Мальчик от Saint Laurent

На званом вечере ожидаемо скучно. Высокомерные гости с уставшими, постными физиономиями, изредка пропускающими на себя едва уловимое фальшивое нечто, отдаленно напоминающее человеческую улыбку, вялыми сомнамбулами бродят по галерее, лениво имитируя искренний и неподдельный интерес. Нахваливают новые наряды, волнующие больше своих собственных, красуются, пушат искусственные разноцветные перья, говорят друг с другом с заученной вежливостью, набившей оскомину до той самой степени, что невольно начинаешь соответствовать ей и сам. Валера непременно бы сделал отсюда ноги уже через час после вступительной части, если бы не одно чрезвычайно-неприятное "но" - он добровольный соорганизатор едва только открывшегося в столице фонда по поддержке семей участников специальной военной операции. Секачев этого не выбирал - инициативный и прозорливо-умный Ольховский нашел его сам, предложив исключительно выгодные условия сразу для обоих. Валере - роль пресс-атташе, пятнадцать процентов от всех доходов свежеиспеченного фонда, уважение и снисхождение высших сословий и тактичная шумиха в прессе. Глебу же - все остальное: документооборот, бухгалтерия, откаты, подкаты, теневые дивиденды, и такое необходимое для него одобрение хищного и кровожадного политического жира. Секачев стался бы последним дураком, если бы не согласился на щедрое предложение хваткого и матерого бизнесмена. Оттого он до сих пор здесь: отвечает на вопросы, отвешивает тонкие и вежливые комплименты, улыбается также фальшиво, как и все прочие, и... скучает. Скучает до тянущей пустоты во внутренностях. Не помогает ни высокий, чистый и красивый голос Айжан, плавно извивающейся у микрофона, ни дорогая выпивка, лишь едва лезущая в горло от отсутствия порядочной и приятной компании вокруг. Чего уж говорить - скучает даже новая, взошедшая таким себе талантом звезда - начинающий актерскую карьеру молодой Сомов. Не крутится рядом с коктейльными юбками, не ищет тостосумых "мамочек", даже с ближайшими знакомыми не общается - не отсвечивает. Стоит тенью у фуршетного стола, грея в пальцах граненый рокс с восемнадцатилетним Macallan's, и то и дело оглаживает ладонью пестрый сезонный бомбер от Armani. Тоскует так же, как и все остальные. Вольготнее всего, помимо прочего, себя ощущает, разве что, Рогожин. Улыбается всем подряд, без умолку трещит с Долгачевой и Крутовой, окруживших сильного, богатого и харизматичного мужчину из исключительного стервозного интереса, и изредка бросает самодовольные взгляды в сторону Секачева, предусмотрительно держащегося поодаль. Стоит лишь бдительность потерять - и влиятельные пираньи накинутся на него целой стаей, вгрызаясь в мясо, не оставляя даже обглоданных косточек. И Рогожин в самую первую очередь. Мозолистые глаза Андрея за эти часы ему уже порядком осточертели. Сорока, получивший свое прозвище благодаря подвешенному языку и патологической тяге ко всему дорогому и блестящему, будто в очередной раз пытается насмешливо указать Валере на то, чего именно тот лишился. Вот только было бы, собственно, что терять. В противном случае, Секачев бы, в действительности, обязательно пожалел. Андрей в его жизни дольше прочих не задержался - характерами не сошлись. Вернее всего - оказались совершенно идентичны друг другу, даже несмотря на чрезмерную демонстративную экстравертированность Рогожина. У него в бритой башке такие же черти сидят, что и у Секачева. Встретились после долгой разлуки в совершенно непривычных, новых условиях, вспыхнули, забылись, а после обнюхались уже более хладнокровно, и поняли - им не по пути. Оттого и раздражают чужие задиристые взгляды того, кто не слишком-то препятствовал заранее неминуемому расставанию. Валера насмешливо дергает углом рта и покачивает головой, закидывая в себя остатки теплого виски из бокала, нагретого в горячей ладони, и предусмотрительно направляется за следующим. На вечерах подобного уровня ты можешь быть даже закодированным язвенником, но ты все одно непременно обязан держать в пальцах сосуд с горячительным - высокий этикет, м-мать его. На столе уже порядком поредело. Секачев хмурится, выбирая для себя самый призывно смотрящий в его сторону рокс, и внезапно ловит на себе