Темные истоки

      В канализации неприятно. Зловонный, затхлый воздух; душно и жарко – под кожаным доспехом натирает кожу подмышек; крысы, откормленные на трупах неизвестных, шныряют в темноте, следят глазами-бусинками, все норовят вцепиться в ногу.       Лириэль ощущает себя как дома. В канализациях найти её проще и быстрей, нежели в огромном особняке-резиденции. Мало кому известно, однако, что её вовсе можно найти за пределами спальни. Как ходят слухи, графиня Мортейн слаба здоровьем и коротает вечера в опочивальне.       Слаба – пха!       Скрежещут механизмы, натужно скрипят шестеренки внутри каменных стен. Едва шум затихает, Лириэль сдвигает внутрь потайную дверь. Входит. Задвигает обратно.       На мгновение она замирает, вглядываясь вглубь узкого прохода. Будучи дроу, она не нуждается в источниках света, чтобы видеть во тьме, хватает уникального зрения: каменный коридор выглядит непотревоженным. Глубокий вдох приносит с собой запах сырости и машинного масла. Уверенным шагом она обходит ловушки, то перескакивая с плиты на плиту, то замирая на платформе в течение строго замеренных пяти секунд. Это походит на танец – танец со смертью, ведь малейшая ошибка будет стоить ей огненного шквала, а затем, даже если не хватит огня – произойдет обвал. По венам бежит свой огонь. Находиться на грани – волнительно, каждый раз – как в первый!       Сердце издает ритмичное тук-тук-тук. Его наполняют восторг и сладостное предвкушение. Еще немного, еще поворот, и – !       Зияющий проход в пещеру предстает неожиданно, резко. Незваный гость с большой вероятностью не успел бы остановиться и разбился о хищно-острый ряд камней внизу. Лириэль мимолетно проскальзывает взглядом по их светло-серым краям, прежде чем спуститься по тонкой тропе вниз, где у самого дна скрыт проход в ее пристанище.       Она останавливается у двери, с благоговением прикасается кончиками пальцев к расчерченному символу. Череп, заключенный в круг, сотканный из капель крови. Олицетворение самого важного из Мертвой Троицы. Баала.       - Отец, - шепчет Лириэль.       Символ нацарапан столь криво, что иной Баалит посчитал бы его насмешкой. Но Лириэль помнит: вот она, едва-едва достигая нужной высоты, выцарапывает рисунок; вот приемная мать поднимает ее над полом, чтобы можно было дочертить верхние детали; и вот по телу впервые разливается ледяной поток одобрения Отца. Она предпочитает не помнить, как почти не сдержала позорящий возглас, в последний момент прикусив губу до крови. С тех пор ее не раз и не два сопровождало невидимое присутствие Отца. Первая молитва. Первое убийство. Первый ритуал. И всегда – леденящие объятия Бога Смерти.       За дверью – комната, в центре которой – алтарь. В стенах выбиты ниши со свечами. Ей не нужен свет, но в таинство ритуала вовлечены оба участника, и как она может отказать кому-то в возможности лицезреть обряд? Увидеть и пусть на мгновение прикоснуться к Баалу?       - Просыпайся, Джон, - тягучим голосом протягивает Лириэль, проходя в центр зала. Прикованный к алтарю мужчина не откликается: голова его откинута в сторону, веки зажмурены, а дыхание быстрое, прерывистое. Он не спит, и всем видом: напряженными мышцами, каплями пота, выступившими на коже, заходящейся ходуном грудью, - кричит о настигшем его ужасе. Лириэль упивается столь дивной картиной. Она гладит пленника по волосам, грязным и слипшимся от пота, но тот лишь дергается и дальше в сторону уводит голову.       Лириэль не злится.       Пред алтарем стоит высокий узкий стол с покатым верхом – аналой, хранящий главную реликвию культа: Жажду Крови. Кинжал, отлитый в кипящей крови смертных и бессмертных, закаленный ледяным дыханием самого Баала – дар, полученный ею за верную службу. Можно ли представить более совершенный клинок? Черная сталь, орнаментная рукоять и острота, которой позавидуют дварфы. Его истинное предназначение – пронзать плоть избранных жертв Отца. Презренны те, кто пытаются использовать его в быту! Разве можно представить столь прекрасный кинжал, разящий овощи, мясо или неразумных выпивох? Только во имя Баала можно поднять его. Только во имя Баала можно окропить его кровью.       - Баал ждет тебя, Баал принимает тебя, никто не уйдет от Баала, - негромко шепчет Лириэль. В столь малой зале слова ее разливаются вверх, где, накопив сил, скатываются вниз, прямиком в уши слушателя.       