Руины королевского сердца

Ночью впервые за долгое время ничего не снится. Кажется, что с момента погружения в темноту прошло пару минут. И только аккуратное прикосновение к плечу вытягивает из уютной дрёмы. — Антон, — Арсений прямо перед лицом с какой-то едва уловимой смешинкой. Шастун приоткрывает глаз и отворачивается. — Пора вставать. — Не пора, — еле как бурчит, стараясь от реальности поскорее убежать. — Нам нужно ехать, Антон Андреевич. На осмысление даётся две вещи: где он спал, — с начала похода это стало привычной утренней процедурой, — и, самое главное, куда ехать. — Уходи, — хрипит в подушку, когда холодные пальцы пробираются к шее под ворот рубашки. — Время уже к полудню, Антон, — мягко продолжает уговаривать и гладить ледяным прикосновением по согретой в одеяле коже. Страх того, что кошмары прошлого его настигли, остро пронзает тело. Антон распахивает глаза и сглатывает по сухому горлу. Снова поворачивается к советнику, который так и сидит у кровати на корточках. Свежевыбритый и бодрый — настоящий. — Казню, — уже более осознанно грозится, но Арс только слабо смеётся, опуская голову. — Может, со второго раза получится, да? Антона это веселье завораживает. Всё ещё сонный, он тянется к лицу и мажет тыльной стороной невесомо по щеке. — Вы не переоделись. Мне теперь следить за тем, чтобы Ваше Величество не ложилось в уличном? — с ходу подстёгивает и тычет в бок. Антон медленно нащупывает разморенные части тела. Куртку скинул ночью, а вот всё остальное нет. Осознав, что сапоги по-прежнему на ногах, досадливо скулит и закрывает руками лицо. Без слуг, — стыдно признаться, — с непривычки тяжко. — Опять ехать? — вместо «Доброго утра» спрашивает, и Арсений утвердительно мычит и наконец встаёт на ноги. Тапочками тихо шуршит по полу, беспардонно роется в Антоновых сумках и стопке вещей. Видно, мирится с королевской нерасторопностью и собирает всё необходимое в кучу, чтобы ускорить процесс. К моменту, когда всё готово, Антон только садится на кровати и стягивает сапоги. Удовлетворённый стон слетает с губ, босые ступни опускаются на прохладный пол. — Я буду ждать в коридоре через десять минут. Советник ретируется снова быстро, наверное, помнит, что невыспавшийся Антон — явление колючее и жестокое. С полузакрытыми глазами Шастун умывается, чистит зубы и мало-мальски водой приглаживает ворох кудрей. Досадно, что корона бы скрасила положение дел. Только её нет, сборы из-за того оставляют ощущение незавершённости. Арсений ждёт там, где обещал. Они одеты практически одинаково — по форме. Только вместо ботинок те же сапоги, а на Антоне ещё светится белизной стоячий воротничок рубашки. К нему Арсений сразу тянется. Посреди коридора они застревают в домашней позе: Антон смотрит немного свысока, пока Арс, пыхтя, возится с петлёй для верхней пуговицы. — Не оставляйте воротник так. Понимаю, что муторно, но это дело привычки, — мелодично наговаривает он, поправляя одежду. — Расстёгнутая верхняя пуговица — признак распущенности, Ваше Величество. — Или следствие раннего подъема. — Или недавнего секса, — усмехается наглец, глядя так же ласково. — Побреем вас сегодня вечером, ладно? — оставляет иллюзию выбора, как для ребёнка. Обе ладони укладывает на черный китель Антона. Злиться за эту выходку не получается, но собственное безумие ещё слабо бурлит и пенится в голове: в прошлом отчаянии он бы не позволил так к себе обратиться. Негодовал бы, бил декор и орал приказания. Прояснившемуся разуму это чуждо. Тот король был одинок и сломлен. Сегодняшний Антон сильный и полный решимости исцелиться, попробовать новое, открыть большой мир. Потому кивает: давно пора побриться. — Ты выглядел так же в нашу первую встречу, — Арсений в чёрной мантии с серебристым узором на воротнике выжжен картинкой на обратной стороне век. — В смысле одежда, форма Ласточки. И без щетины кажешься моложе. Хотя сейчас-то ты и