***
Возвращается Сакура не очень довольной. Утром, проспав всего часа четыре, она поднялась самой бодрой на свете. Это легко, когда второй, последний человек в мире в соседней комнате встаёт с трудом к обеду. Тогда, по третьему разу перепроверив рюкзак, Сакура потянулась к свиткам, которые откладывала на самый последний момент. Он настал под чашку чая и вчерашний остаток ужина, который Какаши, конечно же, ни разу не готовил, и наточенным кунаем, рассёкшим подушечку пальца. Теперь она знает – всем жабам на Горе Мьёбоку известно о смерти Наруто. Они все сожалеют их потери и бремени. Нет, Гамамару-сама не знает, как им связаться с Мудрецом Шести Путей. Гамамару-сама называл его давно умершим. Конечно, Гамакичи поможет разбить камни, в которые запечатаны Хвостатые. – Дурные вести? – спрашивает Какаши, туша бычок об камень. Сакура пересказывает свой разговор с её новым призывом. – Не знаю, мы вроде бы можем освободить Хвостатых хоть завтра. А с другой стороны… Может, простое волнение, – она робко улыбается, Какаши кивает. – Не торопись. – Он передаёт ей её рюкзак, сходит на тропу. – Я бы вообще оттянул их освобождение до самого последнего момента. – Почему? – Мы не Наруто. – Какаши решает остановиться – разговор серьёзный, о таком не говорят на ходу. – Я переживаю, что… Мы с тобой с чего-то решили, что они станут помогать. А если мы ошибаемся? Девятихвостый может согласиться, в память о Наруто, допустим. Восьмихвостый отлично сошёлся со своим джинчуурики, он захочет его вернуть. Однохвостый, в помощь Гааре? Возможно. А остальные? С чего бы им нам помогать? – И если будем тянуть, это нам как-то поможет? – Нет, но у нас будет Риннеган. – Который ты навряд ли сможешь полноценно использовать. В смысле, я в тебе не сомневаюсь, но всё-таки… – Понимаю. Так или иначе, если Обито мог управлять Девятихвостым с помощью Шарингана, можно было бы попробовать… Я не уверен, но если нам придётся использовать силу, я бы предпочёл быть с Риннеганом. Да и снять Чибаку Тенсей им будет проще, чем что-то выдумывать. Он поворачивается, идёт дальше. Сегодня даже до границы не смогут дойти. Бежать Какаши не планирует, пока погода хорошая. – Ты настолько не доверяешь Хвостатым? В первый же раз как-то согласились помочь. – Они соглашались помогать Наруто, а не нам с тобой. Некоторые из них нас знают, но это не гарантия… – Опять останавливается. – Сакура, я не хочу рисковать. У нас нет такой возможности. Никакой второй попытки. – Просто предложила, – бурчит Сакура в ворот плаща. – С чего ты решил, что я не пойму? – Мы это уже обсуждали. – Кто я, по-твоему? Какаши думает. – Запутавшаяся в себе девочка, впервые потерявшая близких? Слова вроде и мягкие, а по горлу режут. – А ты тогда кто, сенсей? – А я не девочка… – Похоже на то. – Это самое глупое, что она могла от него услышать. Яростную спесь сразу сбивает. – Иногда я ей завидую, другой, правда, никогда не знавшей этой боли. Но быстро передумываю. – Не хочешь быть девочкой? – М, пришлось бы причёсываться. – Да-а, страшная участь девочек, – она тянет недовольно, запускает руку в волосы, продирает колтуны. – Не всех, как я вижу, – замечает Какаши с улыбкой. – Это от ветра! Перед выходом я расчесалась… – Рука тормозит, взгляд испуганно едет назад по тропе. – Ксо, расческу дома забыла. Давай вернёмся? Пожалуйста. Какаши давит смешок. Накидывает ей капюшон на голову. – От ветра. – Капюшон падает, доставая до самого носа. – Ну да, так-то лучше. – Сакура смешно запрокидывает затылок, лучше бы ему не видеть её большие круглые глаза – так и паралич рта заработать можно – никогда не перестанет улыбаться. – Пошли. У меня есть. – Ты