излишне любопытный взгляд. Он столь часто бывал на таких мероприятиях, что уже, не поднимая головы, может отличить ленивую поверхностность от искреннего интереса. Это подкупает. Валера интуитивно считывает траекторию и оборачивается для обратной связи, неожиданно для себя натыкаясь на необычайно насыщенные зеленые глаза. Слишком чистые и яркие для присутствующего "жирного" сброда. У самого края стола, неподалеку от бесцветного Сомова, потерявшегося в собственных мыслях, стоит высокий и статный молодой парень. Уже по повадкам четко и явственно видно, что он в подобном обществе совсем недавно и относительно. Еще слишком свежий, слишком чистый и слишком заинтересованный. Впрочем, даже несмотря на это, чувствует себя здесь парнишка явно в своей тарелке. Даже больше, чем многие наторенные гости. Замечая обратную связь - встряхивается, выравнивая опущенные уголки плотно сжатых губ, и взмахивает пушистым веером длинных ресниц, фокусируя взгляд - рассматривает. Без какого либо подтекста, без липких заигрываний и нетактичной пошлости - с исключительным юношеским интересом. Валера, подцепляющий в пальцы теперь уже первый попавшийся ему бокал, отвечает взаимностью. Не так часто в их кругах встретишь человека искреннего, незамутненного и настоящего. Впрочем - это временно. Пройдет время, и он станет совершенно таким же пластиковым и искусственным, как и все прочие. Но, пока что мальчишка кажется ему самым живым наброском из всех слипшихся друг с другом аляпистых и полупрозрачных пятен. Одет по сезону - это обязательно. Встречают по внешности, провожают по ней же. Без лишней вычурности и броскости: короткая черная косуха, простая футболка, темные прямые джинсы и аккуратные белоснежные кроссовки. И все сплошь от Yves Saint Laurent. Валеру сей выбор удивляет. Молодой мальчик, коему в пору светофорно отсвечивать всеми возможными брендами, по-цыгански уместно в его возрасте цепляя на себя кучу нелепых аксессуаров, видится ему одним из самых стильных и выдержанных на ужине. До недавних пор Валере на все эти раскрученные бирки и громкие фамилии было массивный болт положить, но теперь статус обязывает разбираться во всем, начиная от множественных видов маникюра, и заканчивая многочисленностью стилей в окружающем интерьере. Не купишь жадные уши очередным комплиментом к сумочке от Guerlain и к новому парфюму от Gucci - не получишь поддержки и средств для открытия нового прибыльного фонда. Не получишь снисхождения нужных людей, да и вовсе прослывешь невежественным идиотом. Поначалу лютовал, злился, в упор не видел ни малейшей разницы между обычной футболкой из дешевенького "Твое" и дорогостоящей тряпкой из "ЦУМа", а затем привык, принял и смирился. Даже сам соответствовать начал, спасибо Ольховскому, научившему Секачева правильно вариться в опасных кругах с необходимым количеством приправ и специй. Мальчишка скользит внимательным и умным взглядом. Не сверху вниз - нетактично и фамильярно - а медленно, плавно, ненавязчиво, начиная с самых ботинок. Не оценивает, но изучает. Мягко касается яркими зелеными глазами, путается в покрытых сеткой шрамов пальцах, поверхностно оглаживает зрачками черный галстук и неожиданно вязнет в Черном Солнце, намертво вбитым в кожу шеи сразу же после дембеля. Это из нормальных людей армия дурь вышибает. В Секачеве же она ту лишь преумножила. Парень клонит голову набок, рассматривая броское и неуместное в данных кругах откровенное нацистское тату, и коротко дергает углами губ, сдерживая самодумную улыбку - сделал выводы. Верные, или нет, покажет только последующий взгляд, не заставляющий ждать себя слишком долго. В этот раз уже глаза в глаза, цепко, крепко и уверенно. Валера не двигается - позволяет рассматривать себя так же, как сам делал до этого, и по вспыхнувшей зеленой ромашке на оживившей яркой радужке понимает, что выводы в чужой голове оказались неожиданно-верными. Парень раскусывает его также легко и просто, как подсолнечную семечку. Да, малыш, он совсем не из этих. Без золотой ложки в заднице, без оставленного родителями состояния с десятком нулей, да и сам себе здесь далеко не рад. Просто смог вовремя включить задуренную металлом оружия голову, и направить первоначальные базовые интересы