Таким образом, суммируя все раннее сказанное, можно с уверенностью заявить, что Тристан «Львиное сердце» Хлидскьяльв, Дитрих Кровавый и Оттон Безумный, о котором упоминал третий герцог Пемброк в одном из своих дневников, есть суть один человек — а именно, основатель и лидер ныне исчезнувшего культа, одного из сильнейших чародейских ковенов в истории, а так же практически единственный известный научному сообществу альфа с магическими способностями. Этот вывод подводит нас к другому утверждению: получается, он также обладал уникальнейшей способностью переносить собственное сознание из тела в тело, обеспечивая себе тем самым вечную жизнь. Расшифрованная стенография выступления ректора со второй частью собственной монографии «Культ Хлидскьяльва: величайшие деяния» на перекрестных открытых лекциях в честь 500-летия с момента основания Королевского колледжа. Графиня Анна Элиш не только сразу же решительно порвала свои прежние, очень близкие связи с радикальными представителями культа, лишив их маневра, но и придала всей последующей развернувшейся борьбе чисто народный размах. Разрыв этот выходил далеко за рамки личностной неприязни — это был разрыв лиц, решительно разошедшихся между собою во взглядах и убеждениях, хоть одинаково желавших и стремившихся к реформе культа, однако совершенно различно понимавших суть реформ их направление. Монография «Культ Хлидскьяльва: величайшие деяния».
Он знал, что рано или поздно это случится: жар наполнял его изнутри стоило услышать сладкий, опьяняющий феромон молодого омеги. Ни жесткая дрочка, ни ведра ледяной воды не спасали от диких цветных кругов перед глазами, в которых тонкое светлое тело младшего сводного брата дрожит на жестких простынях в предвкушении его узла.***
И хотя Николас не согласился, он так же и не отказал — графиня Элиш, довольная произведенным эффектом и его бледнеющей с каждой новой подробностью о предстоящих планах рожей, исчезла в темно-голубом портале, а герцог Пемброк, словно по щелчку пальцев, превратился в самого галантного рыцаря, которого могла знать империя. Теперь-то он понимал, каким образом альфа соблазнял впечатлительных омег и мечтательных дам. — Не хотите ли прогуляться, мой дорогой и любимый жених? Именно таким. Стоя в одной шерстяной рубахе, лишь подчеркивающей его налитые свинцом мышцы, да глядя с озорным прищуром, с каким мог глядеть только полноправный хозяин этого поместья. — Не горю желанием, — отвернулся Николас, уткнувшись в очередную книгу. Ему требовалось хотя бы начальное понимание происходящего, и он ожидал увлекательнейших рассказов, сборников мифов, но исторические труды — везде исторические труды. Он с трудом продирался сквозь первые тридцать листов вот уже второй день подряд. — Отчего же? — Пемброка, видимо, графиня Элиш определила ему в няньки, раз альфа теперь отлипнуть от него никак не мог: стоял в дверях, сложив руки на груди, всем своим видом заявляя, что не оставит в покое. — Холодно. — Ничуть, — мотнул Робб головой. Без зачесанных назад по последней столичной моде волос он казался гораздо моложе своего возраста. — Там солнце. — Это не показатель, — Николас решительно отказывался вставать. В конце концов, комната едва согрелась, и он наслаждался полуденным сном всего лишь под двумя шерстяными одеялами. — Вы меня не поняли, дорогой жених, — Робб, наконец, отлип от стены и сделал два шага вперед. Этого хватило, чтобы он вздрогнул, захлопнув книгу. — Это только звучало, как просьба… или предложение… но это был приказ. — Я болею. — Тем более. Чего сидеть в четырех стенах. Морозный свежий воздух и мертвеца на ноги поставит. — Вы уже и лекарь? — На своих землях? Кем я только не являюсь. Это не было шуткой, потому что по определению не могло быть ею: аристократ такого положения, как герцог Пемброк, мог устраивать какие угодно зверства на собственной территории. Он родился и вырос в стойком убеждении, что все окружающее принадлежит ему вне зависимости от обстоятельств. От гор и рек до коз и людей. Собственный муж, конечно, довольствовался статусом повыше крестьянина и даже ценился побольше тяжелого конного рыцаря, но все же являлся собственностью герцога Пемброка и мог блистать в обществе только по милости своего благодетеля. — Я буду задавать вопросы, — предупредил Николас, отпинывая тяжелое одеяло на край кровати. Потемневший невесть от чего взгляд альфы