Что-нибудь придумают

Утро Сакуры начинается с поворота головы. Если соседняя койка пуста – сегодня её очередь держать всё под контролем. Рядом никого нет, но за хлопающим на ветру брезентом она видит силуэт сенсея – он, с обнажённым торсом, рубит дрова – уголь закончился три дня назад. На эту щеголяющую обнажёнку Сакура может только фыркнуть. Кого-то, может, и впечатлит. Но она тысячу раз сказала, что это опасно. Не из-за дров, из-за другой работы. На другой работе они роют могилы. Порежется – занесёт инфекцию. Занесёт он её с девяностопроцентной вероятностью. Вероятность порезов меньше, но тоже велика. Она ставила ему уже три укола, а он плевать на всё хотел. Откуда в нём взялось это рьяное желание раздеваться, Сакура так и не поняла. Другие пристрастия тоже остаются под большим вопросом. Вместо кофе на завтрак у Сакуры рис. Сегодня Какаши решил поиздеваться над ней чуть меньше, чем обычно – добавкой идёт всего лишь маленький перчик халапеньо. Когда, две недели назад, они добрели до полевого госпиталя и Какаши попросил взять с собой медицинские маски, дезинфицирующие средства и как можно больше перчаток, Сакура не поняла, для чего, но как только они вернулись к полю сражения, всё стало ясно. Ясно стало ещё за пару километров – сладковато-приторный запах гнили, распустившийся во всю силу у краёв карьера, дно которого было усыпано телами. Самое отвратительное – запах мешал основной работе. Сконцентрировать чакру в ногах, чтобы подпрыгнуть и хотя бы кончиком пальца дотронуться до шаров земли, повисших в воздухе, было невозможно. Ещё хуже – Хатаке заставлял есть её только острую еду. Сказал, отбивает обоняние. Острое Сакура ненавидела, Какаши тоже не был в восторге, но именно он притащил откуда-то ящик соуса спайси, коробку свежего халапеньо и соуса кимчи. А следом добавил, что на полевом складе видел и шрирачу, поэтому просил всё съедать по-хорошему. Поэтому теперь Сакура ненавидела и самого Какаши. Следом за завтраком у неё разминка. На ней она вольна делать всё, что ей вздумается. Сегодня, например, попросит Кацую-сама метать её в деревья. Приятного мало, но в последние дни всё, что её окружает – неприятное. За исключением, пожалуй, нинкенов Какаши и Кацуи. Первую проблему они почувствовали за несколько километров – запах. Вторую, когда встали под шарами земли, – те висят слишком высоко. Хватит только чакры Девятихвостого, чтобы допрыгнуть до них. Увеличивать силу с помощью Божественной Регенерации тоже бесполезно. Кислота Кацуи-сама тоже не доставала, да и её силы не хватало, чтобы расщепить камни. Когда начались дожди, кислота и вовсе стала бесполезна. Сакура придумала новый план: залезла слизню в рот и попросила выстрелить ей, Сакурой, в небо. Какаши к идее отнёсся скептически, но останавливать не стал, после и сам неоднократно пользовался этим приёмом. Сдвигов, однако, никаких не наблюдалось. После разминки Сакура готовится бороться с шарами. Пыл ей, спустя безумное количество безуспешных попыток, задаёт только одно – это всяко лучше, чем рыть могилы. Когда утро начинает сменяться днём, утомившись и истратив всю чакру, присоединяется к Какаши. Сначала им помогали нинкены, Какаши разрешал им быть рядом только один час – вонь от трупов стояла совсем невозможная. Сам он носил, кажется, все три маски. Сакура обходилась одной, повязывала на морды собак тканевые тряпки, смоченные раствором. Через пять дней такой помощи они всё равно заболели, их не было два дня, а после, с рассветом, вся стая восьми нинкенов ждала их перед шатром. Какаши ругался. Он так