Фея и гомункул: Алхимия страсти

— Если Ключа у тебя нет, где-то он должен быть, — веско заявил гомункул, проходясь по столу, — Мама тебе его точно не оставляла? Какой-нибудь медальон, колечко, родовое платье… Завещать Ключ можно через что угодно. — Н-не знаю… — Джейн была в оторопи. — Отец ничего не рассказывал мне про маму. И остались ли от нее вещи, я тоже не ведаю. — Так он, получается… скрыл волшебный дар, полагающийся тебе в наследство, — гомункул вытащил глаза, в ужасе от крамольной мысли, и даже заткнул себе ручками рот, чтобы случайно не сказать про хозяину что-нибудь плохого. — Подожди-подожди... Я — тоже наследственная волшебница? — уточнила Джейн. — Но отец говорил, что у меня нет волшебного дара, — девушка сама удивлялась, насколько она не удивлена, узнав об этой подлости. Только кулачки её гневно сжались, а щёки покраснели. — Никто не волшебник, пока не получит Ключа, — пояснил гомункул. — И наоборот, любой будет волшебником, если Ключ ему подарят или завещают… Наверное… у лорда Кобба были какие-то веские причины скрывать от тебя твоё законное наследство… Возможно, он просто забыл, да, забыл... Или собирался открыть тебе тайну позднее... Или хотел уберечь себя от стези колдуньи… Всё-таки, связываться с нами, волшебными существами, так опасно! — на гомункула жаль было смотреть, он буквально изнемогал в попытках примирить в своей небольшой голове две противоречащие установки: благость создателя и зло, которое он творит. — Мы должны найти Ключ, — твердо сказала Джейн, глядя в неведомые дали. — Мы-ы-ы?! — перепугался гомункул, — Нет-нет-нет. Я никогда не пойду против хозяина… Я просто не могу пойти… — Ну-ка, иди сюда, — Джейн сграбастала искусственное существо, развернула его спиной к себе и начала дрочить его членик. Гомункул напрягся… и обмяк, прикрыв глаза. — У тебя очень мягкие руки, — сказал он через некоторое время. — И убедительные аргументы. — он расслабился снова, замолчав. Джейн снова ощутила, как её грудь теснит. — Вот я делаю это… и мне то и дело чудится, что я делаю это — живому человеку… Настоящему мужчине… Гомункул обернулся. — Мне очень жаль, что я не могу быть настоящим, — сказал он — безлично, так, словно он говорил о ком-то другом. Затем взобрался повыше и вытер слезинку Джейн, с некоторым удивлением взглянув на мокрый палец. — Знаешь, а я понял. Люди плачут, когда… они чего-то лишены. Когда им больно — вот тут, — он прижал корявую ручку к груди. Джейн разрыдалась взахлёб. Гомункул смотрел на нее почти со стыдом — он искренне не знал, что делать. Неожиданно Джейн почувствовала, что он касается её промежности через платье. — Можно посмотреть на твою писечку? — попросил он жалобно. — А то я боюсь, что ты расстроишься, покинешь меня и я никогда больше не смогу… — Ты, всё-таки, бесовское отродье, — сокрушенно, но странным образом не имея сил злиться, молвила Джейн. Её слегка качнуло — закружилась голова, но она всё же встала и начала быстро, зло разоблачать низ — распутала завязки панталон, приподняла поддевку и юбку, а затем встала — опереашись на стол и выставив зад. — Смотри, — сердито сказала она. — внимательно смотри, возможно, больше не покажу. Она не видела, что делает гомункул, но слышала, как он подходит, чувствовала легкие колебания воздуха сзади. Её лицо было пунцовым. Пальцы легонько прошлись по её половым губам — которые ещё не трогал ни один мужчина. Раздалась «плип плип плип» — гомункул часто, мелко дрочил. А его рука неторопливо «шествовала» по мягкому, вверх, до той точки под треугольничком кудрявых волос, которую Джейн полубессознательно ласкала бредовыми ночами. Девушка почувствовала, как в грудях закололо. Она словно выпала из реальности. Одной её половине было жутко, мерзко, непонятно почему Джейн вообще согласилась на такое, а другая относилась к происходящему со странным безразличием. Дыхание существа… прямо на запретном… — Можно я вставлю? — прошептал гомункул. — Девства я не поврежу, но мой орган может раздуваться внутри… Тебе будет приятно… Джейн издала невнятный даже по смыслу писк, извернувшись, сев и прикрывщись — так, что платье туго натянулось. Ей было противно