"На заре"

      — Сауна? — Щербакова внесла ещё один пункт в список перед собой, не отнимая от трубки ухо.       — Ей опасно. Сердце больное и тут высокие температуры при влажном горячем воздухе. Альке сейчас хамам даже не рекомендован. Да и… представляю себе: мы вчетвером, ваши мальчишки… Уровень стыда за чертой адекватности, все сидят, как мыши под веником и боятся рот открыть.       — Поняла. Вычёркиваю.       — Может, аттракционы? — Вышинский потёр лицо ладонью. Перед ним тоже был исписанный лист.       — Ага… Сауна — опасно. А перепугаться на какой-нибудь карусели до сердечного приступа — вообще безопаснее некуда. — Вздох и послышалось, как Константин вычёркивает очередное предложение. — Театр? Секунду… Сейчас гляну, что у нас в Пушкинском из постановок… — снова пауза, стук пальцев по экрану смартфона: — Нет, Костя… Мы тут всей толпой уснём: Вивальди, хор какой-то и органная музыка.       Обсуждение длилось в промежутках между появлением пациентов. До Алькиного дня рождения оставалось меньше недели. Покупка подарка не проблема. Запланировать что-то по зимнему времени необычное — вот это уже проблема. Даже с учётом, что для Альки до сих пор всё удивительно и интересно. Предостаточно оговорок, масса ограничений и полное нежелание праздновать дома. Последнее просто потому, что Алька, дорвавшаяся до «хозяйствования», не позволит остальным подготовить стол и в итоге в собственный праздник будет уставшая.       Машка поскребла карандашом подбородок:       — Навигация для мелких пассажирских судов закрыта. Да и холодно — не подходит. Аквапарки не работают по зиме. Ехать в Севастополь ради Дельфинария… Можно, в сущности. И там же какое-нибудь кафе или ресторанчик выбрать.       — Дельфинарий работает? — Удивился Константин.       — Вполне себе. Но холодно, опять же — ветер с моря. Сейчас как раз на восточное направление меняется. Костя, мне кажется, лучше не мудрить и просто забронировать столик ресторанчике с видом и крытой террасой. В марте–апреле уже начинать изучать полуостров во всех направлениях, где Алина ещё не бывала. — Щербаковой было не лень помочь, но Евпатория не так велика, чтобы выбрать действительно масштабный досуг на всех, а ехать куда-то… В этом Вышинский был прав — Алька долгие поездки могла плохо переносить. — Я тебе даже могу предложить интересную идею. Права водительские, как я знаю, у тебя есть…       Вышинский сглотнул:       — Я уже пятнадцать лет за рулём не сидел. Ты с ума сошла?.. Нет, Машуль, исключено.       — Ну, тогда это просто чуть дольше получится из-за пересадок на транспортных узлах и не так удобно. Сделай карточки, отбрось все места, где Алина уже побывала тем летом, и каждые выходные выдавай ей коробку. Два дня — два места для поездки. И плевать даже, если они находятся на разных концах полуострова. Вот тебе и подарок на день рожденья с отсрочкой, мотивацией и поддержанием любопытства. — Машка развела руками: — Дворцы, панорамы, смотровые площадки, выход в море на катере… Если летом вытянет — ещё и с купанием.       — Отличная идея. Обязательно реализую. Но подарок как раз я уже купил. Правда, с ним тоже есть загвоздка… — признался Константин Николаевич.       Машка вскинула брови:       — Мне бояться? Или Алине бояться?       — Бояться не надо. Просто свозить её в салон на одну процедуру. Я на новый год покупал ей браслет. Алька загорелась идеей ушки проколоть и грех серьги в комплект не взять было. — смущённо признался Константин. — Могу и сам, но ты тут явно более опытная, чем я.       — Вот спасибо за комплимент. Ушки проколоть не проблема. Проблема, что серьги Алька надеть не сможет, пока они не подживут. Но да, тут вопрос времени. Хорошо. Завтра съездим. — Щербакова закусила нижнюю губу, — Ну и, наверное, немного по магазинам побродим. Подберём что-нибудь к празднику нарядного. Кафе сам бронируй. Тебе к набережной ближе, и ориентируешься ты там явно получше моего.       Константин Николаевич на несколько секунд застыл в ступоре. Идея подвернулась сама собой.       — Маш, не на набережной. Та кондитерская, где мы завтракали в Симферополе. Там же торты были. И можно забронировать стол на вечер. Как раз «трезвый» праздник, и детям интересно будет. А перед кондитерской в театр. Я, когда на работу в Семашко езжу, на афишах балет и спектакли точно есть. — Вышинский улыбнулся. В дверь постучали, и он пригласил следующего пациента, — Всё, Машуль! Спасибо тебе за мозговой штурм. И за завтра. У меня человек пришёл.       — Работай, деловой. — Машка рассмеялась: — Хорошего рабочего дня.       Щербакова довольно потёрла руки. По Алине она соскучилась за праздники. Сама не уловила, когда уровень их взаимной дружеской симпатии начал так сильно тянуть в компанию девушки. Машка понимала, что, как и Вышинский, просто вспоминает самое прекрасное с Алькиной помощью. Каково это — удивляться миру. Радоваться чему-то старому, знакомому, как в первый раз в жизни, улыбаться от мелочей и задыхаться от восторга, видя что-то новое грандиозное. С сыновьями такого восторга первооткрывателя не возникало. Только с Алиной. Словно девочка прилетела с другой планеты и всеми силами пытается влиться в местную жизнь, в социум, понять его, познать и стать его частью. Вот только всё равно исправно смотрит на что-то незнакомое горящим взглядом.       