долго ругался, что Сакуре хотелось вступиться за псов. Она даже что-то сказала, но одним тёмным взглядом была прибита к земле. Больше не лезла. Только потом поняв, что они, да и она, пожалуй, единственные, кто у него ещё остались. – На складе были утяжелители для ног? – Сакура встаёт в отдалении – он только начал закидывать могилу землёй и подходить ближе у неё нет никакого желания. – Не знаю. Тебе зачем? Хочешь научиться открывать Восемь Врат? – Какаши опускает лопату в землю, опирается о черенок и с сомнением щурится. – Может и хочу, – Сакуру задевает его недоверчивый взгляд. – А вы знаете как? – Знаю. Но тебе не скажу. – Почему это? – Станешь опасным противником, мне оно надо? – Ну я серьёзно! За эти две недели Сакура убедилась – её сенсей знал тысячу дзюцу, имел тысячу недостатков и нашёл тысячу способов её обескуражить. Иногда выходило совсем неприлично. Иногда он просто проезжал по её мозгам, чтобы перед сном подольше покрутилась. Иногда так смотрел, что тут же хотелось рот себе зашить, чтобы больше говорить не смела. А иногда получалось, как сейчас – стоит, занимается тем, от чего Сакуру выворачивает с самого первого дня, и дурака валяет. – Я тоже, Сакура-чан. – Да ну вас. – Всю чакру уже потратила? – Да, – бурчит Сакура. Нет ещё и двенадцати, а она уже выдохлась. Он несколько раз говорил, что силы она использует не рационально. Правильного пути она не знает, Какаши тоже так и не смог подсказать. – Ты тратишь намного больше энергии, чтобы смягчить падение, я прав? Сакура думает. Он прав. Это на первых порах она ещё представляла, как долетает до шара и разбивает его кулаком. Теперь больше концентрируется на падении. Их, к сожалению, было больше. Они выигрывают в сухую. – Правы, – недовольно соглашается. – Я на западную сторону пойду. Вам таблички написать? – На обеде напишем. На обеде её ждёт тарелка собы, три полоски сушёного мяса и овощи, тушеные, конечно же, в остром соусе. А еще пять табличек: двое безымянных ниндзя из Песка, четверо – из Облака, шесть – из Огня, один - из Камня, двое – из Воды. Шестерых из Конохи Хатаке не узнал, она тоже не знала, так и остались безымянными. Хорошо, что самураев сегодня не было – у тех тяжелые доспехи – переносить неудобно. Всех, кого узнают, хоронят отдельно. Чаще они вспоминают только имена. В госпитале она у многих спрашивала только имя, иногда раненые не могли представиться, но шиноби, попавших в госпиталь, было мало на этом поле. Либо уже мертвы, либо болтаются где-то в Цукуёми. Какаши тоже помнил чаще имена, им он отдавал приказы, руководил и наставлял, лица знакомые, а за ними – пустота. Глухое «слушаюсь, командир», провалившееся на задворки памяти. Неджи Сакура попросила похоронить первым. После обеда Сакура задерживается, убирает с раскладного стола посуду, моет в ручье неподалёку. Это их распределение обязанностей. Какаши, оказывается, готовит лучше. Сакура готова сделать всё, что угодно, чтобы не казаться бесполезной. К основной работе он подходит медленно. Выжидает в спутанных тенях корней Древа-Бога, пока солнце перестанет жарить, возвращается к могилам, ставит таблички, вновь берётся за лопату. Сакура мельтешит где-то рядом. Изо дня в день одно и то же расписание. Изо дня в день земля летит в разные стороны. Изо дня в день шуршит одежда мертвых людей. Изо дня в день скрипит дерево, пока уже притупленным кунаем они вырезают числа. Изо дня в день у них ничего не получается. Когда у Сакуры сдают нервы, Хатаке оставляет ей нинкена. Когда на пределе Хатаке Сакура так и не может понять. Его приступы