sEX, nitrogen dioxide, Hollywood

Единственное, что Чимин любит в этой жизни — это себя и своего бывшего, свои ебануто-длинные ногти, которые обожает фоткать в инсту для очередной стори, а ещё свою хорошенькую малышку Хонду Сивик и миленькие побрякушки. Много, много миленьких побрякушек, особенно на любимой машинке: глушители в форме сердечек, розовые диски в форме сердечек и сладкий номерной знак «маленькая куколка». Супермиленько, красивенько и по-омежьи — Чимину очень-очень-очень нравится и он пиздиться готов, если хоть кто-то позарится на его место маленькой пухлогубой куклы на розовой тачке. Ну, и секс, точно. И своего бывшего. Много секса, желательно каждый день, ещё желательнее — с каким-то горячим стритрейсером на ахуевшей тюнингованной тачке с дикими баллонами закиси азота в багаже и отполированным высоким спойлером, отблескивающим под громадным испепеляющим солнцем жирным бликом. О, да, омега любит это дерьмо. Просто жить не может без бьющего в моменте в затылок всплеска адреналина, от которого коротит каждый нерв системы, плотный воздух забивает легкие, а из-за набата сердца в коктейле с рычащим мотором закладывает уши. Всё тело трясет, как под экстази, сумасшедшие глаза бегают по размытому лобовому, по каше размытой трассы и хочется кричать, кричать, кричать. Чимин зависим от траха в этом состоянии. Когда тачка очередного альфы шинами давит полосу финиша на асфальте и с визгом изворачивается в дрифте, оставляя за собой черные полосы и поднимая пыль, он сбито дышит на пассажирском, смотрит стеклянными глазами и улыбается. А после всё как под дурманом: мир трещит по швам и взрывается, разлетаясь крупными искрами, голоса утихают, и остаются только оголённые взбудораженные инстинкты. Губы сталкиваются в остервенелом поцелуе, малютка буквально жрет своего победителя (о, да, именно победителя, потому что Чимин в тачке — маленький талисманчик-удача, который чует фартовый узел своей жадной киской), острые ногти рвут одежду, срывают лязгающую бляшку ремня, и дикий котёнок свирепо объезжает жирный член прямо на плоской морде спорткара, с глухими хлопками ударяясь хорошенькой попкой о тренированные бедра и не стесняясь сладко повизгивать. Да, Мими совсем немного маленькая шлюшка, текущая от больших взрослых альф, пропахших жженой резиной, тяжелым феромоном, напитанным возбуждением, и пылью трассы: удушливой, осевшей на горячей бронзовой коже победной пыльцой. Кукла всегда чувствует себя грязной сучкой, когда слизывает её с голых взмокших торсов, а после сразу же ныряет к яйцам, позволяя хлопать себя членом по губкам, лбу и щечкам и называть нехорошенькими словами: плохой девочкой, жадной малышкой, непослушненьким флешлайтом, тупой шлюхой. И это так вкусно-вкусно-вкусно, что всякий раз перевозбужденный мальчик не может сдержать громкого грудного мурлыканья, глухо тарахтящего особенно звучно, когда маленький рот закупоривает узел. О, горловой с узлом — их самый любимый вид минета. Никто не сделает его лучше, чем Чимин и его влажное узкое горлышко. Альфы из их большой компании поняли это совсем недавно, потому что всего какой-то месяц назад на зефирную попку и пухлые глянцевые губки местной куколки-талисманчика никто даже взглянуть не смел — он и места мокрого не оставил бы. Чонгук. Все в банде прекрасно знают, кому принадлежит Чимин, кто имеет право касаться его и заявлять права: ревниво обнюхивать при всех, опустив на капот своего Макларена хихикающую крошку, а после с рыком подминать под себя и одним своим взглядом с мрачным грудным клокотом заставить зевак разъехаться, чтобы оставить его со своим омегой наедине для грязной, животной случки. Прямо там, у пыльной раскаленной трассы, под сочным персиковым закатом, стекающим в насыщенный темный пурпур, на горячем капоте Спидтейла. Они любили друг друга громко, вызывающе, агрессивно. Каждый знал, что «Чонгук и Чимин» — бренд; что-то, что идет в комплекте при любых обстоятельствах. Ни один заезд Чона не состоялся бы без его детки на пассажирском: кроме Чимина никто его салона не смел и коснуться. Ни на одной тусовке пара ни разу не появлялась порознь, поодиночке или же с другими. Все знают, что Чонгук только для Чимина, а Чимин только для Чонгука, и никто не смел оспаривать. И как обычно — в любимой позе: маленькая тощая кукла верхом на своём большом грозном альфе, вытягивает стройные ножки и жмется к широкой груди, обхватив сильную шею, пока непобедимый хозяин трассы собственнически накрывает маленькое тельце сильной рукой, ласково оглаживая горячо любимые бедра. Развязные поцелуи на любой из поверхностей — никто и подойти не может в такие моменты, даже близкие друзья Чона, — спонтанный трах в ближайшей комнате или кабинке туалета (второе местечко самое любимое крошки-талисманчика, которая любит грязь и сбивать свои бледные острые коленки о жесткую плитку, пока любимый альфа вколачивается в его маленькое горлышко своим жирным членом, заставляя крохотного ангела плакать и давиться). И вечные, просто пиздецовые скандалы, потому что больше, чем трахаться со своим парнем, Чимин любит только опустошать его черную карту и выносить мозг. Его Чонгук просто ахуенный альфа, самый лучший. Пак душу готов продать за него, плевать на все бабки и тачки, главное, чтобы его большой и грозный был рядом. И, блять, разумеется, что у других сучек тоже есть глаза и они тоже видят Его мужчину. Видят и текут от него под своими крошечными юбками, даже не скрывая этого, наоборот — всякий раз трутся рядом, оставляют масляный шлейф возбуждения и привлекают внимание, красуются перед Его, блять, альфой. Ненавязчивые касания к сильным забитым предплечьям, хихиканье, игривые взгляды, блядские намеки. Чимин просто пиздец какой ревнивый. Чонгук любит только его — омега это прекрасно знает, видит и чувствует. Чонгук самый лучший, потому что ни разу не дал в себе усомниться и даже не смотрит в сторону других — всё его внимание только для одного драгоценного мальчика. Всё что угодно для блондинистой крошки, любые цацки, любые капризы. Альфа никогда не откупался от своей куколки — Чон разъебет за такие дерьмовые мысли, — он просто мог себе позволить тратить на неё слишком много. И никогда не жалел, потому что распаковывающий очередную Луи шмотку Чимин, громко пищащий и кидающийся в объятия — самая большая драгоценность, о которой он и мечтать не смел. Но иногда обещанная вечность превращается в пыль пустых слов, как и все планы, разговоры и упорный труд перестают иметь значение. В тот вечер они поссорились слишком сильно, и в тот же вечер Чимин увидел своего альфу в компании каких-то ебливых омег. На кожаных диванчиках, как в какой-то дешевой порнухе, где Его Чонгук сидел в самом центре, широко раздвинув обтянутые рваными джинсами тренированные бедра, пока рядышком пригрелась какая-то рыжая сучка, сложив свои когтистые ладошки ему на плечо, как верная собачонка. Сильные руки были раскинуты по спинке дивана, а тонкая растянутая майка не скрывала бугрящиеся мышцы и забитую чернилами кожу. Зеленый неон бросал тени на его опущенное лицо, хмуро сведенные у переносицы густые брови, очерчивал тонкими яркими лучами скулы и туго играющие желваки. Очень горячий вид. В моменте, помимо жрущей ревности, у крошки внутри забурлило что-то слишком сильное, обдав низ животика кипятком, подкосившим стройные ноги. И не будь ситуация такой ублюдской, не сиди его альфа среди кучки дешевых юбок, Чимин прямо там объездил бы его злого и напряженного на глазах у всех, царапая татуированные предплечья и спину, потому что такой Чонгук — ебучий грех. Вымолил бы прощения за свой блядский характер, сожрал бы любимого мужчину и увёз домой, чтобы поговорить ещё раз, разрешить конфликт, потому что они люди взрослые, потому что трахаться — это здорово, но лежать в обнимку и часами разговаривать обо всём на свете в общей спальне — ещё лучше. Но ситуация хуже, блять, некуда, потому что его мужчина ведется на яркого мальчишку, поднимает на того свой тяжелый взгляд и склоняется к спрятанному под пышным огненным локоном ушку, что-то говоря. Что-то предлагая. Изведенный мозг транслирует расшифровку: Чонгук зовет уединиться, чтобы грубо взять его сзади, сжимая большую попку. Или спереди, чтобы полностью растоптать своего глупого маленького бойфренда тем фактом, что он сейчас трахает его полную противоположность, потому что сам Мини его никогда так сильно не привлекал, в отличии от этой сочной бестии. И подтверждение этому происходит прямо на его застеленных пеленой влаги глазах: рыжий мальчик хихикает в ладошку, выпячивает губки и беззастенчиво плюхается на бедра Чонгука, обхватывая сильную шею. И жмется, жмется, вертит бедрами. Так, как всегда это делал он, только он. Тогда, сжимая кулачки и роняя кристаллы слез, Чимин не выдержал и сбежал, растолкав ахающих подружек. Его крохотное разрушенное сердечко и пошатнувшаяся гордость нашептывали на ушко, что альфа ему точно изменил. Вот так вот просто: устал от него и его истерик, съебался на своем отполированном Макларене в клуб вместе со своими дружками и трахнул другого омегу. Прямо там, в одной из туалетных кабинок, даже не вспоминая о своем ненормальном бойфренде, который уже для него недостаточно красивенький, недостаточно миленький и его киску и маленькие грудки больше не хочется использовать, потому что они тоже ему больше не нравятся и не возбуждают. А очередной скандал — просто удобный повод, чтобы расстаться и наконец-то пойти к другим мальчикам: более сексуальным и привлекательным, чем худая миниатюрная куколка Чимини. В тот же вечер заплаканный котёнок с визгом шин припарковал свой розовый Сивик у бывшего общего дома, закинул большую часть вещичек в чемоданы (остальные — недавние подарки, ещё даже не ношенные, так что пусть передарит своим новым сучкам), не прекращая рыдать, расцеловал скулящих и ничего не понимающих доберманов (любимых малышей, которых они с альфой выбирали вместе), и на десерт оставил после себя маленькое послание, в чувствах продырявив новенькими диоровскими туфельками лобовое одного из ебучих спорткаров Чона, так там их и оставив торчать. Это в любом случае не сравнится с тем, как альфа с ним поступил. И уже потом, завернувшись в плед и заедая горе клубничным мороженым в своей квартире, подружка скинет ему новую публикацию со странички того самого рыжего мальчишки, после которой Чимин пожалеет, что не разъебал дом бывшего в щепки. В долгу крошка, конечно же, не осталась. Следующий день — и инста разрывается от сообщений и комментариев, потому что исчезнувшие фотографии с Чоном сменила парочка новых снимков с одним знакомым красавчиком, который давно к нему подкатывал, пока личный цербер был не всевидящ, и с хриплым рыком движка сжигал перед ним резину своей кислотной Ламбы в дымящемся бернауте. Красовался перед чужой деткой, звал прокатиться, зная, как маленькая омега слаба к рёвам дорогих гиперкаров, зрелищам и скорости. Был всегда рядом, как только устрашающий альфа оставлял малютку одну, и не раз становился причиной их ссор. Намджун — идеальный вариант, чтобы заставить бывшего прочувствовать всё то, что он испытал тем вечером. Проёба Чонгука ждали многие, чтобы забрать его куклу себе, так что отплатить ему той же монетой не составило труда абсолютно: всего одно сообщение и спустя каких-то двадцать минут другой альфа плавно паркует свой Авентадор у его жилого комплекса и спешит внутрь, чтобы утешить и отвлечь. Чимин, конечно, никому в жизни не сознается, что тогда так и не смог подпустить чужого мужчину к себе слишком близко — он не кидается на первых встречных, в отличии от некоторых, — но это неважно. Главное, что после страничка въедливо пестрила новой фоточкой в коротеньком халатике, открывающем вид на сладкие татуировки под зефирной попкой (о, Чонгук буквально молился на них), и огромным букетом, который явно не от уже бывшего альфы. Реакции от любимого мужчины так и не последовало. Ни одного сообщения, ни одного звонка, ни одной встречи. Это дало Чимину очередное подтверждение того, что произошедшее — не случайность, что альфа думал о том, чтобы расстаться, и все-таки в тот вечер ему изменил. Может, и не раз, может, и не только с тем рыжеволосым, потому что Чонгук ненасытный, он любит разрушать узкие дырочки, любит терзать, доводить до слёз, поэтому крошка действительно не удивится, если чуть позже узнает, что за вечер тот извел нескольких малышек одновременно. Возможно, и троих осилил. Это ведь его Чонгук, его альфа, он знает этого вахлака слишком хорошо и слишком долго. Слишком достаточно для того, чтобы было по-настоящему из-за этого больно. Каждую ночь Чимину снится их совместная жизнь. Каждую — это похоже на пытку. Снится совместное будущее: свадьба, медовый месяц, дети. Всегда двое: старший альфочка и младший. Красивые, крошечные, с большими глазками и губками папы, и носиками с щечками от мамы. Каждый раз новый сценарий реальнее предыдущего — будь то безмятежное теплое утро, когда кровать особенно мягкая, дремота особенно сладкая, а сонные объятия, ленивые смазанные поцелуи самые уютные и правильные; когда любимый весь такой заспанный, помятый, словно птенец, хрипло урчит и прижимается ближе, сонно улыбаясь; когда лениво-лениво потягивается под боком, а после мальчишкой кладет голову на его грудь, поднимает свои большие нежные глаза и сипло капризничает: — Хочу кушать. Твои тосты с маслом и джемом. И твой латте, с карамелью и сливками взбитыми, – выпячивает губки и сопит, зарываясь крупным носиком в теплую кожу. — Только ты так вкусно делаешь. И Чимин просто не может отказать, хотя готовить ужас не любит: не хочет портить маникюр, пачкаться, да и просто стоять на кухне его раздражает. Но для Чонгука — это другое. Для Чонгука он специально следит, чтобы в доме всегда был свежий хлеб, не заканчивался джем, масло и свежие кофейные зерна. Это уже как правило, как их небольшая традиция — такой завтрак. Омега уверен, что в будущем и их маленькие щеночки переймут это от папочки, и тогда мама уже не сможет отказать трём парам больших оленьих глазок. Иногда снится и это: как две крошки в пижамках вылазят к ним на кровать и заспанненькие жмутся к родителям. У каждого по игрушечке в лапках, пушистые носочки на маленьких ножках (Чимин запомнил до мельчайших подробностей) и растрепанные душистые волосики. Младшенький всегда жмется к маме: залазит под одеялко, клубочком устраивается на нем и ткнется носиком в шею. Господи, Чимин чувствовал его запах. Он помнит его досконально, такой сладкий, нежно-молочный и духмяный, как от настоящего ребёночка. Каждое утро, подрываясь с постели с застывшими слезами на глазах, он фантомно забивает легкие. В такие моменты, чтобы добить себя окончательно, Чимин достает из прикроватной тумбочки их альбом. Чонгук всегда ворчал как это старомодно — распечатывать фотографии и клеить, — но всегда радостным щенком самым первым бежал его смотреть, когда они целый день сидели дома и просто проводили время наедине друг с другом. О, такой смешной и забавный, кричал: «Быстрее, быстрее!», нетерпеливо ерзая на месте и едва не подметая резвым хвостом пол, пока омега в абсолютной нежности хихикал с него, опуская на стеклянный туалетный столик две дымящиеся чашки. Альфа превращался в такого несносного мальчишку рядом с ним. На фотографиях они счастливы. В самом искреннем и незамысловатом понятии этого слова, когда кто-то его произносит, и в голове всплывает стандартная картинка двух счастливых, влюбленных людей: искрящиеся улыбки, объятия, горящие вдохновленные взгляды и поцелуи. Там вся их жизнь, все долгие три года. Самые первые фотографии самые забавные: там они чуть неловкие, чуть безнадежно влюбленные и ещё, кажется, совсем молодые. Первое свидание; запечатленные переплетенные пальцы; он с огромным букетом в руках и широко улыбающийся (альфа тогда приехал рано утром, зимой, краснощекий и довольный, поэтому там Чимин застыл сонным, в растрепанном шелковом халатике, но не менее счастливый); Чонгук со своим подарком на первый совместный день рождения — двумя щеночками доберманов в обнимку, с блестящими глазами и широкой кроличьей улыбкой; их губы крупным планом, соединенные в жадном поцелуе; снова он, на этот раз в своей беленькой шубке и черном обтягивающем платьице на шпильках, сидит за рулем, а рядом приклеена фотография из того же салона, только на ней уже альфа — в черной толстовке с закатанными рукавами, чуть смазанный и показывающий один из своих жестов забитыми пальцами, с загнутым безымянным. Чем дальше листаешь, тем взрослее они, их страсть, крепче любовь, хоть и чувства, кажется, всё такие же ребячески искренние, открытые и сияющие, как и тогда, в самом начале. Были. — Чонгук... – задыхается в отчаянии каждое утро, разрушено всхлипывая и сворачиваясь вокруг их воспоминаний. Он медленно разрушается.