же не причёсываешься. – Я тебя обманул. По полям тянет морозной стужей. Ветер носится по пролеску. Какаши предсказывает снег в ближайшие дни – он будет сухой, не липкий. С неудовольствием замечает, что с наступлением зимы улицы Конохи завалит, и кому-то из них придётся их чистить. Сакура соглашается на подъездную дорожку. Какаши кивает – на остальное у них есть чакра. Так и будут ходить. Пока Сакура недоумевает, как же он в таком случае собрался заходить в магазины, где они оставили большую часть продуктов, Какаши размышляет о чём-то своём. То никак не хочет обретать явную форму. Его молчаливость не проходит и к вечеру. Всё понятно, решает Сакура, он опять за старое. Тогда, продрогнув под ветром до костей, они проходят мимо маленькой деревни. Какаши вскрывает замок первого дома, топит углём ирори, на нём же кипятит чайник, Сакура медленно съедает половину бенто, растягивается по нагретому полу и сверлит его взглядом. Какаши, в свою очередь, гипнотизирует огонь. – Неприлично так пялиться, – говорит он, откладывая своё бенто в сторону, что-то ищет в рюкзаке и достаёт книгу – первую часть «Ича-Ича». Сакура не знает, что на это ответить. Переворачивается на спину, закидывает ногу на ногу, тянется к рюкзаку, давит смешки, пока достаёт свою книгу – вторую часть «Ича-Ича». Ждёт реакции, между только гудящий на огне чайник. – Первую ты уже прочитала? – спрашивает он, Сакура слышит – недоволен. – Конечно, – отвечает спокойно. – Я запретил брать мои книги без моего разрешения. Сакура поворачивает голову, смотрит прямо – ты серьёзно? – Святая простота, – фыркает она. – Как я могла удержаться? Особенно, после просмотра фильма. Знаешь же, как меня будоражат все эти любовные страсти. – Ладно, – соглашается Какаши, ложится на пол на её манер – подсунув рюкзак под голову и согнув ноги в коленях. – Но третью часть не получишь. – Я вообще-то могу взять её в магазине. – Не можешь. – Это ещё почему? – У тебя нет денег. Если ты возьмёшь что-то, не заплатив, мне придётся тебя арестовать. Его сухие суровые слова доходят до неё не сразу. – Ты серьёзно?! – Вполне. Она, подскочив от возмущения, уходит. Растворяется с грохотом в пустом доме. Какаши, захлопнув книгу, крутит её в руках, проводит пальцами по контуру глянцевого блестящего на свете огня рисунка, мнёт обложку и понимает – читать сегодня не сможет. Хоть тысячу раз рассматривай заученные, выдолбленные в мозгу иероглифы, не поможет – в них нет ответа, почему так тоскливо засыпать рядом с ученицей, спустя месяц, как между ними появилась стена и набор дверей. Он смотрит на её брошенный рюкзак, там мелькает вторая, ненастоящая Сакура, кротко улыбается, там же, развеяв фантом, совокупляются свет с тенью. Какаши фыркает, уводит взгляд к потолку, совокупляются везде, в насмешку: ветер со скрипом дома, огонь с мраком, в иероглифах на страницах, в его голове тоже – раскрасневшаяся кожа, поволока невидящих глаз, медленные глубокие толчки под ритм сердца. Оно и стучит, когда Сакура возвращается. Приносит с собой морозный воздух, рывком расправляет футон, забирается, хмуро отворачиваясь. Какаши давно накрыт с головой, слушает, как шелестят страницы, как затягивается, приостанавливаясь, её сбитое дыхание. Замирает от странной, ноющей боли. И не может перестать вслушиваться. Она сбрасывает одеяло, мнёт пальцами футболку, что-то шуршит, он слышит не звуки теперь – запахи. Проклинает родовую особенность. Смазанный днём дороги запах кожи, ещё с этой её мыльной маракуйей, другой теперь – чем сильнее концентрируется, тем сильнее растёт боль в груди. Жар ползёт по спине, то ли от одеяла, то ли от тёплой водолазки, что