в соответствующее времени русло. Весь нынешний "бизнес" Секачева строится на далеком, туманном и размытом понимании "государственная закупка". Там тебе и громкие легальные аукционы, и многочисленные связи во многих странах, и, ни дать, ни взять - обширный мировой черный рынок. Говоря разрешенными, не противоречащими закону словами - обыкновенный поиск, покупка и доставка вооружений, военной и специальной техники преимущественно из США и Германии, что уже само по себе является скрупулезным трудом из-за введенных против Федерации санкций. Вот только Валера тем и хорош, что уже несколько лет активно ищет лазейки в мировом законодательстве, поставляя российской армии передовое вооружение без перебоя и непосредственного посвящения в рутинную волокиту первых медийных лиц. После трех лет в Сирии он вернулся на Родину никем. Раздавленным и уставшим солдатом с глубоким посттравматическим расстройством, не дающим спокойно жить в условиях излишне безопасной и мирной современности. Бухал, как черт, дрался направо и налево, становясь желанным гостем любого ментовского обезьянника, лез на стены, сходил с ума, малодушно помышлял о сведении счетов с уже никому не нужной жизнью, и вдруг, на самом пороге неизбежного, поймал необходимый инсайт. Познакомился с Ольховским и Долгачевым, затем с Мещерским и Чистяковым, оброс нужными связями и начал жить уже совсем по-другому. Впрочем, до сих пор к этому не привык, да и восстановиться до конца так и не смог. Такие как он не исцеляются. Просто подолгу пребывают в стадии глубокой ремиссии, не представляя, когда неизбежное внезапно обрушится на голову в следующий раз. И все же, как итог - он существует здесь и сейчас, пьет, дышит, разговаривает, и даже имеет возможность вот так запросто разглядывать совершенно незнакомого ему парнишку, прочитавшему в его собственных глазах куда больше, чем многие из присутствующих. Зрительный аттракцион заканчивается. Парень аккуратно кивает, завершая безмолвное знакомство, и вновь утыкается глазами в щедро размалеванный по стене импрессионизм, теребя в длинных тонких пальцах высокий бокал с красным вином. Наверняка полусладкое. В его возрасте о сухом еще и мыслить преступно, и Валера старается игнорировать шальную мысль о том, что ему хотелось бы окончательно подтвердить собственную догадку. Из праздного интереса и от повышенной скучательности званого ужина ему внезапно хочется узнать о том, кто он, откуда, что пьет и чем пахнет, но вереницу возможных непоправимых действий в его голове, к величайшему облегчению, прерывает никто иной, как Ольховский. Тактично стучит по микрофону, объявляя следующую часть вечера, и жестом приглашает к себе вновь обретшего смысл происходящего Секачева. Холодный софитный свет сходится на бизнесмене, присутствующие затихают с приоткрытыми от наигранного интереса ртами, и все опять начинается по новой. Из динамиков доносится какая-то модненькая и безвкусная попса. Звуковую дорожку для ужина подбирали мудрые и знающие люди, в руки которых сложное действо доверил сам Ольховский, и Валере, в общем-то, совершенно все равно. Плейлист разномастный, пестрый, такой же, как и все присутствующие с глубоким уклоном на скопившуюся здесь сегодня молодежь. Это неплохо. Богатенькой юнармии следует заранее приобщаться к подобной культуристике, дабы иметь возможность впоследствии ее продолжить. Стрелка часов неумолимо близится к одиннадцати, и Секачев глубоко вздыхает. Не устал, но замаялся. С дивана напротив таким же тяжелым и замыленным взглядом смотрит Ольховский. Им тут куковать до самого последнего гостя, а это значит, что можно просто расслабиться и молиться о том, чтобы никто не подсел с праздными и ненужными разговорами. Усесться с Глебом не позволяет здравомыслие - не стоит присутствующим знать о том, что Валеру с ним связывает не только общее дело, но и теплая благодарная давняя дружба. Пойдет много брехливой и пустой болтовни, а сплетники все сделают сами за себя. Вот и приходится маяться в гордом одиночестве, откинувшись тянущей поясницей на бархатную диванную подушку. Накаркал, сука. В его сторону уверенным, но неторопливым шагом движется Рогожин. Хитровымудренная Крутова умыла перышки еще после второй части, поддатую