В Анапе, когда дети отрывались с роднёй, и они с Геной смогли выбраться вдвоём прогуляться, муж рассказал о разговоре с Вышинским. Маша мысленно благодарила Бога за то, что Константин вправил ему мозги личным примером. Позже искренне удивлялась, как и сам Гена, всем совпадениям, что позволили Альке выжить и остаться в Евпатории под крылом кардиолога и не возвращаться в столицу, где кроме Самариной больше никого из близких не было. Они, конечно, вообще семьёй не приходились Альке, но уж точно все трое могли в любой момент сорваться и помочь. Хоть днём, хоть ночью. Тем более, Алька всеми силами отбивала свою самостоятельность. Маше даже не приходилось уже ездить, чтобы помогать с купанием. Альке хватало сил забраться с помощью поручня и борта ванной обратно в коляску. Да и ноги всё больше слушались.       После новостей о кольце Мария вообще растеклась счастливой лужицей. Почему для неё было важно, чтобы Вышинский и Алька стали полноценной семьёй — она не понимала. Просто казалось, что иначе вообще не может быть. Настолько подходящие друг другу люди ни в коем случае не должны быть порознь. А брак — вопрос времени. Однако, Машка, как и её муж теперь уже, не видела смысла тянуть. Одно то, как Константин сидел над Алькиной койкой в Семашко, когда девочка была в медикаментозной коме, как боялся отойти, оставить. И как, невзирая на всё недовольство Самариной, всё равно неизменно оказывался с девочкой рядом, когда та приходила в себя… И уж тем более, что произошло, когда его не оказалось рядом, когда был окончательный выход из седации. Машка очень хорошо помнила его взгляд — добрый, ласковый, понимающий и такой тёплый, что тянуло в эту нежность, что в воздухе распространялась, завернуться, как в любимое одеяло холодной ночью.       И ещё больше в память врезалось то, как Алька на него реагировала. Маша уже потом себе призналась, что очень боялась увидеть в пробудившейся Альке кого-то совершенно неподходящего Константину. Глупую малолетку, которая играет в первую любовь, не понимает, что у мужика уже нет своего сердца — ей отдал. Нет. Алька так стремилась после приступа в руки Кости, чтобы спрятал, сохранил её, невзирая на боль в спине, так смотрела на него, что сомнения Щербаковой разлетелись вдребезги. Девочка влюблена в него не меньше, если не больше, если брать во внимание, что прежде никого не любила.       И дальше — Алька — вечное дитя, оберегаемое семьёй, кажется, даже от реальности, осознала себя молодой девушкой, которой важно, чтобы мужчине, который ей нужен, было приятно к ней прикасаться. Алька задавала тысячи вопросов «по-женски», но которые неизменно заканчивались совсем не шутливым или заискивающим уточнением: «как думаешь, Константину Николаевичу понравится?». И Машка умилялась, подсказывая, отвечая, советуя, помогая и не ворча. Просто потому, что могла, и, что ещё важнее — очень хотела видеть их с Костей счастливыми. Обоих и всенепременно вместе.       Машка уже засыпала, когда на дне разума родилась картинка того, что было бы, погибни Алька всё же в аварии. У Щербаковой возникло страшное ощущение, что у неё в руках была механическая модель вселенной, в которой центральное «солнце» с милой улыбкой Альки погасло, а следом все остальные «планеты», исправно вращающиеся на своих спицах, начали замедлять ход, медленно останавливаться и гаснуть. Первым погас бы Вышинский, вторым, куда медленнее, Гена, стараясь вытянуть друга из беспросветной тоски. А Машка и вовсе не знала бы о том, что происходит. Нет, разумеется «гасли» — это утрировано. Жизнь бы продолжалась. Все бы продолжали ходить на работу, заниматься бытом, встречались бы в праздники… Но это было бы существование или рутинное выживание.       А вокруг Альки всегда кипела жизнь. И она сама эту жизнь создавала, раскрашивала улыбками, смехом, словами и делами. Даже когда считала, что помощь с нарезкой яблок — мелочи просто. Или, когда рассказывала их с Геннадием сыновьям о литературе для младшей школы, читала им вслух. Алька была ограничена только коляской, но уже торопилась ходить. Альке мало было ходить, она хотела бегать, чтобы оббежать каждый уголок в мире, восхититься им и потом поделиться своим восторгом с теми, кто её глазами всё увидит заново. И чёрта с два от её восторга ты останешься безучастным.       Машка проснулась в поту, когда из рук модель их «вселенной» выпала и разбилась. Захотелось позвонить Альке или написать Косте, но в третьем часу ночи они явно не оценят её панику из-за дурных снов. Пришлось идти в кухню, пить пустырник, и возвращаться к Геннадию под бок. Муж жизнеутверждающе похрапывал, и Машка, окончательно согнала глупые мысли, проваливаясь в сон.              