не снял, то ли от огня ирори, то ли от того, что сводит ноги. Она специально, интересно. Поняла ли, как он сейчас всё понимает, с фатальным ужасом понимает и сделать ничего не может, точно хоть раз пытался. Знает ли, что происходит, когда кто-то ночи напролёт сидит в чужой комнате, когда статус запрещает быть, но не обговаривает возможность представлять. Когда даже мысль, молчаливое видение, болванчиком шепчущее имя, не режет, а убивает. У него теперь одна мантра, одна молитва, в ней одно слово, он его себе из раза в раз повторяет. Повторяет, когда она засыпает, когда с шелестом схлопываются страницы, а он смотрит на её оголённую спину, впадину позвоночника, перламутровый блеск тонкой кожи. Повторяет, когда выходит на улицу, тянет ледяной воздух, смешивает с дымом двух сигарет. Молитва млеет, сбивается в своих лёгких двух слогах, Какаши подставляет щёки под сбывшееся предсказание – снег пошёл. Как и говорил, не липкий, сухой, колкие ледяные иголочки. Он тихо возвращается, добавляет углей в очаг, пока шевелит угли, смотрит, не отрываясь смотрит на голую спину. Он же и не такое видел, пытается вспомнить, но только в ушах звенит женский, на надрыве, вопль. Испугался тогда. Впервые в жизни, наверное. А сейчас сам себя боится. Сначала дурные мысли, потом призрак без одежды, сублимация дурной головы, теперь вот отвернуться не может, а если поймёт? Если вместо призрака когда-нибудь, не обращая внимания на глупые сериалы, придёт сама Сакура? В голове на ней тонкий нагадзюбан, иногда Какаши может разглядеть мелкий, непримечательный рисунок. В жизни она плевала на все эти традиционные одеяния: майки на тонких бретелях, короткие шорты, высокие носки. Один она обязательно снимает, пряча ногу под одеялом, второй стягивает до пятки, когда комната нагревается, снимает и его. Он и сейчас видит, что те, скомканные, лежат возле футона. Утром он встречает её слабой улыбкой. Встал раньше, сварил в очаге хозяйского риса, оставил сотню рё, долго рассматривал засохший трупик мухи на кухне, пока Сакура спала. Успел и по деревне пройтись, заглянув в продуктовую лавку. Она только сейчас вышла. – Ух ты! Вечером его не было. – Она с блеском в глазах рассматривает поляну, засыпанную снежной изморозью. – Ночью пошёл, – подтверждает Какаши. Сакура спрыгивает с энгавы, ждёт, пока он докурит. – Ты был в Иве? – Немного, – отвечает он, выдыхая дым. – Отношения у нас с Камнем так себе после Третьей Войны, сама понимаешь. – Он опускает взгляд, под её ботинками натоптанная сухая трава. – Куда смотришь? – Удобная? – спрашивает он про обувь. – Дороги там опасные, через горы. – Не упаду. Какаши кивает. – И чем ты там занимался? В Иве? – Решила вопросами меня засыпать? – Он щурится, от её вчерашней злости ни следа. Он рад – Сакура пытается сделать с ним то же самое, что и он постоянно делает – отвлечь. Жаль, не знает, от чего отвлекает, только наоборот работает, внимание притягивая. – Бей первым! Сам же нас этому и учил. – Глупости какие, не мог я вас такому научить. Тут же смотря, что тебя вынуждает на первый удар. Либо ты проверяешь способности противника – приемлемо, либо бьёшь от отчаяния – плохая техника, лучше просто удирать. – Даже в первом ударе есть свои «но», – замечает она скучающе. – Есть ли в этом мире хоть что-то абсолютное? Без дурацких «но»? – Наверное, – думает Какаши, – наверное… Любовь? Если в любви есть какие-то «но», то это и не любовь вовсе. Он смотрит на неё, она не обращает внимания – к счастью или нет, Какаши не успевает определиться – разглядывает небо. Оно ясное, без облаков, ещё затянутое рассветной желтизной. Он сходит с энгавы, сжигает бычок