Долгачеву под бдительным контролем щенка-Сомова с полчаса назад увез заботливый водитель, и ему больше не с кем точить лясы. И новым объектом для собственной слегка пьяной харизмы он решает выбрать именно его - Валеру. Глаза закатываются сами собой. Покурить не выйдешь - сразу же выпрется следом, а лишнего контакта с Сорокой ему не хочется до зубных камней. За пределами сотен чужих хищных и любопытных знакомых глаз Валера бы попросту дал ему в морду и послал в небезызвестном направлении, но... здесь дела так не делаются. Секачев уже начинает продумывать оперативно-экстренный монолог для короткого и вежливого отбривания Андрея, как вдруг на пустующий диван рядом с ним опускается спаситель - и никак не иначе. Валера даже понять ничего не успевает - настолько благодарен подсевшему. Пусть хоть сам черт, только не Сорока, притормаживающий поодаль, и роняющий на наглого нарушителя какой-то уж слишком снисходительный и смягчившийся взгляд. Секачев фокусируется - на тактичном удалении, с бокалом вина в руках, рядом с ним уселся тот самый зеленоглазый парень от Yves Saint Laurent. Мягко, плавно и молча, ненавязчиво разбавляя вечер своим неброским присутствием, вновь переводя на Валеру глубокий взгляд, в этот раз рассматривая его уже на расстоянии вытянутой руки. И давая исключительно-удачную возможность рассмотреть самого себя. Мальчишка красив. Длинный, ровный нос, легко уложенные русые волосы, светлая, фарфорно-кукольная кожа и едва уловимый румянец на впалых щеках. От вина, никак не иначе. Первым разговора не заводит, будто почву прощупывает, считывая реакцию на чужом небритом лице, и мягко обхватывает верхней губой нижнюю, словно воздух на вкус пробует. Искренне и чувственно. Секачев глубже тянет в себя внезапно-свежий и неприторный запах тронувшего рецепторы парфюма. Явно не "бренда". Скорее, что-то альтернативное. Возможно, даже органическая косметика с цитрусово-яблочными нотами. Тьфу, блядь, в такие моменты аж от самого себя противно становится. Ну, кого он, в действительности, обманывает? Разве что себя самого. Еще несколько лет назад прикладом черепа в Сирии раскраивал, хладнокровно добивая подстреленных голыми руками, а теперь, поди же ты - "цитрусово-яблочные ноты". - Чего не танцуешь? - Кажется, если не начать первым, мальчишка так и продолжит сидеть в пространственном, внимательном молчании. Валере хочется отследить реакцию. Стушуется ли парень, замнется, растеряется, смутится, или же соберется и ответит что-то меткое и уместно-правильное? Вот только вопрос Секачева незнакомца врасплох не застает. Модный мальчик, напротив, будто только его и ждал, растягивая уголки губ в красивой, интригующей улыбке, и легко встряхивая головой, сдувая со лба выбившуюся из не лишающей естественного образа укладки русую прядь. - Могу станцевать для тебя, если ты об этом. Но, если я ошибся, то мне достаточно всего пары слов для того, чтобы понять это и убраться восвояси. - Валера чувствует, как ползут по лбу в удивлении собственные брови. Много чего он ожидал услышать в ответ, но точно не того, что с ходу выдал ему хваткий мальчишка, ничуть не стесняющийся своих слов. У него оказывается глубокий, мягкий и бархатный голос, обволакивающий слух и не вызывающий отторжения или раздражения. Вот и закрылись сразу две створки распахнутого настежь и свистящего сквозняком гештальта. Разбавленная низкими басами, льющимися из динамиков, пауза затягивается. Парень не двигается с места, явственно обозначив собственные условия, и ждет лишь вердикта самого Секачева. Позволить, или, оттолкнуть? Валера не соврет, если скажет самому себе, что накрепко призадумался. С одной стороны - мало ли он видел танцующих молодых мальчиков? С другой же, очевидно, недостаточно для того, чтобы хоть один из них смог унять метания бушующей черными волнами беспокойной и жестокой души. Секачев не боится быть увиденным и разоблаченным. Он уже не единожды заявлялся на публику в компании спутников своего же пола. Один Сорока чего стоит. Здесь это считалось непререкаемой нормой. Лучше заявить во всеуслышание, нежели чем прятаться по углам, приковывая к себе еще большее внимание, нарываясь на откровенный и грязный скандал. - Крутой бизнесмен дар речи