***

Раскаленные загородные трассы Лос-Анджелеса плавят шины. Огромное солнце давит предвечерней духотой, температура под тридцать плюс, и даже пыль кажется горячей. Старенький Диабло и красный Портофино, за рулём которого задорно визжит кудрявое нечто с оранжевыми очками на башке, до дымящихся колёс туго пробуксовывают морда к морде под громкий гул и свист. Омеги жмутся к своим пышущим жаром вандалам с голыми торсами, расплескивающим пиво на раскаленную дорогу и стучащим по капотам собственных тачек известный только им ритм, как первобытное племя. Громко, душно, грязно, идеально. — Опять он на своём кабриолете сраном выёбывается перед суперами, – хмыкает Юн, свесив бледные ноги со своего новенького Уруса, и кусает маленькими зубками головку чупа-чупса. — Че за идиотина. Кошачьи глаза омеги стреляют в сторону странных чавкающих звуков совсем рядом, и он громко цокает, смотря на то, как под платьицем лучшей подружки пристроился очередной альфа, сжирающий малышку прямо у всех на виду. — Ну какого хуя, Чимин? – устало тянет мальчик, обреченно посмеиваясь и закатывая усыпанные блестками глаза. С того момента, как Чон его бросил, омега словно с цепи сорвался — трахается буквально со всеми, везде и всегда. Мин, честно, уже устал пытаться того облагоразумить, потому что Чимин просто невменяемая сука, ноющая по ночам о том, как сильно ненавидит своего бывшего и как сильно хочет к нему обратно, а потом на следующий день прыгает к очередному альфе на член. И это просто какая-то ебучая сансара: нескончаемая, полная разврата и горьких слёзок изведенной омеги. Кажется, у кого-то уже поехала крыша. Блондин игнорирует возмущение со стороны и криво усмехается, поднимая подернутый тьмой острый взгляд: — Ты от этой идиотины на кабриолете вообще-то- ах, господи, Намджун, – длинные острые ногти царапают кожу головы заурчавшего мужчины, пока крошечного мальчика выгибает всего из-за умелого языка и он глубоко закатывает глаза, — вообще-то течешь. Тонкий сахарный скулёж и маленькое хныканье заставляют Кима работать усерднее, жадно порыкивая и сжимая большими ладонями стройные подрагивающие бедра. Вкусный, конфетный малыш Чона (о, да, Намджун все ещё считает этого омегу его; он уверен, что тот все ещё его) особенный, балованный, бесстыдный. Кима едва хватает, чтобы удержать того возле себя и удовлетворить вредного, потому что Чимин — несносное бедствие. Чертёнок просто невыносим — альфе за голову хочется взяться и взвыть из-за этого блядского характера, из-за этой манеры. Чонгук очень разбаловал свою куклу, едва ли кто его теперь сможет усмирить, кроме него самого. Но Чон гордый, ревнивый глупец, и именно поэтому Чимин сейчас не в его руках. — Иди нахуй, – вспыхивает Юнги и мгновенно рдеет, сжав подол своей юбочки и дернув белоснежными ногами, спрятанными под широкой сеткой колготок. — Как кому-то может нравиться этот, – подведенные кошачьи глаза мельком поглядывают на две изворачивающиеся в дрифте тачки, задерживаясь на алом кабриолете и пищащем за рулем альфе, таком свободном, не вписывающемся ни в какие рамки и настолько необычайно прекрасном, что у крошки дыхание спирает, — придурок… Чимин заходится хриплым, прерывающимся на карамельные постанывания, смехом с чужой очевидности и чуть откидывается на капот, оперевшись о руку и сжав меж худеньких бедер чужую голову. Эта его до ребяческого неуступчивая и строптивая натура наверняка так мешает по жизни: ни тебе премиленьких взглядиков, ни открытости собственных чувств, ни игривости. Возможно, поэтому простодушный Хосок и думает, что Юнги его терпеть не может, и скулящим щенком стал от него прятаться, не смотря на неменьшую силу трепетных искорок в сердце. — Просто поговори с- блять, да, вот так, альфа, хороший щенок, – скулящее мяуканье срывается с полных искусанных губ, и мальчик сгребает чужие волосы в охапку, вдавливая лицо в свою дрожащую киску, теряясь в собственных чувствах и буквально ломаясь от того, как хорошо мужчина о нем заботится. Трется пухленькими розовыми губками о чужое лицо, втирает свой вкусный запах и скользит хорошенькой попкой по неоновому капоту, исступлённо шипя: — Г-Господи, давай, детка, ешь усерднее, не расстраивай меня. — Ты можешь кончить, а потом только начинать со мной разговаривать? – цокает Мин, не отрывая взгляда от дрифтующего кабриолета. Как бы он хотел, чтобы Хосок сейчас тоже обхватил своими длинными пальцами его бедра и нырнул под юбочку, разрывая клыками сеточку колготок, а после… Фарфоровые щечки омеги розовеют, и он дергает головкой, отгоняя смущающие мысли, от чего вихри его мятных волос прелестно пружинят. Когда-нибудь он точно признается. Когда-нибудь… Мрачные драконьи глаза недобро блестят из-под обтягивающих полов платья. Намджун рычит, захлебываясь в омежьих соках, и притягивает крошку ещё ближе, закинув хорошенькие бедра себе на плечи и полностью зарывшись между худеньких ног. Раззадоренный, изведенный, с задетым щенячьим эго — все альфы такие дурашки. — Да, давай, позлись, малыш, – поддразнивающе урчит кукла и зачесывает выбившиеся шелковые светленькие прядки за ушки, в которых блестит дорогущий розовый лёд – единственный подарок бывшего, от которого он не смог отказаться: он особенный, — порычи на мамочку, покажи, какой ты- Неожиданно громкий, дерзкий рык привлекает внимание абсолютно всех, даже Диабло и Портофино резко тормозят, с визгом мазнув шинами по асфальту в последний раз. Иссиня-черный Макларен сексуально рявкает (блять, у Чимина ноги до сих пор трясутся из-за голоса этой тачки) и тонированное стекло пассажирского опускается, а следом за ним из окна вылазит корпус очередной сучки Чона с шикарной тяжелой грудью (вот урод, а сам пиздел ему о том, что ему нравится только крохотный везде Мини), кукольной мордашкой и блестящей на персиковом солнышке медной кожей. Видимо, кто-то очень любит солярий или загорать голышом у Чона на вилле, расположившись около бассейна на беленьких шезлонгах. Выставлять перед альфой свою невероятную оголенную грудь и пышные бедра, ждать, пока тот наконец-то спустится к нему в одних плавках, с мощным оголенным торсом, забитым чернилами, и обратит внимание, позаботится… Омега в груди малютки обиженно скулит, но Чимин только сжимает волосы Намджуна в кулачке сильнее и воротит носик от остановившегося неподалеку Спидтейла. Ёбаный Чонгук изменил ему, бросил и даже не попытался поговорить — в жопу его. — Всем приветик! – радостно машет ручкой детка из Макларена, и каждый, у кого есть глаза, может увидеть, как по его выпяченной полной попке прилетает удар татуированной ладони. Видимо, очень тяжелый и ощутимый, потому что мальчишечка тут же громко взвизгивает и стонет, под громкий свист и ответные приветствия. Все вандалы доброжелательны, несмотря на то, что произошло между местным талисманчиком и его, казалось бы, извечным владельцем. Каждый верит, что всё со временем образуется и станет на свои места. — Приветик, детка! – прилетает со стороны от Сону – хорошенькой омеги в коротеньких шортиках, Чимин с ним любит похихикать и посплетничать на вечеринках, – который жмется к своему бойфренду. — А ты кто у нас? Чимин для себя решает, что ему плевать. Всё, их отношения вот уже как месяц закончены, пусть Чонгук трахается и встречается с кем хочет — это его больше не касается. Как и альфу не касается то, с кем встречается он. Хотя мужчине изначально было на это плевать, так что волноваться не о чем. — Ай, Чонгук-и, – хныкает омега и разворачивает головку, заглядывая в салон, и следом добавляет чуть тише: — прекрати, любимый, все ведь смотрят. Сердце пропускает удар, потому что машина бывшего остановилась слишком близко (буквально в паре метров), и он прекрасно всё слышит. Это сладкое «любимый» больно бьет по солнечному сплетению, и мальчик почти задыхается от едкости злости, ревности и грусти. «Любимый» — как мило. Прошел всего месяц, а Чон уже стал «любимым». Отвращение, смешанное с бессильной мукой неоправданных чувств, оседает осадком в желудке и влагой на глазах. Это нечестно. Нечестно, нечестно, нечестно. Почему альфа не чувствует и капли вины за собственную измену? Хотя бы немного, совсем чуть-чуть сострадания к бывшему бойфренду. Чимину хватило бы небольшого разговора и искреннего признания: «Да, я больше тебя не люблю, ты мне больше не нужен». Ну разве он не достоин самой малости? Пусть и жалкой, но всяко лучше, чем просто… ничего. Лучше холодной бездушной безразличности. Так, будто он пустое место, недоразумение, никто. Блестящие глаза обращаются к апельсиновому небу, омега неслышно всхлипывает. Движок Макларена мягко тухнет. Кажется, дверь пассажирского поднимается вверх и оттуда кто-то выходит. Или нет, или ему все-таки кажется. Чимин не знает, потому что в голове вата и единственное, на что способно реагировать его тело, — мягкие круговые движения между ног. Намджун и не думал останавливаться. Наверное, специально. Уже не так, чтобы сделать приятно, а больше для того, чтобы позлить Чона, вывести на эмоции, показать, что так просто смог его обыграть и забрать самое важное. Кукла опускает мокрый взгляд на Кима и сталкивается с насмешливыми драконьими глазами. Смеется с него, пока большие теплые ладони медленно оглаживают длинные ножки, нос ткнется в текущую дырочку и вынюхивает его, как свою самку. Неторопливо, томно, чтобы каждый смог рассмотреть. И все рассматривают. И все видят. И все молчат. Мужчина определенно знает, что делает. Его фигурные брови взлетают, как если бы тот предлагал присоединиться к нему. Мол, ты ведь хочешь позлить его, хочешь показать, как тебе хорошо без него? У тебя есть шанс сделать это, я помогу. И это ужасно, это мелочно, это неправильно, но… На пухлых искусанных губах медленно расцветает улыбка — отчаянная, наполненная предвкушением от сладости возмездия. — Умница, – тихое урчащее только для одного Кима, который довольным зверем мурлычет, когда длинные ногти поощрительно почесывают макушку. Нахуй этого кобеля, нахуй его пассий, нахуй его Макларен и выебоны. Тот факт, что они с Чоном порвали, ничего с ним не сделал — Чимин всё так же остался куколкой, за которую альфы глотки готовы рвать друг другу, лишь бы малютка обратила внимание. И это нихуя не из-за Чонгука, это не он сделал его таким: Пак всегда был желанным, всегда был особенным мальчиком на сладком розовом Сивике и татуировками под попкой. Они с мужчиной просто дополняли друг друга, а не кто-то делал другого лучше. Их власть и влияние одинаковы. Поэтому Чимин отпускает это дерьмо. Отпускает и прикрывает подведенные тонкими стрелочками глаза, откидываясь на капот неоновой Ламбы Джуна, раздвигает ноги шире и опирается на локти. Мужчина мгновенно и максимально отзывчиво прочувствовал момент, потому что на довольный громкий рокот обращает внимание даже вернувшая внимание толпе крошка из Спидтейла, удивленно разинув глянцевый ротик. — Я Джинни, – смущенно прокашливается омега, а после продолжает: — Мы с Чонгук-и встре… — Ах, Намджун, Намджун, Намджун, – тяжелое сбитое дыхание и хныкающие стоны не настолько громкие, чтобы действительно перебить и привлечь внимание, но тем не менее все предвкушенно замолкают, наблюдая за происходящим. А наблюдать действительно было за чем. Дверь мрачного Макларена со стороны водительского хлопает, и массивная подошва ботинок поднимает пыль на сухом бездорожье. Чонгук. Некоторые альфы облокачиваются о морды своих тачек, притягивая к себе свою пару поближе, некоторые отъезжают подальше, рыча стреляющими моторами, а остальные упорно делают вид, будто заняты чем-то своим — целуются, обнимаются, негромко заигрывают — только бы не помешать, не проявить неуважение. Кто-то даже включает негромкую музыку. Но все напряжены, потому что с момента расставания этих двух Чимин впервые так открыто демонстрирует свои новые отношения. Чон обходит тачку и грузно опускается на капот, прямо перед разложенным на соседнем Авентадоре стонущим ангелом. Сладкий аромат забивает ноздри — блять, как он давно его не слышал, — и он едва сдерживается от того, чтобы не вдохнуть полной грудью. Так скучал. Тяжелый, до пизды дорогущий лёд на длинных пальцах и запястье блестит на солнце, когда альфа расслабленно цепляет зубами сигарету из пачки и щелкает зажигалкой, не отводя темного взгляда от предоргазменно дующей губки крошки. О, он знает это выражение лица лучше всех. Наверное, теперь не единственный, потому что слухи о новой жизни Чимина распространяются уж слишком стремительно, в подробностях, красках. Альфа затягивается и сощуривается, как мазохист продолжая наблюдать за тем, как его куколка выкрикивает имя другого и красиво рассыпается в оргазме. Всё между ними произошло слишком неожиданно. Настолько, что ещё вечером они просто поссорившаяся пара, а на следующее утро его малышка уже пошла по рукам. Вот так вот просто, в мгновение. Чонгук рассекает ночные дороги Голливуда, спешит к своей детке, от которой как мудак съебался после ссоры, чтобы снова поговорить и вымолить прощение, но дом пустует, доберманы скулят в углу (плачут за мамочкой), а в гараже орет сигналка от Феррари, с лобового которого торчат новенькие каблучки Мини. Но это ещё окей, хорошо — маленький обиделся, чуть напакостил, собрал вещички и, может, уехал к подружке или на квартиру. Чонгук понимает, что тому нужно успокоиться и отойти, поэтому среди ночи звонком не будит и с тяжелым сердцем ложится в холодную пустую постель, позволив не менее опустошенным детям запрыгнуть к