Катоном по привычке. Сакура, по привычке, идёт впереди, опережает на шаг, торопится. – Ну а ты? – спрашивает он, выходя на дорогу. – Придумала что-нибудь? – Пожалуй, – говорит с молчаливой паузой. – Смерть?.. Смерть абсолютна. Какаши часто мелко кивает, сжимая губы, проводит рукой по её волосам, опускает на мгновение, накидывая капюшон, улыбается слабо. Как бы ему хотелось, чтобы она о таком не думала. В стране Травы им впервые попадается деревня, уничтоженная Десятихвостым. Выжженная дыра в земле, каёмки – чёрная груда мусора, чьи-то дома, припорошенные мелким снегом. Крупные рытвины, зыбкий пепел, обломки фундаментов. Жутковато, Сакура по пути только одну вещь находит взглядом, напоминающую о жизни, – чугунную сковородку. – Пойдём-ка отсюда побыстрее, – торопит её Какаши, когда она застревает напротив здания, больше всех похожего на дом, – у него только второй этаж обвалился, она видит излом крыши через пустые оконные проёмы. Завороженно разглядывает остатки жизни. К вечеру они добираются до границы со страной Земли. От голых полей вихрем поднимается буря. Обледенелыми отмычками Какаши еле вскрывает входную дверь придорожного рёкана. Всё то же самое: ирори, маленькие комнатки, дрожащие на ветру сёдзи, через щель Сакура тоскливо смотрит на дымящийся паром онсэн. Здесь ни воды, ни электричества нет. Суитоном Какаши набирает ей ванну, топит очаг, находит на кухне никому не нужные продукты: немного овощей, риса. От кадок тянет гнилью, там он не задерживается. Рёкан большой, но он отсюда слышит, как щебечет женский голос какую-то песню. Разглядывает темноту прохода, вслушивается сквозь бурление в котле. Плещет вода, Сакура охает, останавливается, молчит, продолжает. Какаши толком не разбирает слов, только гулкий девчачий визг. Ужин будет позже. Он долго стоит под снежным ветром, раздетый по пояс. Не различает, где пар горячего источника, а где снежная пелена. Заходит в воду и окунается с головой. Наоборот бы – из жара в холод. А его бросает в разные стороны без разбора. Когда-нибудь это пройдёт, когда-нибудь всё вернётся на свои места, насколько у мест останется своё «всё». Его пустым побыть успело недолго, теперь полное, того гляди и лопнет. Когда-нибудь полнота в груди сдуется, схлопнется, как пузырь, перестанет распирать. Только потерпеть, пересилить. С пустотой он как-нибудь сам справится, справлялся же как-то, из рук вон плохо, но иметь что-то внутри, как оказалось, тяжелее. – С ума сошёл?! Какаши разморенным, распаренным взглядом мажет по её фигуре. Она дрожит от холода, кутается в тонкую юкату, переминается с ноги на ногу. – Ветер такой! Вылезай оттуда живо! Какаши склоняет голову к груди, мотает ей, как пьяный, усмехается. А лёжа на футоне, на трезвой твёрдости пола, долго смотрит в потолок и не может уснуть, Сакура рядом, с другой стороны очага – без носков. На следующий день всё повторяется: утром – молодцом, днём – держится, вечером – сходит с ума. По стране Земли они идут медленнее, мешают горные тропы, ветер, снег. Первую ночь проводят в пещере, к какому-то городу на следующий день подходят уже днём и решают не рисковать. Он сбитый, сжатый на клочке земли посреди скал, по улицам им приходится петлять – слишком узкие, Божественное Древо сожрало всё пространство. В гостинице Сакура просит его – пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, – поиграть в пинг-понг. Какаши соглашается, долго смеётся с её удивлённого, торжествующего лица, сам просит ещё пару партий, чтобы вымотаться до предела для лёгкого сна. В номере отжимается, через полчаса Сакура предлагает добавить веса, он зачем-то соглашается и старательно