потерял? - Мальчишка... наглый, в общем-то. Но наглый в той самой степени, что это не вызывает ни ярости, ни отвращения. И даже нравится немного. Вскидывает темные брови, ожидая ответа, а смотрит так чисто, невинно и открыто, что слова с образом вязаться наотрез отказываются. Валера от такой бестактности только усмехается. Шумно как-то и слишком резко, сдавая себя с потрохами. Приоткрывает рот, растирая пальцами небритый подбородок, примиряясь с зелеными радужками напротив, и, наконец, сошедшись в едином консенсусе с самим собой, коротко кивает парню в сторону импровизированного танцпола. Там уже собралось достаточное количество занятых удовлетворением собственного эго персон, не обращающих ровным счетом никакого внимания на происходящее вокруг них. - Танцуй. - Звучит без пяти секунд грубо, хрипло и резко. Секачев не любит, когда ему выставляют условия, пусть и завуалированные столь чистой и неподдельной юностью. А еще сильнее, почти до животного первобытного бешенства, он не любит, когда его застают врасплох. Но парень, ни дать, ни взять, умудрился его купить. В конце концов, что плохого произойдет, если на сегодняшнем вечере он ненадолго отключит бьющуюся разумом голову и станет вести себя также, как и все присутствующие? Незнакомец улыбается. Как-то потусторонне, почти загадочно, прикусывая нижнюю губу и щуря ведьмовские глаза, поднимаясь на ноги и безапелляционно протягивая Секачеву бокал с недопитым вином. - Подержи. - Заявляет мягко, бархатно, но уверенно. Сколько еще Валере рот от наглости сегодняшним вечером открывать? Но, парень разбавляет собственную прямолинейность, пригибаясь чуть ниже и добавляя уже тише, легче и игривее. - Пожалуйста. Собственные пальцы крепко смыкаются на ножке бокала, лишь едва касаясь чужих - тонких, длинных, неуловимо-теплых. Секачев поддается на провокации, будто бы давным-давно женатый боров, увидевший разрез короткой кожаной юбки. Если мальчишка из тех, кто выводит миллионеров на чистую воду, то Валера поймет это уже совсем скоро. А пока... пока стоит просто расслабиться и насладиться всем тем, что может показать ему дерзкий и смелый юноша. Молодой голос из динамиков тянет что-то про "разобьемся о скалы" и про то, как кто-то движется плавно, смело и страстно, а Валера, не отрываясь, смотрит на высокую гибкую фигуру, ярко выделяющуюся среди пестрой и мельтешащей толпы. Словно он там совсем один, а прочих попросту не существует. Парень вливается так стремительно и естественно, словно всю жизнь именно тем и занимался. Танцует, будто в последний раз. Не конвульсивно, глупо, жеманно или женственно, но чувственно, ритмично и искренне. Секачеву не нравится излишняя феминная доминанта в молодых людях, в противном случае, он искал бы себе тонкую леди с длинными кудрями и аккуратным маникюром. Ему нравятся те, кто, даже несмотря на предрасположенность, сохраняют в себе устойчивые черты силы, уверенности и мужества. Незнакомец не только лишь сохраняет. Он преумножает во сто крат, гипнотизируя импульсивными, не наигранными движениями, изредка цепляет вспыхивающим в свете неона взглядом колдовских зеленых глаз, и приковывает к себе вопреки его, Секачева, воле. Ведь, действительно: плавно, смело и страстно. Будто вторя самому смыслу на первый взгляд совершенно лишенной его песни, готовый разбиться о мифические скалы прямо сию же секунду, не сожалея ни о чем. Валера не сразу вспоминает о том, что у него в руках нашли свое тихое пристанище сразу два бокала: его и мальчишки. Слишком увлекся чужим танцем, и уже успел поймать на себе смешливо-заинтересованный взгляд Ольховского напротив. Он про Секачева много чего знает. Но даже это не мешает им водить дружбу и совместные дела, на нее не влияющие, уже не первый год. Бизнесмен "из грязи - в князи" усмехается самому себе, отставляя на столик перед собой один из бокалов, не решаясь анализировать тот факт, отчего оставил в собственных пальцах чужой - винный. Наверное, именно оттого, что еще несколько часов назад сделал самому себе выводы, теперь принюхиваясь к рубиново-красной жидкости, плещущейся на самом дне. Отвлекаться от мальчишки не хочется, но уж больно заинтересовывает Валеру поразительная чистота самого стекла. К концу вечера вся