Коляску Маша уже спустила вниз, когда Алька на костылях показалась из квартиры. Заперла замки, убрав ключи в сумочку, перекинутую через грудь. Под Машкин смех перекрестилась, и медленно, с чувством, с толком и расстановкой начала свой первый самостоятельный спуск на первый этаж. Маша только шагала впереди, готовая если что, помочь избежать падения. Заваливаться Алька не начинала, но по достижении промежуточной площадки пришлось сделать передышку.       Алина не жаловалась. Константин Николаевич предложил дождаться Машу и помочь Альке спуститься — вынести её, как обычно, на руках, — но девушка отказалась, уверив, что в состоянии сама спуститься. По крайней мере постарается. В общем-то, сил хватило на спуск, правда, занявший десять минут из-за скорости. Подниматься явно придётся дольше, но там были как раз все шансы, что Вышинский уже вернётся домой и, если помощь понадобится, Маше не придётся тащить Альку на своей спине.       Щербакова только успела открыть рот, когда Алька забралась на заднее сидение, втянула ноги и сложила более лёгкую коляску, затянув её следом за собой. Проблема была только с костылями, но Маша, уже боясь что-то говорить, убрала их в багажник. С Алькой они не виделись чуть больше, чем полмесяца, а уже такой прогресс. Наобниматься успели ещё в квартире, поболтать удастся и в пути.       — Маш, а мы куда едем? — Неожиданно спросила Алька.       — А Костя не сказал? — «вот паразит» — подумала Мария, когда Алька отрицательно помотала головой: — Ну, тогда будет сюрприз…       Девушка нервно улыбнулась, поправив шапку на голове.       — Ну, сюрприз так сюрприз… Как отдохнули?       — Хорошо, но мало. На юге всё-таки хорошо — тепло. Если вдруг снега захочется — езжай в горы. Ну вот и мы смотались пару раз, в снежки поиграли, к морю съездили. — Машка вздохнула, глянув на неё в зеркало заднего вида: — Вот, знаешь, море, вроде, то же самое — Чёрное. А ощущения совершенно разные. В нашем краю оно роднее что ли, спокойнее. Мальчишки, кстати, даже загореть умудрились, пока в горах были. Потом фотографии покажу. Хотя… Через несколько дней сама убедишься.       — Знаешь, Маш, я за всю свою жизнь так Дня Рождения не ждала, наверное, как в этот раз. Не из-за подарков. Просто потому, что сейчас, невзирая на коляску, я могу отметить где захочется, или куда позовут. Не дома, не в четырёх стенах. И я это не ради жалости говорю, просто такова правда. — Алька улыбнулась, глядя на прохожих за окном автомобиля, — И я так благодарна, что вы всё это делаете. Надеюсь, что сил хватит, чтобы отблагодарить, когда время придёт…       Машка улыбнулась, глядя на дорогу:       — Алин, люди приятное делают не ради того, чтобы им в ответ тоже что-то дали или сделали. Ну, точнее, и такие есть конечно. А мы сейчас… — Щербакова задумалась на секунду: — Мы сейчас, как будто ожили. Есть запал, есть желание творить. Это у многих врачей, наверное, со временем притупляется. Да и у людей вообще… Такой, знаешь, диссонанс — на работе спасаем, а в обычной жизни, как ежи — не трогайте нас. С тобой так не хочется. Скорее, наоборот. После произошедшего, глядя на всё, я задумалась, что хочу вернуться в профессию. Гена стал более чутким к пациентам. Костя… Ну, тут и говорить нечего. Если бы ты видела его ещё в начале прошлого года — не узнала бы, наверное. Не внешне, но по характеру и поведению в некоторых моментах. Так что, нам впору благодарить, что мы и делаем по мере возможностей.       Алька подрумянилась, слушая Щербакову. Понимала, что сказано больше, чтобы успокоить её, чтобы не переживала о зависимом положении. Но становилось теплее. Альке казалось, что вокруг неё образовывается тёплый кокон чужих эмоций, направленных на помощь «просто так». Вся Евпатория — ещё не спрятавшая новогодние украшения и вывески с поздравлениями, — вот такой мир взаимовыручки.       «Опель» Щербаковых тем временем остановился около салона красоты. Машка специально узнавала, будет ли мастер, который делает пирсинг и проколы в этот день. Алька немного удивлённо выбралась из машины, чуть покачиваясь и держась за крышу. Поудобнее перехватила костыли, проходя по дорожке пандуса к невысокому крыльцу под Машиным присмотром. Подумала сначала, что будет стрижка или маникюр. Щербакова уточнила, что можно и это. Константин ей перевёл такую сумму, которой вполне хватило бы на весь комплекс услуг из прейскуранта.       В кабинете мастера девушка чуть растерялась. Особенно, когда женщина, охая начала расхваливать Алькину красоту. А уж когда вытащила из стерилизатора «пистолет» … Францева страдальчески покосилась на Машу, не понимая, что будет дальше.       — Ушки прокалывать будем, красавица. — улыбнулась мастер.       Алька залилась краской, но смиренно села в кресло. На заранее продезинфицированных мочках специальным маркером выставили «точки», где планировался прокол. Девушка зажмурилась, сделала три вдоха и… После лёгкого хлопка и жжения в мочке уже красовалась серёжка-пусет из медицинского неокисляющегося сплава. Со вторым всё прошло ещё легче и быстрее. Привыкшая к боли, Алька ждала, что будет прямо очень неприятно, но в итоге только удивилась тому, как всё быстро и почти безболезненно. Ей выдали маленький флакон хлоргексидина «в подарок» и коробочку для хранения серёжек, чтобы не потерялись, когда придёт время сменить на другие. Алька уже догадывалась, какая обновка её ждёт.       