мама, мне страшно

      Аня хотела умереть. Она думала, что ей это кажется; она думала, что всё изменится; Аня думала, что она в порядке. Аня думала так каждый раз, когда рядом не было отца, когда она могла свободно бродить по улицам и не бояться каждого шороха. Аня была уверена, что всё хорошо, когда мама рядом и нет никого больше. Аня думала, что с Кисой она в безопасности. Аня всегда так думала, а потом вдруг перестала. Ей хотелось также перестать существовать, как она прекращала думать о своей нормальности. Руки уже жгло от шрамов, неприятные такие ощущения, нет никакого желания вставать с кровати, куда-то идти, слушать эти тупые уроки и сидеть за домашним заданием до позднего вечера.       Аня хотела умереть.       Рассказать всё Ване, побыть с ним честной, поговорить с ним по душам. Может, хоть раз он не переведёт тему и позволит ей рассказать, что она сейчас чувствует? Хотя бы один раз…       Девушка услышала, как дверь её комнаты скрипнула. Она приподнялась на локтях, когда поняла, что кроме мамы никто прийти не может. Сегодня. Елена держала в руках чай с лимоном, считая, что дочь просто приболела и ей нужен крепкий чай, немного улыбки, лекарств и она снова встанет на ноги, но Ане нужна была свобода. От отца, от мыслей, от этого города. Аня поблагодарила маму за чай и улыбнулась, когда она села рядом, чтобы убрать выбившиеся пряди волос дочери за ухо.       — Девочка моя, — шепчет Лена, приближаясь к дочери. — Ты совсем бледная, голова не болит? — спрашивает, нежно убирая её волосы за уши. — Совсем сонная, солнышко.       — Всё нормально, мам. Сейчас в школу пойду. — Говорит Аня, отпивая чай из кружки. — Ещё к третьему успею.       — Ничего не скажут? — интересуется Елена, наблюдая за дочкой в приглушённом свете комнаты. — Может, сходишь к врачу?       — Нет. — Говорит твёрдо. — Ваня сказал, что будет ждать меня. Сам сидел на первых двух, думал, что я приду.       — Без тебя он на уроки не ходит? — спрашивает Елена и смеётся, Аня головой мотает и плечами пожимает. — Кислов этот твой. Хороший хоть парень? Позови в гости, познакомь.       — Песня хороша, начинай сначала, — бурчит Аня, поднимаясь, чтобы переодеться. — Ваня нелюдимый, мам. Он очень странный человек. Тебе такой не понравится. Да и дома он у нас уже был.       — Если тебе понравился, значит и мне понравится. — Рассуждает женщина. — А Боря же его друг?       — Нет. — Отвечает честно девушка, надевая рубашку. — Я подумаю над твоим предложением на счёт пригласить Ваню в гости, но сомневаюсь, что он за, да и ты его практически знаешь.       — С рассказов его матери — не считается.       Аня закатывает глаза и застёгивает пуговицу на брюках, берёт сумку и выходит из комнаты, чтобы переобуться. Она быстро обувается, надевает куртку и схватив рюкзак, выскакивает из квартиры. Замирает перед дверями подъезда, заметив знакомую машину. Давать дёру поздно, но она делает попытку и поднимается на этаж выше своего, стоит там несколько минут. Отец открывает дверь своим ключом и крики начинаются сразу же. Злость и слёзы сразу хватают Аню за шиворот и собираются скинуть её вниз по лестнице, но Аня всё равно идёт в школу.       Аня ненавидит своего отца, свою жизнь, свою семью и всё, что связано. Аня любит свою маму. Аня любит свою сестру, но они больше в семью не входят, в семье ведь должно быть доверия, а у них в семье одна сплошная ложь и боль. Крики и избиения. Скоро и до убийства дойдёт — это шутка, но Ане уже давно кажется, что папа маму убьёт. Однажды он это сделает.       