in light of shattered glass (i see your reflection)

– Чёрт, – простонал Шлатт, ставя туфли на полку для обуви, – Я с ног валюсь. – Я тоже, – зевнул Квакити. Когда он выгнул спину, позвонки приятно хрустнули, – Сейчас упаду. – Между прочим, ты сегодня отлично справился. Квакити повернулся к Шлатту и польщённо улыбнулся. Дождаться от Шлатта похвалы было непросто, но его сердце таяло каждый раз, когда он слышал эти приятные слова. – Думаешь? – О, да, – Шлатт притянул Квакити за талию, собственнически сжал его бёдра и грубо поцеловал его в лоб, – Фестиваль пройдёт потрясающе. Я знаю, ты много работал. – Это всё твоя идея, милый, – пробормотал Квакити ему в грудь, и Шлатт рассмеялся. – Да, чёрт возьми! Я такой умный, – его рука снова сжала бедро Квакити, а затем скользнула выше, – Ну-ка, давай присядем, – Шлатт повёл его к дивану. Квакити прижался к нему, греясь теплом его тела. Несколько минут они обнимались в тишине. Квакити придвигался всё ближе и ближе, пока не оказался на коленях у своего жениха. Шлатт редко позволял ему так много простой по-домашнему уютной ласки. Обычно он закатывал глаза и называл его приставучим, часто при этом подвергая сомнению его мужественность, или же брал всё в свои руки и делал ситуацию более интимной. Не то чтобы Квакити возражал, но иногда ему хотелось просто пообниматься. Сейчас, однако, Шлатт только смеялся и гладил его волосы. – Чёрт, тыковка, ты такой милый. Квакити покраснел и, смущённо простонав, уткнулся в шею Шлатта. Тот нежно фыркнул. Они сидели так ещё некоторое время, наслаждаясь каждым тёплым моментом в любимых руках. По правде говоря, Квакити не мог поверить, что Шлатт позволил ему обниматься так долго, но списал это на усталость. Или Шлатт просто наконец-то был в хорошем настроении. В любом случае, он решил сполна насладиться этой возможностью. – Эй, малыш? – М? – сонно отозвался Квакити. – Как думаешь, сможешь принести нам выпить? Квакити нахмурился и сел, чтобы лучше видеть Шлатта, который уставился на него в ожидании. – Ты уже пил вчера. И очень сильно напился. – И? – Ты сказал, что сбавишь обороты, – заспорил Квакити, – Это вредно для тебя. Шлатт закатил глаза и отодвинулся от Квакити, практически спихнув его со своих коленей. Квакити тут же заскучал по теплу. – Всего лишь один стакан. Ты мне не нянька, чёрт возьми. – Ты всегда так говоришь… –  Твою мать, Квакити, – Шлатт повысил голос. Он не кричал, но Квакити всё равно вздрогнул, – Расслабься. Просто принеси выпить. Ничего сложного, – Шлатт протянул руку, и сердце Квакити подскочило к горлу, но он только легко сжал его бедро, – Тебе всё равно не помешало бы потренироваться. – Да пошёл ты, – пробормотал Квакити, но всё равно встал, выполняя инструкции Шлатта. Он никогда не умел говорить ему «нет». Кроме того, ему не хотелось испортить вечер. Хотя иногда Квакити и сопротивлялся выходкам своего жениха (и обычно быстро проигрывал), он слишком устал и был готов сделать что угодно, лишь бы сохранить этот хрупкий мир и домашний уют. – Ладно, принесу, – наконец согласился он, – Что-нибудь конкретное? Шлатт лениво усмехнулся. – Сегодня мне хочется виски, что думаешь? – и прежде, чем Квакити успел ответить, добавил, – Смотри, чтобы был покрепче. – Хорошо, – пробормотал Квакити и направился к погребу. – Возьми что-нибудь подороже, – крикнул Шлатт с дивана, – Хочу тебя побаловать. Квакити закатил глаза, хоть и почувствовал тепло на щеках. Глубоко внутри он понимал, что Шлатт хотел просто получить удовольствие, но ему нравилось думать, что его жениху действительно хотелось «побаловать» его, что он таким образом проявлял свои чувства. Квакити терпеть не мог ходить