Маша, всё это время сидевшая в кабинете, первым делом, по просьбе Вышинского проверила Алькин пульс. Ничего криминального — чуть частило из-за волнения, но не более того. Отправила сообщение, что всё в порядке и собралась уже было на выход, в сторону кассы.       — Маш, а ногти в порядок привести можно? — Алька смотрела на свои руки с короткими ровными, но немного «запущенными» ноготками. — Я просто не делала такого никогда…       Щербакова прикрыла глаза. Почему после таких просьб отчаянно хотелось плакать? Ну почему столько запретов для почти здорового человека было в прошлом? Почему сейчас, почти взрослая девушка вынуждена из-за чужой глупости и желания самоутвердиться, спрашивать о таких привычных любому нормальному человеку мелочах? Ответа уже было не найти… Машка искренне жалела, что не познакомилась с Алькиными родителями при жизни. Очень жалела — такой скандал бы закатила за то, что своему ребёнку жизнь гробили, что вовек бы не позабыли.       Обернулась с улыбкой:       — Ну конечно можно, маленькая. И маникюр, и педикюр, и стрижку, если хочешь.       Машка подозвала администратора, спрашивая, какие мастера свободны. Альку отправили на сначала на стрижку — подравнять и облагородить волосы, отросшие с лета. Мастер удивилась тому, что у Альки в восемнадцать ещё ни одной покраски и прямая стрижка ниже лопаток. Предложила максимальную длину сохранить, но сделать аккуратный каскад. От покраски Алька отказалась — не понравился запах колеров, да и Маша не рекомендовала. Пока стригли, перед Алькой поставили боксы с образцами лаков и гелей для ногтей на пластиковых пробниках. Девушка в очередной раз растерялась. В итоге выбрала нейтральный оттенок на первый раз.       Альке было очень странно. В первую очередь странным было, что стригут её не дома на табуретке, постелив газеты на пол. И срезали, на первый взгляд многовато, но Алька молчала. Единственное, что заботило — а понравится ли Вышинскому. Он, конечно, не выскажет недовольства, но для Альки он был и критиком и мотиватором на все обновления. Зашумел фен для волос. Совсем не такой, как домашний — больше, мощнее. Волосы приятно пахли салонным шампунем, ложились волосок к волоску в руках мастера. Францева удивлённо смотрела в зеркало, пытаясь понять — она ли в зеркале? Стрижка преобразила — теперь ещё меньше оставалось от подростка. В отражении была молодая немного смущённая девушка, склоняющая голову к плечу и не решающаяся тронуть незамысловатую укладку, чтобы ничего не испортить.       Дальше были ногти. Алька чуть напряглась, когда пришлось перемещать щиколотки в ванночку, перетягивая ноги через силу. Девушка, делавшая педикюр, впрочем, после взгляда на костыли Альки, стоявшие за креслом, всё быстро взяла в свои руки. Машка решила тоже немного привести ногти в порядок. Предупредила Константина, что забег будет более длительным. Хотела было сфотографировать Альку и отправить ему, но решила, что тот самый «ах-эффект» должен быть вживую, а никак не за счёт фото. Тем более, что у самой Марии от вида девушки по телу ползли приятные мурашки. Как тогда, когда видишь что-то удивительно красивое. Особенно когда Алька решила волосы не заплетать, оставила облагороженную «каскадом» шевелюру мягкой волной на плечах.       Уже закончив все «процедуры», Алька наотрез отказалась от того, чтобы всё оплатили за неё. Даже попытки возразить, что это подарок не сработали. И даже попытка незаметно сунуть администратору деньги вызвала такую бурю негодования, что Маша сдалась.       — Странно так… — Алька уже сидела пристёгнутая ремнём безопасности на заднем сидении, рассматривая свои ногти, — Для кого-то это нормальная часть жизни. А я, как из каменного века выбралась.       — Так случается, Аль. Редко, но случается. Есть ведь люди, которым здоровье действительно не позволяет пределы квартиры покидать, хоть это и спорно, конечно. — Машка постаралась ободряюще улыбнуться, чувствуя горький шторм в своей душе, — А у тебя всё впереди, поверь. Это приятные мелочи, которые составляют часть жизни, но они не её основа, понимаешь? Знаешь, мне невероятно жаль, что с тобой такое приключилось. И, честно говорю, мне бы всех этих столичных докторишек к стенке поставить и по одному патрону на каждого. Нет. Лучше по пять. Простреливать конечности, чтоб дольше мучились, и ждать. А потом уже в голову, чтобы точно не выжили и не портили чужие жизни.       Алька задумчиво вздохнула:       — Но если бы ничего из этого не произошло, я бы здесь не оказалась, верно? И не встретилась бы с Константином Николаевичем, с тобой, с Геннадием Юрьевичем и мальчиками. — уголки губ приподнялись в ласковой улыбке: — Что не делается — всё к лучшему… Глупо уже жалеть о том, что было. Нужно двигаться дальше. Тем более, есть ради чего… Ради кого…       — Правильная мысль. — Машка свернула на улицу Крупской, — Так, ну теперь шоппинг. Нужно что-то прикупить к предстоящему празднику нарядное.       — Маш, у меня платье есть. Я на Новый Год его всего раз одела. Зачем ещё накупать? — Алька свела брови страдальчески.       — Так, ну, во-первых — ты всё же девушка. А одно нарядное платье для девушки — это даже не смешно. Во-вторых: один праздник — один наряд. В следующем году можно будет менять последовательность или прикупать новое. К тому же, неужели не хочется подобрать что-то под новую причёску? Что-то необычное. Действительно красивое, знаковое. Тебе ведь не каждый день девятнадцать исполняется.       Алька вздохнула:       — Придётся в коляску забираться. Я долго на костылях ещё не могу держаться. Спина болит. Тем более, я корсет не надевала сегодня.       — Не вижу никакой проблемы в том, чтобы толкать твою коляску. Будешь пакеты на коленках возить. — Усмехнулась Маша, — Вот и торговый центр. Не такой, конечно, как в Симфере, но туда ехать — только время тратить. Это ближе к весне уже соберёмся для обновления гардероба…       — Маш, погоди… — Алька дёрнулась вперёд, остановив её за плечо, когда Щербакова собралась вылезать из машины, — Мне ещё с кое-чем помощь нужна.       Машка улыбнулась, оборачиваясь:       — Слушаю, маленькая.       — Мне к врачу надо… К женскому. — Алька чувствовала, как щёки заливает румянец.       — Так в санатории же е… — Мария запнулась, — Так, погоди… Это то, о чём я думаю? — Алька кивнула, опустив глаза. Щербакова внутренне скакала выше автомобиля, била в литавры, восславляла человеческие желания. Стоило труда сохранить внешний покой. — Хорошо. Санаторий в этом случае действительно не подходит. Что именно нужно у врача, Алин?       Алька внутренне сгорала от смущения. Неловкие вопросы, неловкие паузы. Интернет помог заполнить пробелы в знаниях, но в итоге, все запросы сводились к одному: проконсультируйтесь у врача.       — К-контрацепция… — прошептала Алька, — Просто определить, что для меня лучше будет.       — Будет тебе врач. Обязательно. Давай с февраля этим займёмся. Ты календарик вести начала? — Алька кивнула, — Вот и хорошо. Давай сейчас по магазинам пройдёмся, потом сядем в кафе пообедать и обсудим детали без спешки, хорошо?       — Да, хорошо. Спасибо тебе, Маш. — Францева мягко и искренне улыбнулась: — Знаешь, я иногда завидую твоим сыновьям. По-доброму…       Машка вздохнула, выбираясь из машины. Вытащила Алькину коляску, разбирая её одним движением и ставя на колёса, чтобы подвезти к задней двери со стороны, где сидела девушка. Слова были бальзамом для души. Щербакова ловила себя на мысли, что начала задумываться не только о профессии, но и о повторном декрете, от которого прежде бежала, как от огня. Родить дочь… «Почему бы и нет?» — резонно интересовалась она у себя. Возраст позволяет, силы тоже… Да и мальчишки уже подросли. Смогут защищать младшего. А кто появится — не так уж важно. Девочку хотелось бы, конечно, но и третий пацан — тоже отлично. Три бандита в семье будет, как Генка сыновей называл.       Придержав для Альки коляску, она спросила:       — Чему завидовать-то?       — С тобой говорить можно не боясь, что влетит. Может, конечно, только со мной так, но не думаю. И вопросы получают нужные ответы. И поддержка есть. С моей… семьёй такого не было, к сожалению. — Алька чуть нахмурилась: — Я о том, что смогу когда-нибудь родить, узнала только здесь. Раньше вообще не задумывалась об этом. Какой смысл, если вся жизнь в четырёх стенах? А сейчас это… Нормальное опасение.       Маша приподняла брови.       — Не хочешь когда-нибудь «осчастливиться»?       Алька помотала головой:       — Я не об этом. Просто сейчас — небезопасно ведь, да? Когда восстановлюсь, я обязательно буду об этом думать. Пока нельзя. В смысле — беременеть нельзя. — Она рассмеялась, но следом по парковке пролетел вздох и тихий шепоток: — И с презервативом как-то… не понравилось…       Щербакова хохотнула, покатив коляску ко входу в торговый центр.              Самарина так и не смогла приехать. Алька об этом узнала в субботу и загрустила. Праздник был в силе, но, зная, что последнего родного человека не будет рядом, было не по себе. Алька знала о своём дяде, но тот вообще не появлялся в её жизни. Только видела фотографии из отцовской юности. Евгений жил тоже где-то на юге, как Алине папа рассказывал когда-то, но на этом её информация и заканчивалась. Альке очень хотелось повидаться со Светой, но не вышло…       Утро воскресенья началось с охапки душистых кустовых роз. Алька закопалась носом в свежие бутоны, вдыхая ароматы и улыбалась. Константин Николаевич после недолгих уговоров сделал лично для себя фото. Алька сидела в постели, ещё в ворохе одеял. В окно за её спиной бил яркий солнечный свет, делая русые волосы почти медными, а тонкую светлую кожу бархатисто-золотой. Прикрытые карие глаза, длинные ресницы, счастливая улыбка и море эмоций, в которых хотелось утонуть. Мягкая, немного сонная… Алька была как скульптура, которой хотелось любоваться каждую секунду.       