. Он рассказал еще о паре портретов.       Не знаю, насколько это в самом деле это правда, что художник вложил такой смысл в окружающие предметы, но, положа руку на сердце, я была к тому моменту настолько пьяна, что поверила бы в любую историю о символизме, которую Астарион мне рассказал. Даже если бы он сказал, что гребень в руке говорит о том, что нарисованный на самом деле не эльф, а инкуб в обличии ускользающего зверя.       Я не помню, как в конечном итоге мы оставили Шэдоухарт наедине с недопитой бутылкой вина, ушли из большего зала в мою спальню. Помню только, как было зябко от прикосновения его холодной руки к моему лбу, когда лежали на постели, и алкогольная эйфория сменилась медленно накатившей дурнотой.       Порадовало только то, утром за завтраком Шэдоухарт выглядела так же ужасно помято, как и я. Потом хлестали воду, как пара загнанных кобыл.