Непривычное

– Ваша заявка будет рассмотрена в течение трёх рабочих дней, я уже сказал, – аль-Хайтам протискивается между стеной и какой-то неимоверно назойливой студенткой, которая ходит за ним без малого целый день, с утра до ночи, досаждая какой-то своей "гениальной" разработкой или проектом, который нужно ещё трижды проверить на теоретическую обоснованность и безопасность, прежде чем даже думать о выдаче гранта на исследования. И почему каждый из этих малолеток обязательно мнит себя великим учёным и не может подождать окончания стандартной процедуры? Конечно, аль-Хайтам и сам был таким. В свои семнадцать он тоже обивал пороги мудреца Хараватата, пытаясь убедить того, что его собственные лингвистические изыскания на уровне старших курсов Академии без малого совершат прорыв в науке. Естественно, этого не произошло, и сейчас остаётся только удивляться, из каких глупцов все они выросли во вполне приличных людей. Ну, не считая Кавеха – он как был наивным до безобразия, так и остался, и ничего с этим нельзя поделать. Разве что приходится терпеть эту его черту, как и вынужденное соседство, потому что желание помочь старому другу всё ещё перевешивает, как бы Кавех ни хаял аль-Хайтама за якобы бессердечность. А занимается он этим почти каждый раз, когда оба оказываются на людях, особенно если где-то рядом маячит Тигнари. И как ему, занятому человеку, ещё не надоело слушать постоянное нытьё? Сложно сказать: аль-Хайтам никогда не был с ним особенно близок. Да и в принципе общаться стал только после свержения верхушки Академии и масштабной перестройки порядков, и даже когда всё утряслось, эта связь между членами их небольшой компании никуда не делась. Они всё так же редкими вечерами встречаются в Пуспе или в таверне, к примеру, и играют в "священный призыв", хотя не всегда это удаётся полноценно. Иногда это просто невозможно – в основном, если в компании нет Сайно. А собраться всем вместе получается достаточно редко: то аль-Хайтам завален работой по горло, то Кавех уматывает к очередному подозрительного вида заказчику, то у Тигнари в Гандхарве какая-то эпидемия. И всё же чаще всего их посиделки саботирует именно Сайно, со своими миссиями оказывающийся занят едва ли не сильнее большинства мудрецов. Признаться, аль-Хайтам не может вспомнить, когда в последний раз Академия давала ему отпуск, так что выбирались куда-то они вчетвером только в те немногочисленные дни, когда Сайно восстанавливался после очередного расследования или высасывающей все силы погони. Аль-Хайтам хмурит брови, раздумывая о том, что как-то нехорошо получается, и девушка напротив резво отпрыгивает в сторону, видимо, испугавшись выражения его лица. Что ж, её проблемы, а он может теперь, наконец-то, пройти. Нет худа без добра, получается: даже такие неприятные мысли несут свой неплохой отпечаток на реальности, заставляя людей обходить его стороной. Приемлемый побочный эффект, особенно учитывая, что у секретаря Академии априори ворох самых разных проблем, и график подчинённых – явно не одна из них. Сейчас думать об и так исправной работе матр – себе дороже; всё же силовой аппарат налажен лучше других, и теперь, получая разумные приказы, Сайно здорово облегчил жизнь новой верхушке Академии, расследуя коррупционные схемы и выводя на чистую воду ушедших от правосудия мудрецов. А уж организовать трибунал – дело техники, было бы, кого судить. С этими мыслями аль-Хайтам не замечает, как оказывается неподалёку от дома. Вокруг непривычно темно: Кавех уехал куда-то на юг, проводить геологическую экспертизу совместно с приезжими экспертами из Ли Юэ. Что ж, пусть хоть где-то применит свои знания, а то в последние годы кажется, что из всех лет обучения для него полезна была только парочка. Кшахревару давно следовало бы переквалифицироваться на более широкий профиль: зачем стране столько архитекторов, если в теории можно довести технологический процесс до уровня условного Фонтейна? Да тот же Кавех на деле разбирается в технике гораздо лучше, чем сам аль-Хайтам, вот только мозги применяет не там, где надо, крича о своём ненаглядном искусстве направо-налево. Пара монет звенит в кармане, когда аль-Хайтам выуживает ключи и открывает дверь. Всё-таки приятно здесь находиться одному; а он уже и забыл, приходя домой зачастую поздним вечером или даже за полночь. Включённый свет бьёт по глазам, заставляя зажмуриться, и аль-Хайтам еле слышно шипит, сбрасывая сапоги и проходя к дивану, на который падает, лишь сбросив на спинку накидку, и откидывает голову назад, укладывая её на обитый подлокотник. Такого позволить себе в общей комнате он давным-давно не мог, а потому особенно приятно ощутить мягкость подушек, запах гостиной и полное осознание: сейчас он действительно единоличный хозяин этого дома. Что бы Кавех ни говорил о том, что аль-Хайтам так и норовит его выгнать или выселить, это не так. По сути, своё пребывание он сократил до спальни, ванной и кухни, а остальными комнатами Кавех может распоряжаться