Потом был неспешный завтрак за разговорами. Тоже праздничный, изукрашенный всеми доступными в зимнее время фруктами и ягодами. Разговоры. Константин наблюдал за девушкой с нескончаемой любовью. Новый образ, который он увидел после парикмахерской заставил затаить дыхание. Алькину красоту подчеркнули так хорошо, что он начинал завидовать сам себе. А ведь анонсировали ещё и новый наряд. Хотя, конечно, поспорили они тоже знатно, когда Вышинскому прилетели все деньги обратно на карту от Маши. Ровно та же сумма, которую он переводил. Алька отстаивала границы там, где в этом не было никакой нужды.       Вышинский внутренне бунтовал — две работы, одна из которых вернула в практику, на зимнее время обеспечивали отличный доход, покрывающий любые затраты в рамках разумного. Алька же упиралась так, словно они неделями сидели на воде и хлебе. Летом тоже вполне можно будет составить графики так, чтобы и оперировать, и работать в санатории. В конце концов в Семашко он был в большей мере «на подхвате», когда ведущий кардиохирург был занят в других больницах полуострова. В конце спора Алька буркнула, что чем больше Константин работает, тем больше она скучает. Здесь крыть было нечем. Пришлось капитулировать…       Маша с Геной приехали во второй половине дня. Щербакова укатила Альку в спальню, чтобы помочь собраться, оставив мужчин и детей в зале. Альку одевали, укладывали высушенные после купания волосы. Маша даже рискнула девушку чуть подкрасить, невзирая на небольшой протест. Впрочем, когда с наведением красоты было покончено, Алька чуть не расплакалась от удовольствия. Тёмные брюки выгодно подчёркивали стройные длинные ноги, кремовая блузка оттеняла светлую кожу и цвет волос, подчёркивала открытую шею и ключицы вырезом, а однотонный палантин винного цвета на плечах гарантировал, что даже без куртки будет достаточно тепло.       Алька поднялась из коляски, сделав короткий посильный шаг к зеркалу, любуясь собой, а Мария Щербакова в этот момент старалась не реветь. Алька за неполные полгода прошла путь, который люди проходят за всю жизнь, если им хватает терпения. Пережила гибель родителей, как Маша знала, несмотря на внешнее спокойствие, пережила довольно тяжело. Нашла первую и, похоже, единственную любовь в свои восемнадцать лет, и сегодня открывала новую главу жизни, в которой было значительно больше страниц, чем прежде. И Машка была счастлива, что ей доведётся оказаться на этих страницах непосредственным участником событий.       Девушка обернулась, возвращаясь в коляску.       — Маш, а я красивая… оказывается… — Алька несмело улыбнулась.       — Очень красивая, Алин. — Щербакова всё же подняла глаза к потолку, сдерживая слёзы, обмахиваясь ладонями. — Прости, маленькая. Что-то я расчувствовалась…       — Маша, ну ты чего?! — Алька обеспокоенно подкатилась ближе, обняв Щербакову за талию, — Всё хорошо! Прекращай слёзы лить!       — Да, прости… Прости. — Машка погладила Алину по голове, — Давай не будем мужиков заставлять ждать. А то сейчас бунт на корабле начнётся. Покажем им красоту — пусть дар речи потеряют.       Алька кивнула, позволяя вытолкнуть коляску из комнаты. Немая пауза длилась несколько томительных минут. Даже дети, до того о чём-то оживлённо спорившие, примолкли при появлении матери и девушки, в чертах которой всё ещё угадывалась знакомая им Алина, но выглядящая в тот момент совершенно непривычно. Первым из прострации вышел Геннадий, шутливо ткнувший Вышинского в бок с вопросом не поискать ли что-нибудь из успокоительного по его душу.       Назвать Альку «маленькой» язык в тот момент не поворачивался. Перед Константином была молодая красивая женщина, к ногам которой хотелось положить мир и себя в придачу. На языке вертелось совершенно искреннее, хоть и до одури банальное новое обращение — «любимая». Оно и сорвалось, но беззвучно. Алька, впрочем, прочитала по губам. Образ был другим, но не улыбка. Улыбка оставалась прежняя. Такая… Алькина, что сомнений быть не могло.       Вечер обещался быть захватывающим. Алька впервые посмотрела балет вживую, а не в видеоверсии, которую сняли в театре и выложили в интернет. «Щелкунчик», пусть и местной хореографической труппы, был завораживающе прекрасен. Девушка зачарованно смотрела на сцену весь первый акт, кажется, даже не дыша, боясь спугнуть мгновение. Хотелось плакать от того, как было хорошо. Альку переполняли эмоции, и Вышинский с нескрываемым удовольствием наблюдал, держа её за руку весь спектакль. Выбор был не случайным. Ведь лишь недавно был новый год и чувство сказки хотелось продлить. Сказку для Альки было создать очень просто, но оттого хотелось прикладывать всё больше и больше усилий. Алька могла легко соотнести себя с Мари Штальбаум, выстроить историю в своей голове и дополнить её яркими картинками своих фантазий, что добавляло ей восхищения и восторга, светящегося в карих глазах.       