скользнул по его голым коленкам. — Расскажу обо всем, о чем смогу, — проговорил Робб, не двигаясь с места. — Выйдите, — не то попросил, не то потребовал он. — Разве я чего-то не видел? — удивился альфа, ухмыльнувшись. — В отличие от Вас, моя память в порядке. Я отчетливо помню, как несколькими днями ранее, Вы самозабвенно отсасывали мне на этой кровати, пропуская мой член за щеку. У Николаса не было никакого настроения хоть как-то реагировать на эту провокационную издевку: — Вы всегда такой? — Только тогда, когда у меня хорошее настроение. Пойдемте. Я буду ждать Вас внизу, мой любимый жених. Пройдемся пешком. У меня есть для Вас замечательная новость.***
Думать о чем-либо помимо своей загубленной жизни, Николасу не хотелось. Он не замечал обеспокоенных лиц служанок, не читал копившихся день ото дня личных писем и, если уж совсем на откровенность, вовсе не горел желанием погружаться в таинство обязанностей будущего супруга герцога Пемброка, которыми ему досаждала Клавдия. Если все рассказанное графиней Элиш — правда, а не плод его, находящегося в коме по каким-то неизвестным причинам, больного воображения, то все произошедшее до этого самого рассказа разом теряло всякий смысл. Зачем же и герцог Пемброк, и Анна продолжали настаивать на браке? Николас сжал губы в тонкую полоску и отряхнул подол богато украшенного серебряными нитями плаща, сверкнув глазами в сторону легко одетого Робба. Альфа, черт его дери! Зимний дублет, штаны да сапоги — ни тебе шерстяного платка от пронизывающего до костей ледяного ветра, ни тяжеленного плаща, от которого всю спину порой ломило, ни обыкновенных перчаток. — Не нравится моя компания? — усмехнулся он, замечая полный негодования взгляд и закладывая руки за спину. — Не заболеете? — Николас еле плелся следом. В этом ущелье даже снег не до конца выпал, а он уже был готов замерзнуть насмерть. — Я вырос в Зеленом поместье. Мне не страшен ни зной, ни холод. Точно ли дело в том, что он — альфа? По правде говоря, кроме узла и феромонов, они ничем не отличались от мужчин-бет. — Графиня «одарила» Вас здоровьем? — Нет, — весело усмехнулся он, наконец дождавшись, пока Николас поравняется с ним. — Я альфа, поэтому редко болею. Мои раны затягиваются быстрее, а выносливость не знает границ. — Хвастаетесь? — Сообщаю истину. Николас поверить не мог: он вновь не шутил. — Хвастовство — не лучший спутник уважаемого человека. — Я знаю о своих достоинствах и осведомлен о своих недостатках. Брови Николаса удивленно поползли вверх: — Надо же, у Вас оказывается есть недостатки… — У всех есть недостатки. Прогулка по запорошенному саду становилась все приятнее, несмотря на покалывающие от холода щеки и нос. — И какие же? — Мой гон длится дольше, чем у других альф, поэтому партнера найти сложно. В течение трех дней, — Николас старался уже не вслушиваться, раздосадовано цокнув языком, — мне приходится менять омег. Не самое лучшее, что может приключиться с великим герцогом, которым я являюсь. А, вот оно что. Альфа намекал на бастардов. — У Вас есть дети? — он нахмурился. Не хватало еще с бывшими любовниками разбираться. Роберт, впрочем, остался на удивление безразличным: — Не знаю. По крайне мере, никто о них не говорил. — А если скажет? — Анна или подтвердит, или опровергнет. Мои дети также будут связаны с ней обетом. — А что будет, если у вас их не будет? — Николас не задумываясь принял поданную руку, дабы перешагнуть через бьющий сквозь тонкий лед родник. Они направлялись по ведущим к беседке у обрыва каменным ступенькам. — Обет нарушится, и ей придется искать новый род с альфой во главе. Не самое благодарное занятие на пороге войны с Тристаном и его шавкой. Поэтому умирать мне ни в коем случае нельзя. Поэтому постарайтесь… — тут он вновь улыбнулся, обнажая клыки. — Одарите меня детьми. Резко затормозив, Николас сжал кулаки: — Я уже говорил, что в том мире, из которого… — В который, — снисходительно улыбнувшись поправил его герцог. — Хорошо, — прикрыв глаза на мгновение, он глубоко вздохнул, — в который я попал и в котором я жил, нет разделения на альф и омег. Там так же нет магии. Не ожидайте от меня ничего, что противоречит моей природе. — Вы прожили около тринадцати жизней в качестве омеги. Это Ваша природа. А те убогие двадцать пять или сколько вам там было… — Я же говорил: я не помню их. — Когда вспомните, от души посмеетесь над