нему. Хантер и Найт — умные хвостики — уже тогда поняли, что всё намного серьезнее, чем папочка предполагает. Следующее утро было дерьмовым. Чон подорвался, как от кошмара, и сразу же схватился за мобильник, который разрывался от входящих уведомлений и звонков. Холодно, нет крошечного комочка рядом, который раззадорит ленивыми поцелуями, а после приготовит любимые тосты с джемом. Только Чимин такие умеет делать. Но нет ничего, кроме летящей шторки уведомлений: «Вы расстались?», «Чон, твоя крошка, кажется, того…», «Чимина взломали?». И новая публикация любимой омеги, которая счастливо улыбается и ткнется носиком в шикарный букет в одном коротком халатике. Страница — полностью пустая, ни одной фотографии с ним, их собаками, ни одного совместного видео. Сердце больно надламывается в груди, но Чонгук не делает поспешных выводов — может, детка обиделась слишком сильно, потому что ссора действительно была громкой. Громкой и серьезной — все ссоры серьезные, — связанной с ревностью маленького ангела. Блять, вспоминая сейчас, как Мини расстроенным котёнком жаловался ему на то, что ему не нравится, когда другие мальчишки вертятся перед альфой, а тот никак не реагирует, Чонгук хочет вернуться назад и въебать самому себе, потому что он тогда поступил как самое настоящее дерьмо. Оставил куколку одну, заставил волноваться… Поступил как плохой альфа, ненадежный. — Черт… Мужчина трет лицо татуированными ладонями и собирается с мыслями. Нужно позвонить Чимину, нужно поговорить, узнать где он и приехать, а после забрать строптивую детку домой и снова поговорить — на этот раз о недавнем конфликте. Блядство, ему бы десять рук, чтобы одновременно набирать возлюбленного, доставку цветов и бронировать на всякий случай столик в ресторане. Но первым делом нужно позвонить Чимину, нужен его голос, иначе альфа сейчас ёбнется без него и взвоет, как жалкий щенок. Забитые чернилом пальцы (на них год рождения любимого мальчика) быстро находят нужный номер. Невыносимо длинные гудки. Один, два, три. Никто не берет. Чонгук набирает снова, не смея винить свою крошку — вредничает наверняка. Теплая улыбка трогает губы, потому что любит своего Чимина пиздец как, жить не может без капризного. У него с ним в планах, вообще-то, уже скоро намечается парочка карапузов, семейная жизнь и метки. О, как же сильно он хочет наконец-то присвоить мальчика себе, оставить вечный отпечаток на тонкой шее, а после дать маленьким омежьим клычкам укусить и себя. Вся жизнь с Чимином — звучит изумительно. Вот только тлеющий уголёк надежды в сердце мужчины тухнет так резко, что хочется свернуться напополам, как от физической боли. Грудь словно пробивает и там зияет дыра: уродливая, огромная, кровоточащая и ноющая. — Чимин? Чимин, крошка, наконец-то, – Чонгук прикрывает глаза и уже хочет облегченно выдохнуть, как вдруг на том проводе слышится хриплый смешок. Это не голос омеги. Осознание бьет обухом по голове, но мужчина надеется до последнего. Надеется, как идиот, затаив дыхание. Вот только жизнь — самая настоящая сука. — Чимин сейчас немного занят, – ужасно знакомый низкий голос вонзает в легкие альфы кол. Намджун, тот мудак. Блять. Они даже ссорились из-за него однажды: наглый ублюдок намеренно оставил на его детке свой запах, касался его, пока он не видел. Чонгук бесцветно усмехается, до хруста сжимая в ладони мобильник. Чимин знает, куда бить, умная куколка, молодец. — Где он, – разочарованно-едко хмыкает, едва проговаривая слова сухими губами. Ему так дерьмово, мерзко и грустно ещё ни разу в жизни не было. — В душе, да? В ушах звенит, а перед глазами всё медленно становится тусклым, бессмысленным, ненужным. Горло сводит спазмом, но ныть в трубку новому… парню, любовнику? Кто этот Ким для его Чимина? И давно они вместе? — Нет, – в голосе слышится очередная усмешка, — он спит. Спит? Чонгук, как побитый щенок, хватается обеими лапами за малейший проблеск надежды, затаив дыхание. Может быть… — Спит? – прижимает телефон к уху ближе, и так похуй на то, что звучит и выглядит жалко. — Ага, на моём узле. Сука. Новенький айфон летит в стену и бьется вдребезги, как и сердце альфы, который хватается за голову и отчаянно, на грани человеческого рычит. Три долгих года вместе только что превратились в пыль, в ничто. Возможно, стоило тогда все-таки приехать к Чимину, чтобы поговорить и расстаться как нормальные люди, если крошке он действительно стал настолько неприятен, что та нашла успокоение в чужих руках. Но Чонгук и не хотел расставаться, не хотел услышать, что Чимин его разлюбил, что он больше не нужен. Альфа разгромил полдома, но не тронул ни одной их вещи — фотографии в рамках, маленькие подарки, совместно нарисованные картины. Альфа разгромил полдома, но готов был простить измену и принять маленького обратно в любой момент, будто ничего и не произошло. Готов был услышать любое оправдание, даже самое банальное, только бы его омега вернулся домой, к нему, в их постель. И плевать, как он после этого будет выглядеть в глаза других. Чонгук просто… любит так сильно, что готов забыть о том, как побитым щенком дрожал в руинах собственного дома, собственных мыслей, осколках сердца, окруженный крохотными вещами возлюбленного, половину из которых тот так и не забрал. Но шел день за днём и ничего не менялось. Нехорошие рты говорили многое, множество видео, на которых его мальчик… с другими, — звучали ещё громче. Разъяренно сжав челюсти и почти дробя клыки в мучительной ревности, томящейся обиде и безысходности, Чонгук не отрывал взгляда от экрана, на котором любимый ангел порхает над другим. Отчетливо видно, как крошка наслаждается тем, что делает: как поддернутые туманом возбуждения глазки пьяно блестят, пока хорошенькая попка вжимается в чужой стояк и плавно проезжается по нему; как извечно невероятно длинные ногти, подобно когтям, ведут по литой альфей груди и та вздымается чаще, дрожа (о, Чон знает эти ощущения, помнит: они до сих пор фантомно подкожно щекочут), а низкий бархатный стон звучит в динамиках и раздражает слух — мужчина взбешенно отмахивается от него. Полностью эту грязь он никогда не досматривает, ему не хочется, ему больно. Проходит неделя, и Чонгук впервые за три года касается другой омеги. Бездумно: просто на очередной вечеринке дает мальчишке сесть себе на колени, просто бесчувственно целует, просто заводит в одну из свободных комнат. В принципе, на этом можно и закончить, потому что… потому что это не его мальчик. Потому что никто, кроме Чимина, его не привлекает; никто, кроме Чимина, ему не нужен. Нет его запаха, его голоса, его изумительного тела — нет ничего. Он часто появляется с омегами. Целует, трогает, пытается избавиться от ноющего зуда в груди, усмирить своего сопротивляющегося альфу, который не признает никого, кроме своего омеги, но всё тщетно. Чонгук всё ещё как глупый щенок надеется, что однажды проснётся и Чимин будет рядом: проведет маленькой ручкой по его голой спине, поцелует в висок и разбудит сладким шепотом на ухо. Не действует сам из оставшихся крупиц гордости, но если бы его ангел дал хоть один намек, даже самый небольшой и абсурдный — просто задержал подольше взгляд, невзначай коснулся, хоть что-то написал, — альфа бросился бы навстречу так же стремительно, как топит его Спидтейл по пустым трассам Голливуда. Но прошел месяц, а любимая крошка так и не вернулась. И наблюдая за тем, как та в абсолютной страсти притягивает к себе Кима, Чонгук горько начинает осознавать, что больно всё это время было только ему одному. От этого у солнечного сплетения всё удушающе сдавливает, простреливает болью грудина, и ком забивает горло. В темных глазах мелькает предательская нежность, когда Чимин перед ним хихикает, оторвавшись от чужих губ, и альфа выдыхает горький дым. — Детка, – мягкий шепот у уха, и омежье тело прижимается сбоку, обвив руками шею и прижавшись полными губами к щеке. — О чем задумался? Хочешь так же, м? Игривый смех Джина вытаскивает из мыслей. Точно, Джин. Он ведь тоже здесь. — Я бы мог тоже раздвинуть нож… — О, да, он хочет повторить, можешь и не спрашивать, – Чон реагирует на едкий сладкий голос подобно псу — резко вскидывает морду и смотрит преданно-преданно большими блестящими глазами. Чимин съезжает розовой попкой вниз по кислотному капоту Ламбы и вздымает пыль бездорожья своими туфельками, пытаясь устоять на слабых после оргазма ногах. Чонгук хочет броситься, чтобы обхватить тонкую талию и поддержать, но загребущие руки Кима опережают его, и он едва сдерживается, чтобы не зарычать. Это его место. — Чонгук у нас любит все дырки, я уж точно знаю, – продолжает блондин и подмигивает зардевшейся новой подружке бывшего. — Особенно чужие. Так что лучше не ссорься с ним, иначе велика вероятность, что кобель сразу же пристроится к другой самке. Да, Чон? Сердце заходится в груди, но на лице не дрогнет ни один мускул. Альфа струшивает пепел, не сводя темных глаз с язвительной куколки, и улавливает низкий смешок. Взгляд бесцветно соскальзывает на усмехающегося альфу за её спиной. Сука, ебучий Ким. Чонгук мрачно сощуривается, затянувшись. — Ты о чем вообще? – низкий голос бывшего жалит холодом. Чимин незаметно сжимается, чувствуя, как сердце простреливает гложущее осознание того, что Чонгук никогда таким с ним не был: никогда так не смотрел, никогда так не звучал. Это их первый разговор с момента расставания и ему нужно было вылить сейчас на него всё дерьмо. Длинные ногти впиваются в нежную кожу ладоней. И крошка злится, крошка пиздец злится, и ей всё ещё болит, и будет болеть ещё очень долго, но всё тело затапливает предательское тепло от долгожданной встречи. Вот он, любимый, всего в нескольких шагах, всё такой же красивый, особенный, родной. Не живи омега с осознанием того, что тот ему изменил после, блять, ссоры, всё сейчас было бы иначе: Чимин ринулся в его объятия, позабыв обо всех обидах, и переступил через свою гордость, только бы вернуться в теплое «как раньше». Только бы просыпаться рядом, прижатым к большому горячему телу, и пересчитывать десятки татуировок на предплечьях, кистях, груди, шее, пока его альфа сладко сопит. Блять, да он просто хочет снова готовить ему по утрам тосты с джемом, расцеловывать заспанное лицо, а потом вместе выгуливать их хвостатых деток. Чтобы потом, после прогулки, на кровати в спальне волшебным образом появлялся огромный букет любимых тюльпанов, а Чонгук подходил со спины и жарко шептал на ушко: «Сюрприз». И так каждое утро, каждый божий, блять, день. Как раньше. Чимин очень соскучился. Его буквально ломает изнутри от желания прикоснуться. Но простить измену… страшно. Страшно для его самооценки, для его принципов. Он будет искать проблему только в себе, он такой. Ведь будь он достаточно сексуальным, любимый не предпочел бы другого; будь он достаточно симпатичным, любимый не посмотрел бы на другого; удовлетворяй он все его потребности, любимый и не подумал бы об измене. Крошка уже считает себя недостаточно привлекательным для Чонгука, недостаточно «красивым бывшим». Ведь будь он ещё лучше, будь менее невыносимым, мужчина… не бросил бы его. — О, ну да, конечно, – закатывает глаза омега, чувствуя, как мерзкая топь жрущей ревности, разочарования и раздражения заглатывает всё его слабое существо, — тебе ведь похуй. Ты ведь наверняка своей вины и не чувствуешь. Для тебя это в порядке вещей, да? Чонгук хмурится и складывает руки на груди, не обращая внимания на усевшегося рядышком и прижавшегося Джина. Синие концы его волос обрамляют лоб, бриллианты ослепительно блестят в закате, а литые мышцы напрягаются под черной свободной майкой. О чем его мальчик вообще говорит? — О чем он? – маленький шепот новой подружки отчего-то вызывает резкое раздражение, вспышкой застелившее сознание, и альфа игнорирует его. — О, о чем я? – но не Чимин. — Вы ведь встречаетесь, неужели не спрашивал у «любимого» почему тот расстался с бывшим? Думаю, всем интересно услышать о том, насколько ты лучше прошлой пары своего альфы. Или вы вдвоем трахаетесь так часто, что времени на обычные разговоры не хватает? Джин неуверенно тушуется, чувствуя на себе десятки глаз и давление тишины. Все молчат. Все наблюдают. Все слушают. Чонгук пытается понять. Точнее, уже понимает, но перед Чимином он так сильно, черт возьми, не уверен. Во всем, кроме собственных чувств. Альфа глаз не сводит с ангельского лица своей куколки, замечая малейшие изменения: как краснеет кончик хорошенького носика, как та стала чаще моргать, а пухлые губки едва заметно подрагивать. Чимин… плачет? Блять, Чонгук любит всё ещё слишком сильно. Массивная подошва ботинка давит тлеющий окурок, и мужчина встает с отполированной морды Макларена, делая неуверенный шаг навстречу: — Малышка, что ты имеешь ввиду? – большие теплые глаза не могут оторваться от родного. Чонгук на колени готов упасть. — Пожалуйста, детка, давай... Но омега, все ещё в руках чужого альфы, отшатывается назад и поднимает дикий взгляд, полный исступленной злобы и обиды. — Не называй меня, блять, так при своей новой паре! – кричит, не выдерживая, и разъяренно топает каблучком, поднимая пыль. А внутри уверенно мелькает: Чонгук всё ещё его. — «Детка»?! Это нормально для тебя?! О, я узнаю много нового! И часто ты так обращался к другим, когда был со мной?! Много у тебя было «деток»?! К одной из них ты и поехал после нашей ссоры, да?! О, или нет, их было несколько?! Чонгук сжимает челюсти и поджимает губы. Чимин думает, что он ему тогда изменил? Губы