на своё усмотрение когда угодно, чем без зазрения совести и занимается, работая над проектами до глубокой ночи прямо в гостиной. В такие моменты хочется его прихлопнуть, а спасают от грохота только наушники. Глаза слипаются, и аль-Хайтам прикрывает их, расслабленно выдыхая. И почему Кавех сегодня так сильно лезет в голову? Казалось бы, его отсутствие должно лишь вселить радость от уединения, и она есть, но что-то не так; будто какое-то неясное беспокойство пульсирует в груди, не давая сосредоточиться на себе. Всё в этом мире, кажется, против его эгоизма. Тигнари сказал пить какие-то лекарства от переутомления и тревоги. Название их ускользнуло из памяти на следующий же день, но сейчас кажется, что какие-нибудь травы были бы очень к месту. Не пристало аль-Хайтаму волноваться о том, что находится вне его зоны ответственности. И к чему он вообще об этом вспомнил? Сознание спутано, и думать получается с трудом, как и открыть глаза. Нужно встать и хотя бы выключить свет, но сил не хватает даже на это, а потому аль-Хайтам лишь поворачивает голову от люстры, громче обычного выдыхая и ведя напряжёнными плечами. Он не знает, сколько лежит так, однако шевеление за дверью выводит из странного транса-полусна, а глухой стук о дверной косяк заставляет нахмуриться. – Кавех? Ты дома? – чей-то тихий голос раздаётся из-за двери, а аль-Хайтам едва удерживается от того, чтобы раздражённо застонать: да сдался всем сегодня этот Кавех! Неужели это ему снится на фоне собственных скачущих под вечер мыслей? Тем не менее, голос не унимается, прерываясь каким-то неясным копошением, и приходится продрать глаза, хотя это даётся с ощутимым трудом. Часы показывают полтретьего ночи, и это заставляет покачать головой: не стоило вот так засыпать прямо на диване. Спина уже отзывается неприятным ноющим ощущением на простейшие действия, а уж что будет завтра, сказать сложно. Аль-Хайтам открывает дверь с недовольным лицом и вскидывает брови, когда на уровне глаз видит только два уха знакомого шлема. Тут же переводит взгляд на лицо Сайно; и что он здесь забыл? Ещё и Кавеха искал. Первое, что бросается в глаза – чужая исцарапанная рука прижимает к животу какую-то тёмную тряпку, да и вообще весь Сайно стоит, несколько сгорбившись и вообще непохоже на себя и свою обычно горделивую, иногда даже чрезмерно ровную осанку. Такую, что возникают сомнения, человек ли перед ним. Сейчас понятно – человек, и этот человек явно ранен, а потому аль-Хайтам не собирается выяснять подробности раньше времени. Хватает уже и того, что сердце будто перестаёт биться на пару секунд – что, впрочем, никак не отражается на его лице. – Проходи. Сайно бросает на него странный взгляд, истолковать который не представляется возможным хотя бы потому, что едва ли не половина чужого лица скрыта за шлемом и волосами, а потом тяжёлой поступью идёт к дивану, с которого аль-Хайтам только что поднялся. Опускается на него как-то неловко, хоть и стараясь действовать осторожно, однако всё равно задевает коленом кофейный столик, отчего тот неприятно скрипит, проехавшись по полу. Аль-Хайтам подавляет порыв поморщиться от звука, вместо этого спрашивая: – Повреждения? Сайно недовольно щурится, но понимает, что сейчас был отдан приказ говорить, а потому не сопротивляется. – Колотая рана брюшной полости, остальное не требует медицинского вмешательства. Существует подозрение на сотрясение мозга. Остаётся только кивнуть. Если задеты органы, дело плохо. Нужно вызвать врача. Когда аль-Хайтам идёт к столу и уже берёт в руки перо, слышит сзади: – Не пиши никому, кроме Тигнари. – И не подумаю. Ему долго ехать. За несколько секунд чужого молчания успевает закончить короткую записку и уже идёт к двери, когда Сайно себе под нос ворчит: – Пожалуйста. Мне нельзя к врачам Академии. Аль-Хайтам замедляется посреди комнаты всего на долю секунды, соображая. Почему нельзя? Неужели Сайно напал на след крота в их рядах? Кто-то настолько высокопоставленный, что у него есть доступ к медицинским данным в обход врачебной тайны? В таком случае, он действительно прав, обращение в простую больницу может быть опасно для жизни, вот только... Вот только это значит, что до приезда Тигнари за здоровье этого не в меру буйного шакала ответственен лично аль-Хайтам. Не то чтобы он рад этому стечению обстоятельств – хотя бы потому, что не владеет нужными навыками. – Как скажешь, – в конце концов он качает головой, выходя на улицу, чтобы привязать записку к лапе почтового ястреба. Остаётся сетовать на отключение Акаши, в такой ситуации и вправду пригодившейся бы, и надеяться, что Тигнари приедет так скоро, как только возможно. Птица улетает в сторону Гандхарвы, а аль-Хайтам почти бегом возвращается в дом, проходя на кухню, чтобы выудить аптечку из дальнего ящика. Он сам лекарствами почти никогда не пользуется, даже обезболивающими: они влияют на ясность мыслей, и лучше уж перетерпеть боль и устранить причину, будь то недосып или лишний шум, чем травить