собственной глупостью, — Роберт отчего-то посмотрел на него удивленно. — А что? Вас ни разу не влекло там к себе подобным? Николас вспомнил Дерека и Аль-Пачино. Было бы странным, если бы не влекло. — Буду честным. Пару раз бывало. — Тогда все происходящее не ново. — Ново, — уперся он рогом. — Если ново — научу. — Зачем вам с Элиш я? Вы сами сказали, что этот Тристан мной одержим. Если он действительно поверит любому моему слову, почему мне нужно выходить за Вас? Не легче ли выйти за него? Я заманю его в ловушку, и вы его убьете, освободите этот мир от гнета тирана, а затем я вернусь к себе домой… Зачем Вам я в качестве мужа и уж тем более отца Ваших детей? Герцог раздосадовано цокнул языком, отведя глаза: — Как раз… как раз об этом я и хотел поговорить. Этот взгляд Николасу не понравился. Он вообще вряд ли бы кому мог понравиться. За мили несло какой-то херней. К тому же он совершенно не уточнил, о чем об «этом»? О замужестве, о Тристане, об убийстве Тристана или, черт его дери, о детях? — Говорите. Лицо герцога выражало доселе невиданную решимость. — Вы — омега Тристана. Каждую Вашу жизнь он помечал Вас в первую же течку. Сейчас это тело никем не помечено, и между Вами нет той связи… Вернее, — он мотнул головой, — нет такой связи, с помощью которой он обычно Вас контролировал. Я обязан Вас пометить, укусить. После этого даже он не сможет подчинить Вас себе полностью, будет обязан считаться и с моей волей. Звучало, как очередной бред сумасшедшего. Впрочем, ничего нового. Происходящее вокруг мог воспринимать серьезно только сумасшедший. — Пометить я Вас смогу в течку. До этого момента Вы останетесь здесь. В Зеленое поместье не заявится без спросу ни один чародей, будь это даже сам Тристан. И уже тем более он не заявится, как герцог… человек. — Не понимаю, к чему Вы ведете… — Нам придется переспать друг с другом, хотите Вы этого или нет. Потому что отдавать Вас в руки Тристана и Жозефины я не намерен. — А дети зачем? — вякнул без раздумий Николас, будто бы уже на все, кроме них, был согласен. — В течку забеременеть легче всего, — Робб пожал плечами, как если бы объяснял что-то ребенку. Его аж током обдало. Он пошел пятнами, открыл беззвучно рот, не в силах вымолвить ни слова, а после удивленно заморгал: — У вас нет… чем… — Проблема в том, что это все магия. А мы не знаем, как она поведет себя с Вами. Жозефина его оглушила и связала, а они бояться на нем противозачаточные… Стоп. Но она тоже не сразу соорудила портал, хотя несколькими днями раннее графиня Элиш щелчком пальца его создала, за мгновение. Николас посмотрел на герцога исподлобья, но красивое лицо альфы оставалось серьезным. Этот негодяй не врал. — Значит, я должен лечь под Вас… — Да. Наверное, он выглядел до ужаса глупо. — Я подумаю об этом. — Думать об этом бессмысленно, — проговорил альфа, кривя в усмешке губы. — Я все равно поставлю метку. Просто прошу не рыдать. Слезы омег и женщин меня не прельщают.***
— Здорово живешь, хозяюшка! — староста Котлов, увидев, что случайно забрел на обед да еще и прервал трапезу самой Элиш, по-стариковски крякнул и смущенно стянул с головы заячью шапку. — Простите… не ожидали-с… — Проходи, не стесняйся, садись! — единственная в горнице, Анна вальяжно сидела в мужском костюме перед густо набитым всевозможной дичью столом и пыталась обглодать чью-то особенно жаренную ногу. Заметив смущение старосты, отметив то, как он неспешно отряхивает валенки от снега, она резким движением ноги выкатила из-под стола табурет. — Садись! — повторила Анна, не спуская с него глаз. Котлы приняли ее радостно и с надлежащим ее уровню и своим возможностям почтением. — Дело тут у меня важное, милостивая госпожа. Как раз вот хотел с хозяйкой, — он обеспокоенно заозирался и зацепился взглядом за стоящую в углу люльку, хотел было снова крякнуть от удивления — неужели отыскала еще одну, но мгновенно взял себя в руки и продолжил с самым серьезным лицом, на которое был способен, — хотел вот с хозяйкой поговорить, как к вам можно на пару слов попасть. — Да я ж уже не принцесса, — Анна кокетливо мотнула головой, вгрызаясь в чье-то крыло, — ко мне на прием челом бить не надо. Что я, Цапля какая-то напудренная или твой герцог Пемброк? Рассказывай, что за дело? — Хотим мы тут все, — староста присел на табурет, пытаясь не смотреть на детскую люльку, но все время непроизвольно кидая в ее