Она входит в здание и здоровается с вахтёршей — Софья Юрьевна — замечательная женщина, иногда подкармливает (словно Аня собака) Аню конфетами и даёт печенье, несколько раз, когда Аня оставалась допоздна, Софья Юрьевна кормила её нормальной едой — пельменями со сметаной и делала вкусный чай. Разговорами Софья Юрьевна Ане напоминала её бабушку, которую Воронцова вообще очень плохо помнит, но ей кажется, что Клавдия была точно такой же, или ей хотелось в это верить.       В гардеробе висело много курток, но пока ещё был урок. Аня остановилась у нужного кабинета, где будет урок по истории и уткнулась носом в телефон. Прозвенел звонок и Воронцова отошла чуть в сторону, чтобы её не сбил никто в толпе. Увидев Кису, девушка расплылась в улыбке. Кислов обнял её, прижимая к себе и уже совершенно не стеснялся проявлять свою привязанность при всех. Ему надоело шарахаться, надоело говорить, что она ничего для него не значит — Аня для Кисы значит многое, просто не всем дано это понять. Распинаться перед кем-то он не собирался, она ему нравится, он с ней встречается, значит так должно быть. Значит никого это не должно ебать.       Киса держал её в своих руках, словно пытался сам согреться и пытался согреть её. На смешки одноклассников он отвечал всегда грубо, но после он стал их просто игнорировать. Отстранившись, Ваня посмотрел в глаза Ани и заметил слёзы, он ничего не спросил, просто убрал упавшую прядь волос с её лба и приобняв, они вошли в освободившийся класс.       Ване не нравилось, что она продолжала общаться с Хенкиным. «Не сиди с ним» — сказал ей Киса как-то, Аня изогнула бровь и вместо «почему», сказала — а то что? Реакция на запреты у неё с детства была такой. Кислову она ничего не рассказывала. Точнее, Киса ничего не слушал. Никакой правды Ваня не знал. Знал только то, что отец бил, что отец не живёт с ними, что отец приезжает, что отец, отец, отец, но что именно творится внутри семьи — не в курсе. Аня не поднимала эту тему — один раз она сказала, что не хочет об этом говорить, и Ваня подумал, что она всегда теперь не хочет об этом говорить. Киса узнавал всё от одноклассников и из сплетен. Синяки на её лице он замечал сам, но раз Аня не говорила об этом — говорила, он не слышал, — вопрос не поднимал. На Борю больше злился, видя, как близко он к ней сидит. Ненавидел, хотел подраться, куда-то спрятать свою злость, Ваня не хотел, чтобы с ней сидел именно Боря. Кислов не ревновал, Кислов просто не хотел, чтобы именно Хенкин был её лучшим другом. Аня забрала лучшего друга Кисы уже тогда, когда Боря быть им перестал. Киса скучал, но признаваться в этом не собирался.       Боря заметил синяки на руках Ани. Снова. Боря знал больше Вани, но только благодаря тому, что они соседи и стены тонкие. Крики её слышать — больно, но страшнее — не слышать. Синяки, порезы, ссадины, усталый вид. Вопрос — Ань, ты вообще как? Крутился на языке, но Хенкин его не задавал, видел, что всё плохо и без вопросов. Боря был уверен, что видит намного больше, чем Кислов.       Ане не хотелось видеть вообще.       — Ты как спишь? — спрашивает Киса, когда Аня осталась за партой одна. Он сел на стул напротив, щёлкнул её по носу, внимательно всматриваясь в её лицо. — Выглядишь вообще не очень.       — Чудесный комплимент, — говорит Воронцова, доставая тетрадь по алгебре. — Что было на дом?       — Откуда мне знать, я по матеше домашку с пятого класса не делаю. — Говорит Киса, хватая тетрадь одноклассницы за партой, где он сидел. — Примеры номер двадцать, двадцать восемь, тридцать. — Перечисляет и открывает Ане тетрадь для списывания.       — Ай. Нахер эту домашку вообще.       — Кто-то сегодня не в духе?       — Покажешь на него пальцем?       Киса тыкает на неё, и Аня закатывает глаза. Надоело быть другой. Хочется быть настоящей (или мёртвой).       