не сильно старше… Мне нужно проснуться, Арс, прости. «Красивее», — Антон необъективен абсолютно. Миранда сказала, что они оба выглядят плохо. Почему-то взгляд на Арсения всё равно продолжает покалывать изнутри наркотическим кайфом. — Я только что смутил короля Юга, не проронив ни слова, — мягко кривит губы в ухмылке. — Позвольте насладиться. Чёрт, он подмигивает. Едва заметно, по-кошачьи ухмыляясь. Пошло. Ужасно вульгарно, и вместе с тем спирает дыхание. Антон упирается потяжелевшим взглядом в тёмный затылок, пока его жилистые руки вылезают из-под плаща и зовут за собой. Гнездо полно жизни. В жилом корпусе пустынно из-за начала занятий, зато в главном, куда они выходят вскоре, кипит деятельность. Перед ними не расступаются, не косят взглядами и не обращают никакого внимания. Пару раз Антона даже задевают случайно, не успев обойти по нужной траектории. Арсений ведёт к дверям уверенно. И так же уверенно-неожиданно в него влетает какая-то девочка. Не случайно. Вполне себе смело обхватывает руками за пояс и лицом утыкается в живот. Приходится остановиться. А Арсению ещё ловить равновесие. Опять это происходит — советника все знают. И что вообще творится? — Надолго? — без приветствия вякает она, подняв голову. Справедливости ради, Арс её отодвигает от себя на вразумительное для разговора расстояние. — Где твои манеры, Прим? — с улыбкой упрекает и кивает в сторону, на Антона. Пусть она не совсем юна, скорее по-детски нескладна с растрёпанными, немного русыми косичками и голубыми глазами, как у принцессы. Она прокашливается и кланяется Антону, потом за одобрением бросает взгляд влево и без удовлетворения с той стороны выдаёт: — А вы надолго? Безобразная невоспитанность. Шастун хмурится, хотя наставление быть дружелюбным ещё и с маленькой ученицей Гнезда помогает не огрызнуться в ответ. — Дольше, чем в прошлый раз, но не больше положенного, — запутанно отвечает Арсений, видимо, смирившись. — Фу, опять? — она хмурится, но эмоцию меняет очень быстро, прилипая вновь. — Про тебя весь курс уже шепчется. А я первая от старосты узнала, представляешь? — Из-за тебя, полагаю, и шепчется, — приобнимает, продолжая идти теперь чуть медленнее. — А это кто? — заговорщическим шёпотом старается не выдать себя, но Антон всё равно фыркает. — Всё тебе расскажи, — Арсений закатывает глаза и оглядывается на часы за спиной. — У нас мало времени, солнце. — Я помогу собрать лошадей. Куда торопитесь? — Прим, не позорь меня. Лучше покажи, как ты научилась исчезать, — подталкивает и тормозит благодарным зрителем. — Ой, я совсем забыла о том, что шла в библиотеку. Перерывы такие короткие. Прошу меня простить. Была рада встрече, Арсений Сергеевич. Кланяется с ухмылкой на пол-лица и убегает, оставляя после себя кучу вопросов. И Антон бы вывалил все разом, если бы мог сформулировать хоть что-то членораздельное после такого количества сна. Арсений только пожимает плечами. Собираются всё же молча. Мельком обещает, что ехать недалеко. И хорошо, потому что от седла уже тошно. — Так ты скажешь, куда мы едем? — начинает Шастун, почувствовав на природе прилив светлой бодрости. — А что, страшно? — заискивающе скалится советник. — Должно быть страшно? Антон присматривается. Пытается различить в знакомой фигуре то, о чём догадался ещё утром, — связь с наёмными убийцами. Вряд ли по движению и прогибу в пояснице можно в этом уличить. Совершенно точно не разглядеть в наклоне головы и мудрёных интригах. — А эта девочка, кто она? — советник неопределённо ведёт плечом. — Прим-Роуз учится здесь на первом курсе. Она любит людей и обожает налаживать связи — врождённый талант при довольно незаурядной внешности. Притёрлась ко мне хвостиком, а я не смог прогнать. Надо бы уже, но, я к своему сожалению, слишком хорошо представляю, как одиноко бывает в стенах Гнезда. Действительно, Антон следует за советником слепо, на голом доверии в