***
В школе жили все. То есть все немцы. То есть половина немцев Потока – остальных поселили кого в старый клуб, кого в квартал на окраине. Жить в своих домах запретили в начале мая, лагеря рядом с Потоком не было, а школа была большая и каменная. Поэтому всех и поселили в школе. А Здена придумала повесить над воротами школы полотнище с надписью “Jedem das Seine”. Аня ненавидела Здену за это. В месте, на входе куда была эта надпись, происходило Аня-даже-представить-до-конца-не-могла-что. И на входе в школу, где сложно, но вполне терпимо – такая же надпись. И никто из чехов не удосужился её снять, хотя им за это не грозит ни – че – го!***
Злость придала Ане сил. Она уже подходила к школе (по газону, потому что по тротуарам немцам ходить нельзя, а про газоны ничего не сказано), когда услышала голос Здены: – Вайсе! Ей надо было ответить: если пройти мимо, Здена поднимет шум. К тому же она дружит с Гаеком, продавцом в продуктовом, и давно пытается уговорить его ничего не продавать немцам. Не стоит давать ей повод… – Да, пани Гавранекова? – Принеси мне воды. И не топчи газон. – Сейчас, пани.***
Вайсе-младшая ушла. Она принесет воду, и Здене снова придётся её видеть. “И зачем я с ней заговорила?” Никто из немцев не был способен раскаяться – что ещё от них ждать? Но большинство хотя бы честно ненавидели чехов. А Вайсе-младшая среди немцев чуть ли не попрекала Здену, что она недостаточно уважает тех, кого немцы же замучили. Она, чья мать все тридцатые кричала о том, что Грюнбах должен войти в Германию. Даже Тартюф был меньшим ханжой. И всё-таки это глупо. Вайсе-младшая – ребенок, ей едва исполнилось семнадцать. Дёргать ребенка по пустякам и видеть в этом борьбу с ханжеством – смешно же. Смешно. Но Вайсе-младшая уже пошла за водой.***
Когда Рика вошла в кабинет биологии, там была только Тея. Кабинет находился на третьем этаже, поэтому в нём не жили ни старики, ни семьи с детьми – те, кто оставался в школе днём. А остальные были кто на работах (обязательных и бесплатных), кто на подработке (не особо легальной, но не важно). – Ну как? – спросила Тею Рика. Тея вернулась из Вайсенау – платье сбилось, и только повязка сидела на правой руке ровно. Повязка была сделана интересно – по краям обмётана чёрным, у N широкие засечки. У самой Рики повязка была самая скучная в Грюнбахе – буква ровная без засечек, концы самой повязки убраны, никаких посторонних украшений. Рика была официально служанкой в доме Мирослава Пишека, коменданта Зеленого Потока – а по факту одной из посредников Мирослава во всевозможных переговорах с немцами. А ведь ещё месяца три назад Рика была обычной девчонкой из десятого класса, дружила с Теей и Аней, и если боялась – то только за себя и немного за подруг. – Я уговорила маму не уходить. Я говорила про всё подряд, от Родины до Лидице, а потом сказала, что сама никуда пойду. И всё получилось. – Ты чудо. Мама Теи хотела уйти в Германию сама, не дожидаясь депортации. А этого допустить было нельзя. Девочки собрали одежду жителей кабинета и хотели идти к реке стирать – но Тея остановилась у порога. – Пока никто не слышит. А почему вообще было так важно, что мы… – Не ушли? На самом деле из-за Мирослава. “Наверное, – подумала Рика, – можно не торопиться. Тем более Аня задерживается”. – Понимаешь, – стала объяснить Рика, – Мирослав же ни в какой партии, а его начальники сейчас – коммунисты. И его хотят сместить, и чтобы со скандалом. А в мае, когда депортировали всех, везде и сразу, то советские в Германии в какой-то момент… Я деталей не знаю, но, в общем, сейчас тех, кто депортирует без отмашки от советских, снимают с постов. Не всегда, конечно, но Мирослава очень могут. Рика говорила и думала о том, как видела май она-в-мае и как видит она-в-июле. У Рики-в-мае погибла её Империя, Рика-в-мае проклинала себя за то, что молчала, пока её мать ненавидела Вождя, Рику-в-мае хотели лишить Родины Варвары-с-Востока (что-то вроде гибрида советских и чехов). Рика-в-июле видела конфликт чехов и амеров, полускрытый конфликт чехов и советских, возникающий конфликт коммунистов, соцдемов и националов. Рика-в-июле понимала, что теперь в эти конфликты втянуты немцы. – Так вот, если бы вы ушли и объявились в Германии, это могли бы объявить депортацией без разрешения. Вот и всё. Тея кивнула. Мирослав закрывал глаза на подработки, на то, что семьи с детьми перебирались из школы в новый немецкий квартал… Но так было принято и до него, в середине мая. Всё дело в том, что Мирослав был гарантией того, что “так принято” будет продолжаться, что никто из немцев не попытается поджечь свой дом, что никто из чужаков не ворвётся в школу и не изнасилует первую попавшуюся… Вбежала Аня – с сероватым лицом, взъерошенная и очень злая. Сказали по-чешски: – Здена задержала. Пошли.***