растягиваются в кривой усмешке, и мужчина толкает язык за щеку, разминая шею. То есть его детка, его ангел всё это время думал, что… блять, но почему? Снова Ким? Черные глаза метаются на склонившегося к его омеге мужчине, и Чон недобро сощуривается. Так сильно хотел крошку себе? Небо медленно тухнет, яркий рыжий и розовый неторопливо уходят за горизонт, оставляя за собой злой пурпурный, перетекающий в темный, глубокий синий. Негромкая музыка за спиной утихает, рычат моторы тачек, все по-тихому сматываются на другую локацию, оставляя Чона и его пару одних. Им нужно поговорить без лишних глаз — каждый прекрасно это понимает. — Ну, это должно было рано или поздно произойти, – вздыхает Юнги и прикрывает глаза. Он уходить никуда не собирается, ему ещё подружку увозить отсюда, если вдруг что. Он ведь тут личный водила и жилетка для соплей, вообще-то, у него важная роль. Но это всё хуйня, для Пака не жалко. Омега откидывается назад, облокотившись о руку, и дергает худыми ногами, подставив лицо под свежее вечернее дуновение. Оно треплет его длинные мятные кудри, трогает мраморные щеки, розоватые губы, кошачий нос. — Согласен. Юнги резко открывает глаза, услышав знакомый голос, и вздрагивает, заметив Хосока. Тот стоит, оперевшись бедром о свой красный Феррари, с оранжевыми солнцезащитными очками на лице, кучей браслетов и колец на руках, накрашенными ногтями и в адике. Точнее, какой-то коллаборации Адидаса и Баленсиаги. Мин не особо шарит в этом дерьме. — И какого хуя ты в очках, модник? Когда солнце светило, они у тебя на башке были, а сейчас темнота в глаза сильно бьет? – устало усмехается мальчик, откидывая голову к плечу. — Так ты все-таки следил за мной, – хрипловатый голос альфы, широкая улыбка-сердечко, и Юнги превращается в ничто. Если бы не сумерки, Хосок наверняка бы заметил, как порозовели бледные щеки и ушки. Но омега лишь хрупкой темной фигурой восседает на капоте внушительного Уруса. — Ну так… Ну так а кто не следил-то за этим посмешищем! Т-твоя тачка полное дерьмище, Чон! – выпаливает в глубокой смущенности крошка, даже не подумав. Лишь бы альфа ничего не понял, лишь бы не узнал, что всё это время кошачьи глаза только и делали, что следили за ним: как тот смеется, задорно визжит за рулем своего Портофино, вдавливая педаль в пол, крутит кольца на своих длинных пальцах и просто с кем-то разговаривает. Следили за его точеным, просто невероятным профилем, как движутся тонкие губы, как они обхватывают тонкую сигарету, и как, блять, невероятно сексуально мужчина закидывает голову к небу и выдыхает плотный дым, о чем-то задумавшись. Юнги просто… пиздец очарован. Но он стесняется слишком сильно, чтобы признаться. Чтобы взглянуть в вечно блестящие, как у этих дурацких персонажей из мультфильмов, глаза и честно сказать, что просто с ума сходит. Он просто трус. Обидеть легче, чем быть искренним. Так и сейчас — он снова сделал больно звездочному альфе. Сладкое сердечко прямо на глазах медленно спадает с красивого лица, и Хосок уводит потухший взгляд в сторону. Почему он так сильно не нравится Юнги? Это между ними произошло так… неожиданно. Прямо после того, как он осознал, что чувствует к мятному мальчику что-то более трепетное, чем просто дружба, Мин стал его избегать. Когда не избегал — грубил, насмехался. Может быть, омега узнал о его чувствах и поэтому возненавидел? А может, альфа, его внимание и всё связанное с ним просто противны ему, потому что Чон выглядит и ведет себя не совсем так, как «подобает» альфе. Возможно, он просто раздражает, выглядит странно, неправильно. Хосок не знает, что из этого всего ближе к правде. Но это… неприятно. Это делает больно, а вкупе с трепещущим в глубокой влюбленности сердцем — просто невыносимо. — Окей… ладно, – горько и неловко улыбается альфа, стягивая свои глупые очки. Ерошит забитые лаком волны на макушке и чувствует такую знакомую тяжесть в груди, которую испытывает всякий раз после грубости мятного омеги. Это стало чем-то привычным, но не менее болезненным. — Я рад, что… тебе было весело и я сумел поднять тебе настроение. Твоя улыбка красивая, она мне нравится, я… я рад. Мин застывает. Что-что? — Что ты сказал? – Юнги спрыгивает с капота. Его потряхивает от неопределенного захватывающего чувства. Улыбка? Хосоку нравится? Омега внимательно смотрит на подобравшегося альфу, протаптывая кедами редкую сухую траву, пыль, крохотные камни. — Тебе что? Чон нервно вжимается в красную дверцу кабриолета и, подобно хамелеону, окрашивается в этот же буйный цвет, когда мальчишка подходит впритык. В нос бьет запах его кислых духов, а на языке оседает ментоловый вкус сигарет, которыми тот любит баловаться. Хосок любит такие же. — З-забудь, Юнги, – хрипит мужчина, сухо сглатывая, когда омега буквально вжимает его в его же тачку, — э-это ничего не значит. — То есть ты мне соврал? – хмурится омега, смотря снизу вверх. — Отвечай, Хосок. Они впервые настолько близко. — А для тебя это имеет значение? – бесцветно хмыкает Чон, уводя взгляд. Его голос звучит ниже, гуще. Альфа сжимает челюсти. Зачем Юнги играется с ним? — Да, – первое уверенное и четкое от трусливого мальчишки вылетает быстрее, чем страх и стеснение успеют сковать его разум, — имеет. Мин кусает щеки изнутри и смотрит исподлобья, сжимая кулачки. Да, его волнует, да, имеет значение. Да, да, да, черт возьми, сотню раз да. Это его первый шаг — неожиданный, среди сумрачного бездорожья, под крик подружки, разбирающейся с бывшим. Кажется, судьба решила сегодня их обоих приятно удивить. — Правда? – голос пронизан щемящей надеждой, ореховые глаза заглядывают в лицо напротив с вновь загорающимся счастьем. В этот же момент тухнет Юнги. Резко, неожиданно его сердце замирает перед ещё одним важным признанием, тремор пробирает сжатые в кулачки руки, и омега отшатывается. Отшатывается, будто Хосок звучал для него слишком трогательно, слишком неправильно, слишком по-настоящему. Так, будто хотел подшутить и не рассчитывал, что ответят настолько искренне. Альфа так это и воспринимает. — Издеваешься надо мной? – шипит, склоняясь к мятной макушке. — Не нужно мне давать ложные надежды, а потом снова поступать… – всего трясет от обиды, злости, возмущения, — вот так, Юнги. Это… это, блять, больно и нечестно, понимаешь? И лицо его искажается в таком безнадежном разочаровании и отчаянии, что омега теряет возможность говорить. Влажный взгляд, дрожащие губы и пальцы. Он невидящими глазами смотрит на то, как Хосок бубнит негромкое сломленное: «Прости», и запрыгивает в тачку, давая по газам. После него остаются только глубокие следы шин и медленно оседающая пыль. Альфа… страдал из-за него? — Блять… Проебался. Снова. Громкий надорванный крик подружки заставляет дернуться. — Я любил тебя, уёбок! – не замолкает блондин, захлебываясь в истерике и выедающей злости. — Я семью хотел с тобой строить! Щенки, вся эта ебень, которую я ненавижу, я хотел её с тобой, Чон! И я, – крохотная дрожащая ладошка неаккуратно стирает влагу с розовых щечек, — не заслужил, чтобы потом, сидя с пузом в нашем ебучем общем доме, наблюдать за тем, как ты шляешься по каким-то юбкам, как кобель! Земля медленно остывает под вечерней прохладой, как и горячие подрагивающие плечики Чимина, который роняет бриллианты слез и подходит к застывшему бывшему, чтобы злостно ткнуть длинным блестящим ногтем ему в грудь, прямо в сердце. Кажется, будь те острее, омега смог бы проткнуть его и вырвать из грудины. — Терпеть тебя, – обозленно шипит, скуляще всхлипывая, — не могу. Слабый альфа. Больно бьет по внутренностям. — Но я ни с кем не был, Чимин, – шепчет Чонгук в растерянности, и его большая татуированная ладонь перехватывает небольшую ручку, отчаянно прижимая тыльную сторону к своим губам. — Я… да, сделал хуйню — психанул и уехал, — но у меня и мысли не было кого-то касаться, детка. Слышишь? Омега сжимает челюсти и поджимает губы, опустив взгляд. — Чонгук. Мужчина тянется всем существом навстречу. — Да, маленький? – теплая ладонь накрывает бархатную щечку, альфа стирает застывшие холодные слёзы. — Тебя ждет Джинни. Или что, он тоже уже не подходит? Тоже не удовлетворяет? Чон оборачивается, натыкаясь взглядом на сжавшегося омегу. Другого. Которого по ошибке, в глубокой печали назвал «своим». Которому позволил обмануться. Но он… ничего не чувствует. Джин лишь попавшийся под руку, он изначально ничего не значил. И, кажется, омега и сам это понимал, всегда знал. Когда холодные губы альфы накрывали его, когда руки бесчувственно трогали тело, стеклянный взгляд даже не пытался взглянуть с искренностью, и даже мысли его звучали всякий раз так громко, что уверено можно было заявить — и там его не было. Везде один Чимин, Чимин, Чимин. — Теперь это твоя пара, забыл? – горько усмехается Чимин. — Теперь он твой «маленький», теперь ему ты можешь изменять, не мне. Он будет делать тебе ебучие тосты по утрам и быть твоим «Чимини». Точнее, «Джинни», да? Очень мило. Ярость вскипает такая сильная, такая невыносимая только от одних мыслей о том, что Чонгук действительно когда-нибудь будет не с ним, будет не его, что все чувства разом мешаются, и омега ощущает безумный азарт. Наслаждение от того, как сильно он злится, как наконец-то может устроить очередную горячую истерику своему альфе, побыть злобной сукой, чтобы потом получить своего раздраженного и мрачного мужчину. Получить грубую пощечину, от которой низ живота прострелит такое сильное возбуждение, что едва ноги удержат, а после татуированная ладонь за волосы потянет к кровати, чтобы выпороть всю дурь. Это сравнимо с наваждением — бурным, неконтролируемым, желанным. И он не хочет это контролировать, противореча себе на каждом шагу. А ещё у него есть эта возможность — делать с Чонгуком всё что угодно, — потому что тот позволяет ему это. Чимин просто любит изводить своего бойфренда. Ему целый месяц не хватало их отношений, их химии. Это осознание накрывает волной новых эмоций: красных, ярких, необузданных. Как раньше. Наконец-то. Крошка становится на носочки, прижимаясь всей своей скромной фигуркой к сильной альфьей груди, пышущей таким родным жаром, и шепчет на ухо: — Я видел, как рыжеволосый седлал тебя тогда, в клубе, Чонгук, как ты был не против. Я. Там. Был. Как собачонка побежал за тобой, хотел снова поговорить, чуть было не унизил себя, как идиот, перед твоими подружками. С-сука, – шипит сквозь зубы, — да я ни на кого смотреть не могу, кроме тебя. Почему мне одному больно, а? Почему ты даже признать не хочешь, что предал меня? Я настолько ничего не значу? Омега сощуривается, играя желваками, когда сталкивается с темнотой чужих глаз, и низкий рык клокочет у него в груди: — Я бы вырвал эту штуку, – чужая ненависть опаляет всё существо мужчины, а когда маленькая ручка грубо сжимает в кулачке его яйца, альфа низко рычит и запрокидывает голову, — если тебе так легко изменять мне. Хочешь, Чонгук? Хочешь, использую её и отгрызу нахуй, чтобы ты больше не шлюхался по углам? Мужчина громко дышит сквозь зубы, пока мальчик впечатывает его в капот его же ебануто дорогого Макларена, безжалостно сминая стремительно твердеющую плоть. Чимин не сдерживает пренебрежительной усмешки, смотря на то, как Чон усаживается на морду тачки и едва не скулит. — Грязный альфа, – брызжет ядом, – этот бесполезный член хоть вставал на кого-то, кроме меня? Твоим подружкам правда нравилось или они просто утешали тебя? — Боже, – Юнги закатывает глаза и тяжко вздыхает, давая по газам. Ему здесь больше делать нечего, потому что наблюдать за этими животными — не самое приятное занятие. Нужно ещё успеть догнать один красный Феррари. Джин ускальзывает так же незаметно. Всё это изначально было обречено на провал, он не глупый, он знал. Просто… просто захотелось внимания от особенного альфы, не такого, как остальные. И он его получил: подарки, поцелуи, прикосновения — всё было в его распоряжении. Кроме сердца. А без него, как всем известно, паршиво, да и кто ж знал, что то все ещё в руках у другого. Поэтому больше не хочется. И даже не потому, что Чонгук — что-то непостижимое, а потому что просто по-человечески не хочется быть ничем, никем в чужих глазах. В тех только один образ уже давно. — Увези меня отсюда, пожалуйста, – тихий голос заставляет Намджуна обернуться. Альфа усмехается, пробегая взглядом по сжатой фигуре. — Прыгай, – единственное. Всё уже и так понятно — ему здесь ловить нечего, как и, очевидно, этой малышке. Но было весело, несомненно. Возможно, чуть позже он ещё раз... — Моё имя ты знаешь, твоё я не запомнил, мне неинтересно, – доносится сбоку, когда Ламба выезжает на дорогу. Джинни щелкает маленьким зеркальцем и подкрашивает большие губы. — И ты везешь меня к себе трахать. Сейчас. Кажется, кому-то уже нечего терять. Ким пробегает взглядом по расслабленной фигуре. Клыкастая улыбка растягивается на губах. — А если я не хочу? – втапливает педаль в пол по пустой трассе. Фигурная бровь на нежном лице надменно приподнимается, и омега разворачивается всем корпусом к альфе. Холёный, вкусный, загорелый сученок — такого только драть и драть. А тогда рядом с Чоном был таким обманчиво послушным. — Да ну? – знает себе цену. Подкупает. Жадные драконьи глаза прожигают сочное тело, на мгновение отвлекаясь от дороги. Взгляд чужих подкрашенных и наглых обжигает. — Намджун. Джин закатывает глаза и усмехается, отворачиваясь к окну: — Да похуй мне, неудачник. Хриплый альфий смех заполняет салон: — Иронично. А это уже интересно.