себя непонятно чем по таким несерьёзным поводам. Возможно, в этом аль-Хайтам похож на тех конспирологов, которых сам же и поднимает на смех, но от медицинской помощи он точно не отказывается, а потому склонен считать себя разумным человеком. И всё же домашние лекарства в последний раз видел несколько месяцев назад – тем удивительнее, что пыли на коробке почти нет. Брови взлетают в изумлённом выражении, когда перед глазами открывается вид развороченной аптечки, из которой пропала добрая половина бинтов и антисептиков. Пазл складывается воедино молниеносно – отсутствие даже тонкого слоя пыли, тот факт, что Сайно звал Кавеха, время его возвращения... Да, всё очевидно, и даже интересно, как это раньше аль-Хайтам не догадался. – Не думал, что ты вверишь свое здоровье в руки такой бестолочи, как Кавех, – говорит он, вновь входя в гостиную со всеми средствами наготове, когда холодная вода уже налита в таз. Сайно в ответ неловко елозит на месте, будто стараясь уйти от взгляда, и видно, что он явно не рад тому, что мозг аль-Хайтама всё ещё работает исправно. – Как давно это продолжается? Молчание затягивается почти на минуту, пока аль-Хайтам обрабатывает руки и отматывает бинт, бросив лишь один взгляд на уходящую вглубь чужого живота рану. Потом нужно будет действовать быстро: очистить рану, обработать края и закупорить дыру, чтобы остановить кровь до прибытия врача. Да, он знает, что тампонада слабо помогает при ранениях в живот, но ничего другого не остаётся. Сейчас нужно одно: не дать Сайно заснуть, пока всё не закончится. – Несколько раз было. И я... не вверял. Я сам всё делал, – тот отвечает тихо и как-то обречённо, мутным взглядом сверля аль-Хайтама. Поистине генеральская выдержка поражает: при таком ранении кто угодно бы корчился на полу от боли, а этот, хоть и не пререкается и не отпускает свои шутки, вопреки обыкновению, всё же поддерживает вполне осмысленный диалог. И, кажется, думал, что аль-Хайтам будет злиться. Что ж, не то чтобы это далеко от истины, хотя кроме раздражения явно есть что-то ещё. – Я понял тебя. Позже поговорим. Отвернись. Набрать на вату антисептик достаточно быстро оказывается сложнее, чем ожидалось: подрагивают руки. Усилием воли успокоив их, аль-Хайтам вздыхает и прикасается к области вокруг раны, замечая, что Сайно действительно смотрит в сторону. Становится приятно и одновременно не по себе от такого доверия, особенно от этого человека: всем известно, что постоянная опасность для жизни воспитывает привычку полагаться исключительно на себя. Когда аль-Хайтам касается края раны, мышцы чужого живота напрягаются, но вскоре Сайно с видимым усилием заставляет себя осесть на диван снова, всё так же не поворачиваясь. Приходится закусить изнутри щёку, чтобы не выдать на лице ни толики эмоций; а ведь пошутить над чужой покорностью, наплевав на эмпатию, которую нужно бы проявить, очень хочется. Теперь аль-Хайтам понимает рвение Тигнари разбавлять напряжение чёрным врачебным юмором: в конце концов, не каждый день перед тобой вот так лежит генерал махаматра собственной персоной. И всё же мелкие капли пота, выступившие на смуглом лице, быстро возвращают в реальность. Конечно, Сайно невыносимо больно. Не следовало ни на секунду об этом забывать. Руки работают быстро, почти без участия сознания, повинуясь лишь давно выученной последовательности действий, которую аль-Хайтам применял от силы раза два, и то на практике ещё во время учёбы. Когда он вводит бинт в рану, Сайно шипит и рефлекторно изгибается в спине, стараясь уйти от прикосновения, однако аль-Хайтам хватает его за плечо, не позволяя шевелиться. – Не дёргайся. Больше я ничего не могу сделать, к сожалению. Как ты себя чувствуешь? Он продолжает заталкивать марлю в рану, не прерываясь ни на секунду и подавляя порыв нахмуриться. Всё-таки нецелесообразно вообще проявлять хоть какие-то эмоции сейчас, лучше сохранять полное спокойствие. – А не видно? – неожиданно резко отвечает Сайно, отчего в груди что-то трескается. Никогда он себе такого не позволял со своими друзьями, если их с аль-Хайтамом отношения можно так назвать, и подобное поведение может значить только то, что грань уже близка. – Видно. Но ты должен говорить. Расскажи, как так вообще случилось. Сохранять непоколебимое спокойствие в голосе почему-то труднее обычного. Аль-Хайтам, наконец, отнимает руки и вздыхает, краем глаза замечая почти синхронное движение чужой груди, разве что смазанное судорогой. Забавно, что они оба используют такие схожие методы, чтобы сохранять хладнокровие. Хотя, когда он прикасался к коже Сайно, казалось, его кровь по меньшей мере кипит, пусть физически это и невозможно. И вообще, измерить температуру бы не помешало, лихорадка – вполне распространённый симптом, который проблем приносит едва ли не больше, чем сам факт кровопотери. Вот только градусник разбился ещё в том триместре. Сайно тем временем хмурится, пытаясь подняться на локтях, но в итоге сдаётся и откидывает голову на