непредсказуемы. Сначала ей кажется, что у них есть своя система – посменная депрессия. Но Какаши – плохой сменщик, уходящий в себя, когда ему вздумается. Иногда она просыпается посреди ночи, он возится со своей обувью, хлопает брезентом и выходит смотреть на красную луну. Тогда тянет сигаретным дымом, а она не может уснуть, пока не услышит скрип соседней койки. Иногда просыпается только утром, и если он не гремит посудой, чтобы приготовить завтрак, Сакура понимает – дела плохи. В такие дни бдить приходится ей. Когда ей приходится ставить ему уколы, когда он кормит её острой едой или ляпает что-то такое, от чего уши краснеют, Сакура не может его терпеть. Но с другой стороны, она открыла для себя тайную личину сенсея – никто и никогда так бережно не относился к её ранам. Его уже затянулись шрамами, болят иногда, иногда ноют, что дышать невозможно, но он точно знает, что происходит с её собственными, когда она и понятия не имеет. На такое не способен ирьёнин, на такое способен только человек, который давным-давно уже всех потерял. Он не советует не обращать на них внимания – дождаться, пока те затянутся коркой, сковырнуть ранку, размазать проступившую кровь по коже, можно даже ногтём внутрь надавить – хуже, чем при её получении, уже не сделаешь. Сакура, как ирьёнин, недоумённо хлопает глазами на такие советы. Какаши, взъерошивая её волосы, убеждает, что так можно. А после рассказывает, как его корки превратились в рубцы, когда один генин подсунул в дверной проём грязную щётку, вторая пыталась себя обелить, а третий сидел в стороне, отвернувшись. И про книжки Джирайи-сама тоже рассказывает. Без них, оказывается, ломает. Он любит бормотать их вместо рецептов, когда готовит. Сакура не видит в этом ничего поэтичного или эротичного. Сакура видит только бредни престарелого мужчины, сходящего с ума, и старательно не замечает за собой новых странных привычек: она не может уснуть без второй подушки, которую обязательно хочет прижимать к груди, чувствует себя некомфортно, если не стягивает волосы в хвост, и прикусывает большой палец, когда думает. Поэтичное она видит в его высоких скулах, выступающих, когда он затягивается сигаретой. Сакура ловит его на этом пару раз, но знает, что процесс повторяется каждую ночь, просто не каждую ночь осмеливается выйти следом. – Вы всегда курили? – Сакура жмурится от красной луны – так и не смогла привыкнуть – и дрожит от холодного осеннего ветра. – Я и не курю. – Какаши отмахивается и отворачивается. Секрет, что под маской, перестал быть секретом сразу же – у него не осталось сил юлить, чтобы отвлечь её во время еды, так что в первый же раз и сдался, то ли с досадой, то ли с облегчением отметив, что Сакуре плевать – она сразу сказала, что знала, что под ней нет ничего такого. – А это что? – Заменитель уравнения. – Какого ещё уравнения? – Сакура мнёт босыми ногами траву, сильнее кутается в шерстяное одеяло. – Тоже хочешь? – Какаши зачем-то тянет ей полупустую пачку и склоняет голову вбок. Сакуре не кажется – его взгляд не сонный, не ленивый, он – злой. – Нет, – фыркает и отходит на шаг. Только этого не хватало. Чего именно, понять так и не может – сигареты во рту, либо быть вновь облюбованной этим тёмным холодным взглядом. Хуже, чем у Саске, когда тот кунай над ней заносил. Здесь без оружия, но и безопасности не внушает. – Тогда иди спать. Сакура послушно уходит и больше не тревожит его по ночам. Легче сверлить глазами пустую кровать, жать к груди подушку и притворяться, что спит, когда по шатру раздаются медленные глухие шаги.