***

Гул моторов стихает вдалеке, когда фары Спидтейла автоматически загораются. Теперь они видят друг друга. Снова. — Чимин, – хриплый голос густо рычит. — Чон, – крошечная ладошка тяжело бьет мужскую щеку, — гук. Чимин опасно рокочет прямо в лицо бывшему, пока у того в горле теплится громкий мрачный клокот, и сжимает его челюсти, царапая острыми ногтями щеки и смотря в жутко-черные глаза. Вот, этот взгляд, его не хватало так мучительно долго. Больше никто так не смотрит: дико, неотрывно, исподлобья, как скалящийся волк. Острые коготки несдержанно полосуют медную скулу, и крошка плюет в красивое лицо, чтобы просто привести в бешенство сдерживающегося альфу, который до сих пор ещё ничего не сделал. — Чимин, – цедит сквозь зубы, тяжело дыша. Изнутри душит невысказанность, гнев, желание. — Во многих ты уже спустил своих щенков, м? Сколько сучек потом к тебе постучатся и скажут, что понесли от тебя? – жгучая ревность обдает кипятком внутренности. Вновь. Кукольное лицо искажается в пренебрежении, и крохотная туфелька беспощадно вдавливает крепкий член меж литых бедер, втаптывает, давит каблучком. Мальчик просто в бешенстве. И непослушный альфий ствол встает, как по команде, напряженно упирается мужчине в бедро и подогревает ситуацию ещё больше. Действительно грязный, грязный щенок. Пухлые губы кривятся в усмешке: — На всех сук так быстро встает, или у тебя ещё есть ко мне хоть немного уважения? Альфа взрыкивает и кидается вперед. Показывает, как он не согласен; что имеет вес, какое-то влияние, что может подавить. Чимин только смеется над ним. — Неужели всего за месяц ты стал таким жалким, Чон? – вертит лодыжкой, вдавливая забитые спермой яйца в капот. Чонгук едва сдерживает рвущийся, застрявший в горле скулеж и тяжело дышит, смотря волком. — Бесполезность. Снимай штаны. Последняя капля. Терпение у него, очевидно, не очень. Большая татуированная ладонь резко сжимает тонкую шею. Рывок — и наглая сука вжимается своей хорошенькой щечкой в нагретую знойным солнцем карбоновую морду Макларена, меняясь местами. Шипит, дергает ногами и проезжает маленькой вспухшей от возбуждения грудью по капоту, пока попка и текущая киска выставлены на показ перед альфой. Чонгук горой нависает над ним, прожигая черными глазами. — А теперь ты расскажешь мне где были эти, – мужчина неаккуратно, как куклу, протягивает мальчика выше и ставит острые коленки на капот, широко раздвигая худые ноги; тяжелая, забитая чернилами ладонь хлестко бьет по выглядывающей киске, — дырки. Нежная крошечка пищит, и Чон бьет ещё, пачкаясь в несдержанной омежьей влаге. Болезненная пульсация пробивает весь низ кукольного тела, Чимин изворачивается и плачет, пока его маленькую розовенькую девочку шлепает большая ладонь, за которой она и ещё одна дырочка, которая чуть выше и уже, спокойно могут спрятаться. Вся дерзость из малютки испаряется вмиг. Теперь она лишь жалобно мяукает и визжит, дрожа всем телом и закатывая глаза. — Не думай, что твоё мяуканье разжалобит меня, – мрачно рычит Чон и срывает промокшие трусики с мальчишки. Во рту скапливается слюна. Блять, как же давно он не видел свою вкусную детку. Нос вжимается в трепещущую красненькую вагину, вдыхает любимый запах, Чонгук едва не кончает. Зато другие видели. Эта мысль действует как ёбаный спусковой крючок – в груди дымится опасное рычание. — Сука. Татуированная ладонь грубо бьет выпяченные ягодицы, оставляя на каждой по красному собственническому отпечатку, заставляя Чимина запищать. Ремень громко звякает, желваки играют на острых скулах, а сильная грудь высоко вздымается в кипящей ярости. Маленькая сука подставлялась под чужие узлы беззастенчиво, охотно. Так, будто на следующий же день забыла о том, кому действительно принадлежит, кто действительно имеет право на её тело. — Я спрашиваю сколько альф тебя успело трахнуть за этот месяц, Чимин, – Чон неаккуратно оттягивает мягкую ягодичку в сторону, раскрывая тугие дырки. — Это твоё крошечное тело делает все эти места такими узкими, или тебя драли только щенки? Мужчина насмешливо усмехается. Большой палец растирает чувствительный клитор, пока альфа заправляет резинку боксеров под яйца и неторопливо скользит кулаком по своему члену, прикусив губу. Блять, какой же всё-таки сладкий. Кукольный, хныкающий, дрожащий, опустивший на попку две лапки и открывающий вид на все свои нежные прелести, пока выглядывающие из-под светлых прядок ушки ярко горят. Чонгук может кончить только от того, как сильно влюблён. — Я, в отличии от некоторых, не кидаюсь на первых встречных, – бубнит Чимин, покручивая нетерпеливо бедрами. Альфа хмыкает и толкает длинные забитые пальцы в узкое горячее влагалище. То пульсирует, обхватывает бархатными стенками и сжимает так сильно, будто действительно долгое время было нетронуто, будто его малышка и вправду оставалась ему верна всё это время. Внутри вспыхивает яркая щенячья радость, и Чонгук прикусывает рвущуюся улыбку, ускоряясь и вбиваясь внутрь до громкого влажного чавканья и брызг. Блять, если его мальчик действительно… Чон никогда больше не отпустит. — Ах, Чонгук! – рассыпается в стонах и сладком хныканье омега, и поджимает пальчики на дрожащих ногах. Низ живота тяжелеет и тягуче щекочет, пока крупные пальцы безжалостно вдалбливаются в чувствительное нутро. Крошка жмурит глаза, потому что сейчас он станет очень-очень грязненьким и всё-всё вокруг испачкает, потому что ему нужно так мало. Чимин визгливо всхлипывает и бьет носочками туфелек по капоту: — Любимый! Пищит так громко, что, кажется, проезжай кто сейчас по трассе — непременно услышали бы бедную малышку, туго брызгающую на карбоновую морду Спидтейла и торс своего мужчины, который довольно урчит и не останавливается, продолжая сотрясать грубыми толчками омежье тельце и вспенивать пахучую смазку. Чимин распахивает пухлый рот в немом крике и плотно жмурит глаза. — Вот так вот, куколка, – рычит сквозь зубы Чон, чувствуя, как собственный член дергается, а низ живота больно простреливает горячее возбуждение, и подводит свою маленькую самку ко второму уничтожающему её глупое существо оргазму: — давай, обмочись ещё раз для папочки, забрызгай его тачку. Бриллиантовые кольца мешают проникнуть полностью, но и этой длины хватает, чтобы превратить Чимина в перевозбужденную плачущую кашу. Третий палец входит легко, растягивает мягкие податливые стенки, а большой накрывает малиновую бусинку клитора, рвано наглаживая сладкое местечко, из-за чего омега буквально рыдает и изгибается на капоте так сильно, что Чонгуку приходится снова хлёстко ударить хорошенькую попку и взрыкнуть. — Стой, – бьет снова, — блять, – и снова, на этот раз другую ягодицу, оставляя ранки от дорогущих перстней, — спокойно. Мальчик отзывается только громким визгом и слёзками, судорожно сжимая обе свои дырочки и надорвано хныча. Кукольная мордочка вся раскраснелась, раздраженные щечки прижимаются по очереди к капоту, потому что он всё не может найти удобное местечко, а полные искусанные губки надулись, как это обычно бывает, когда крошка плачет. — Любимый, – хрипенько всхлипывает и сильно-сильно зажмуривается, когда чужие пальцы снова вдалбливаются до громкого влажного чавканья. Всё маленькое тело напрягается, животик поджимается, и Чимин закатывает накрашенные глазки и прикусывает губу, выпуская из конвульсивно сокращающейся дырки тугие брызги. Уши закладывает, всё вокруг мутнеет, светленькие прядки липнут к лицу, а тушь некрасивенько растеклась по щекам, делая его абсолютно разрушенным и беспомощным трогательным комком. Уставший, дрожащий и разбитый — Чимин опадает на карбоновую морду Макларена, больно ударяясь коленками. Его слишком давно никто так не касался, не использовал. — Вот так вот, детка, – воркует альфа над своей нежной крошкой и склоняется к подрагивающей дырочке, ласково целуя её и маленькие малиновые губки, сжимая в кулаке собственный член у основания. Блять, кончить от того, как красиво кончал его омега, особенно после целого месяца без его узкой киски, звучит слишком хорошо. — Хорошая девочка, папина умница. Чонгук полюбовно притягивает к себе уставшее тельце, переворачивает на спинку и нависает сверху, закрывая шмыгающего носиком мальчика. Угли ласковых глаз скользят по розовому лицу, влажным щекам, размазанному макияжу. Спускаются ниже, к маленькой высоко вздымающейся груди, спрятанной за тонкой тканью, которую, голодно порыкивая, обхватывает большими татуированными ладонями и кусает каждую поверх одежды, оставляя за собой влажные отпечатки вокруг сладких холмиков. Тонкая худенькая талия, небольшие бедрышки, попка, крохотные стопы — Чимин кукольный. — Маленький, хороший, – довольный рокот вибрирует в груди. Чонгук толкает язык за щеку, когда ангел реагирует на его слова глубоким мурлыканьем и мутным взглядом из-под ресничек – его омега привлекает внимание. О, Чимин любит его, кому как не ему об этом знать. — Да, покажи альфе, как тебе нравится, когда хвалят, котёнок. Помурлыкай. Чон пристраивается у крошечной киски и притирается головкой ко входу, наблюдая за тем, как малыш подставляется, разводит бедра шире и, боже, раздвигает пальчиками потемневшие губки, показывая свою пульсирующую дырку. Та вкусно хлюпает, выпускает мутную влагу, и мужчина матерится, неожиданно опускаясь на колени и хватаясь за худые ноги. Он почти скулит и давится слюной, когда нос забивает аромат его омеги, который за месяц разлуки был лишь фантомным воспоминанием. Голодный рот вгрызается в пахучие складки, и Чонгук рычит, вспоминая, как совсем недавно на его месте был Ким. Язык агрессивно слизывает сочащуюся влагу и оставляет за собой свой след, помечает, избавляясь от чужого присутствия. Он не стесняется чавкать, присасываться к дырочке и громко поскуливать, как пес, потому что он пиздец голодный. — Б-боже мой, Чонгук! – Чимин ахает и сводит бровки у переносицы, приподнимая корпус. Рука по привычке укладывается на макушку и сжимает волосы у темных корней. Умелый язык задевает зудящий клитор, и мальчик изгибается, трепеща ресницами. — Так проголодался, да? Сладкий голос довольно урчит, и альфа вскидывает мрачные мутные угли, кивая головой. Из-за этого жеста низ живота прокалывает сладкий спазм, Чимин нежно посмеивается и закатывает глаза. — Бедный щенок, – зачесывает чужие синие прядки за ухо, чтобы не мешали, и звучит делано сопереживающе: — другие крошки совсем не кормили тебя? Чонгук сощуривается и фыркает, глухо булькая: — Я не изменял тебе, – очередное. Что-то внутри Чимина счастливо подскакивает, но мальчик это давит. Слишком рано радоваться. Может быть это их… первая и последняя встреча. — Ну конечно, – криво усмехается. Темные глаза вновь сощуриваются. Последний ласковый поцелуй между молочных ножек и Чон поднимается, сыто облизываясь. Чернильная ладонь сразу же ложится на тонкую шею, альфу одолевают неопределенные эмоции. Неужели его омеге действительно хватает наглости обвинять его в измене, когда сам он… Мужчина сжимает челюсти. — И это ты меня сейчас упрекаешь? – обозлённое. Чонгук не мелочный, он своей детке никогда в жизни не тыкал и не ставил в неудобное положение, но сейчас… не те обстоятельства. Он тоже чувствует боль, у него тоже есть сердце, которое всё это время страдало. Ему тоже, блять, зло и неприятно. Пальцы сжимаются вокруг шейки, придушивая, но Чимин только морщит носик и обхватывает его торс ногами, резко дергая на себя. И часто он так делал с Намджуном? Развлекался с ним, ни о чем не думая, да? Как сегодня, например. Чон агрессивно взрыкивает и толкается в сочащуюся дырку одним сильным движением, натянув на себя крохотное тело, впечатавшись в него крупными бедрами. Омегу ломает, он застывает в немом стоне и впивается ногтями в