сиденье. Прищуренные глаза, очевидно, закрываются сами – отчего выглядят бордовыми и странно гипнотизирующими, – и это плохо, а потому нужно отвлекать его от сна любым способом. В первую очередь – добиться ответа, так что аль-Хайтам демонстративно кашляет в ожидании. – Наёмники. Много было в этот раз, они планировали покушение. Не успел вызвать подкрепление, они заметили раньше. Аль-Хайтам поднимает голову резче, чем следовало, чтобы выглянуть в окно. Привычка, бесполезная в мирных условиях, несколько раз спасала его от нежелательных слушателей, а потому сейчас он внимательно всматривается в темноту, прежде чем присесть на колени возле дивана Сайно. – На кого планировали покушение? Ответа не следует, а чужая голова заваливается на бок, хотя глаза всё ещё наполовину открыты. Отвратительно; всё идёт не так, как должно, и это выводит из равновесия. Почему нельзя просто вызвать независимого врача? Ответ очевиден, конечно: в Сумеру таких почти нет, а действительно хороших специалистов вне Академии и того меньше. Тигнари, пожалуй, и правда лучший вариант, они вполне могут его дождаться. И всё же, несмотря на то, что кровь, вроде как, почти остановилась, спокойнее не становится. Ещё и это покушение. Архонты, работа настигла его даже дома. Вот только, если это всего лишь работа, почему дышать тяжелее обычного, а руки, сжатые в кулаки, мелко подрагивают? Такого с ним почти никогда не случалось, и это может значить лишь, что Сайно ему важен. Логическая цепочка выстраивается слишком складно, но аль-Хайтам осаживает себя мысленным подзатыльником – наподобие тех, что отвешивала бабка ещё в детстве, когда он засиживался за книгами на всю ночь. Не о том думает, не о том. Позже со своими привязанности разберётся. Сейчас же он легко хлопает Сайно по щекам, стараясь привести в чувства: – Не спать, на меня смотри. На кого покушение? Ты знаешь? Сайно, жертва наверняка в опасности. Говори со мной. Ответное молчание действует, словно ушат ледяной воды. Ситуация – серьёзнее некуда, возможная потеря сознания влечёт за собой необратимые последствия, если здесь не будет врача. Аль-Хайтам определённо не хочет лишиться настолько эффективной боевой единицы. Ведь... О архонты. Зачем он отнекивается? Пора уже признать, что Сайно стал ему другом, и никакой он не безликий солдат, какими аль-Хайтам видит всех матр. Естественно, он просто не хочет, чтобы Сайно... – На тебя. Аль-Хайтаму не требуется много времени, чтобы принять эту информацию. Логично, что его жизнь стала цениться гораздо выше с момента переворота, и на него уже пытались нападать несколько раз, хоть и безуспешно. И всё же сказанные слова заставляют нахмуриться, пусть всего на пару секунд. Сайно попал в эту ситуацию из-за него. Косвенно, конечно, но так ли это важно, когда результат налицо? Наемников, что способны, пусть и всем скопом, одолеть генерала махаматру, определённо следует опасаться. И если заказчик – кто-то из Академии, Сайно точно прав в том, что появляться там до рассвета нельзя. Часы показывают полчетвертого ночи. Надо же, прошёл всего час с момента неприятного пробуждения. Казалось, аль-Хайтам здесь по меньшей мере вечность. Сейчас он вздыхает, стараясь не выдавать внутреннего смятения, и приближается к лицу Сайно, чтобы постоянно отслеживать его состояние. – Тебе не следовало так рисковать. Необязательно было ловить их сразу, мог бы использовать меня в качестве приманки. Глупо вторгаться на их территорию в одиночку. Он действительно так считает. Если боя не избежать, лучше хотя бы провести его на знакомой, изведанной местности. И Сайно наверняка это знает, а потому должен согласиться; он человек неглупый, иначе не смог бы дожить до своих лет с такой-то работой. Поэтому аль-Хайтам смотрит в чужие мутные глаза, терпеливо ожидая раскаяния в совершенной ошибке. – Нет. Секундочку? – Нет? – Нет. Не мог бы. Сайно снова пытается подняться на локтях, морщась от боли, и аль-Хайтам хмурится, обхватывая пальцами его плечи и прижимая обратно к дивану без резких движений. Видимо, совсем кровь в кое-чей мозг не поступает. Кстати, об этом. Совсем из головы вылетело, что ноги пострадавшего всегда должны быть выше головы. Аль-Хайтам вздыхает и поднимается, чтобы тут же сесть на диван, подхватить тяжёлые бёдра Сайно и перекинуть их через собственные колени. По крайней мере, это кажется более правильным, чем искать подручные материалы, рискуя проморгать критическое изменение чужого состояния. К тому же... Сайно горячий. Точно начинается лихорадка. – Ты серьёзно ранен. И как, стоило это того? Он звучит абсолютно спокойно, как и всегда, хотя на самом деле хочется сказать много всего. Хочется выговориться в лицо этому сумасброду, указать ему на каждый совершённый промах в своей привычной манере, которая, очевидно, всех очень раздражает. И всё же аль-Хайтам сдерживается, лишь чуть сжимая ткань чужого пыльного шендита. – Стоило. Я привык. Конечно. Сайно привык рисковать собой, бросаться в бой без тени сомнения, выигрывая