Она отказывается списывать и закрывает тетрадь одноклассницы. Кислову это не нравится. Добродушная, смешная, весёлая Аня — его Аня — испарилась. Она вдруг превратилась в потухшую спичку, которая так долго горела. Ваня наклонил голову в бок и дёрнул Аню за руку, когда увидел под рубашкой на запястье свежие порезы. Киса дёрнул рукав вверх, поднял выше, смотря на свежие раны, оставленные лезвием или ножом, которые до сих пор не перестали кровоточить. Аня наблюдала за ним спокойно. Её взгляд был усталым, говорил «делай, что хочешь», а Киса не понимал, что должен с этим делать. Что он должен блять делать, когда его девушка режется? И по виду выглядит так, словно умерла ещё на прошлой неделе? Или прошёл уже месяц?       Не то что-то у них в отношениях. Не то совсем последние пару недель. То ли он не тот, то ли она не та. То ли они оба поторопились с этими отношениями и нужно было просто продолжить целоваться на скамейке в два часа ночи, а потом уже думать, что делать дальше. На скамейке холодно уже сидеть, только задницы себе поотморозили бы с такими свиданиями. Киса не приходил, но Аня до сих пор выходила, чтобы плакать на холоде в расстёгнутой зимней куртке. Ане, по правде, уже казалось, что Ваня её не любит. Навряд ли и любил. Как вообще должна выглядеть любовь? Вот так, как их? Как?       — Ты мне ничего не говоришь. — Выдаёт Кислов, когда провожает её домой.       На улице шумит ветер, листья под ногами шуршат, разлетаются в разные стороны. Холодно ужасно. Хочется умереть. Аня тормозит.       — Серьёзно? — она спрашивает тихо, сил нет повышать голос, менять свой тон, добавлять что-то. Она устала. — А ты мало видел? — спрашивает всё-таки через минуту, когда Ваня молча пялится на неё так, словно она кого-то убила.       — А что я видел? — сразу спрашивает он, делая к ней шаг. — То, что ты режешься? То, что ты рыдаешь каждый день? Да, я это видел! Но знаю ли я почему это происходит — нет. Я не знаю, что творится в башке моей девушки, Аня, блять, очнись!       — А ты хоть раз спрашивал?       Не спрашивал. Уважал. Думал, что уважал. Что он вообще блять делал? Молчал, пока она плакала; не задавал лишних вопросов, зная, что она не хочет говорить. Киса не знал, что в её голове, но и не пытался узнать. Его устраивало, пока Аня была счастливой и смеялась рядом с ним и угарала с его шуток. Киса не спрашивал, потому что Аня строила из себя счастливого человека, а сейчас устала. Устала строить из себя солнечную девушку, которая хочет жить, а не существовать. Аня стала собой.       — Ты не ответишь. — Решает сказать Киса, нахмурившись. Аня замечает его выражение лица и кивает. — Я спросил тогда, когда мы были на скамейке и тогда, когда ты вся в слезах выскочила. Ты мне ничего не сказала. Ты вообще мне ни черта не говоришь или я должен из тебя вытаскивать слова? Что, Анечка, случилось? — он злится, кипит, как чайник. Аня смотрит на него безразлично некоторое время. — Анечке плохо жить в таком городе, в таких условиях? Бедная Анечка! — Киса перегибает. За словами больше не следит.       — Не отвечу, потому что тебе интересны твои тусовки. — Она говорит громче. — Не отвечу, потому что тебе интереснее больше толкнуть товар где-нибудь в подъезде, а потом попасть в ментовку; потому что тебе забавнее с какой-нибудь девчонкой выкурить косяк, потом в пьяном угаре один раз написать мне сообщение, а проснуться рядом с унитазом; потому что забавнее прогулять занятия; забавнее поржать с ребятами на базе, покурить, поприкалываться, выпить. Не отвечу, потому что тебе блять насрать на меня, Вань. Мы такие разные, тебе не кажется?       — Да в смысле, ты чё вообще, — Кислов растерялся, когда Воронцова пошла в наступление. Он просто замер, пытаясь понять, с чего она вдруг стала злится. Она словно стала им. — Ань, какого хера? Я поторопился, но я…       — Какого хера? Я звонила тебе пятнадцать раз в прошлую пятницу. — Напоминает она, делает шаг назад, когда Кислов пытается взять её за руку. Он будто бы остыл, а она закипела на соседней конфорке. — Пятнадцать — это не пять, и не десять. Это блять целых пятнадцать раз, пока ты был на какой-то тусовке, я задыхалась в слезах и хотела, чтобы ты пришёл! Я блять умирала там, а ты где-то был. Ты ни разу не слышал меня. Ты ни разу не спрашивал, потому что счастливая Аня тебе нравилась больше. Потому что все любят счастливую Аню, а эта Аня фальшивка. Она хочет сдохнуть. Задохнуться. Повеситься. Что угодно! Только бы перестать существовать! Я всегда начинала говорить, а ты перебивал! Я всегда хотела, чтобы ты был рядом, но тебя не было! Вот, что было моей ошибкой.       — Встретить меня? — задаёт вопрос Киса, но Аня закрывает лицо рукой и уже ничего не знает.       Она сорвалась. Сказала лишнее.       Аня срывается на плач. Кричит на всю улицу, рыдает, Ване не позволяет к себе подойти, а он пытался. Она так долго держалась. Правда была в том, что она всегда хотела говорить, но Киса никогда не хотел её слышать. С её «сегодня отец» всё начиналось и тут же заканчивалось, потому что Ваня переводил тему, думая, что Аня не хочет об этом говорить. Аня хотела. Хотела попросить его быть рядом. Пожалуйста, Киса, я что, так много прошу. Будь рядом, люби меня, пожалуйста. Умоляю.       Боря был прав — в голове. А перед глазами только размыленный Кислов из-за слёз.       — Я так блядски устала.       Бормочет Аня, когда слёзы кончаются. Она делает вдох, но Ваня не подходит ближе. Кислов стоит в двух шагах несколько минут, а потом уходит. Оставляет её одну посреди улицы.       Аня открывает глаза посреди ночи, когда на кухне бьётся посуда. Не выходит из спальни, слыша, как отец снова кричит. Приезжает по ночам и орёт. Кристина в командировку — он сюда. Аня только неделю назад узнала, что мама с ним спит — спит с бывшим мужем, который превратил всю её жизнь в Ад. Превратил жизнь её детей в Ад. Этот мудак трахает её, а она молчит. Аня узнала об этом случайно, мать проговорилась, потом Аня, смеясь, от беспомощности, от боли, от забавы рассказала об этом Ване, но он пропустил мимо ушей.       У них в отношениях что-то не так.       Хочу доверять и не хочу одновременно.       Аня взяла свой телефон со стола и забралась под одеяло снова. Она заметила, что Боря в сети и подняла палец, чтобы ему написать, но долго не решалась. А потом услышала своё имя из уст отца и — эта мразь дома? И сразу начала писать Боре.       — Ты как?       Хенкин в футболке, спортивных штанах на неотапливаемой лестничной клетке стоял с пледом в руках, чтобы завернуть в него Аню, когда она выйдет. Воронцова вышла, опустив голову вниз, закрывшись волосами, она шмыгнула носом и выровнялась. Боря сильнее сдавил плед руками от злости: красная отметина на щеке девушки выглядела так, словно завтра на этом месте будет огромный синяк. Нет, не словно, он будет, если не приложить лёд.       Боря укутал одноклассницу в плед. Он дёрнулся с тихим «сейчас, подожди» и собирался уйти, чтобы взять лёд, но Аня не отпустила — рукой в его запястье вцепилась и не отпустила.       — Пожалуйста, мне страшно. — Говорит она, начиная плакать. — Не уходи.       Боря смотрит на неё с грустью, не пытается уйти. Аню обнимает, прижимает к себе, одной рукой гладит по волосам, а другой по спине. Позволяет ей рыдать ему в плечо в три часа ночи.       На занятия в восемь.