***

Утро Какаши начинается ещё ночью. Во сне он больше не чувствует ток электричества по венам, не слышит, как слетает с девичьих губ его дрожащее имя, не чувствует её тёплую, бьющую кровь. А дышать почему-то всё равно не может. Кошмары сменились обычными снами. Вместо испуганного взгляда и расширенных зрачков только тяжесть Наруто на спине. Вместо рассекаемой молнией Чидори под рукой жестковатые волосы ребят и собственный прищур в уголках глаз. Ему даже Гай снится и мерещится где-то возмущённое «семпай!» В бледном лице девушки с дрожащими во сне веками, лежащей на соседней койке, он видит призрака. Сидя перед красной луной, чувствуя, как жжёт дым по пересохшему горлу, Какаши думает, что давно уже остался один. Сакура – плод его воображения. С плодами он волен делать всё, что вздумается. На плаву только её реакции и держат. Здесь даже врагов никаких нет, чтобы как-то всколыхнуть эмоциональное состояние, – всех затянула иллюзия, не разбираясь, кто плохой, а кто хороший. В АНБУ плохая была терапия, вместо чувств – профессиональное оружие. У оружия чувств быть не может. У могильщиков, как оказывается, тоже. Пока Сакура Харуно дрожит над каждой могилой, Какаши Хатаке может только устало прикрывать глаза. На седьмой день из него стирается и скорбь, и малейшее сожаление. Он даже истории этим безымянным солдатам пытался придумывать, чтобы хоть чем-то себя в порядок привести: вот тот под удар подставился, второй – закрыл собой товарища, обескураженный таким поворотом товарищ похоронен третьим. Не помогало. Ругайся на этих болванов или нет, теплеет в груди только когда Сакура краснеет от жгучего перца, который он ей скармливает, когда уши затыкает от его пошлых пересказов «Ича-Ича», когда злится, залатывая потенциально смертельные раны, или обижается, не проявляй он искусство чуткости. Распыляться на освобождение Хвостатых Какаши и не собирался. Пускай Сакура балуется. Он же после завтрака сразу берётся за лопату, раздаёт приказы нинкенам – рыть могилы запретил, но есть другая тысяча загадок, которые нужно выяснить. Первую неделю они ищут для него насекомых. Какаши давно заметил, что ни одного животного в лесу нет. Как нет и птиц, и даже червей в земле. Были бы – давно увидел – с ней они добрые друзья. Нинкены так ничего и не принесли. Месяц для насекомых, может, уже и не подходящий, но псы додумались проверить ближайшие реки и ручьи – рыбы там тоже нет. Когда пошла вторая неделя – отправил их осматривать окрестности. Везде натыканы лагеря, припасы, оборудование, которое им может пригодиться. Как именно, Какаши не знает, но что там находится – знать хочет. К обеду Харуно всегда выдыхается, подбирается сзади и тяжело дышит ему в спину. По отлаженному механизму Какаши выдаёт какую-нибудь глупость. Харуно спешит ретироваться как можно дальше и возится в грязи, пока он её не позовёт. Спустя два часа возвращается к своему занятию. Чакру не использует совсем, но мышцы по всему телу гудят уже какие сутки. Ему не хватает нормального матраса под спиной, саке и книг. Он смотрит на загрубевшие ладони Сакуры, мечтает о массаже, мнёт свою шею и вспоминает о банке крема, которым Сакура назойливо не хочет пользоваться. Его бы от ужаса повело ещё месяц назад, представь он, что будет так часто думать о Сакуре. Теперь есть причина – кроме Сакуры тут и нет ничего. Да и в голове только картинки перелистываются с калейдоскопом её реакций. Какаши достаточно их видеть, смотреть на живого человека перед собой, умеющего чувствовать хоть что-то. Знает – у самого не получится, но если он половина оставшегося человечества, а она – вторая, то всё не так уж плохо. Хотя ночью под красной луной всё отвратительно. И сигареты эти тоже ужасны. Их он не докуривает никогда – пять затяжек, и втыкает бычок в землю, сминает, растирая тлеющий уголь по траве. Но сегодняшнюю хочет дотянуть до конца. Как тянул одно признание последнюю, третью на этом холме неделю – им нужно уходить. Он насчитал двадцать тел. Их они похоронят сегодня, а после уйдут. Может и специально не говорил, чтобы Сакура не согласно угукала, а возмущалась – ни одного Биджу они так и не освободили. Она знает, где Какаши пропадал, знает, что не только могилы копал, что по вечерам, скопив за день столько чакры, сколько мог, сидел под шарами земли, перебирая все дзюцу, что знал. Знает, что Сакура даже считать пыталась. Сбилась на трехсотой. Пару часов назад он применил последнюю и теперь тянуть с отходом бесполезно, как бесполезно тянуть то, что Сакуре никак не понравится. Испепелив бычок Катоном, он смотрит на шатёр. Сегодня вставал совсем тихо, Сакура не проснулась. Поднявшись с камня, Какаши подбирает с земли рюкзак с припрятанной банкой с формалином, скальпелем и парой тряпок, спускается в карьер, находит брошенную на землю лопату и отправляется к Долине Завершения.