то, что тот не причинит зла. Но докрутив однажды вину Арсения до казни, мог ли он ошибиться во всём? Или что-то всё же принадлежит тёмным секретам советника? Но Шастун молчит, чего-то упрямо ждёт. Может, ясности от самого Арсения, может, боится найти ложь и разочароваться снова. — Я знаю эту церковь, — Антон кивает вперёд на белоснежные низенькие башенки с крестами. Хочется убежать от цепких лап подозрений, поэтому делает то же, что и Арсений половину путешествия, — обращает внимание на мир вокруг. — Отец венчался здесь с Кэлен. Не думал, что она так близко. Они едут прямо туда. Где небесами был заключён союз между его родителями. Арсений ведёт в уединённую церквушку, затерянную в горах. И под переливающийся звон колоколов спрыгивает с лошади и оглядывается по сторонам. — Настоятель церкви мой близкий друг. Антон Андреевич, — встаёт рядом, чтобы заглянуть в лицо серьёзно. К ним уже кто-то идёт, а Арсений всё не оборачивается, стоит близко и старается задержать на себе рассеянное внимание короля. — Мы приехали за исповедью. Антона будто молния бьёт. Арсений хватает за рукав, когда тяга вскочить на лошадь и уехать прочь делает за него шаг назад. И голубые глаза впиваются с одной лишь целью остановить. Они уже здесь. И все шаги до этого не были обманными, Антон не спросил зачем — требовательно выяснял куда. И вот теперь стоит под дверьми лицом к лицу со стареньким настоятелем и его трясёт от страха столкнуться с прошлым. — Ваше Величество, — мужчина едва улыбается при поклоне — знает его, неудивительно. Тайна за семью печатями, сколько раз за всю свою жизнь отец ездил сюда. Наверняка сентиментально считал местом силы, ощущал себя немного ближе к погибшей жене. А теперь Антон, приведённый сюда самой судьбой, не знает, как реагировать на свой титул. — Мы не знакомы, — в обход манер говорит он. Наверное, парализующий ужас и непонимание вертят им, потому что подаёт руку и позволяет священнику обхватить её своими. — Простите мне мою бестактность. Андрей так много о вас говорил, Антон. Кажется, будто я знаю вашу жизнь с самого рождения. — Даже отец об этой жизни знал ничтожно мало, — голос пропитан обидой и едва горчащими слезами. Он будто в ловушке, он не хочет всего того, что предстоит. Не сейчас, когда едва поднял голову и вдохнул над гладью непроглядной тьмы. И тон, которым говорит со «старым другом», сам собой приобретает острые шипы. — Андрею всегда было, о чем молиться. Я питаю надежду о том, что он умер с миром в душе. Антон вытаскивает руку из захвата и поднимает голову вверх, чтобы сдержаться. Улыбается, проглатывает желание высказаться о том, что королю бесславно перерезали глотку, что он оставил Юг на плечах буйного неопытного Антона и начал своими руками вереницу смертей. Антону святое место чуждо. Он давным-давно не молится и не верит в божественную сущность. И не скажешь же незнакомцу о том, что рука, которую он минуту назад тепло сжимал, испачкана в крови сотен невинных. — Королям всегда есть, о чём молиться. И за что просить прощения, — выходит через силу искренне, и мужчина не смущается, будто и вправду всё знает об Антоне. Приглашает внутрь и сам медленно семенит в сторону крыльца. — Так нужно, — тихо говорит Арсений, почувствовав вину. Антон только в сторону косится и молчит. Обсудят позже. Ожидать от Арсения, который своими руками строит его душевное равновесие, такой подставы было глупо. А ступать в храм вместе с ним за исповедью ещё глупее. Запах ладана претит. Взгляды святых давят неподъёмным грузом. С каждым шагом к скамьям ноги слабеют. — Я ненавижу тебя за это, Арс, — цедит сквозь зубы, когда они садятся рядом, лицами к алтарю, и сжимает кулаки на коленях. — Антон, я… — Мне плохо. — «Стыдно, горько, страшно», — хочется сказать, но Антон продолжает глотать всё больше слов и грубых упрёков, чтобы оттянуть момент, когда накроет с головой. — Зачем всё это? Почему