Над школьными воротами – всё та же надпись: “Каждому – своё”. Тея незаметно улыбнулась, когда увидела её. Это было неправильно, с какой стороны не посмотри – но надпись Тее нравилась. Здесь все ходят по чужой земле, живут в чужих домах, тратят чужие деньги, носят чужие вещи – а надпись висит, крупная, видная отовсюду. … Когда у немцев отняли собственность, только Гавранеки – Здена и Иржи – не бросились тащить к себе чужое. О них ходили слухи, что они не взяли у немцев вообще ничего, и Тея этим слухам верила. Во-всяком случае, и так небогатые Гавранеки сейчас жили беднее других. “Интересно: когда Здена вешала надпись, думала ли она о своих соседях-чехах?”***
Над школьными воротами – всё та же надпись: “JEDEM DAS SEINE”. Рика опустила глаза – но от того, что на неё не смотришь, надпись не исчезнет. В последнюю неделю областные шпыняли Мирослава хуже, чем Здена – Аню. К нему могли придраться за что угодно. И огромная надпись на немецком в городе, где немецкий запрещен – отличный повод сместить коменданта и испортить ему репутацию. И снять её просто так нельзя: обвинят в мягкотелости и потакании немцам. У Рики была идея заменить надпись на такую же, но на чешском – но и это было опасно: осквернение чешского языка фашистской надписью.***
Девочки ушли на те мостки, которые были подальше от города. Там никого не было. – Слушай, – спросила Рика у Ани, – ты точно со Зденой?.. Не дослушав Рику, Аня ответила по-чешски: – Говорю вежливо, слушаюсь, не спорю. Аня била вальком по камню со всей силы, а говорила шёпотом – и Рика не всегда её слышала. – Это всё из-за надписи. Здена откуда-то узнала, что я о ней думаю, вот и… – Ну надпись и надпись, – сказала Тея (по-немецки), – что ты так из-за неё? – Я же тебе объясняла, – прошептала Аня (снова по-чешски). – И потом: увидит на фото надпись кто-нибудь оттуда, или вдруг сюда приедет – ты их тоже спросишь, что они так? – Аня, – вдруг сказала Рика, и поймала себя на том, что тоже говорит по-чешски, – ты гений. Сейчас объясню.***
Рика и Тея сняли надпись вечером, когда у Мирослава закончился ужин, а Тея пришла из Биловице – и унесла полотнище к себе, в кабинет биологии: отрез хорошей ткани лишним не будет. С утра Рика поговорила с Мирославом про надпись и про то, как Тея удержала маму. А днём было собрание жителей Потока, Мирослав пересказал слова Ани – и все проголосовали за снятие, даже Здена. А потом был её, рикин день – её и немного Ани. Рика шла по Грюбаху – и ей улыбались все, чехи и немцы, жившие при Империи, вернувшиеся и приезжие, те, кто считал правой Империю и те, кто считал правой АГК. Ей улыбнулась даже Августа, у которой с мая лицо почти не шевелилось и которая называла Рику “предателем хуже матери”. Когда она шла по тротуару, а судья Вацлав вдруг вышел покурить, он не сказал ей ни слова. А вечером мама обняла её, обняла Аню и сказала: “Девочки, вот вы и повзрослели”.***
Аня снова шла из Биловице и снова торопилась – ей надо было сменить фрау Зальцман на подработке у Гаеков: смотреть за их ребенком, пока Гаеки уехали в Либерец. Аня злилась – потому что знала: злость хорошо помогает быстро идти. Злилась на чехов, которые ничего не делали с надписью, пока им не говорили, и решили снять её, как только им сказало начальство. Злилась на шепотки про “не позволили себя унижать”, которые второй день не утихали в школе. Злилась на Мирослава, который снял надпись только потому, что боялся интриг начальства. – Вайсе! – крикнула ей Здена, когда Аня уже была в городе. “А что, если?..” Аня пошла дальше, легко перепрыгнув с газона на газон. – Вайсе! – Вайсе! А потом была тишина. Здена не пыталась поднять шум, а просто скрылась между домами. …Ане было горько. Она злилась на себя – всерьёз, а не чтобы придать себе сил. И зачем она решила “показать”, что теперь “Здена Ане не указ”? Она ведь так презирала это бесконечное “я лучше тебя”, которое чехи показывали немцам, а немцы – чехам. “Я – как все они”.