и жутко от того, что магическое создание может проникнуть в неё — по-животному, как при виде паука или крысы под ногами. Но по-человечески — стыдно не было. И от этого в душе ощущалась некая смятость, словно там должно быть нечто, а его нет. Неполноценная она, неполноценная… Ведь она же должна, должна беречь женскую честь… Неужели она, как ведьмы с лубков из религиозных книг, готова — с кем угодно, с бесами, с полуживотными, сохраняя озорной огонёк в глазах и веретённую резвость тела? Тяжко быть дочерью алхимика. Слишком близко это к миру неоформленной плоти ветров, диким лесным вакханалиям, пахнущим охотой, кровью и парным мясом, распутной текучести песка и кладбищенскому данс-макабру. Слишком близко она жила от книг, полных гравюр с нечеловеческими трансмутациями, слишком много в ней от смешения составов, да и сама она — не результат ли такого смешения? «Добавить столько-то крови фей, замешать на семени человека, ах, не вышло, значит, добавим ещё семени»… Удивительно ли, что не переняла она религиозной целомудренности и строжайших нравственных границ, крторые, наверное, обрела бы, получи она воспитание в аристократическом, или хоть бы даже купеческом, доме. А впрочем, возможно, всё это были отговорки. Возможно, она просто сошла с ума, не в рассудочном смысле, но и моральном. Читала она где-то такое: грех есть моральное сумасшествие. В ее животе — в нижней части — страшно и неподвластно расцветало, распирало — нечто, от предложения гомункула. То, чему было всё равно… Равно — абсолютно всё. — Нет, — сказала Джейн. — даже и не думай о такой мерзости. Но я знаю, как порадовать тебя. Поступим так. — Она расшнуровала платье, вытащила груди и положила их на стол, как две мягкие подушки. — Этого тебе достаточно, чтобы удовлетворить свою похоть, жалкое творение реторты? — О-о-о-оу, — простонал гомункул, закрыв глаза как бы от яркого блеска, — Это большее счастье, чем я мог себе представить. Ты моя принцесса сегодня! — он стремительно, оскальзываясь от спешки, забрался на стол. И нежно погладил лапкой лежащее перед ним сокровище. — Эта плоть мягка, как два облачка. А конусы — точно розы… — Ты говорил, что у тебя нет души — как ты можешь испытывать счастье и слагать стансы обо мне? — невольно улыбнулась Джейн, слегка вздрагивая, когда маленькие пальцы касались бурых морщинистых конусов-ареол. — Я и не испытываю. Мы, гомункулы, имитируем человеческие эмоции, подсматривая их у людей и воспроизводя настолько точно, насколько это возможно, — вежливо прижал ладошку к груди серый человечек. — Ну, тогда пошёл отсюда, — это было движением, нетипичным для доброй Джейн — она просто рефлекторно оттолкнула фамилиара, скинув его со стола — от невозможности выдержать такого удара. Гомункул ляпнулся на пол, «собрался в кучу», потёрши затылок… и кинулся на коленки, отбивая поклоны. — Госпожа! — заныл он. — Пожалуйста, ну дайте мне коснуться ваших божественных сисек! Я умираю от жажды… С момента, когда я причастился ими, мне невмоготу терпеть удаление от этого священного предмета! — Ты же не можешь испытывать эмоций, — в голосе Джейн словно скрежетали частично обломанные зубчатые колёса. Она и этому признанию, в общем-то, не удивилась, ощущая лишь, как у неё отнялась нижняя часть тела — ноги словно оказались где-то в бесконечности. — Не могу. Но имитирую очень правдоподобно. Сам удивляюсь, насколько, — пояснил гомункул спокойно, как артист, вышедший на миг из роли. — Поверить трудно — но мне действительно больно. И я действительно — алкаю. Джейн не убирала груди, медля. На её лице блуждала улыбка — скорее всего, просто спазм лицевых мускулов. — В сущности, — гомункул подпёр кулачком подбородок в философской позе, — задача имеет решение в обоих случаях. Если мои эмоции натуральны, твоё доброе сердце должно допустить меня к сиськам. А если я просто инструмент мага, то тебе должно быть без разницы, что я тебя касаюсь, потому что я — неживое. Объект… — Давай уже сюда свой несчастный стручок, — прорычала Джейн грубо, как настоящая ведьма, протянув руку. Гомункул залихватски щёлкнул пальцами — вот, мол, какой я пробивной — и мигом вскарабкался