в погреб, ненавидел темноту, тишину и ряды дорогих бутылок, от которых внутри у него поднималась тревога. Дверь скрипнула, когда Квакити распахнул её. Он поёжился, ступив в холодный воздух подвала. Он аккуратно спустился по лестнице, ощупывая ногой каждую ступеньку, прежде чем перенести на неё свой вес. Ему не хотелось снова упасть. При воспоминании о прошлом опыте у него свело шею. Спустившись, Квакити выдохнул. Он щёлкнул выключателем, и тусклый свет с жужжанием залил помещение. Его едва хватало на то, чтобы можно было прочитать надписи на этикетках. Квакити осмотрел полки в поисках чего-то достаточно крепкого и подходящего вкусу Шлатта. Сам он не очень любил виски и предпочитал ему банку холодного пива, но знал, что Шлатту нравилось выставлять на показ роскошь и изысканность. В конце концов ему удалось найти бутылку виски, который, как он надеялся, можно было назвать «хорошим» – они пили такой на одном из их самых шикарных свиданий в начале отношений – и взял её с полки. Может, общие воспоминания смягчат Шлатта. Впервые они пили этот виски в дорогом ресторане, но Квакити понравилась мысль о том, чтобы устроиться рядом со своим женихом на диване со стаканом в руках. Звучало похоже на клишированную милую парочку из фильмов, и он, ухватившись за эту идею, обхватил узкое горлышко бутылки. Стекло в его ладони было гладким и скользким, и он крепко сжал его. Взяв пару стаканов с полки напротив, Квакити пошёл к лестнице. Поднимался он медленно – нести всё приходилось самому, поэтому он останавливался через каждую пару шагов, чтобы поудобнее перехватить бутылку и стаканы и ничего не выронить. Наконец он поднялся, бедром толкнул дверь и через кухню направился в гостиную. Шлатт приподнялся, завидев его, и снова улыбнулся. – А вот и ты, тыковка. Я уж подумал, ты заблудился. Квакити закатил глаза. – И ты не смог бы меня обвинить. Там внизу темно как в заднице. – Я попрошу кого-нибудь установить освещение получше. Только ради тебя, – Шлатт подмигнул ему, и Квакити не смог сдержать улыбки. Шлатт был в хорошем расположении духа. В очень хорошем расположении духа. Квакити боялся, что его терпение иссякло, но он был по-прежнему мил, даже со своими старомодными подкатами. Последние несколько недель были, мягко говоря, изнурительными, и Квакити окрыляла мысль о тихом романтическом вечере, который он проведёт со своим женихом. Даже если он снова будет пить. Возможно, если бы Квакити попросил, Шлатт не стал бы пить много, и этой возможности было достаточно, чтобы на время успокоить него нервы. – Что ты принёс? – Помнишь, ты пригласил меня в ресторан с красными плавающими огнями? – Шлатт утвердительно хмыкнул, – Я решил взять тот же виски, который мы пили тогда. Ты очень хотел, чтобы я его попробовал, помнишь? – О-о-о, ты такой сентиментальный, – Шлатт приподнялся ещё выше, чтобы получше рассмотреть бутылку. Квакити попытался приподнять её повыше. Его потряхивало от усталости, и, к его ужасу, узкое горлышко бутылки выскользнуло из его потной хватки и разбилось от удара о каменную плитку кухонного пола. – Блять, – выругался он, уставившись на этот беспорядок. Янтарный виски растёкся по кафелю. Брызги попали на белые кухонные тумбы. Несколько капель долетело даже до ковра в гостиной, и Квакити оставалось лишь надеяться, что не останется въевшихся пятен. Ещё хуже было то, что его окружало разбитое стекло. Осколков было так много, что их невозможно было сосчитать, а учитывая то, насколько они были мелкими, он наверняка наступил бы на них, если бы попытался выбраться. Вероятно, некоторые осколки уже впились в его брюки, а ведь он всё ещё был в рабочей одежде. Убрать это