сторону беглый взгляд, — вернее, четверо нас таких охотников, хотим мы к вам адептами поступить. Долго по ночам прикидывали, ссорились люто, а все-таки порешили — однозначно вступать! Кабы не солгать, милостивая госпожа, долго мы друг друга рассматривали и поносили, и так, и эдак, но признали друг дружку годными к такому великому делу. Тут уж, конечно, последнее слово за вами все-таки, как вы порешите, так и будет. Тут один у нас в слова императора-то веровал, но веровал по незнанию, я ему говорю: «Что ты сказал, когда чародеев начали жечь на кострах во имя твоего императора?». А он мне отвечает: «Что не должно быть так, что один от другого отличается способностями, данными от рождения, а его за это — на костер. Душевно отрекаюсь от культа Хлидскьяльва, и хочу стать последователем дела нашей госпожи Элиш, чтобы все, как и прежде, были равного положения!». Я вот тоже такого мнения, думаю, что коли жечь — то за дело, что над невинными измываются, а они-то что. Кума моего в столице босым из города отправили, да разве ж это дело? А у вас никогда различий не было, да и вы сами — пример для всех нас. Вы нашу гордость из сундуков повытаскивали, возвращаться к тому, что было при самодурах, как Тристан, не хотим. В общем, — тут он из пазухи вытащил сложенные вчетверо несколько листков, смочил пальцы слюной и кое-где распрямил уголки, — не сказать, что тут дюже разборчиво. У нас-то писарь один да и то слепой и глухой, но что намалевал — все истинная правда. Все это было так неожиданно для Анны, что она, просияв радостной улыбкой и откинув от себя кость, облокотилась о стену, дабы перевести дыхание. — Кто писал? — звонко спросила она. — Писарь под диктовку мою и всех, кто согласен. Хлекк-то давно уже, ну-с, с вами. Но решила узаконить. — Робб знает? — ее сверкающие глаза летали по строчкам. — Знает. Мы Хлекк не отдадим-с и… — он неловко скосил глаза на люльку, — ее тоже в обиду не дадим. Верьте. — Верю, — кивнула Анна и для пущей убедительности повторила, складывая листки за пазуху. — Верю. И мое вам слово: мы огнем выжжем эту дрянь. И чем больше ведьм и альф будет на нашей стороне, тем быстрее мы сможем добраться до Цапли. — Разве… — он нахмурился. — Наша цель — Цапля? — Цапля не даст убить Тристана, даже если мы придумаем способ. Они связаны обетом, — старик решил-таки крякнуть. Сил сдерживаться больше не было. — Его боль — это ее боль. И наоборот. Но у нас есть идея… Она уже не смотрела ему в глаза, отвернувшись к люльке, наблюдала за ребенком, сонно причмокивающим своим маленьким ртом. — И если это сработает… костры по всей империи, на которых горят мои сестры… исчезнут.***
— Значит, в Ущелье? — А где еще? — пожала плечами Жозефина, развалившись на кушетке с печеньем. — В Зеленое поместье нельзя войти без разрешения Пемброка, — он смотрел на нее недовольно. Удивительно, как она смогла избежать пыток, видимо, гонцов с радостной вестью о возвращении скрывающейся в других мирах омеги берегут. — Кто сказал, что они в Зеленом поместье? Выманим. Сожжем. Пустим пепел по ветру. Деревня с десятью ведьмами и парочкой альф… Только прикажи, и я вырежу всех… А там, когда он явится, я вырву его сердце. — Достаточно, — мотнул он головой. — Ты только разозлишь его. Он не дурак. И что будешь делать, если снова явится Элиш? Оставь. Они нам не угроза. — Конечно, Пемброк не дурак, — Жозефина облизнулась. Стоило ей представить лицо герцога, как она... — Черт! И зачем я замучила всех его братьев и сестер? Это ты виноват в том, что он ненавидит меня. Оставил бы его в покое, и я бы давно заключила с ним обет. Но разве теперь он меня простит? Вечно красавцы доставались этой суке. Кажется, она даже с парочкой из них кувыркалась. — Чтобы приструнить Элиш, — его пудовые кулаки сжались до белых костяшек, — нужно лишить ее поддержки. Я поймал всех, кто разделял ее идеи. Я изничтожил тех, кто им сочувствовал. Когда мы разорвем ее обет с Пемброком… ты сможешь сделать с ним все, что угодно прежде, чем убить. А я займусь Элиш. И тогда… у него не будет никого, кто смог бы помочь ему опять от меня сбежать. Жозефина поморщилась, сделав глоток чая: — Ты все еще надеешься приручить своего омегу? — Приручить? — удивленно усмехнулся он. — Нет, его прелесть заключается в том, что его невозможно приручить. — А если Пемброк оставит метку? — Тем больше причин его убить. Неправда ли, моя дорогая?