делает вид, будто она, сидящая на его спине, ничего не весит. Самый тяжёлый, неподъёмный груз. Уснуть не помогает. Другая, очередная ночь. Больше на страшный сон похожа. От медлительности они не успели дойти до деревни, всего десяток ри, но ветер поднялся такой жуткий, что им пришлось свернуть в пролесок и там же развернуть палатку. Какаши планировал их маршрут так, чтобы до этого не дошло. Но вот он здесь, со своей ученицей, не наберётся даже одного хиро – слишком близко. Ещё хуже, когда Сакура замечает какую-то скованность в движении его рук, хмурость и сжатые губы. Ворчит, подползает ближе, приказывает снять водолазку и перевернуться на живот, а после говорит, что он – старый дурак, нельзя в его возрасте так напрягаться и отжиматься по часу с грузом на спине. И садится на поясницу. Какаши очень, правда, Ками, очень хочет сказать, чтобы она слезла. Пока кожи не касаются женские руки. После Какаши уже не особо понимает, чего хочет на самом деле. Об этом ему чуть позже поведает фантомная Сакура. Приветствие он будет сдерживать со скрипом на зубах и бессонной ночью. К вечеру, не успеют схватиться серые сумерки, они доходят до Ивы. – Тут обычно повеселее, – оповещает Какаши, натягивая на нос маску. Сакура не задумывается, зачем она ему теперь, – мало ли, что у него в голове. В первом книжном магазине он покупает карту города. Сакура хихикает, рассматривая запылившиеся полки, воображает, как он, будучи посыльным между Конохой и Ивой, заглядывал сюда для местного, фольклорного порно. До отдела эротики дойти не успевает, не хватает одного шага – сзади откашливаются. – Разделимся. – После пыльного магазина Какаши может дышать полной грудью. – У нас здесь было три шиноби под прикрытием, восемь информаторов. Искать дома информаторов бесполезно – ничего интересного они у себя обычно не хранят. – Я думала, мы пойдём в резиденцию Цучикаге. – Чуть позже. Нам нужно знать, что искать, или хотя бы где. Если ничего не найдём у шпионов, придётся перерывать всю резиденцию. – Он отмечает огрызком карандаша на новой купленной карте какой-то дом и передаёт ей. – Держи. Надень рацию, по третьему адресу отправлю клона. Сакура приходит к месту через двадцать минут. Долго, пожалуй. Никак не могла оторваться от новых зданий, новых улиц, пусть и изувеченных Божественным Древом. Аккуратно вскрыв замок, она заходит в квартиру. Ничего примечательного, почти пустая, холодная, две одинокие грязные тарелки на столе в гостиной, с кухни таращит сгнившими мусором и едой, Сакура хмыкает, застывая в коридоре, – вернутся в Коноху, нужно обязательно сходить к родителям и убраться. Замирает, качая головой – и почему не подумала, что это и её дом тоже? – Ты меня слышишь? – спрашивает она из спальни, прокручивая колёсико передатчика. – Слышу, – отвечают с небольшой задержкой. – А как его зовут? Этого шиноби, к которому ты меня отправил? – Э… Кё. Кё Фукуда. – Ты его знал? – Нет, – Какаши, кажется, усмехнулся. – Я не знаю каждого шиноби Конохи, Сакура. Да и имя его, всего скорее, кодовое. Он вообще может быть не ниндзя Листа. – Ну вот, а я уже хотела рассказать обо всех его грязных секретиках. Представляешь, я нашла под кроватью женские трусы! – Занимательно, – хмыкает Какаши. – А что-то более… кхм… полезное ты нашла? – О, кучу любовных писем. Слушай, – она откашливается, берёт в руки исписанный чернилами листок и начинает читать: – Дорогая Кита! Словами не описать, какие мучительные беззвёздные ночи я провёл в разлуке с тобой. В глухой темноте под огнями города они не горели совсем, мелькнёт яркая звёздочка – я тотчас о тебе вспоминаю. Вспоминаю руки твои и запах кожи, гомон чужих