сейчас? Я не готов. Встречаются глазами — там читается то же беспокойство. Советник не трогает, хотя мог бы попробовать утешить. Когда эти поединки наконец прекратятся? И Арсений перестанет насильно толкать к тому, что правильно. Антон не сможет. Не сейчас. Со стороны слышен тяжёлый вздох. Антон понимает в полной мере, потому что сам едва не задыхается, окаменевший на лавочке неуклюжей уродливой статуей. С напряжённо вытянутой спиной и такой смесью боли на лице, что и слов никаких не надо. — Вы никогда не сможете начать новую жизнь с тем грузом прошлого, который так трепетно храните в себе. В редкие моменты может казаться, что совсем отпустило, забылось, но я вижу в вас ту вину, которую мне одному не вычерпать, — снова поворачивается и смотрит в обострившийся профиль, прищуриваясь для убедительности. — Подумайте над этим. А мне нужно переговорить с настоятелем. Встаёт, поправляет форму, украдывая ещё пару минут вместе. А потом уходит вглубь церкви. Оставляет одного вариться в своей злости и обиде, прекрасно. Арсений же всё делает правильно. Говорит иначе, но знает всё же, как нужно двигаться, чтобы достичь желанного спокойствия в душе. И молитвы, и дневники, и побег от регалий — всё это похоже не на попытки, а на продуманный план. И Шастуна отвращает мысль о том, что этот план может быть вовсе ему не на благо. Антон поднимает голову к иконам и, находя их глазами, перебирает слова молитв: они блёклыми отрывками всплывают в памяти, путаются одна с другой. Всё это напоминает те дни в часовне дворца, когда он не мог дозваться и медленно методично сходил с ума. Если Бог не друг и не слуга, то кто он? Наставник? Покровитель? Вряд ли же для такого, как Антон есть на свете прощение. Он ненавидит своё прошлое и абсолютно не верит, что какой-то там бог его освободит от чего бы то ни было. Так почему верит Арсений? Может быть, когда-то ему самому помогло, но не зная всей истории целиком, Шастуну сложно признать правоту советника. И сколько так сидеть? Час или два, пока солнце не начнёт катиться за горизонт? «Папа, я так устал». Сводит брови и запрокидывает голову, утыкаясь зелёными глазами в мозаичный потолок. Вздыхает ещё раз, глубоко набирая воздух в лёгкие. Чтобы приползти к королю с раскаянием, ему нужны были двадцать три года и дюжина кровавых преступлений. Только ползти некуда, его здесь нет и сил никаких это осознавать тоже нет. Сейчас бы к отцу — прийти и пасть в ноги. Антон совсем тепло вспоминает его отстранённость, странные шутки, редкие неумелые попытки сблизиться на старости лет. Теперь, разглядывая сюжетную роспись церкви на отшибе мироздания, Антон короля понимает и чувствует всем сердцем. Даже прощает. За все принятые против воли решения, за нежданное появление советника в замке, за отсутствие здоровой любви и внимания, которой горячо желало юношеское сердце. Антон прощает его за неверное решение отправиться на переговоры с Севером без него. По-мальчишески глупо прощает короля даже за смерть в бою, которая привела Антона сюда израненного и измученного. Потому что при любом раскладе, понимает, поступил бы так же. Горько от того, что король до этого момента не дожил: умер, не имея драгоценного понимания сына. Антон шмыгает и распахивает веки где-то между сном и неприятными размышлениями. Встаёт с твёрдой скамьи, разминает затёкшую спину и оглядывается в поисках Арсения. Не хочется признавать, но вместе с текущим носом и мокрыми от слёз глазами наступает волнительная лёгкость. Как будто он всё это время шёл в гору с мешком на спине и вдруг его скинул. Вот такая лёгкость: когда вверх по склону ещё далеко, за облаками не видно и верхушки, а двигаться проще. Когда Антон найдёт советника, конечно, ничего такого не расскажет, — всё ещё злится. И тяга поскорее отсюда убраться никуда не денется. Есть иррациональное опасение, что его затолкают в молитвенник силой и под угрозой смерти