широкие плечи. Больно, больно, больно. — В первый же день прыгнул на Кима, – шипит сквозь зубы, грубо толкаясь внутрь, до звонкого хлопка и громкого визгливого стона возлюбленного. — В первый же, – вбивается снова, крепко удерживая подскакивающего Чимина за шею, — блять, – и снова, засаживая по самые яйца и заставляя блондина бить ножками по капоту, — день. Забитые чернилами пальцы хватают омежью челюсть, и мужчина склоняется к родному лицу, заглядывая в блядские глаза: — Это в порядке вещей для тебя, маленькая сука? – неверяще пытается рассмотреть раскаяние на их дне. Из приоткрытых пухлых губ льются сладкие высокие стоны, но Чимин прекрасно понимает и слышит альфу. На каждый точный, выбивающий весь дух толчок глаза непроизвольно закатываются, но мальчик собирает себя по крупицам, сжимает в кулачке чужие волосы и цедит прямо в любимые губы: — Да о чем ты вообще, – голос дрожит, он тяжело дышит и не может не хныкать и не выпрашивать внимание давно обоим знакомыми жестами: маленькими притираниями, взглядом исподлобья, трогательными едва ощутимыми поцелуями. Это уже как рефлекс – не удается контролировать. И Чонгук отвечает, посасывает пухлые губки, коротко целует, но смотрит по-прежнему волком, как и Чимин на него. — С-с кем я, блять, развлекался? — Я звонил тебе тем утром, – рявкает, не сбиваясь с сильных коротких толчков, — и трубку поднял- аккуратнее, – целует нечаянно ударившийся о его подбородок лобик, — и трубку поднял Намджун. Он охотно поделился со мной, как комфортно тебе на его узле. Крошечка оскорбленно вспыхивает и бьет глупого альфу по плечу: — Ты с ума сошел?! Да я даже тебе не так быстро дал, крет- ах, любимый, не так сильно, – болезненно хнычет, когда большой член вбивается слишком глубоко, — кретин! — Прости, маленький, – губы находят чужие пухленькие и сливаются в трепетном поцелуе. Чонгук обхватывает узкую талию и заботливо массирует наверняка затекшую поясницу, меняя амплитуду и срываясь на быстрые неаккуратные толчки, из-за которых крошка взвизгивает и вцепляется в собственный блонд в отчаянных стонах. Слишком, слишком быстро. Так, что всё осознанное выбивает, животик печет и маленькие грудки трясутся. — Что этот отброс вообще делал у тебя дома? Недобрый рокот прямо в искаженное кукольное лицо, и мужчина слышит, как хлюпнула и сжалась крошечная дырка. — Я... – громко капризно хнычет, пытаясь сформулировать мысль в своей безмозглой голове, — я п-позвал его… — Зачем?! – тяжелый грудной рык мрачно разносится по пустой трассе. Чона ломает изнутри, грудь простреливает ноющая боль, но тот рявкает, вбиваясь в маленькое тело резче, сильнее, отчаяннее. Тяжелое хриплое дыхание сотрясает сильную грудь, альфа агрессивно оголяет клыки и сдерживает себя от того, чтобы не кинуться и не пометить свою омегу. Три года и всё ещё нет меток – так не пойдет. — Зачем ты позвал его, омега? Чимин поджимает губки, и всё его существо в обиде содрогается. Глазки щиплет, ком забивает горло, но крошечка сквозь слёзы отвечает: — Я хотел… х-хотел, чтобы всё было честно! – всхлипывает и бьет кулачками по капоту. — Чтобы ты почувствовал то же, что и я, чтобы… чтобы т-ты увидел, что я тоже всё ещё кого-то привлекаю, и если... – задушено икает, — если ты меня бросил, это не значит, ч-что я больше никому не с-смогу понравиться! — Да ты себя в отражении хоть раз видел? – цедит сквозь зубы, сжимая горячие омежьи щеки, заставляя смотреть на себя. От вида своего плачущего ангела всё внутри предательски сжимается, но Чон только играет желваками, смотря на него сверху вниз. Они ещё не закончили. — Да я, блять, с ума из-за тебя схожу. Все из-за тебя с ума сходят, Чимин. О, ты не знаешь, что некоторые, – мощно врезается в громко хлюпающую вагину, — псы о тебе говорят, как они смотрят на тебя, крошка. Как они хотят тебя, говорят о твоем хорошеньком теле прямо при мне, не стыдясь, грязные с-суки, – остервенело шипит, запрокидывая голову и вдалбливаясь в узкую горячую влагу почти дико. Свободная ладонь давит на низ живота, там, где его головка выпирает слишком сильно, и вырывает из мальчика сорванные крики. Брови заламываются на лице, мужчина низко стонет и кончает одновременно со своей деткой, грубо вогнав в сокращающуюся киску узел. Сильная грудь тяжело вздымается, Чон пышет жаром, нависнув над дрожащей в оргазме любимой омегой. Маленький поджимает животик, вцепившись когтистыми лапками в свои грудки, не может контролировать трусящиеся бедра и закатывающиеся глаза. Чонгук целует взмокший лобик и поглаживает надувающийся низ живота, пока внутри влюбленно трепещет сердце. — Умница, – вдыхает нежный аромат за ушком. Чимин задыхается в стонах и слезах, хватаясь за сильные предплечья, как брошенный котёнок цепляется за подобравшего его человека. Чонгук не может его бросить, не может. Нет, он не уйдет, он не может уйти. — Чонгук, – уязвленно скулит, привлекая чужое внимание, и тянет к любимому ручки. Пухлые губки дрожат вместе с подбородочком, а в темненьких глазках столько непомерной грусти, что альфе физически становится больно из-за такого его состояния. Большие теплые руки обхватывают крошечное дрожащее тело и прижимают к себе. Чон так не может. С кем угодно, но не со своей малышкой. — Детка, – ласково обращается к своему ангелу, поднимая его с морды Спидтейла и сам усаживается на неё, опуская кукольное тело на свои бедра. Бедный плачущий мальчик обхватывает его всеми конечностями и горько всхлипывает, прижимаясь всем существом в поиске тепла. — Мой маленький, – целует взопревший височек, и Чимин скулит громче, — моя принцесса. — Я н-не из-изменял, – икает в расстроенных чувствах и дрожит, — тебе. Никогда-никогда, – отрицательно вертит головкой в подтверждение, — д-даже не думал. Я просто… п-просто хотел всегда с тобой щен-щеночков и... – неаккуратно трет щиплющие глазки, но заходится в плаче ещё сильнее от осознания того, что если бы не сегодняшняя встреча, они бы могли и дальше с любимым сторониться друг друга, — и метки. И свадьбу на ос-островах. Последнее добавляет с маленьким плаксивым хихиканьем, вызывая у Чонгука улыбку. Мужчина стирает большими пальцами мокрые дорожки и прижимает хрупкое тельце к себе, позволяя крошке уткнуться ему в шею. Как ему не хватало своего омеги всё это время. Альфа глубоко вдыхает родной запах волос, тела и прикрывает глаза, целуя блондинистую головку. Целый месяц без него — слишком долго. — Тогда, когда я уехал, я сразу же понял, что поступил неверно, – Чонгук сжимает возлюбленного в объятиях, утыкаясь в стык маленького плечика и шеи. Всего лишь небольшое недопонимание, и он едва не потерял Чимина. Он поступил отвратительно, действительно слабый альфа. — Мне казалось, что немного выдохнуть, выпить с ребятами будет хорошей идеей, что я смогу немного прийти в себя, но… без тебя, твоего голоса, запаха, прикосновений, просто присутствия всё было каким-то неправильным. Я не должен был там находиться, не должен был оставлять тебя. Прости, маленький, – прижимается губами к теплому лобику притихшего омеги, — прости меня. Я никого не касался, я даже вспомнить лица того, о ком ты говоришь, не могу. Я сразу же бросился обратно, когда осознал, как сильно ошибся. Чимин громко хлюпает носиком и зачесывает блондинистые прядки за ушки, выравниваясь и заглядывая любимому альфе в глаза. Заплаканные припухшие бусинки глаз смотрят исподлобья, и Чонгук не может удержать ласковой, абсолютно влюбленной улыбки. — И ты не хотел меня бросить, потому что я ужасная плоская истеричка? – уголки пухлых губок ползут вниз, и Чимин часто-часто хлопает ресничками, сбрасывая влагу. Да, для его маленького эго каждый раз большой удар, когда к любимому пристают действительно вкусные омеги. Такие, с которыми раньше Чон и встречался; чьи шикарные полные бедра только и делали, что мелькали на его странице, рядом с ним на тусовках и дороге. О, в их первую встречу альфа был совершенно другим человеком. Мужчина возмущённо взрыкивает и шлепает свою куколку по хорошенькой попке, сжимая её в больших ладонях. Сладкие, аккуратненькие, идеальные. Весь он идеальный. Идеально маленький, хрупкий, крохотный. Чимин самая красивая маленькая игрушечка. — Ты самый красивый омега в моей жизни, – недовольно бубнит, уткнувшись в маленькую грудь. — И ты правда меня любишь и хочешь со мной двух щеночков? – кажется, блондин сейчас снова заплачет. — Да, – счастливые темные глаза по-щенячьи блестят. Чимин тоже хочет с ним семью. — Двух малышей. Двух щенков, – жмется к омеге, который сладко посмеивается и гладит его по голове, — двух крошек. Я люблю тебя, Чимин. Я, блять, жить не могу без твоих истерик, без твоего склочного блядского характера, твоего запаха, рук, голоса, твоих завтраков. Ты просто… невозможный. Мягкий влажный смех срывается с пухлых губ, пока омега неаккуратно стирает пекущие соленые дорожки с раздраженных щечек. Полные припухшие губы бросаются на чужие, и Чимин довольно урчит, потому что собственный вкус на губах Чонгука, его сильные руки на талии, его присутствие — что-то, что делает его безнадежно слабым. Что-то, за чем он скучал невыносимо долго и сильно. — Ты только мой, – вредно рычит, царапая длинными ногтями широкие плечи. — Всё твоё – моё, глупый альфа. Ты не сможешь от меня больше отвязаться, – бубнит и трется преданным котёнком о Чона, ощущая, как покалывает его растянутая дырочка из-за крупного узла. — Я заберу всё твоё имущество, все машинки и наших собак, если ты ещё раз так поступишь со мной. А Чонгуку не до шуток, он серьезно кивает и смотрит в любимые глаза уверенно: — Хорошо, – и кивает ещё раз, словно щеночек. — Забирай всё. Если я снова так оступлюсь, ты будешь иметь на это полное право, детка. В больших оленьих глазах столько преданности и раскаяния, что Чимин не может сдержаться и снова притягивает своего альфу к себе, поглаживая по головке. Какой же он все-таки мальчишка. — Прости меня, Чимин, – скулит и прижимается ближе, совсем как малыш, — я всё исправлю, всё-всё, только вернись обратно, пожалуйста. Вернись домой, ко мне, к нам. Без тебя холодно спать, наши мальчики за тобой скучают и плачут, плохо едят... Я тоже. — Плохо ешь? – ласково усмехается блондин, цепляя подбородок расчувствовавшегося щеночка. Чонгук тут же вспыхивает и возмущенно дуется: — Скучаю и плачу! – темные бусинки блестят, а кончик носа краснеет, и альфа громко хлюпает. С пухлых губ омеги срывается умиленное урчание, маленькие ладошки обхватывают розовеющую мордочку, и Чимин сладко расцеловывает своего нежного возлюбленного. Вот такой настоящий Чонгук: чувствительный, ласковый, честный малыш. Так сильно изменился за эти три года, стал таким сладким и ручным. Ничего, они со всем справятся. — Ну бедный мальчик, – прижимает всхлипывающего альфочку к груди, — такой сильный и большой скучал и плакал. — Да, – уязвлённо кивает головкой и жмется щечкой к теплому любимому. — Потому что без тебя было всё не так… Не было твоих вещей, всяких баночек и свечек этих пахучих. И в комнатах не пахло твоими духами. И твоих мягких тапочек не было. И халатиков. Ничего вообще не было! — Бедный щеночек, – урчит омега, зачесывая синие прядки за ушки. — Прости меня, детка. Мне тоже стоило… быть терпеливее. Дать нам возможность поговорить об этом ещё тогда, месяц назад. Это было бы по-взрослому, правильно. Так что мы оба были неправы, не ты один виноват. Чонгук поднимает большие мокрые глаза и скулит, дрожа подбородочком. Побитый, брошенный и влюбленный. Чимин целует его в лобик и аккуратно, чтобы не задеть ногтями, стирает слезы. — Поехали домой, любимый, – ласково поглаживает щечку маленькой ладошкой, к которой мужчина сразу же склоняется и прикрывает глаза. — К нам домой. Хвостатые детки нас уже заждались.