всё будет очень непросто, особенно из углублений между плитками. – Ты, блять, издеваешься? Квакити поднял глаза и наткнулся на взгляд Шлатта. Тот встал и смотрел на него со смесью гнева и презрения. – Я… – Ты хоть представляешь, сколько он стоит? Ты совсем сдурел? Лицо Квакити вспыхнуло. – Я не специально, козёл. – Теперь это не имеет значения, не так ли, тыковка? – Шлатт шагнул ближе, и Квакити инстинктивно отступил назад. Он зашипел, когда пяткой наступил на стекло. Ткань носка не дала осколку впиться глубоко. Его глаза заслезились, но он запретил себе показывать слёзы. Шлатт ненавидел, когда он плакал. – Ты уничтожил бутылку отличного, очень дорогого виски. Поздравляю, Квакити. Гордишься собой? – Шлатт усмехнулся. – Я же сказал, это вышло случайно! – Ну, твоё «случайно» стоило мне чертовски дорогой выпивки. Знаешь, сколько я за неё заплатил? – Наверняка все заработанные непосильным трудом. Глаза Шлатта опасно сверкнули. – Следи за языком. Квакити почти вздрогнул, но сдержался. – Я не знаю, чего ты от меня хочешь. Прости, ладно? Я всё уберу, тебе это нужно? – он устал. Он не хотел ругаться. Он хотел пойти спать и, может быть, достать осколок, который медленно впивался в его пятку всё глубже. – Я хочу, чтобы ты перестал портить всё, что делаю я. «Ты только что сказал мне, что я сегодня отлично справился» – Квакити не произнёс этого вслух, хотя его сердце замерло. – Это всего лишь одна грёбаная бутылка! – с досадой крикнул он. – А если я сломаю тебе руку, это будет всего лишь одна конечность? Если бы Квакити мог мыслить здраво, он бы понял, что это была пустая угроза. Шлатт почти никогда не поднимал на него, а в тех редких случаях, когда это происходило, он не причинял ему физического вреда, не заходя дальше пощёчины или крепкого и оставляющего синяки захвата, когда они стояли нос к носу в особенно жарком споре. Но Квакити едва стоял на ногах, его разум был затуманен усталостью и страхом, и он отступил назад. К счастью, он не наступил на другие осколки, однако почувствовал, как тот осколок, который уже впился ему в пятку, погрузился ещё глубже. – Я управляю целой ебаной страной, если ты не заметил. Меньшее, что ты можешь сделать, – принести бутылку, не уронив её. – О, заткнись, Шлатт! – выкрикнул Квакити, защищаясь. Он тут же пожалел об этом, опасаясь, что мог ещё больше разозлить Шлатта, но уже не смог остановиться, – Ты только штаны просиживаешь, пока я делаю всю работу. Благодаря мне твоя жалкая задница вообще оказалась у власти. Мы – коалиция, если ты вдруг забыл. Шлатт невесело рассмеялся. – Коалиция. Да, говори это себе почаще. Ни для кого не секрет, что я здесь главный, и все знают, что ты просто моя сучка. Уши Квакити вспыхнули от стыда, и он почувствовал, как к глазам против его воли снова подступили слёзы. – Я не твоя… – Теперь ты плачешь? Какой же ты жалкий. Как за твою задницу вообще кто-то проголосовал? – Шлатт усмехнулся, – Хотя, наверное, только за неё и голосовали. – Зачем ты… Шлатт опустил глаза ниже, и к горлу Квакити подступила тошнота. Он попытался скрыться. – Хотя в последнее время ты и здесь халтуришь. У тебя была одна работа, плоский пирожок. – Прекрати, – прохрипел Квакити. Ему было тяжело говорить. Он ненавидел, когда Шлатт вёл себя так: его слова, словно колючая проволока, заставляли Квакити чувствовать себя пристыженным и незащищённым. Всё, чего он хотел – это одна спокойная ночь среди хаоса последних недель. Одна ночь. К ужасу Квакити, слёзы полились по его щекам. Он яростно вытер их. Он был уверен, что выглядел жалко: красное, покрытое пятнами лицо и носки, пропитанные виски. Стоило отдать Шлатту должное, он действительно