голосов, не помню, о чём они говорили. Ты навеки запечатлена в памяти такой: покрасневшей, пылкой, смущённой посторонним шумом. Считаю дни, весь октябрь, как в тумане… – Стоп, – Какаши резко останавливает, – читай следующее. Сакура, не понимая, что происходит, распаковывает следующий конверт. Пробегается по тексту глазами. – Тут почти то же самое… Словами не описать… Вспоминаю руки… Весь май… Месяц другой! – Это шифр. Понятно. – И что ты из этого понял? В Академии о таком шифре не рассказывали. – О нём не рассказывают ни в Академии, ни при получении ранга генина. Чуунинам тоже не рассказывают. Сакура фыркает. – И много у джонинов таких замысловатых шифров? – Кроме основных, всем известных, только этот. Любовные послания никого не заинтересуют, особенно, когда посыл размытый. – Не понимаю, как из этого можно вычислить что-то, кроме месяца. – Место и время – не месяц – количество дней до нужной встречи, за кем шиноби следил. Май – пять, октябрь – десять. – А если число дней до встречи больше, чем двенадцать? – Тогда пишут в «следующем году». Иногда «в прошлом», но я, если честно, больше пяти лет не был на таких миссиях, всё в деталях не вспомню. Найди на карте… Сейчас… Как же он называется?.. «Лакомый кусочек»... Найди на карте «Лакомый кусочек», встречаемся там. Не успев никак отреагировать на такое идиотское название, Сакура слышит – связь оборвалась.***
«Лакомый кусочек» – место весьма занимательное. Сакура хочет спросить, что это, но глотает вопрос, знает, в ответ услышит что-то вроде «угадай с трёх раз» и какую-нибудь дурацкую его улыбочку. Улыбочка будет сокрыта тёмной маской, но она узнает о её присутствии – поймёт по хитрым глазам. Она болтается за ним по комнатам уже битые полчаса, иногда Какаши замирает посреди петляющего коридора, подсвечивает фонариком записи в блокноте, поднимает голову или чешет затылок. Сакура не задаёт лишних вопросов, ждёт, пока сам расскажет, осматривает вместе с ним чужие комнаты. Они все, как на подбор: узкие, в них только кровать помещается, с каморкой в углу, где под потолком торчит душевая лейка, в полу один лишь слив. Сакура уже при входе поняла, какие лакомые кусочки тут подают к ужину. И, судя по убранству, те явно не первой свежести. – Ты хоть скажи, что мы ищем, – просит Сакура скучающе. Какая это комната по счёту? Десятая? Пятнадцатая? Она сбилась на третьей. Дом просто огромный. – Покои хозяйки. Госпожа Ёкан – наш информатор. И у неё самые дешёвые цены во всей Иве, шиноби победнее любят к ней заглядывать, ещё больше к ней любят заглядывать гражданские. Особенно те, кто работают на шиноби. Она не куноичи, как я помню, и никогда ей не была. – Подожди-ка… Ёкан? Это как пастила, что ли? – Ну да. «Лакомый» же… У них у всех такие имена, знаешь, моти, вагаси, дораяки, мандзю, ну и всё такое. – Так, а данго у них кто? Какаши останавливается, мрачнеет. – Тебе лучше не знать, – отвечает со скрипом. – А ты её знал, получается? – Сакура веселеет, лишний повод поиздеваться над сенсеем. – Или его?.. Какаши ведёт челюстью и молча скрывается в проходе. Ну уж нет, так легко он от неё не отделается. – Какаши! Нам нужно серьёзно поговорить! Какаши же нужно серьёзно подумать. Просидев полтора часа за дневниками госпожи Ёкан, у него разболелась голова. На кухне Сакура встречает его тарелкой риса и Мистической ладонью. Поджимает губы, прислоняя руку ко лбу, и неловко, с задержкой, отступает к своему месту. Волнуется, может, за свою стряпню, думает Какаши. Но свою порцию она уминает с небывалым аппетитом, и он вторит её примеру, не забывая сказать, что готовит она лучше, чем ей кажется. – Это сложнее, чем