Когда балет закончился, Алька задумчиво улыбалась до самой кондитерской. Новой волной восторга стал украшенный уголок, где был их столик. Воздушные шары, живые цветы. Альке показалось это прощанием с прошлым. С детством. Улыбка не сходила с лица. Вынесли ещё и большую корзину цветов от Самариной, которой Маша тайком сбросила адрес кафе, чтобы знала, куда отправить подарок. Алька зацвела, радуясь, внутренне чувствуя Светлану всё же рядом.       Геннадий проводил взглядом Машу с Алиной, отправившихся в дамскую комнату и тихо поинтересовался у Константина:       — Всё же решился? Кольцо уже у Алины, как я вижу.       — Само вышло… — Вышинский смутился. — В новогоднюю ночь проболтался, как мы с документами корячились. Ну и…       — Костя, ты — шедеврален. — Щербаков хохотнул, — Ну так, когда свидетельство «обналичивать» собираетесь?       — После реабилитации, как и планировал. Понимаю, что сделать подтверждение справки было бы умнее, но я всё же не хочу, чтобы она чувствовала себя…       — Снова здорова… Ты неисправим. Дальше оттягивать будешь тем, что она учится, а потом чем?       Вышинский неуютно дёрнул плечами:       — Ген, для неё это всё впервые. Первая любовь, первые отношения, первый… — уши привычно покраснели, и он осёкся под насмешливым взглядом Щербакова, — Я через это прошёл уже трижды. Всегда торопился, всегда считал, что это правильно — жениться, заводить общих детей. Что в итоге? Сломал жизнь дочкам, жёны уходили. Я до одури боюсь, что Алька…       Генка вздохнул тяжко. Сомнения он понимал и старался быть взвешенным. Но Константин с его желанием оттянуть резину как можно дальше, рисковал этой самой резиной получить по тому органу, которым резину оттягивал. И пусть в данном случае были мозги, но огорчения ему это не убавляло.       — Алина не уйдёт. И мы оба это понимаем. И если ты будешь дальше мычать и телиться, упустишь последний шанс… — он кашлянул, улыбнувшись Машке, подкатившей коляску Альки к столу, склонился к уху Константина, прошептав: — В пятьдесят-пятьдесят пять ты ещё потянешь появление ребёнка, если вы оба захотите. А вот дальше — большой вопрос. Так что кончай ломать комедию и действуй. Хотя бы после реабилитации, а не когда рак на горе свистнет.       Машка усмехнулась, склонившись над Алькиным плечом и заговорщически покосилась на мужчин:       — Вот говорят, что мы — женщины, — сплетницы. А сами-то… Шушукаются, секретничают, краснеют, как маков цвет.       Алька рассмеялась.       — Ну, у всех ведь есть право на секреты.       — Да какие там секреты… — Геннадий улыбнулся, покосившись на Вышинского, — Так… Попытка прочитать нотацию тому, кто мне их когда-то прочёл тысячи.       — На тему? — любопытно поинтересовалась девушка.       — Ну, например… — Щербаков замялся, ощутив тычок локтем в бок от Константина, — Например, можно ли тосты произносить с соком. Здесь алкоголь запрещён.       — Можно-можно. Уговорил. — Константин вздохнул, поняв, что буря миновала. Поднялся со своего места, разливая в бокалы сок из графина. При взгляде на Альку сердце в который уже раз зачастило счастливо. — Тогда, пожалуй, я начну?.. Что ж… В конце лета я с удивлением обнаружил, что мир не чёрно-белый, что воздух пахнет по-разному, что птицы поют в удивительных тональностях, и что любовь, веру в которую я когда-то утратил и позабыл, всё же существует. Потом пришлось пережить кошмар, но он лишь убедил, что… — Вышинский улыбнулся, взяв Алькину ладонь в свою: — Что всё это не игра воображения. Я люблю и знаю, что это взаимно. Аль… Алина… Каким бы тернистым ни был прежний наш путь порознь, я приложу все силы, чтобы тот, что мы пройдём уже вместе, был максимально ровным, долгим и богатым на радости, а не на слёзы.       Он приподнял бокал, собираясь «чокнуться» с собравшимися, когда Машка робко хихикнула:       — Ну, горько, что ли…       Вышинский почему-то в этот момент перестал думать и взвешивать. Всё произошло по наитию, на обнажённых откровением нервах. Склонился, целуя Алькины губы. Сдержано, но отсекая сомнения и собственные ограничения. В кондитерской стояла оглушительная тишина. Посетители молча наблюдали за их столиком, видя странную, но счастливую пару. Пожалуй, обоим — и Альке и Константину, — было совершенно плевать на то, кто и что подумает.       Алька прикрыла глаза, отвечая на прикосновение любимых губ. Дыхание сбилось и мысли знакомо разлетались под волной накатывающих чувств. Яркая любовь Францевой снова расцветала в зимнем Крыму от услышанного признания, делясь теплом, которое разрасталось в груди со всеми, кто находился рядом.       Константин отстранился первым, ласково поцеловав напоследок Алькин лоб. По залу кондитерской прокатились овации и поздравления. Кажется, люди сочли, что за их столиком совсем другой праздник. Алька мягко улыбнулась, сплетая пальцы. Геннадий и Маша огорошено переглянулись. Шутка неожиданно вышла из-под контроля. Результат, правда, превзошёл все ожидания в положительном смысле. Кажется, одна вовремя произнесённая реплика раскрасила вечер в оттенки пёстрой гирлянды не только для Альки и Константина, но и для всех, кто видел их поцелуй.       