остановился, только закатив глаза. – Не могу тебя больше видеть. Я иду спать, – Шлатт посмотрел Квакити в глаза, – Абсолютно трезвым. Надеюсь, ты охуенно счастлив, – он отвернулся и направился к их спальне, а затем остановился, – Даже не думай приходить, пока не уберёшь это всё. Тебе бы, блять, лучше помолиться, чтобы ковёр не испачкался. – Хорошо, – прошептал Квакити. Судя по всему, Шлатта это устроило, потому что он кивнул и ушёл, оставив Квакити одного в луже виски и куче разбитого стекла. Несколько секунд Квакити стоял на месте, пытаясь бороться со слезами, которые грозили застелить его глаза. Когда из горла у него вырвался рваный всхлип, а возможность видеть пропала почти полностью, он вслепую, спотыкаясь, добрался до ближайшего стула и сел. В попытках не зарыдать он почти не чувствовал боли от порезов на ногах. Ему было ненавистно то, как легко Шлатт довёл его до такого состояния, и то, как часто это случалось. Более того, сидя в тишине кухни, которую нарушали только жужжание перегревшейся лампочки и его собственные приглушённые вдохи, он всё равно скучал по нему, скучал по теплу его тела и по успокаивающему звуку его голоса – и ненавидел себя за это. Все знают, что ты просто моя сучка. Воспоминание эхом прозвучало у Квакити в ушах и, продолжая думать о Шлатте даже с осколками стекла в ступнях, он задумался, был ли его жених прав. От этой мысли его затошнило, и он сделал несколько глубоких вдохов, прежде чем его всё же вырвало. Видит Прайм, ему и так предстояло достаточно уборки. Когда слёзы наконец отступили и Квакити смог увидеть, где заканчивалась лужа виски и большую часть осколков, разбросанных по полу, он посчитал, что его зрение прояснилось достаточно, чтобы подняться. Это он и сделал. Сначала Квакити на цыпочках, опираясь о стену, чтобы поддерживать равновесие, прокрался в ванную и достал аптечку. Он сел на унитаз, снял насквозь промокшие от виски носки и пинцетом достал из ступней осколки стекла, стараясь не запачкать кровью пол. Обмакнув бинты в зелье исцеления, он обмотал ими ноги, надел толстые сандалии и отправился убирать кухню. Следующий час прошёл как в тумане. Квакити действовал на автомате, он слишком устал, чтобы формулировать мысли. Он смёл осколки стекла, вытер виски, пропылесосил ковёр (надеясь, что шум не разбудит Шлатта), а затем натёр тумбы, пока от их белизны у него не заболела голова. Руки Квакити тряслись, поэтому уборка заняла больше времени, чем ему хотелось бы. Он выжал тряпку в последний раз, а затем обернулся и поморщился, посмотрев на время. 2:13 дразняще мигало на дисплее духовки. Очевидно, сегодня ему не удастся как следует выспаться. Наконец, Квакити вернулся в ванную, снял грязную рабочую одежду, местами насквозь пропитанную виски, и с помощью пары салфеток избавился от следов. К счастью, в левом нижнем ящике у него ещё осталась запасная одежда, и он переоделся в чистые боксеры и широкую длинную футболку. Прежде чем выключить свет, Квакити остановился и посмотрел на своё отражение в зеркале. Под глазами у него залегли тёмные круги, но в этом не было ничего странного. Его взгляд опустился ниже, и он приподнял футболку, чтобы посмотреть на свой зад. Он и правда стал меньше? Квакити думал, что ничего не изменилось, но, может быть, Шлатт был прав. Может быть, он немного схалтурил. Под завалами бумажной работы у него не было возможности как следует следить за собой. Иногда ему казалось, что его талия становилась чересчур тонкой, и, может быть, поэтому он и не заметил, что его задница стала меньше, но это наверняка была просто игра света, да? Квакити всегда открыто гордился тем, что у него была «самая большая