Молчаливый прежде мужчина перебивает ее слова своей, ложной, молитвой:       - О Всетворец, Великий Гонд… Смилостивись…       На клинке пляшут отблески огней.       - Помоги… Сохрани…       Первый надрез – мягкий и нежный, словно прикосновение возлюбленной.       - Моя душа принадлежит моему Богу! Ее не коснется твоя мерзость!       - Баал ждет тебя, Баал принимает тебя, никто не уйдет от Баала, - спокойно зачитывает Лириэль, тонкими штрихами рассекая кожу. В проступивших на коже каплях крови легко разгадать самый священный символ Фаэруна – знак ее Отца. Пленник вскрикивает, захлебываясь словами, когда с груди его стягивают первую деталь рисунка – тонкий срез кожи. Отрезок за отрезком шлепаются на пол, а на теле проступают багряные очертания черепа, окольцованного кровью. На оголившихся мышцах, если захотеть, можно пересчитать волокна.       Лириэль отходит назад, довольным взглядом окидывает результат своих трудов. Никто другой не умеет столь же филигранно орудовать клинком; среди прочих Баалитов она замечала лишь топорную работу: огромные, содранные ошметками, пласты кожи, валяющиеся на каменной плитке. Орин – приемная сестра – и вовсе использует огонь. Но он лишний. В жгучей боли нет смысла, если все, к чему та приведет – лишь потеря сознания благословенной жертвы Баала.       Сакральный смысл кроется лишь в одном. Смерти. Смерти, принесенной на алтарь Бога Смерти.       - Запомни, Лириэль, - гладила ее по голове приемная мать. – Нашего Бога питают ужас и страдания, это так. Но никогда не забывай самого главного дара, что ты можешь ему принести.       - Смерть, - уверенно отвечала юная дроу.       - Смерть. Смерть – есть лишь начало пути. Не бойся смерти, прими ее, ведь ты есть проводник воли отца своего и воля его – положить конец всему и вся. Каждая твоя жертва – это душа, насыщающая Баала. И на заре времен, когда Бог наш завершит свой кровавый поход, все души, умершие во имя Его, будут спасены; и все верные слуги Его смогут прикоснуться к величию главенствующего Бога.       - Отца, - едва-едва прошептала Лириэль.       - Баала, - блаженно отвечала женщина.       Лириэль никогда не отказывала Отцу в столь желанном ему ужасе. И в то же время – никогда не пыталась изощриться в причиняемых муках. Нельзя превращать священный ритуал в простое цирковое представление. Жрец Баала – проводник воли своего Бога, и для проводника – забыться, упиваясь причиняемыми страданиями и страхом, забыться настолько, что жертва в итоге встретит свой последний час в беспамятстве, не будет открыта душой для смерти, дарованной Баалом, непростительно.       Глаза Джона, некогда священника Храма Гонда, а теперь – избранной жертвы Баала, пульсируют, все тело его дергается в конвульсиях, а горло издает лишь сиплый, невнятный хрип. Из уголка рта стекает слюна, красная от крови, и Лириэль осторожно стирает ее. Мужчина вздрагивает. Он пытается отодвинуться, но она держит крепко, и тогда он скулит, почти что хныкает, как ребенок.       Его ужас тошнотворно-сладок на вкус.       То, что жертва пришлась Баалу по нраву, Лириэль понимает, когда взгляд ее наливается багрянцем, а мысли заволакивает лишь одним пульсирующим словом – убить. Божественное благословение свинцом сжимает тело, и мир растворяется в кровавом мареве.       Отдаленно, за глухим шумом биения сердца, она слышит свой голос, на речитативе повторяющий:       - Баал ждет тебя, Баал принимает тебя, никто не уйдет от Баала. Баал ждет тебя, Баал принимает тебя, никто не уйдет от Баала. Баал ждет тебя, Баал принимает тебя, никто не уйдет от Баала.       Лириэль осознает себя стоящей над растерзанным трупом. Грудь мужчины разворочена: буквально изрыта кинжалом. Рисунок, над которым она столь долго трудилась, безвозвратно утерян, и осознание этого вызывает грусть. Грусть, которой не суждено прожить долго – ведь в то же мгновение она ощущает ледяные объятия Баала, столь же ужасающие, сколь и утешительные. Кровь с ее рук с шипением растворяется.       Ритуал завершен. Незримое присутствие отца покидает ее и можно было бы покинуть залу, но остается еще одно неотложное дело.       Лириэль смотрит прямо в угол, пустой, как мог бы предположить ее взгляд, и взывает:       - Покажись.