пустая тара оказывается до матовости заляпана остатками фуршета, следами пальцев, слюны и помады. У незнакомца бокал чист, словно он только что взял его в руки. Лишь на одной только стороне тонкого стеклянного краешка остался аккуратный, слегка размытый отпечаток чужих губ. Пил осторожно и педантично, прикладываясь к одному лишь отмеченному месту, и кто Секачев, спрашивается, такой, чтобы нарушать чужую чуть тронутую прозрачную чистоту? Он припадает к бокалу ровно в том же самом месте, делая небольшой и заинтересованный глоток, вновь встречаясь глазами с зелеными всполохами на танцполе. Парень смотрит. Внимательно, завораживающе, утягивающе. Будь Секачев моложе - непременно поднялся бы следом за ним. Но, ему минул уже четвертый десяток, и поддаваться на подобные провокации при его статусе было бы легкомысленно и нерадиво. На лицо вновь пробирается усмешка - вино и впрямь оказывается полусладким. Сменяет предыдущую уже третья композиция. Теперь в динамики вещают что-то про диджея и синергию двух тел, и этого исполнителя Секачев знает. Приемный сын Ольховского частенько включает на всю громкость нечто подобное, не гнушаясь визитом близкого друга семьи. Диме уже скоро двадцать накапает, едва ли сильно ушел от незнакомого мальчишки в черной косухе, так что Валера может смело похвастаться в том, что опыт общения с молодежью у него имеется. Следовало бы спросить парня, сколько тому уже стукнуло от роду, но любой подобный вопрос может быть расценен, как недвусмысленный и грязный намек с подоплекой. Стоит пресечь подобные беседы. Когда вечер кончится - они разъедутся в разные стороны. Быть может, увидятся еще на парочке подобных мероприятий, но не более того. И на мгновение Секачеву становится даже обидно - еще никто не танцевал для него вот так чувственно, искренне и запросто. Мальчишка возвращается в конце четвертой. Ровно тогда, когда все тот же голос, нудящий про скалы, заканчивает воспевать оды фигуре от Bottega Veneta. Заметно запыхавшийся, ярче вспыхнувший багрянцем на фарфоровых щеках, он уже куда более по-хозяйски занимает место рядом с Секачевым, к которому, по счастливой случайности, не приклеился никто из нежелательных. Очевидно, что его взгляд в сторону парня был столь красноречив, что прерывать его в искренних порывах ситуативного гедонизма наглецов не нашлось. Тянет руку, принимая из пальцев недопитый бокал, и внимательно осматривает край тонкого стекла. И с хорошо скрываемой жадностью, заметной только в непосредственной близости, проходится языком по нижней губе. Прав, в общем-то. Если это не опосредованный контакт, то что же еще? - Удалось впечатлить? - Мальчишка прочищает слегка охрипшее горло, и, не нарушая установленной мимолетной традиции, прикладывает бокал к губам, опустошая до дна и составляя компанию одиноко скучающему роксу Секачева на стеклянном столике. - Тебя как зовут? - И это все, что может сейчас заявить Валера в оправдание собственному неподдельному восхищению. В противном случае подобный вопрос не стал бы для него столь интересным. - Лев. Лев Хлопов. - Музыка постепенно становится громче, и теперь, к неудобствам многих, приходится напрягать барабанные перепонки и голосовые связки для того, чтобы слышать и быть услышанным. - Лева, значит. - Валера смакует чужое имя на языке, но излишне суровое и строгое "Лев" с мягким молодым юношей у него совершенно не вяжется. Хлопов же, напротив, чуть надувает красивые губы, опуская уголки рта, и упрямо клонит растрепавшуюся голову вперед, ближе к бизнесмену. - Лев Петрович, вообще-то. - Не нравится, когда обращаются, как с маленьким, и это видно. Но Валера, в общем-то, и не пытался. Оттого и, впервые за вечер, искренне смеется, скаля зубы, замечая неподдельное, без пяти минут капризное недовольство парня. - Да хоть Лев Николаевич. Откуда ты? - Разговор склеивается совершенно неожиданно. То ли Валере развязывают язык несколько бокалов выдержанного виски, то ли молодой человек рядом с ним совершенно не благоволит к угрюмой и закрытой пассивности. - А это принципиально? - Хлопов подтягивается ближе, к самому уху, и в какой-то момент Секачеву начинает казаться, будто он оказался в каком-то шумном и галдящем ночном клубе. Хотя, учитывая