обратно. Джейн взяла его гениталии в пальцы и с нажимом поводила вправо-влево, не болезненно, но непреклонно. — Не вздумай меня обманывать, — предупредила она. — Иди сюда, — она побудила Салатура подползти к своим грудям, затем вставила членик между ними и принялась массировать его мягкой плотью, одновременно придерживая пальцем, чтобы не выпадал из ложбинки. Она внутренне изменилась. Она ощущала себя загрубевшей и готовой к искривлению своей натуры, играм с ней… может быть, не целиком. Но уж такие шалости — не коробили её никак. — О, леди… О, леди! — простонал гомункул, двигая тазом навстречу пальцу и грудям. — Я и надеяться не мог! Но на что я не могу надеяться в ещё большей степени — это на то, что вы меня поцелуете. — Ах ты наглец, — покачала головой Джейн, уверенная в том, что откажет, но гомункул смотрел ей в глаза так жалобно, что она помотала головой ещё раз, отгоняя отвращение, а затем приподняла его и приникла к его рту своим. Губы гомункула были сухими и шершавыми. Девушка почувствовала, как язык — оказавшийся неожиданно длинным — вторгается в её рот. А затем — она задрожала в ужасе. Она словно увидела, как над землёй восходит поутру второе солнце, не светящееся, а серое, зернистое и лохматое, как невероятный плод. Только этот шок переживался не её разумом, а внутри её тела. Потому что Джейн ощущала: лоно отзывается пульсациями. Точно так же, как в полусне, в грёзах, когда она мечтала о прекрасном юноше-рыцаре, сладко берущем её в лесу, на траве, а потом несущем, обессиленную, покорную, голую, в свой замок. Но только сейчас Джейн вообще ничего не воображала. Она целовалась с существом из глины — обладающим, следует признать, весьма хорошо подвешенным языком — и ласкала его кукольный пенис между своих грудей. Но её тело жаждало наслаждения так же чисто, томно, безупречно, словно она мечтала о большой и светлой любви с лучшим из людей… Джейн задыхалась. — Я — погибшая душа, — прошептала она, или, скорее, подумала, и прижала голову гомункула правой рукой, делая соприкосновение губ невыносимо-плотным и страстным, а левую — опустив между юбок и быстренько, меленько мастурбируя место чуть пониже лобка и чуть повыше мочеиспускательного отверстия. Уставая от силы ощущений, она просовывала руку чуть дальше и гладила чуть влажные половые губы, пытаясь осторожно проникнуть внутрь пальцем. Гомункул тонко стонал и мычал, насилуя роскошные сиськи, которые под ним болтались и продавливались. — Заканчивай быстрей, я так долго не выдержу, — выдохнула Джейн, дав его рту свободу на миг. — Хозяйка, позвольте, я лучше в вас войду! — выпалил гомункул, торопясь, пока его рот свободен. — Может быть… не сейчас… когда-нибудь в другой раз… — ответила Джейн, почти наслаждаясь тем, что на этот раз почти не чувствует неприязни, лишь нежелание «торговать своим телом вразнос» непонятно для чего. Затем усилила нажим пальца, согнувшись и насилуя себя. — В рот! — поменял концепцию гомункул. Едва соображая, что делает, Джейн наклонилась и взяла членик в губы. Это отразилось в её тело ещё одной вспышкой молний, которые пронзили от саднящих грудей до клитора и по ногам, и рухнули в раздутый пузырь огня под пупком, исходящий мокротой, пачкающей ноги и волосики лобка, тщетно просящий, чтобы его выдавили напряжением внутренних мускулов. А затем Джейн начала кончать. Так бурно, как не кончала никогда в жизни — ей казалось, что сила оргазма налетела на неё и перевернула, хотя, на самом деле, это, вероятно, её тело сползло наземь, не выдержав внутренней бури… Следующее, что Джейн увидела, был потолок далеко перед глазами, шкафы по бокам, и серое тельце, которое судорожно дрочило ей на лицо — судя по всему, уже в финальной фазе, потому что Салатур взвизгивал, ахал, подгонял себя, а через несколько секунд начал «выплёвывать» ей на лицо нечто, что на вкус напоминало «грязевые пирожки», выпекаемые детьми после дождя. На самом деле, Джейн никогда не пробовала «грязевые пирожки», но она была уверена, что они на вкус именно такие — водянистые, известковые и с мелкой крошкой. Хорошо ещё, что это месиво ничем не воняло, кроме запаха мокрой от дождя белёной стены.