Щербаков, пожалуй, впервые, окончательно понял, что имела в виду Маша, когда говорила о чувствах его друга к девушке. Признал очевидное — всё было взаимно. И Алька не была в этих отношениях ведомой, как бы Константин не боялся. Скорее, она, невзирая на юность, готова была принять все минусы и усилить наличествующие плюсы. Геннадий улыбнулся, глядя на то, как Вышинский опустился за стол, отпивая сок. Руки Альки он так и не выпустил, незаметно водя большим пальцем по кольцу на её правой руке. Всё, что прежде казалось бредом — то, как они сорвались, чтобы Альку спасти, как Костя вынудил себе сделать инъекции, чтобы провести её операцию, как потом не покидал палату, пока действительно не начинал валиться с ног, — всё это стало понятным. И собственный порыв, который Геннадия испугал на рассвете двадцать восьмого августа, когда он увидел в новостях разбитый автомобиль Францевых, тоже получил обоснование. Вселенная хотела дать Вышинскому и Альке второй шанс. Единственный, возможно, шанс любить искренне и до самого конца.       Принесли лёгкие закуски и торт. Некоторое время за столом раздавались только шутки и стук приборов. Вечер продолжался.       Маша закусила губу, решившись. Вставать не стала, лишь подняла бокал, чтобы привлечь внимание. Пришлось прочистить горло — почему-то слова давались трудно.       — Аль, я уже говорила недавно — у всех у нас с твоим появлением произошла полная переоценка ценностей. Мы допустили, пожалуй, каждый в своё время, одну ошибку — восприняли тебя, как ребёнка. Кому-то на то, чтобы понять истину, понадобилось чуть больше недели, как Константину Николаевичу, — она отсалютовала бокалом Вышинскому, — Кто-то, как Гена, до последнего не верил, что мир действительно, как было сказано, далеко не чёрно-белый. — Бокал приподнялся в сторону мужа: — А кто-то, как я, уже очерствевшая в быту, и давно оставшейся позади службе на поприще спасения человеческих жизней — рванулся помогать, потому, что одним очень ранним утром услышала фразу Гены: «я еду спасать любовь». Я благодарна тебе за то, что тебе хватило сил выжить, благодарна Косте за то, что подарил тебе возможность жить, рискнув провести очень сложную операцию, благодарна работникам санатория, которые сдавали кровь, чтобы всё удалось. Но тебе, Аль, — больше всех. За то, что всех объединила. За то, что показала, что любовь от возраста не зависит. За то, что дала надежду — в этом мире не всё изломано в труху. Спасибо и с Днём Рождения, маленькая. Живи вопреки всему…       Щербакова подалась к Алине, обняв её крепко, услышав слова благодарности. Внутри стало многократно легче. Словно поделилась наболевшим. Маше хотелось сказать больше, намного больше, чем было произнесено, но для этого ещё будет много времени. Главное, что Алька улыбалась, снова делясь, плеща своей любовью. Распространяя яркий свет, отогревая в нём всех, кто становился ей близок.       Алька краснела от комплиментов, чувствуя себя на своём месте, не запертой, не спрятанной от мира. Она больше не была лишней.       — Поддержу супругу… — Геннадий всё же решился, поднимаясь из-за стола и положив руку на Машино плечо, — Будет немного юмора, уж прошу простить… Когда ты появилась в санатории, у меня на голове волосы зашевелились — такой талмуд истории болезни даже у столетних не встретишь, что уж говорить про молодую девушку. Но, возблагодарим Константина, как первого, кто угодил в мой кабинет утром после вашего приезда, и первого, кто начал перебирать все липовые диагнозы. Как знаю, с подачи Ольги сейчас некоторых «врачей» из тех, кто накрутил бредовые диагнозы, выдр… — он охнул от того, как Маша под столом наступила ему на ногу, — Словом, они наказаны по всей строгости, я полагаю. Потом у нас случился нервный тик от твоего утреннего побега и его последствий… — Алька залилась краской, прикрыв глаза и посмеиваясь от воспоминаний, — И после столкновения в коридоре у меня ещё довольно долго болели рёбра… Но это всё частности. С твоим появлением в санатории запустилась такая врачебная кооперация, которой уже давно не было. И я увидел, как у Константина проснулся не только рабочий азарт, но и то, во что я действительно очень долго не мог поверить. Уже намного позднее, в октябре, я понял, что мы встретили в реальной жизни чудо, которое осталось только на страницах книг. Столкнулись с тем, что когда-то давно пережили, но едва не утратили даже в нашей семье, в которой, как мне казалось, всё если не идеально, то хотя бы хорошо. — Он погладил Машино плечо, чуть притянув её к себе и тронув макушку жены тёплым поцелуем. — Испытываю ли я стыд за свои сомнения? Немного… Такое время, к сожалению, что, встретив любовь, ты не поверишь в неё, если не будешь наблюдать пристально и упрямо. Но я рад, что все сомнения рассеялись. И, пожалуй, от всей души желаю, чтобы всё, что вы вдвоём задумаете, обязательно было достигнуто, всё, что загадаете — сбылось… Ну и, ещё, надеюсь, что по завершении реабилитации, мы ещё раз соберёмся вот такой компанией, но уже после того, как вы сходите в ЗАГС…       Вышинский кашлянул от неожиданности:       — Гена, ёлки палки!..       — Ух ты! Он ругаться умеет! А я и не знал!.. — хохотнул Щербаков.