нарастание и усиление музыкальной программы, скоро именно так оно и случится. - Нет. Простое любопытство. - Поверхностный взгляд на пеструю толпу дает Валере понять, что из возрастного контингента тут остались разве что он сам, Ольховский, Рогожин и еще несколько светских львиц, умудрившихся нажраться в стельку, отплясывающих с молоденькими мальчиками возраста Левы не в лад и невпопад. Секачев чувствует себя старшим вожатым на лагерной дискотеке. И долго им еще этих поддатых пионеров огуливать? В какой вообще из моментов званый вечер в честь открытия серьезного фонда превратился в шумный и гулящий кабак? - Из Самары. Сюда учиться приехал. На столицу посмотреть, себя показать. - Хлопов замечает отсутствие интереса Валеры к наполненному виски роксу, и без лишних вопросов присваивает тот себе, делая небольшой глоток терпкой и ароматной янтарной жидкости, неотрывно следя за реакцией Секачева. - Ну, и на кого учишься? - Валера не препятствует. Пусть пьет, раз желание есть, главное, чтобы наутро ему об этом не пожалелось. - На этнографа. - Без вычурной и демонстративной гордости заявляет Хлопов, неосознанно придвигаясь ближе к бизнесмену для того, чтобы лучше слышать хриплый, сорванный еще много лет назад, голос. - Нефигово. Вуз, профиль? - Это что, допрос? - Парень вскидывает подвижные брови, больше становясь похожим на куклу в голубом свете яркой неоновой подсветки, но Секачев только лишь негромко фыркает, оскалисто усмехаясь, пригибаясь еще ближе, стараясь находиться на грани слышимости. - Слышь, пацан... если потребуется - будет и допрос. А пока я просто интересуюсь. - Впервые за весь вечер на лицо Хлопова пробирается широкая и зубастая улыбка. Светлая такая, игривая и невероятно-живая. Его чужой дурной и взрывной характер будто и вовсе не пугает, не настораживает. Больше забавляет, зажигая в ставших бирюзовыми глазах азартный костерок. - Славистика. В МГУ. - Нефигово вдвойне. То-то и оно, что с таким пониманием разглядывал татуировку на его собственной шее. Мальчишка, оказывается, либо очень неглуп, либо крайне обеспечен. По дорогим шмоткам так сразу и не скажешь, может статься - просто подарок богатого папика. Не по счастливой же случайности он на званом вечере без имени и флага вот так запросто околачивается? - Кто тебя сюда привел? - Валера не боится показаться навязчивым. В конце концов - это именно Хлопов подсел к нему, предложив едва ли не приватный танец. - Тот, кто привел, уже занят. Но, если тебе и впрямь интересно, то ты с ним весь вечер в переглядки играл. - Лева без явного напряжения парирует каждый прилетевший в его сторону вопрос, медленно цедя виски из чужого бокала. Вот тебе и раз. Сорока? Его, вроде бы, никогда на молодых парней не тянуло. Но, чем черт не шутит? - Куришь? - У Секачева уже на сетчатке рябит, голосовые связки подводят, а некогда надорванные контузией барабанные перепонки того и гляди лопнут, пропуская в мозг болезненные пульсации от тяжелых и громких басов. Ему срочно нужно выйти отсюда. Хотя бы на пару минут. - Нет. - Решительно мотает головой парень, а затем, мимолетно задумавшись, будто считывая чужое состояние, добавляет, - не курю, но профессионально составляю компанию курящим. Вот это - уже лучше. Валере чрезвычайно хочется вырваться из затягивающегося душнотой помещения на свежий воздух. И открытая веранда на последнем этаже столичной высотки приходится как нельзя кстати. Лева не соврал - сопровождающий из него правда неплохой. Не мешает, не вызывает отторжения, не чувствует себя неловко - просто органично вписывается в картину ночной и цветастой Москвы, прислоняясь поясницей к резным и прочным периллам рядом с бизнесменом. Прикрывает зеленые глаза пушистыми ресницами, откидывает назад голову, обнажая острый, как бритва, кадык, стрелой выступающий на изящной шее, и глубоко тянет ровным носом отравленный прохладный воздух. Красиво. Картинно. И на балконе, к огромному удивилению и такому же облегчению, не оказывается ни единой посторонней и любопытной души. - Как ты закорешился с Сорокой? - Секачев спрашивает неожиданно даже для самого себя. Это уже давно не его дело, но парню явно не приходилось знать о минувшей в Лету связи, оттого вопрос звучит точно таким же