потому, что не боится проиграть. Как это раздражает. Вот только аль-Хайтам к этому совсем не привык – хотя стоило бы, за столько-то времени. Так сложно не тратить его нервы своим предсмертным состоянием? Не сказать, что он прямо сейчас готов признать, почему эти мысли вдруг стали так тревожны, стоило самому увидеть их воплощение в реальности, и всё же гораздо лучше было бы никому не рисковать своей жизнью. – Я бы ни за что не дал им напасть на тебя, – шелестящий, уже гораздо менее уверенный, голос Сайно звучит тихо, но всё так же спокойно. И, надо отметить, как-то смазанно. Аль-Хайтам моргает лишний раз, прежде чем в запоздалой реакции вновь вглядеться в чужое лицо. Теперь оно неподвижно, а глаза закрыты: либо Сайно так своеобразно решил отдохнуть, оставив аль-Хайтама с подобным откровением наедине шутки ради, либо всё действительно настолько плохо. И, видит Кусанали, сейчас он предпочёл бы оказаться жертвой очередного идиотского розыгрыша. – Сайно. Сайно, посмотри на меня, – аль-Хайтам аккуратно трясёт его за плечо, извернувшись, чтобы одной рукой всё ещё держать ноги, но реакции не следует. Не открывает Сайно глаза и на пару несильных пощёчин, которые помогли в прошлый раз. – Сайно, проснись. Можешь не рассчитывать на премию в этом месяце. Не смей умирать здесь. Аль-Хайтам нервно усмехается от своих собственных слов. Никогда он ничего подобного не говорил, никогда – настолько испуганным голосом, хотя большинство бы всё равно посчитало, что он почти не волнуется. Даже когда бабка отошла в мир иной ещё во время его обучения на младших курсах, аль-Хайтам не почувствовал почти ничего. Всё дело в том, что он давно знал и готовился к моменту, когда её не станет; старые люди умирают, и это нормально. Потому к её кончине аль-Хайтам уже был самостоятелен настолько, насколько это возможно, и её уход на быт никак не повлиял. Конечно, всё равно в глубине души было больно – больно, но не страшно. А сейчас, когда он толком не знает, что происходит в организме Сайно, и существует ненулевая вероятность его смерти без должной помощи, лёгкие сжимает тревога. Аль-Хайтам уже понял за сегодняшний вечер, что Сайно ему важнее большинства – просто потому что, если представить кого-то другого на его месте, никакого страха не появляется. Разве что степень желания помочь разнится от человека к человеку. Ещё эти слова Сайно: "Я бы ни за что не дал им напасть на тебя", – кажутся с одной стороны обычными, а с другой – вряд ли генерал махаматра, для которого это всего лишь работа, стал бы выделять кого-то одного. Возможно, есть вероятность, что аль-Хайтам для него что-то значит. А самое главное – Сайно не должен серьезно пострадать или умереть сейчас. Не тогда, когда в Сумеру налаживается жизнь, когда его работа, наконец, имеет смысл, когда он, Кавех, Тигнари и аль-Хайтам начали хорошо общаться все вместе, не тогда, когда у пустынного народа появился, наконец, шанс. Пусть это всё звучит донельзя наивно, но это то, что, как кажется, для Сайно должно быть важно. Боже, аль-Хайтам был готов выучить правила "священного призыва" ради этих троих, потратив время на бесполезную ерунду, а теперь один из них хочет "ласты склеить", как говорят в Фонтейне. Аль-Хайтам моргает, возвращаясь в реальность, и тут же проверяет чужое состояние. Лоб оказывается горячим и влажным от пота, что не удивляет нисколько, и аль-Хайтам тянется через ноги Сайно к аптечке, чтобы отмотать бинта и промочить в воде. Компресс помещает на чужой лоб, а сам тем временем зажимает в пальцах запястье. Оно не выглядит хрупким, но всё же из-за наручей и в целом специфики одежды всегда казалось, что тело Сайно гораздо грубее и твёрже. Он прощупывает пальцами сосуды, пока не ловит биение пульса, и так и оставляет руку, отслеживая удары сердца со всей внимательностью. Они неравномерные и в целом замедленные, но не настолько критично, чтобы можно было начинать сильно волноваться, а потому аль-Хайтам позволяет себе расслабиться и откинуть голову на спинку дивана. На горизонте брезжит рассвет. – Почему ты пришёл сюда? – аль-Хайтам бормочет это себе под нос, борясь с сонливостью. И правда, Сайно мог сразу же отправиться к Тигнари, где ему бы точно помогли. Не пешком, так на попутке он точно добрался бы гораздо быстрее, чем Тигнари сейчас прибудет сюда. Аль-Хайтам ненавидит в нём эту черту – полную предсказуемость и одновременно внезапность, граничащую с идиотизмом, там, где это вообще не нужно. Какие факторы в поведении Сайно он упускает из вида сейчас? Сложно сказать без личного разговора – а разговора у них не клеится абсолютно. Он качает головой, а после вылезает из-под чужих ног, подкладывая под них собственную свёрнутую мантию, которая так удачно завалилась за спинку дивана, ещё когда аль-Хайтам только вернулся домой; до этих пор она оставалась незамеченной. Сейчас нужно выпить воды или сварить себе кофе – всё, чтобы не потерять контроля над ситуацией. Когда он уже набирает воду, в дверь раздается оглушительный