***

Мрачный Урус пролетает светофоры, успевая выскочить на зеленый, и глубоко рычит, круто заворачивая на кругу. Юнги давит педаль, переключает на вторую и нервно стучит пальцами со стертым черным лаком по рулю. Красного Портофино не видать — пытаться догнать Чона было херовой идеей: кабриолет хоть и смешная хуйня, но именно этот втопить может резво. А особенно с раздосадованным альфой за рулем, который наверняка наплевал на все правила и под покровом ночи рвался на красный, и едва успевал тормозить у пешеходных полос. — Сука, – рычит омега и бьет по рулю. Его дерьмовый гнилой рот, испуганное существо и неработающий рядом с Хосоком мозг снова всё испортили. Он сам всё испортил. Вариантов, где может быть сейчас мужчина, немного: очередная субботняя тусовка или же дома. Насчет первого он уверен меньше, чем по поводу второго, но кто его знает этого Чона бедового, блять (ничего он не бедовый). Мин стучит пальцами по экрану телефона и кидает его на торпеду, включив громкий звук. Звонить самому Хосоку он трусит, как обычно. Хоть и номер его висит в избранном с трогательным красным сердечком рядышком. И не потому, что он пиздецки влюблен, а потому, что, ну… тачка у него красная! — Алло, Юн- — Хосок с вами? – рявкает в динамик, дернувшись корпусом к мобилке. На той стороне громко играет музыка, кто-то разговаривает и визжит. Сону пьяно посмеивается в трубку и тянет: — Неа-а, твоей крошки на каб- кабриолете здесь не-ет, – и неожиданно ойкает, обращаясь уже, видимо, не к нему: — Детка, ты… Юнги вздыхает и сбрасывает. Облегчение разливается внутри, потому что разговаривать с выпившим Чоном на глазах у всех было бы проблематично, а вот с глазу на глаз… Блять. Это они ведь будут… совсем одни? Только он и Хосок. И это ведь нужно будет… у него дома. У альфы дома. Нужно будет говорить всё это. Под его пристальным, недовольным взглядом. Один на один. И… извиниться перед ним. Омега знает, где он живет. Был у него дома однажды, когда возвращал украшения, которые тот забыл на тусовке в особняке Чонов. Чимин мог бы сделать это и сам — просто позвонить и сказать Хосоку заехать за ними, — но попросил это сделать Юнги, а Мин и не отказал. Приехал, нахохлившись, а когда увидел заспанного, в одних висящих на тазовых костях спальных штанах старшего — нервно всучил тому в руки глупые кольца и браслеты и позорно сбежал, снова кинув какую-то дерьмовую фразочку, типа: «Ужасно выглядишь, кому вообще нравятся такие альфы!». Потом после этого случая Чон ещё несколько дней избегал его и ходил расстроенный, зажатый и мрачный. В общем, Юнги полный кретин, когда дело касается звездочного альфы. Сердце звучно тарабанит в ушах, когда, перепрыгивая ступеньки, омега несется на пятый этаж. Через тонкую подошву кед чувствуется каждая неровная ступенька, но ему плевать — он пришел извиняться. Ну, и, может быть, признаться? В кое-чем, что не дает покоя уже слишком долго. — Давай, – напряженно шепчет себе под нос, тарабаня по железной двери, — открывай, блять, пока я не передумал и не обосрался, как обычно. Шарканье и глухой голос за дверью заставляют мятноволосого поджать губы и вцепиться в подол собственной юбочки: — Да кто там, блять… – взлохмаченная голова альфы высовывается в проёме и тому хватает несколько мгновений, чтобы вздрогнуть и высоко вскинуть брови: — Юнги? Хосок стягивает крошечный замочек и появляется во весь рост. И снова, блять, с голым подкачанным торсом, висящими на костях растянутыми штанами и с этой невозможной, предательски вкусной темной дорожкой волос, ныряющей под кромку хлипкой ткани. Подведенные кошачьи глаза стараются не предавать своего хозяина и не смотреть ниже положенного, но Юнги точно уверен — Чон без ебучего белья. Во рту пересыхает, сердце заходится в груди, и омега почти слепнет от того, как резко в нем вспыхивают все те чувства, которые он так долго давил в себе: очарованность, нежность, страсть, желание, голод, нужда. Он так долго бежал от этого, но теперь, смотря на помятого, домашнего и растерянного альфу, мальчик понимает, что это — то самое будущее, в котором видит себя. Себя и Хосока, вместе. — Ты что здесь… Мужчина не успевает договорить, потому что небольшое тело впечатывается в его грудь, пальцы сжимают волосы на затылке, и ментоловые губы накрывают собственные. Жадно, грубо, искренне. Так, что грудь замирает, а руки сами подхватывают под мягкие омежьи бедра, подкидывая крошку вверх. Хосок рычит, захлопнув дверь ногой, и проходит в собственную квартиру с мальчишкой, по которому убивался так долго, что иногда казалось, что легче отпустить, чем пытаться сблизиться. С мальчишкой, который изводил своим хриплым голосом, мятными кудрями, вечными кедами, стертым маникюром, черными юбками и таким же черным верхом с какими-то депрессивными надписями. Они с Юнги просто пиздец разные, но это так сильно подкупает, что Чон, словно мальчишка, готов был бегать за грубым омегой столько, сколько понадобится. И вот — он в его руках. Мозг окончательно перестает работать в тот момент, когда Юнги обхватывает своими холодными ладонями, пахнущими сигаретами, его разгоряченные щеки, и сбито шепчет в губы: — Прости меня, – кошачьи глаза слезятся от возбуждения и откровения, которое собирается сказать, — прости меня, детка. Я… я просто- ты мне просто так, блять, сильно нравишься, Хосок. Все эти полгода с ума из-за тебя схожу, но я просто трус, который… которому легче сказать какое-то необдуманное дерьмо, чем быть честным со своими чувствами. Альфа забывает, как правильно дышать. На тонких губах снова появляется сладкое яркое сердечко, а большие ореховые глаза загораются так резко и сильно, что Юнги едва не щурится, чтобы прикрыться от этого испепеляющего солнца в одном человеке. Вспотевшие ладошки сжимают на удивление очень крепкие плечи, и мальчик хлопает кошачьими глазами в ожидании, заторможенно осознавая, что только что произошло. Он… признался? Сказал, что сходит с ума и назвал себя трусом? Фарфоровые щеки медленно покрываются багрянцем, но Мин держится. Он больше не отступит, ни за что. — Я тоже тебя люблю! – счастливо пищит альфа, даже не задумываясь о том, что это может быть очередная недобрая шутка. В нем клокочет детская радость, он снова целует, снова пищит и сжимает в объятиях своего… парня? — Тоже, тоже, тоже! Хосок, словно щенок, громко урчит, жмется ближе и даже не пытается скрыть своего восторга. А Юнги паршиво внутри, потому что он непозволительно долго вел себя, как полный мудак. Слишком долго изводил своего звездочного альфу. — Прости меня, Хосок, – хриплый голос сквозит раскаянием, а губы прижимаются к мягкой душистой макушке с поцелуем. — Я так невыносимо долго был трусом. Все мои слова… это неправда. Я едва мог собраться, когда ты был рядом. Все эти грубости… всё наоборот, переверни каждое моё слово и тогда ты сможешь понять, что всё это время я боялся тебе озвучить. — Всё в порядке, Юнги, – сладкое сердечко, кажется, становится ещё шире, — сейчас ведь всё хорошо, ты ведь смог мне всё рассказать. А значит остальное уже не имеет значение, верно? Я просто счастлив, что наконец-то смогу быть с тобой и знать, что все мои чувства не были бесполезны. Мне этого достаточно, Юнги, правда. Спасибо тебе, я так счастлив. И звездочный альфа сияет так ярко, что Мин едва может с этим справиться. Но больше он не отступит. — Черт возьми, Хосок… Шипит Юнги, чувствуя, как новые ощущения и чувства пронизывают всё тело, и снова впивается в любимые губы. Омега жадный, его так сильно подкупает чужая теплота и искренность, что, кажется, лучший альфа на свете теперь принадлежит только ему. Теперь он хочет увидеть, как Хосок выглядит, когда кончает, загоняя жирный узел глубоко в узкую киску. Об этом, к слову, мальчик всегда думал не меньше, чем о том, как сможет ему признаться и за всё попросить прощения. — Неси меня на кровать, хороший мальчик, – утробно урчит, сжав в кулаке темные кудри, и кусает красивую голую шею, всасывая кожу. Нужно оставить много-много всего после себя, чтобы все увидели новый статус его альфы. — Т-ты уверен? – Чон даже дрожит слишком откровенно. Даже его тело такое отзывчивое и простое к ласкам. Он громко сглатывает, голодно сжимает бедра и послушно открывает шею, двигаясь внутрь. Его огромная лофт гостиная отделяется от спальной лишь необычной задвигающейся деревянной перегородкой, поэтому мятноволосый мальчик быстро оказывается среди развороченных одеял и подушек. Юнги сразу же меняет их местами, с влажным звуком оторвавшись от припухших губ, и залезает верхом на розовеющего щеками Хосока, который уже смотрит туманными глазами затрахано. Душистые волосы разметались вокруг, он загнанно дышит, а член, который омега уверенно оседлал, твердеет слишком быстро. Прямо как у щеночка. — Так быстро, да? – усмехается мятноволосый, дразняще проезжаясь по слишком очевидному напряжению, заставляя чувствительного альфу слишком громко проскулить и запрокинуть голову назад, подставив под острый кошачий взгляд длинную шею. Юнги склоняется к ней и мокро лижет быстро бьющуюся жилку, оставляет свой запах. — Такой уязвимый и милый. Хороший альфа. Мальчик спускается к оголенной груди и сразу же обхватывает губами темный сосок. О, альфы любят, когда играют с их бесполезной грудью, кажется, даже больше, чем омеги. Всегда так сладко стонут и ломаются. А у Хосока будто всё тело — большая эрогенная зона, потому что его прошибает током, он заполошно вскрикивает, вскидывает таз и впивается длинными пальцами в бледные бедра сильнее. —Ю-Юнги… – хнычет, опуская на омегу блестящие глаза. — Да, детка? – усмехается, пока его мятные кудри щекочут чужой подбородок. — Чего ты хочешь? Давай, скажи мне, не стесняйся. Ты ведь теперь мой альфа. Довольно хрипит, пока Хосок кончается как человек. Он точно кончит слишком быстро.

***

— Боже мой, – хрипло тянет Юнги, слыша очередной глухой стон, сорвавшийся на всхлип. Даже чувствует, потому что его мокрая, обтянутая сеткой колготок киска сейчас на чужом лице, пока ножки медленно скользят по багровому, жалко текущему члену, который кончил уже несколько раз, но всё не падает. — Кто бы мог подумать, что ты все это время так хотел, чтобы я подрочил тебе ногами в своих колготках, сидя у тебя на лице. Грязный альфа. Вдавливает свою изведенную вагину в наверняка ужасно красную и залитую соками мордочку, чувствуя вялый язык на своих припухших губках и очередной всхлип. — Сидел и дрочил в своём кабриолете на то, как я наступлю на эту бесполезную штуку, да? – маленькая стопа придавливает багровую головку к животу старшего и грубо продолжает вдавливать её, игнорируя чужие крики и дрожь. — Заливал свой салон с моим именем на губах, правда, щенок? Юнги хрипло посмеивается и бьет дергающийся ствол ножкой, сжимает пальчиками яйца, давит на мошонку и буквально доводит свою извращенную пару до сумасшествия, когда тот подпрыгивает от самого безобидного прикосновения. И теряет себя, когда Мин пропускает его головку между пальчиками, натянув на сетку колготок и больно натирая, пока Хосок не начнет визжать, шипеть слишком громко и бить руками по кровати. — Может быть, в следующий раз мне стоит раздавить твой член в кедах, м? Ты ведь сказал, что тоже их любишь, правда? В юбке и кедах, на глазах у всех, чтобы все увидели, как ты обмочишься в штаны из-за того, насколько тебе хорошо, – вертит бедрами на чужом лице и попрыгивает, закатывая глаза, когда нуждающаяся бусина клитора задевает чужой нос или услужливые губы. — Грубой подошвой пройдусь по этой нежной коже, – обхватывает обеими стопами крупную длину с обеих сторон и туго сдавливает, пропуская через узкую дырку, — наступлю на твою бесстыжую текущую головку. Чон задушено мычит и закатывает глаза, сжимая в кулаках одеяло. Блять, как же хорошо, как же хорошо. У альфы перед глазами темнеет от стреляющего и стягивающего низ живота возбуждения, он вот-вот и сознание потеряет, это безумие. Если он и представлял секс с Юнги, представлял всё это грязное дерьмо, то реальность просто в сотню раз ярче и лучше. — Ты ведь этого хочешь, – утверждает, кривя рот в надменной улыбке. — Мне кажется, что даже если я тебя сейчас обмочу, ты всё выпьешь и скажешь спасибо, да? – снова неаккуратно пинает истекающий влагой член, посмеиваясь с того, как тот краснеет ещё сильнее и предоргазменно дергается. — Отвечай, альфа. Юнги поднимается со своего личного стула и гордо пересаживается на чувствительный ствол, придавливая тот к животу всем своим весом. На этот раз Чон хнычет громко, ярко, весь в омежьем соке, раскрасневшийся и взмокший. Красивый. Он ворочается на подушке, не прекращает болезненно стонать и рыдать, и омега раздраженно вдавливает перепачканную ножку в его глупое лицо. — Ты ещё можешь разговаривать, щенок, – пальчики ныряют в приоткрытый рот и давят на нижнюю челюсть, — включай свою безмозглую голову. Но альфа только всхлипывает, напрягается всем телом и даже не может сфокусировать на нем взгляд, затерявшись где-то между реальностью и бессознательным. Мин цокает, зачесывая мятные кудри за ушки. Дать кончить стало для его глупого альфы смыслом его бесполезной щенячьей жизни. Ужас. — Хочешь кончить? – заветное. Длинные пальцы сжимают толстый член у основания, и мятноволосый мальчик удовлетворенно рычит, когда видит, как мужчина подскакивает на постели и звонко скулит, бормоча что-то в бреду. — Снова испачкать здесь всё своим молоком. — Д-да! Да, д-да, да, да, да! – сразу же реагирует Хосок и часто-часто кивает головой, мыча и изгибаясь. — Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. Его взгляд поплывший, влажный, воспаленный, а грудь дергается из-за истеричных всхлипов. Чону так хочется, так болит, он такой нуждающийся и беспомощный, ему нужен полный контроль и наблюдение. Он сейчас даже не сможет удовлетворить свою омегу, и Юнги это понимает, делая всё за своего бесполезного бойфренда. Мышцы на ручках напрягаются, и мальчик рвет сеточку на своей заждавшейся киске, облегченно выдыхая. Та громко чавкает и хлюпает, а из дырочки сразу же выливается сгусток терпкого сиропа. Хосок уже успел им наесться. Омега насмехается над ним. Маленькая пяточка несколько раз больно впечатывается во взмокшее лицо, бьет альфу, показывает ему его место — под его ножкой, — накрашенные черным лаком пальчики снова ныряют в приоткрытый рот и давят на язык, пока Юнги зачесывает мятные вихри за ушки и елозит голыми слипшимися губками по чужому члену, помечая своим запахом. Хосок резко вскидывает таз, его лицо искажается, а глаза глубоко закатываются и красиво трепещут, будто вот-вот и мужчина кончит, на что мальчик недовольно мычит и съезжает с него вниз, на твердые напряженные бедра. — А-ах, Юнги-! Юнги, Юнги! – альфа резко выдыхает воздух из натянутой выгнутой груди и заходится в жалких бессвязных криках. Он разводит ноги шире и толкается вверх, пытаясь трахнуть воздух, как тупой щенок, пока его член болезненно красный вздернут вверх и бьется о живот. Ещё совсем чуть-чуть, не хватает совсем немного и Хосок наверняка потеряет сознание от того, как сильно кончит. Но он извращенец. Его руки свободны, но он даже не пытается помочь себе, наверняка даже не думает об этом. Ему нравится быть беспомощным. Такой… славный. Юнги влюблен ещё сильнее. — Да, сладкий? – сердце омеги оттаивает от такого его вида. Мокренький, бедненький, красненький, с разбросанными спутанными волосиками, плачущий, смотрит так воспалённо своими большими ореховыми пуговками с дрожащим подбородочком. Милый и нежный. Мальчик урчит и тянется к нему, обхватывает холодными ладошками щеки и ласково