бесподтекстным, как и все предыдущие. - С кем? - Хлопов открывает один глаз, косясь внимательно и недоуменно, и Валере приходится себя поправить: - С Рогожиным. - А. В университете. Он нам практику спонсировал. Там и зацепились. - Лева снова опускает веки, расслабляясь и устраиваясь локтями на периллах, чувствуя себя уместно и вольготно, и Секачев вновь не может не делать для себя выводов. Раз практика, значит, пацану никак не меньше двадцати двух. Хотя и выглядит тот значительно старше. Исключительно на первый взгляд. - Я не с ним, если ты об этом. - Мальчишке догадливости не занимать, но Валера уже достаточно повидал для того, чтобы принимать подобные заявления на веру. - Ага, заливай. Так все говорят. - Хрипло роняет Секачев, стряхивая пепел прямо с карниза, неумышленно игнорируя присутствие массивной пепельницы на колонне рядом. Легкий серый снег, сорвавшийся с конца сигареты, взметается в воздух, рассыпаясь на сотни составляющих, уносится вдаль, подхваченный прохладным столичным ветром, частично путаясь в растрепанных русых волосах стоящего рядом Хлопова. И снова красиво. Даже, сука, очень. - Мне скрывать нечего. - Внезапно распахивает глаза Лева, поворачивая голову к случайному бизнесмену, и уверенно, искренне сверкает яркими зелеными радужками. - Я не говорю, что я "не такой". Но я и не с ним. Валеру чужой порыв даже смешит слегка. Парень с такой яростью пытается доказать ему то, в чем Секачев совершенно не нуждается, что в голову невольно прокрадываются мысли о том, что тот, все же, ему не лжет. - И почему же? Крутой, богатый, харизма так и прет. Чего еще надо? - Валере не слишком хочется выворачивать чужую душу наизнанку, ему куда проще считать, что в это русло их вывел совершенно случайно завязавшийся разговор. - Слишком нормальный для меня. Мне такие не нравятся. - Это звучит безапелляционно и уверенно. Лева сам верит в то, что говорит, вот только понимает ли, какой именно смысл вкладывает в подобное заявление? - А тебе, типа, потруднее надо? - Валера усмехается, ослабляя узел начавшего удавливать змеей галстука, и тушит окурок о тяжелое дно вовремя замеченной пепельницы. Всю свою жизнь он только и делал, что с "трудными" маялся. Да так устал, что и сам бы теперь не отказался от чего-то простого, нормального и совершенно обыкновенного. - Типа. - Отбрасывается Хлопов, по-кошачьи изящно прогибаясь в спине, с громким щелчком ставя позвонки на место, и Валеру уже непрофессионально подмывает спросить снова, но в стороне балконной двери раздается тактичное и негромкое покашливание. Ольховский выглядит измученным и уставшим, но он здесь далеко не из праздного человеческого любопытства. Подходит ближе, крепко жмет пальцы на плече Секачева, и с искренней долей патологического альтруизма отправляет того домой. Мудрый и щедрый мужчина, которого Валера безмерно уважает, и именно это уважение сейчас не позволяет ему согласиться. - Езжай, я и сам тут задерживаться не собираюсь. Моих высокопарных речей здесь теперь слушать никто не станет. Дальше - только пьянка и бесноватые танцы. Да и тебе тут больше делать нечего. - Глеб знает, что Валера не выносит громкой музыки. Знает о Сирии, о посттравматике, знает о трудном детстве и бесшабашной скинхедовской юности. Судя по короткому, снисходительному взгляду в сторону Хлопова, знает и еще кое что, куда больше, чем подозревает сам Секачев сейчас. Хочется резко прервать чужой ход мысли, сказать, что все это - вообще не то, о чем подумал Ольховский, но Валера осекается. А действительно ли не то? Остается только молча кивнуть, напоследок пожимая крепкую и горячую ладонь Глеба, да проводить его задумчивым взглядом провалившихся в пространство глаз. - А "нормальный" в твоем понимании - это какой? - Не глядя на Хлопова, хрипло спрашивает Валера, выдерживая долгую паузу, желая подтвердить, либо же полностью опровергнуть чужие догадки, только-только начавшие прокрадываться и в его собственную голову. - Такой, который кучу вопросов не задает, и допросами беспочвенно не пугает. - С молниеносной точностью отбривает Лева, окончательно расставляя по местам расползшиеся фрагменты мозаики в тяжелой от громкой музыки голове. В этот вечер в разные стороны они уже точно не разъедутся.