стук. Это действует лучше любого тонизирующего напитка, а потому аль-Хайтам осторожно убирает полный стакан в сторону, предварительно сделав глоток, и медленно идёт в сторону входа, стараясь ступать неслышно. Наёмники не должны стучать, это до смешного очевидно. Всё же включённый свет обычно даёт им понять, что вламываться нужно внезапно. Кто это? – Открывай быстро! – звучит из-за двери, и аль-Хайтам почти физически ощущает, как расслабляется всё его тело. – Тигнари, – он тут же открывает дверь и отходит в сторону, рукой указывая на Сайно. – Почему так скоро? Я не ждал тебя раньше восьми. Тигнари не особенно обращает на него внимание, не разуваясь и проходя к дивану без всяких любезностей. Надо признать, видеть его за работой всегда приятно, вот только сейчас ситуация не располагает к тому, чтобы наслаждаться. И всё же аль-Хайтам слабо улыбается, не в силах сдержать облегчения и радости, захлестнувших его. Всё будет хорошо. Казалось бы, бесполезное убеждение для слабых, которое передаётся из уст в уста и повторяется даже в самых безнадёжных ситуациях. Однако сейчас эти слова несут с собой уверенность в том, что так и будет. – Помоги перетащить его на стол, – поручение, почти приказ, поступает через минуту, когда первичный осмотр оказывается закончен. Тигнари хмурится, но не выглядит так, будто всё очень плохо. Пока аль-Хайтам выполняет все указания, он, наконец, получает ответ на вопрос: – Я сегодня был в городе, потому не успел уехать далеко. Надеялся выспаться в дороге, но, как видишь, не судьба, – Тигнари завязывает волосы на затылке отточенным движением и продолжает: – Дай чистой воды, простыни, ненужную чистую ткань. Если есть спирт, неси. И, будь добр, уходи. Не нужно пытаться мне ассистировать. Аль-Хайтам кивает и делает всё, как велено. В последнюю очередь набирая воду в ванной, бросает взгляд в зеркало и замирает на секунду, бегло оглядывая себя. Синяки под глазами настолько тёмные, что кажется, что он не спал неделю, подбородок шершавый из-за проступающей щетины, а взгляд кажется обычным, разве что чуть более уставшим. Теперь понятно, почему Тигнари так настойчиво гнал его от импровизированного операционного стола. Интересно, что скажет Кавех, когда узнает, что на месте его работы резали человека? Может, съедет поскорее. Когда вода набрана, а весь арсенал Тигнари разложен на одной из простыней, тот кивает: – Спасибо. Иди, я разберусь. У меня есть знакомый в городе, он организует койку в кардиоцентре. Не думаю, что Сайно будут искать там. Аль-Хайтам кивает и выходит из дома прочь, как только натягивает сапоги. Плащ оставляет там; нет желания отвлекать Тигнари ещё и этим. Он и так делает важнейшую работу – спасает здоровье и, возможно, даже жизнь. Осознание, что он даже не узнает, если Сайно там умрёт, оказывается неожиданно странным. С одной стороны, аль-Хайтам не воспринимает это как что-то из ряда вон, но вместе с тем руки сжимаются в кулаки без особой причины. Попытка разжать ладони позволяет обнаружить, что причина всё же была – так пальцы мелко дрожат, будто бы от физического перенапряжения, но всё же иначе. Это страх, он точно знает, и всё же удивлён тем, насколько глуше стало это чувство, стоило только покинуть дом. Аль-Хайтам останавливается на полпути к главному зданию Академии и облокачивается о парапет одной из смотровых площадок, поднимая глаза к небу. Хотя он и склонен скорее высмеивать людей, придающих символизму слишком большое значение, сегодня долгожданный рассвет был будто глотком свежего воздуха. Интересное совпадение, что Тигнари появился на самом восходе солнца, будто некая надежда. Какая патетика. Они с Сайно так хорошо знают друг друга – взять хотя бы то, что Тигнари сразу понял, что делать, и учёл интересы Сайно во всей полноте, хотя аль-Хайтам и слова не сказал об обстоятельствах, при которых они все здесь оказались. Это действительно восхищает, и на секунду даже становится досадно: у него самого нет ни с кем такой дружбы. Кавеха даже рассматривать смешно; они только ругаются, и, несмотря на то, что аль-Хайтам его давно изучил, наоборот это не работает. Кавеху всегда было плевать на окружающих, когда вместо выстраивания контактов можно жалеть себя. Впору удивляться, как он ещё во времена учёбы умудрялся заводить друзей. Впрочем, аль-Хайтам подозревает, что Тигнари и Сайно общаются с ним из жалости. Общаются ли из жалости с самим аль-Хайтамом, сказать сложно. Он хотел бы, наверное, проводить с ними чуть больше времени, не в ущерб чтению и работе, вот только чувствует себя чужим, когда эти двое собираются вместе. Когда они втроём ждут Кавеха в Пуспе, становится действительно не по себе и отрываться от книги вовсе не кажется хорошей идеей. Не сказать, что аль-Хайтаму нужны какие-то более глубокие взаимоотношения, но... Но он действительно находит этих людей интересными. И особенно интересным находит Сайно. Сложно объяснить, чем он привлекает внимание аль-Хайтама. Возможно, суровая принципиальность, что