целует под припухшими глазками, из-за чего Сок-и срывается на высокий дрожащий скулеж. — Чего ты хочешь? Скажи ещё раз, детка. Уголки сердечных губок опускаются вниз, альфа тянет носиком и всхлипывает, хлопая слипшимися ресницами. Крохотный. Юнги зачесывает темные прядки волос за его горячие ушки. — Залить всё м-молочком, – плачет, хлипая, и звучит так сладко, что омега не может сдержать довольного умилённого рокота. — Хорошо, – и целует в лобик. Мин не мучает — обхватывает длину узловатыми пальчиками и сразу же опускается на всю подрагивающую длину узкой дырочкой, заставляя неожидавшего такой резкости Хосока высоко, совсем не по-альфьи застонать, запрокинув голову на ворох подушек. Его руки до побеления фаланг вцепляются в бледные бедра мальчишки, и он сразу же кончает в горячей комфортной влаге, зажатый бархатными стеночками. Бедра сами непроизвольно дергаются вверх, Чон мелко вбивается внутрь, и Юнги ему это позволяет, приятным грузом оседлав сверху и подмахивая навстречу. Альфа жмурится до пятен перед глазами, пока сперма туго выстреливает внутрь так хорошо и сильно, что ноги подрагивают, а хриплые вздохи сами рвут грудину, вылетая из пересохшего рта. — Ю-Юнги, – низко бормочет, изнеможенно опадая на влажное одеяло, и пытается отдышаться, расфокусировано наблюдая за тем, как мятный мальчик продолжает двигать тазом, выдаивая его член до последней капли своей узкой дыркой. Эти черные блядские колготки на его фарфоровых бедрах, чавкающая киска, подпрыгивающие мятные кудри и маленькая вспухшая грудь – просто ебучий грех. Мужчина устало стонет и закатывает глаза, ощущая, как послеоргазменная тяжесть давит на все мышцы, на всё существо. — Детка, малышка, пожалуйста, – едва ворочает языком, — у меня сейчас член отвалится. — Я ни разу не кончил, бесполезный говнюк, – бьет своего парня пяточкой, возмущаясь, — и у тебя всё ещё стоит. Если ты всегда будешь таким ленивым, то я найду себе… Омега не успевает договорить, потому что одним сильным рывком его стягивают с члена и бросают мордочкой вниз на кровать. Сильные руки небрежно тянут мягкие бедра вверх, заставляют выставить попку и прогнуться в спинке, а после по каждой ягодичке хлёстко прилетает по удару, от чего мальчик взвизгивает в подушку и бьет ногами по кроватке, протягивая ладошки, чтобы потереть горящие местечки. Но тяжелый предупреждающий рык останавливает, и Юнги болезненно хнычет, когда Чон неаккуратно заламывает ему руки, тяжело дышит и склоняется к хорошенькой белой попке, чтобы укусить с одной стороны и с другой, оставить след. — А г-говорил, что- — Заткнись. Хосок раздраженно играет желваками, придерживает член и резко вставляет, чуть поморщившись от сверхстимуляции. Он грубо вытаскивает подушку из-под кошачьего личика своего мальчика и кидает ту сверху, на его мятную копну, чтобы свободной рукой вдавить её и перекрыть воздух. Громкое омежье мычание мужчина сразу же глушит агрессивным рыком и клацаньем клыков и начинает быстро вдалбливаться в хлюпающую киску. Хорошенькую, тёмненькую и пухленькую — он уже успел с ней познакомиться и хорошенько вылизать большие губки. Юнги идеальный везде. Но мальчишке нужно кое-что запомнить. — Только попробуй, блять, ещё раз сказать про кого-то другого, сука, – остервенело шипит, до громких чавкающих хлопков о фарфоровые бедра втрахивая маленькое тело в матрас, забыв о собственной усталости, и вжимает подушку вместе с омежьей головкой в разворошенные одеяла. — Ты мой, омега. Оглушительно взрыкивает и вгоняет ствол глубже. Так, что молочные ягодицы идут рябью, а маленькое тело проезжает по простыням. Глухие задушенные крики заставляют Чона двигаться жестче, дергая крошку за ручки и шлепая яйцами по его мокрой растянутой вагине. По вискам течет пот, Хосок пышет жаром, кусая губы и запрокидывая голову, пока ревнивое нутро не дает отпустить свою пару без жирного узла глубоко внутри. Чтобы запечатать свой запах, впечатать в гладкие стенки, чтобы Юнги и его дырка пропитались им. И чтобы, блять, больше никаких упоминаний «других» не слетало с его рта. — Мой, мой, мой, – хрипит, повторяя словно мантру, и облизывает клыки. Мрачный взгляд неотрывно наблюдает за тем, как с каждым толчком омега дрожит всё сильнее, как идеально бледная кожа, обтянутая черной сеткой, розовеет, а по выгнутой спинке скатывается влага. Из-под подушки выглядывают кончики мятных вихрей, и Чон растягивает губы в сытом оскале. Юнги. Маленькая злобная сучка на Урусе, изводившая так долго. Любимая. Теперь лежит под ним, с краснеющими заломанными руками, придушенная подушкой и визжащая от того, как сильно его крохотную дырку растягивает толстый член. — Х-Хосо-ок, – заглушенный стон звучит отчетливее остальных. — Да, крошка, – шипит сквозь зубы и сплевывает в пузырящуюся смазку, усмехаясь. Такой грязный. Юнги громко влажно всхлипывает. Мужчина умиленно урчит: — Ну-ну, не нужно пускать… Но всего пара слов мальчика заставляет его на мгновение застыть, опустив на подрагивающую омегу тяжелый взгляд, а после хрипло-возбужденно рассмеяться, толкая язык за щеку. — Сильнее. Хочу задохнуться и обоссать твой большой, жирный член, любимый. Хочу узел, узел, узел, – безмозгло изнывает и хихикает, жадно заглатывая киской член своего парня. — Задуши меня, я заслужил-заслужил-заслужил. Маленькие ноги нетерпеливо бьют по кровати, и кто Хосок такой, чтобы ослушаться свою детку? — Я всегда знал, что ты мой омега, – склоняется, чтобы влюблённо поцеловать меж лопаток, перед тем, как вены на руках вздуются от того, насколько сильно большая ладонь вдавит хорошенькую мордочку, накрытую подушкой, в матрас, а ноющие бедра вобьются так сильно, что Юнги на мгновение отключится. Они кончают быстро. Хосок нечеловечески рычит в погоне за собственным оргазмом, используя мягкую дырку, пока мятный мальчик хрипит и задыхается, чувствуя, как низ живота горячо тянет, как он тяжелеет и знакомо щекочет. Невидящие глаза закатываются, а рот открывается в немом крике и Мин цепенеет, кончая и заливая всё вокруг так сильно, что его маленькое тело не справляется, и он действительно теряет сознание, опадая куклой на одеяла. Чон кончает следом и заливает внутренности возлюбленного с довольным рокотом, выполняя своё обещание и затыкая жадную киску узлом. — Вот так вот, – низко урчит, аккуратно отпуская чужие ручки и открывая кошачью мордочку. Та красная, влажная, с прилипшими к ней прядками волос и уставшая. Наваждение спадает так же быстро, как и накрыло, поэтому Хосок приходит в себя и ухаживает, насколько это возможно в их положении. Сам устал, у самого всё болит, но Юнги — самое важное. Поэтому он разминает затекшие предплечья, плечики, запястья, а после спускается к спинке и массирует поясницу, целует лопатки и проминает под ними. — Хосок… – слабенький, совсем тихий хриплый шепот. Чон аккуратно меняет их положение: укладывает малыша на себя, а сам с болезненным стоном ложится на кровать. Всё ноет, мышцы тянут, но он счастливо улыбается, бережно накрывая своего мальчика. — Да, Юнги? – оставляет мягкий поцелуй на остром плечике, пока руки ныряют под одеяло. Теплые ладони аккуратно накрывают вздувающийся низ животика и поглаживают. Омега тут же облегченно мычит и прикрывает глаза. — Я л-люблю тебя, – устало, но он отчетливо слышит маленькую улыбку в его голосе. Яркое сердечко растягивается на губах Чона в ответ, и он преданным щенком трется о возлюбленного щечкой: — И я люблю тебя, – безнадежно влюбленное.

***

Нежные лучи солнца щекочут щеки, обдают теплом голую грудь. Альфа снова полураскрытый с открытым забитым торсом сладко сопит, раскинув руки по кровати, и трепещет ресницами. На красивых губах играет нежная улыбка — ему снится любимый. Его кукольные изгибы, пухлые губы, ласковый голос, лукавый взгляд и нежные руки. Как они целуются на капоте его тачки, как признаются друг другу в любви, словно впервые, и как Чимин стирает его слезы. Снится, как они помирились. Помирились. Чонгук резко подрывается, быстро набирая воздух в легкие и заполошно дыша. Сонные мутные глаза бегают по комнате, ладонь бьет по соседнему холодному месту, и альфа хочет взвыть. От страха, от безысходности, разочарования. Ему действительно всё это просто… приснилось? Просто очередной глупый сон? Он чувствует, как задыхается. Ком забивает горло, солнечное сплетение топчет несправедливость, отчаяние, тоска. Он устал. Всё, конечная. Он больше не может без него, эти мучения… невыносимы. Чон больше не может делать вид, будто всё нормально, будто он просто принял это. Нет. Плевать на гордость, плевать на мнение остальных, плевать на всё: он просто, блять, хочет к своему Чимину. Обратно, к нему в объятия, чтобы омега снова прижал к груди и погладил по голове, поцеловал в лоб и сказал, как сильно любит. Как во сне. На беззащитного после сна альфочку давит это всё слишком сильно. Он всхлипывает, большие ореховые глаза застилает влага, а подбородочек дрожит, как и Чонгук весь. Большие татуированные ладошки трут лицо, и мужчина хлюпает носиком, как маленький мальчик. Он устал от этого всего так сильно, это просто невозможно. Вычеркнуть три лучших года своей жизни вот так просто, будто это что-то неважное, что-то несерьезное, что-то… — Щеночек, просыпайся, – нежный ласковый голос пропитан теплом. Маленькая ножка толкает дверь, и Чимин, его Чимин входит в комнату с мягкой улыбкой на пухлых губах. Крохотный, в своем любимом длинном розовом халатике на голое тело, сладких шлёпающих тапочках на платформе, домашний и трогательный. В ручках высокая стеклянная чашка с дымящимся латте, а в другой – тарелочка с джемовыми сэндвичами. — Я принес тебе… малыш? Лисьи глазки широко раскрываются, встречаясь с чужими полными горьких слёз. Тарелочка со стаканом приземляются на стол, и Чимин бросается к своему нежному возлюбленному, который икает и стирает ладошками мокрые дорожки с розовых щек. Он скидывает тапочки и забирается к нему на кровать, чтобы незамедлительно прижать к себе и утешить. Наверняка щеночек испугался, когда не увидел его рядышком. Наверное, подумал, заспанный, что ему всё приснилось и что он снова один, снова без своей пары. Вчерашних слёзок омеге хватило, чтобы понять, насколько сильно бойфренд за ним скучал. — Чимин? – в неверии хлопает мокрыми ресничками и хлипает, смотря на своего мальчика снизу вверх. Любимые шелковые волосы, нежное лицо, длинные блестящие ногти, крошечная талия. Это он, точно он. — Чимин! Взрослый, сильный и серьезный альфа счастливо бросается на возлюбленного, татуированные руки обхватывают худенькое тело, и Чонгук громко-громко скулит, вжимаясь щечкой в душистую, пахнущую свежестью и нежностью грудь. Так пахнет только Чимин и никто другой — он его среди тысячи узнает. Мягкий струящийся шелк приятно ощущается раздраженной кожей, теплые ласковые ладошки на лице, шее, плечах, спине. Абсолютно везде, где болит, где неприятно, где ноет. Его крошка его лечит, осталось только зацеловать сердце и снова забрать себе на хранение. — Да, детка, я здесь, – Чимин растроганно посмеивается, промаргиваясь. Его мальчик, его славный альфа. — Сильно испугался? Цепляет чужой подбородок и заглядывает в огромные преданные глаза, смотрящие влюблённо, с бесконечным благоговением, привязанностью. Из сильной широкой груди вырывается совершенно щенячье поскуливающее урчание, и его грозный мужчина дует губки и прикрывает глаза, потираясь о него мордочкой. Забитые чернилами ладони бесстыже скользят под халатик и сжимают хорошенькие ягодицы, оттягивают половинки в стороны и мнут, пока сам Чонгук хлюпает носиком, словно заплаканный мальчишка. — Сильно-сильно, – кивает головой, не отрывая взгляда от кукольного лица. — Теперь мне может помочь только твоя попка. Чимин только закатывает глаза и усмехается. Вот же щенок. Только что слёзы ронял, а сейчас руки распускает — совсем не изменился. И самое главное смотрит так невинно, сладко, что и не откажешь. Хитрый альфочка. — Ты ведь только что слезы лил, – зачесывает синие прядки за ушки, — а теперь попку тебе подавай? — Это для успокоения! – возмущенно вспыхивает и зарывается носом между запахнутых сторон халатика, потираясь кончиком о бархатную кожу. — Сначала нужно поесть, глупый щенок, – вытаскивает наглые ладошки из-под шелковых полов, на что снизу прилетает недовольное мычание, — и выгулять деток. Они вчера так скулили, когда меня увидели, боже, мои мальчики. Так похожи на тебя, крошка, – воркующий смешок слетает с полных губ. Куколка поправляет одежку и слезает с кровати, ныряя в мягкие тапочки. Широкие рукава низко свисают, тонкие ручки снова в какой-то особой манерности (чиминовом жесте) прижаты к груди, а короткие пальчики с острыми ногтями чуть шевелятся в воздухе. Даже его походка особенная, с какой-то неизвестной быстротой такта — легкая и аккуратная, будто омега порхает, такой неповторимый и исключительный. Даже то, как он что-то мягко нахмыкивает под носик, зачесывая ухоженные прядки за ушки, в которых блестит по розовому бриллианту, делает его таким особенным в глазах Чонгука, таким волшебным, что он едва может оторваться от него. Сейчас, спустя долгий месяц разлуки, он смотрит на Чимина будто по-другому. Будто ещё взрослее, ещё увереннее. Не как на «сладкую детку, за которую глотку перегрызет любому», а как на «будущую мамочку их щенков, будущего мужа, за которого готов убить, блять, кого угодно». Как бы больно это не было признавать, им нужна была такая ситуация, нужен был этот месяц, чтобы выйти на новый уровень отношений, чтобы осознать то, насколько они важны друг для друга, и что порознь действительно будет дерьмово, что это не для них. — Так что сейчас завтракать, – цепляет длинным ноготком сладкую шапочку из взбитых сливок со стакана и слизывает, — в душ и на прогулку. Понятно? Вскидывает бровку, подхватывая тарелку вместе с чашкой со стола, и ставит на тумбочку рядом с возлюбленным. — Люблю тебя, – никогда не сдерживает себя и не забывает напоминать об этом своему Чонгуку, и клюёт в щечку. — Чимин. В ответ заинтересованное мычание и маленькое тело, плюхнувшееся на бедра. Крошка елозит, усаживается поудобнее и облокачивается спинкой о горячую голую грудь, блаженно выдыхая, когда снова чувствует сильные руки на талии и нос, уткнувшийся в плечо. Его альфа — его крепость, его безопасное место, любовь всей жизни. — Выходи за меня, – бережно целует тонкую шею и прикрывает глаза, — будь моим мужем. Будь моим во всех смыслах. Я прекрасно помню вчерашний разговор, я хочу с тобой щенков, любимый, хочу растить наших малышей, хочу обменяться метками и быть твоим до конца дней, до глубокой старости. Чимин пораженно ахает и прикрывает рот ладошкой. Лисьи глаза в мгновение мокнут, а сердце счастливо заходится в груди. Его Чонгук сделал ему… предложение? Вот так вот невероятно трогательно, мягко и искренне, без ненужных глаз и лишней мишуры. Так… так как нужно. Идеально. — Чонгук, – посмеивается сквозь слезы и прикрывает глаза, прижимаясь к своему мужчине ещё ближе с абсолютно счастливой улыбкой на полных губах. Татуированные предплечья обхватывают крепче, альфа целует в макушку и дарит своё тепло, в терпеливом ожидании. — Если тебе ещё нужно время, то я подо… — Да. Да, любимый, да, конечно же я согласен, – крошечное тело изворачивается в горячих объятиях, и омега смотрит глаза в глаза, обхватив чужие щеки. Их лбы сталкиваются, и каждый выглядит как воплощение чистой любви. Чимин мягко целует и шепчет в родные губы: — Иначе быть и не может. Чонгук рвано вздыхает и прикрывает глаза, позволяя слезам счастья скатиться по щекам. — Я больше не подведу.