операции. Серьёзно, я сварю яд, который убьёт человека за минуту, но вот это… – Она обводит палочками расставленные тарелки. – …Гораздо труднее. Куноичи учат размахивать кунаем и метать сюрикены, а не орудовать лопаткой. – Что бы ты съела? – Какаши переводит тему. – Первым делом, что ты съешь, когда всё вернется на свои места? Пойду в «Ичираку», хочет она ответить. Но нет, не пойдёт. Там ей ни один грамм лапши, ни одна ложка бульона в горло не влезет. Мечется, думает, от сладостей и выпечки до свежего мяса. А после замирает, тепло улыбаясь. – Всё, что угодно, что приготовит мама. У неё булочки вкусные. – Я помню. Меня ими постоянно угощали. – Она обожает их готовить по выходным! Любую выпечку вообще. Весной всё с сакурой, летом – с ягодами, осенью – с яблоками. Какаши молчит, чему-то улыбается, разглядывая сколы на фарфоре. – А ты? – Ничего? – он отвечает, поднимая бровь вместо взгляда. – Совсем ничего? Да брось. Быть такого не может, явно же что-то хочешь. – Хочу. – Он кивает, подтверждает. Медленно переводит взгляд с тарелки на неё и чувствует, как что-то острое, прямо внутри него, скоро вспорет ему грудь. – Что? Какаши не ответит, но стоя под еле тёплой водой в месте, что и душем можно назвать с натяжкой, задаст себе тот же вопрос. Сакура возмущалась недолго – он предложил на время пребывания в Ивагакуре остаться в «Лакомом кусочке». Госпожа Ёкан – информатор Конохи, и её комнаты для шиноби Листа всегда были бесплатными. Платные здесь только девочки, те, которых называют в честь сладостей. О своём решении и то ли нелепой правильности с желанием за всё платить, то ли скупости платить за это же, Какаши ещё пожалеет. Когда Сакура упрямо и настойчиво скажет, что спать в этом страшном и странном месте одна не будет. Когда, сколько бы он не вертелся и не пытался вывернуть свою гениальность в логистических решениях, расправить футон на пустом пространстве комнаты у него не получится – слишком мало места. Когда она, вздохнув и закатив глаза, скажет, что ей уже давным-давно без разницы, если он ляжет рядом. Когда Какаши, принеся три одеяла, два – для Сакуры и одно – для себя, будет рассматривать потолок, так и не сумев ответить на вопрос. Чуть позже она, уже уснувшая, просунет ногу под кромку его одеяла, прижмёт стопу в носке к его лодыжке. Холодная, он даже через штаны чувствует. Как и чувствует, что сегодня навряд ли уснёт. Проблема даже не в Сакуре. Кроме Сакуры Какаши ещё чувствует не выветрившиеся запахи, у тех даже шансов не было. Куда им деваться, когда в этих комнатах только таким и занимаются? Здесь всё пропитано чужой спермой, потом и выделениями. Иногда кровью и чем-то ещё. Он видел комнату побольше этой, там бы и футон на пол влез. Только вот явно понял, кто в этой комнате обслуживал приходящих клиентов. И всегда по одному разу – больше физически невозможно. Нет, он не представляет Сакуру в этой роли. Цветка, что можно сорвать лишь однажды. Не пробует свои мысли на вкус и ничего не воображает. Не решает и ни в чём не признаётся. Он просто смотрит в потолок, пытается удержать сбитое дыхание, чувствует, как Сакура прислоняет к нему вторую ногу. Он просто вцепляется пальцами в ткань брюк и задирает их, обнажая свою голень, чтобы через три минуты Сакура подцепила большим пальцем кромку одного носка и стянула его на половину, обнажая пятку. И никогда Какаши в жизни никому не скажет, какие же на самом деле узкие, блядь, их форменные штаны. На следующий день он найдёт им гостиницу поприличнее. С генератором в подвале, двумя комнатами, в одной из которых будет телевизор; и заплатит за четверо суток. Ровно столько они проведут в Ивагакуре.