порой ведёт к абсолютно случайным, на взгляд любого здравомыслящего человека, действиям, которые сам Сайно, тем не менее, находит логичными. Иногда он так до смешного искренне отстаивает свою точку зрения, потому что считает это правильным, что аль-Хайтам со вздохом уступает. Некоторых мудрецов, которым была предначертана публичная смертная казнь, Сайно лично скормил песчаному унуту, потому что аль-Хайтам не стал бы отбирать у него эту возможность. Шанс отомстить за свой народ хотя бы так, собственными руками проложить путь к более светлому будущему для пустынников, пусть и символически. Кто аль-Хайтам такой, чтобы отнимать это? На самом деле, он бы отнял, потому что не считает это целесообразным, – но не у Сайно. Ему почему-то хочется потакать, если, конечно, желания не выходят за рамки допустимого. Конечно, аль-Хайтам не будет вмешивать генерала махаматру в государственные дела, даже относительно пустынников, потому что его работа– выполнять приказы сверху. И всё же иногда мысль злоупотребить служебным положением не только в своих интересах кажется даже искушающей. Неудивительно, что после такого Сайно считает его другом – правда ведь? Хотя, иногда в чужом суровом выражении лица так и читается неодобрение; например, если аль-Хайтам показывает открытое пренебрежение к студентам или в принципе к людям, которые к нему почему-то тянутся. Если честно, непонятно, чем его холодная флегматичная натура привлекает других, и всё же вокруг секретарского кабинета вечно какое-то столпотворение, и далеко не только по рабочим вопросам. А Сайно считает неправильным, что аль-Хайтам их отталкивает; наверное, потому, что у него самого такого внимания никогда не было. Впору порадоваться, но, к сожалению, они слишком разные, да и для Сайно всеобщий страх значит гораздо больше. Аль-Хайтам качает головой. Что это за наплыв сентиментальности? Сейчас бы вернуться на рабочее место и заняться чем-то отвлекающим, а не торчать на продуваемой всеми ветрами площадке, где его может увидеть каждый любопытствующий. Что бы ни говорил Сайно и какие бы мысли ни лезли в голову, наёмники после стычки с генералом махаматрой голову не поднимут ещё долго, а потому нужно организовать поисковую группу. Уж явно никто не станет нападать при свете дня, так что можно не сильно опасаться за свою жизнь и подумать о чужой. В том числе о своих других подчинённых, как бы аль-Хайтам ни боялся ненароком сломать пару писчих перьев от перенапряжения. Он отталкивается от ограды и быстрым шагом следует прямо в Академию. Остаётся лишь надеяться, что за сегодня плохих новостей не будет, а особенно от Тигнари. *** Аль-Хайтам останавливается перед дверью палаты, сомневаясь , стоит ли заходить так сразу. Тигнари дал добро на посещение, определив состояние своего пациента как "неплохое, но тревожить без причины нельзя", а потому было вопросом времени, как скоро придётся, не без удовольствия, отложить работу в долгий ящик, а самому скорым шагом явиться сюда. Рука медлит всего на долю секунды, прежде чем постучать о дверной косяк, и аль-Хайтам вздыхает, когда слышит тихое, но уверенное: "Войдите". Значит, Сайно действительно пришёл в себя полностью. Что ж, оно и к лучшему. Лицо ничего не выражает, он уверен, а тело идеально поддаётся контролю почти во всём, когда аль-Хайтам проходит к койке Сайно. Тот полусидит на кровати, весь бледный, несмотря на более тёмный тон кожи, в бинтах, обхватывающих теперь не только самую глубокую рану, но и руки. На щеку приклеен медицинский пластырь, и это выглядит так забавно, что сложно удержаться от смешка. И всё же важнее всего – он жив. Аль-Хайтам рад и этому. – Рад видеть тебя в добром здравии, – он улыбается, когда Сайно фыркает в кулак, чуть-чуть подобравшись на постели. Приняв это за приглашение, аль-Хайтам усаживается на стул возле кровати. – Извини, что не принёс еды. Если честно, не знаю, что ты любишь. Даже немного досадно, что аль-Хайтам мало интересуется чужими жизнями. И ведь раньше это не приносило особого дискомфорта; наоборот, слишком затратным казалось лезть в чужие дела без особой причины. А сейчас странный эмоциональный подъем толкает на всякие из ряда вон выходящие решения. – Я люблю тах-чин, – Сайно пожимает плечами, поморщившись, явно от боли, а потом вдруг щурит глаза, заглядывая в самую душу: – Знаешь, здесь хорошие условия, но совсем не моют окна. Не знаешь, почему? Аль-Хайтам вскидывает брови, переводя взгляд на действительно запыленное стекло. К чему вообще этот разговор? У него не было времени разглядывать это здание ни снаружи, ни изнутри. Честно говоря, и желания тоже. Логика подсказывает, что это очередная подводка к шутке. – Подсказка: за стеной свадебное бюро. Точно подводка. Что ж, аль-Хайтам воспользуется правом разгадать игру слов самостоятельно. – Если бы они мыли окна, на стёклах бы оставались разводы, – он склоняет голову, заглядываясь на волосы Сайно, так причудливо искрящиеся на ветру. – Не думаю, что такой дурной