задница в кабинете», даже до Мэнбурга. Ему нравилось чувствовать себя сексуальным, нравилось выставлять себя на показ, и его жених считал это привлекательным, так почему бы и нет? Однако в последнее время он всё чаще смотрел на себя в зеркало, тщательно осматривая каждый изгиб и острый угол с нарастающей тревогой, а иногда и с отвращением. Квакити почувствовал, что эта рана уже начала гноиться, поэтому опустил футболку, полы которой спускались ниже боксеров и скрывали его изгибы. Он выключил свет и на цыпочках прокрался через коридор в спальню – отчасти для того, чтобы не нагружать раненные пятки, но в основном чтобы не разбудить Шлатта. Тот обычно спал как убитый, так что Квакити не слишком беспокоился, но раньше он засыпал под приличным количеством алкоголя. Он напряг память, чтобы вспомнить, как Шлатт спал, будучи трезвым, но в голове у него было пусто. Когда дверь со скрипом открылась, Квакити встретила кромешная тьма. Тишину заполнял храп Шлатта, и он со вздохом облегчения направился к кровати, без труда маневрируя в темноте. Присмотревшись, он смог разглядеть фигуру Шлатта, который каким-то образом умудрился занять большую часть их двуспальной кровати, а также забрать себе все одеяла. Само, блять, собой. Квакити нерешительно опустил руку на матрас. Не встретив никакой реакции, он наклонился вперёд и встал на одно колено, опустившись на него всем весом. Матрас прогнулся под ним, и храп внезапно прекратился. Чёрт. – Тыковка? Это ты? – раздался впереди сонный голос Шлатта. От этого прозвища напряжение, сковавшее плечи Квакити, немного ослабило свою хватку. – Угу, я. Спи, милый, – он наконец улёгся на краю кровати и закрыл глаза. – Ты убрался? Всё убрал? – Да, – подтвердил Квакити. Шлатт на мгновение замолчал, а затем выдохнул и лёг обратно, на этот раз освободив больше места для Квакити. Тот наконец снова смог дышать. – Я вычту это из твоей зарплаты. Квакити кивнул, а затем вспомнил, что в комнате было темно, и прочистил горло. – Хорошо, – согласился он. В конце концов, вина лежала на нём, так что всё было честно. Он понятия не имел, сколько стоил тот виски, но надеялся, что не слишком много. С другой стороны, учитывая, что они со Шлаттом жили под одной крышей, наверное, не имело значения, в чьём кармане лежали деньги. (Имело, и ещё какое.) Квакити перевернулся на другой бок и оказался лицом к лицу со Шлаттом. Тот уже закрыл глаза, поэтому он закрыл свои. Через полминуты он почувствовал руку на своей руке и вздрогнул, в панике распахнув глаза. Шлатт хмуро смотрел на него с другой стороны кровати, его рука замерла. Посмотрев вниз, Квакити понял, что он только хотел погладить его, но это осознание едва ли успокоило его быстро бившееся сердце. – Я не собираюсь ломать тебе руку, – сказал Шлатт, и Квакити удивился, что тот помнил свои слова, – Это просто чёртова…это просто метафора, ты же знаешь? Квакити поёжился. Ему было стыдно за свою реакцию. Он знал, что это всё было просто пустой болтовнёй. Шлатт никогда не причинял ему физического вреда. Какое право он имеет так низко думать о своём женихе? – Знаю, – прошептал он. А затем: – Прости. Шлатт ничего не ответил, но после недолгого молчания всё же погладил руку Квакити. Напряжение между ними медленно улетучивалось, и он позволил себе расслабиться, сосредоточившись на мягких движениях. Через несколько минут Шлатт уснул, и его рука обмякла. Квакити придвинулся поближе и обнял протянутую руку Шлатта, прижав её к своей груди. Она была тёплой и сильной, как и всегда, и это успокоило его, несмотря на всё, что произошло раньше. Через пару минут он тоже уснул. Тишину комнаты нарушало только их тихое дыхание.