заставят пересказать Западную бойню. Этого не случится, но на то Антон и сумасшедший, чтобы придумывать несбыточные кошмары из ничего. В кельи Антон заходить не желает, мимо идёт без интереса, но приоткрытая дверь прямо за алтарём манит перспективой заглянуть внутрь хотя бы одним глазком. Ступает тише, дышит ровнее и в метре от щели наклоняется, равняясь. Комнатушка вся из дерева освещена двумя лампадами. Долго не рассматривает — прикипает взглядом к Арсению на лавке у стены. Тот закрывает руками лицо, упёршись в колени. Вертит головой, что-то говорит. С того места неразборчиво, но настоятель кивает на каждый тяжёлый вздох. Арсений выглядит маленьким и уязвимым, когда трёт глаза и ворошит чёлку. Потом вытирает щёки. «Это не для глаз короля», — думает Антон, на секунду порываясь уйти. Но остаётся. Со смесью жалости и вины продолжает глядеть на советника в отчаянии что-то у мужчины узнать для себя. Не требует, хотя разговаривает полушёпотом очень быстро и горячо. Нервничает, вздыхает, вскакивает на ноги и поворачивается к двери, чтобы выйти, — сталкивается с Антоном. Пара секунд. Они пилят друг друга через ту самую щель. Арсений досадливо сжимает губы. И отворачивается спиной в тот же момент, когда Антона отпускает ступор, и он делает шаг в сторону. Уходят, не сказав друг другу ни слова. Извиняться странно, кто виноват — непонятно. Антон залез в личное — да. Но Арсений о себе говорит редко, поэтому желание Шастуна подобраться ближе даже тайком оправданно. Он догадывается, о чём могла идти речь, но не подслушал же. Значит и демонстративное молчание Арсения — штука искусственно преувеличенная. — Он, этот друг, который оставил тебя в монастыре. Что с ним произошло? — Вам недостаточно того, что вы узнали в церкви? — защищаясь, рычит Арсений, дёргая повод. Вот-вот прыгнет на лошадь и рванёт к монастырю. — Я ничего не слышал. Только пришёл — ты сразу меня заметил, — на оправдание не похоже, скорее на спор, где нет тезиса. — Не умер — сбежал из монастыря. Меня с собой не прихватил, — Арсений фыркает в ответ на предыдущий вопрос и делает вид, будто это и так было очевидно. — Ты его любил? — совсем мимо темы. Но абсолютно точно Антону хотелось бы знать, что Арсений влюблялся и у него были взаимные симпатии, здоровые отношения и крепкие чувства. — Это допрос? — резко отзывается и нетипично скалит зубы. — Пока нет. Они оба останавливаются напротив друг друга, а Арсений ещё складывает руки на груди. Это происходит опять. Десятый, сотый раз. Он скрывает что-то, а то всплывает и больно ударяет по Шастуну. Сколько можно натыкаться на те же грабли, которые бьют и бьют по лбу, напоминая о том, что он бесконечно далёк от того, чтобы открыть шкаф Арсения и пересчитать там все скелеты? — Прикажите говорить, Ваше Величество, — ядовито цедит он, похоже, совсем забывшись. И от злости Антон хватает его за челюсть и силой приподнимает. — Не смей упрекать меня титулом, понял? Я терпелив до поры до времени, Арс, — рявкает король, и вот уже чувствуется приятным тёплым током по телу власть. — Но ты увлекаешься. А это плохие игры, очень плохие. Арсений тухнет на глазах. Надутая спесь быстро растворяется перед покровителем. В момент, когда Антон договаривает последнее слово, достаточно одного жеста или указательного взгляда, чтобы упал на колени. И без лишних приказов покорно опускает глаза и голову, руки складывает за спиной в жесте абсолютного подчинения. Король отнимает руку, делает шаг назад и трясёт кистью, чтобы сбросить боль недавнего пореза. Собой и своим поведением недоволен, но качаться на качелях, учитывая специфику их отношений, вынуждены. И ну не может Шастун соврать себе в том, что преклонённый Арсений перед ним не дёргает струны души. — Сегодня утром мы говорили о наёмниках, о том, что они будут защищать столп равновесия в лице Ласточкиного Гнезда. Я остановился, потому что вспомнил — Скруджи