знак нужен организаторам свадеб. Сайно удовлетворённо кивает, а аль-Хайтам улыбается самыми краями губ. Это было бы гораздо смешнее, прозвучи шутка от начала и до конца без его вмешательства, и всё же сейчас момент кажется тёплым. Сложно сказать, он никогда не был мастером метафор. Они сидят так ещё минут десять: аль-Хайтам смотрит в действительно немытое окно, а Сайно, наверное, что-то читает. Забавно, застать его за книгой можно только в больничной палате, хотя общеизвестная страсть всей их четвёрки к чтению ни от кого никогда секретом не была. И всё же нужно сказать кое-что. – Спасибо. Сайно отрывается от книги и вопросительно смотрит на него. Белые волосы медленно перетекают из-за спины на забинтованную грудь. Завидно даже, и как только они остаются такими красивыми без должного ухода? Аль-Хайтам встречает чужой взгляд обычным своим выражением лица, не собираясь облегчать никому задачу. И так уже много эмоций побывало на его лице сегодня. – За что спасибо? Я не поймал их, – Сайно пожимает плечами, а потом спрашивает уже гораздо серьезнее: – Напали на след? Остаётся только кивнуть: наёмников взяли ещё позавчера, и тогда же они дали наводку на верхушку Спантамада. Неприятная новость, и всё же это лучше, чем ожидать нападения из-за каждого угла. Вот только для этой работы понадобилось десять человек матр, и удалось всё только потому, что пустынники были сильно потрёпаны. Чьих это рук дело, гадать не приходится. – Ты рисковал своей жизнью. Без твоего участия не получилось бы арестовать их, – аль-Хайтам смотрит в упор несколько секунд, прежде чем всё же задать вопрос, который крутился в голове всю неделю. – Как много из этого было сделано для меня? Это действительно волнует, к удивлению. Сайно изначально шёл не к нему, а к Кавеху, в надежде, что тот опять не спит среди ночи за работой – и очень повезло, что именно в этот день аль-Хайтам отключился прямо на диване, иначе сложно сказать, что было бы с ними обоими. Повезло, что Тигнари оказался рядом, повезло, что не было задето жизненно важных органов – слишком много везения для продуманного действия. Так почему? Почему Сайно выбрал его дом? Аль-Хайтам не верит, что у генерала махаматры нет запасного плана, помимо Тигнари. И ещё... Может ли быть так, что Сайно в первую очередь старался защитить его, а только потом надеялся на первую помощь? Сайно тем временем вздыхает. Потом садится на кровати, чуть сгорбившись, и подзывает пальцем к себе, намекая, что хочет сказать что-то на ухо. Чем вызвано такое поведение, понять сложно: стены здесь тонкие, но не настолько, чтобы столь неважный вопрос обсуждать шёпотом, – но аль-Хайтам ведётся и приближается правой стороной лица к чужому. Щёку тут же обжигает горячее дыхание, и от этого сердце почему-то ускоряет своё биение, хотя ничего пугающего, вроде не происходит. Хотя, у него есть несколько предположений на этот счёт. А потом чужие губы смазанно проходятся по скуле, будто бы Сайно промахнулся мимо уха, и аль-Хайтам чувствует, что сейчас покраснеет. Да, это всё-таки смущение, причём не совсем ясно, с чего бы ему взяться сейчас. – Всё. Всё было сделано лично для тебя. Он говорит это на ухо даже не шёпотом, а обычным своим голосом, отчего вибрация связок будто отдаётся по всему телу аль-Хайтама. Это ощущение до того необычное, что сложно понять, как вообще на него реагировать – и он просто сидит, замерев, и ощущает, как румянец, пусть и совсем лёгкий, расползается по щекам. Сайно на это лишь фыркает и отстраняется, а потом продолжает: – А сейчас иди, я тебя не держу. В следующий раз будешь должен мне еды, раз уж благодарен. И выспись хорошенько, выглядишь так, будто сейчас замертво упадешь. И на месте зависаешь ещё. Аль-Хайтам машинально кивает, поднимаясь и параллельно гадая, как Сайно понял, что он почти не спал последние дни, если косметика тщательно скрывает синяки под глазами, и выходит из палаты своим обычным быстрым шагом, лишь в дверях обернувшись, чтобы повторно склонить голову на прощание. Внутренний двор встречает его удушливой тропической жарой, а соседняя дверь, оказывается, действительно принадлежит какому-то свадебному салону с вывеской в стиле Фонтейна. Как-то сегодня всё слишком намекает на романтику. Что аль-Хайтам думал про дружбу? Это была не она. Это, бездна побери, нечто совсем иное. Что именно хотел сказать своим поступком Сайно? Сложно понять наверняка: предугадать его действия порой бывает сложно, а уж при недостатке информации и подавно, но всё сводится к тому, что к аль-Хайтаму проявили романтический интерес. И не абы кто, а генерал махаматра – верный пёс Академии и его правая рука. О архонты. Глаз бога пульсирует синхронно с ускоренным сердцебиением, и аль-Хайтам останавливается в тени дерева, чтобы через минуту покачать головой и продолжить путь в сторону дома. Сейчас он выспится, обдумает ситуацию, а потом достанет где-нибудь тах-чин и сходит к Сайно ещё раз – и на этот раз уж точно вернёт так поздно осознанный поцелуй.