повторял твои реплики слово в слово, — советник всё-таки приподнимает взгляд исподлобья. — Это всё ещё не допрос. Это шанс объяснить мне, Арс, какое отношение ты имеешь к Специальному отряду. Парень в чёрном невесело усмехается. Но колебаний не выдаёт, просто задумывается на мгновение: — Вы правильно сопоставили факты, Антон Андреевич, — смело и холодно. — Скруджи учился в Ласточкином Гнезде в одно время со мной. И тот самый товарищ из истории — командир независимого корпуса Специального отряда. Для меня он всегда был просто Эдом. Кровь стынет в жилах. Сердце начинает заходиться в судорожном, быстром ритме, как и у советника, который играет в невозмутимость, а дышит тяжело. — Он подкидывал тебе информацию о королеве Севера? Это политическая манипуляция! — Отчасти, — советник кивает утвердительно. Сейчас он не думает, не чувствует — бесстрастно докладывается перед королём. — И ты веришь ему? Любишь до сих пор? — закипает и делает шаг навстречу, из-за чего Арсений только отступает и хмурится. — Я отдаю себе отчёт в том, кем он является и на благо чего служит. — Сомневаюсь. Ты хоть знаешь, что было без тебя? Ты видел, как он рубил головы в лагере Лады? Как его люди резали глотки женщинам и детям? — король переходит на рык. — Тем не менее он предлагал мне помощь и побег. А я под обязательством клятвы выбрал быть распятым на главной площади Столицы. Добро пожаловать в серый мир, Антон Андреевич. — Ох точно, это же я плохой! Всплёскивает руками и совсем отходит. Злость бегает по телу от кончиков пальцев к сердцу и обратно. Гладит Коня, снимая удила, чтобы пощипал траву в стороне от дороги. А Арсений за спиной наоборот садится верхом и галопом уносится в монастырь. Надо остыть обоим.

***

Антон прибывает намного позже, потому что большую часть пути идёт пешком. И наплевать, что предыдущие два дня тоже шёл пешком, почти не снимал сапоги и не спал положенного времени. Всё равно упрямо идёт, чтобы договориться хотя бы с самим собой. Коня получается отдать из рук в руки — даже не приходится расседлывать. Без Арсения знает только путь до кабинета ректора и в свою комнату, поэтому для начала решает просто прогуляться. В крайнем случае можно же спросить дорогу, точно подскажут — на сегодняшний день его ненавидит лишь один человек в монастыре, и тот талантливо исчез. Но план проваливается прямо на пороге главного входа. — Антон! Незнакомый парень поднимает руку и сквозь поток людей лавирует в его сторону. Антон слабо удивляется и даже смотрит себе за плечо в поисках какого-то другого Антона. Там никого нет. А парень взмахивает объёмной чёлкой и радостно наклоняет голову в качестве приветствия — руки здесь не подают. — Александр Мартин Гудков. Младший, — зачем-то уточняет, как будто Шастун может иметь понятие о старшем. — Приятно познакомиться? — полувопросительно тянет и поднимает брови. Неожиданный приём. — А ты Антон, — с той же улыбкой говорит и немного пружинит на мысках, собираясь вот-вот сорваться с места или начать плясать польку. Энергией от него прёт за версту, приходится самому натягивать улыбку и криво-косо подстраиваться. — Я знаю, — фыркает, отчего Саша немного смущается. — В смысле, Антон Шатун. Я тут… — С Арсением Сергеичем, мне всё рассказали! Он меня попросил за тобой посмотреть и провести экскурсию. «Присмотреть» как за больной псиной, ага. — Здорово, — так же весело, но на порядок менее натурально выдаёт Антон. — Есть хочется ужасно. Если в наш маршрут входит столовая, я бы начал прямо с неё. — Успеваем на ранний ужин, тебе повезло! — уводит за собой и идёт быстрее обычного темпа, будто ему не терпится. Очень скоро становится понятно, что просто прогуляться у Антона бы не получилось. Тут никто не ходит просто из праздного настроения, и он один стал бы сильно выделяться: большинство студентов с книгами в руках спешат в аудитории, переговариваются; кто-то что-то читает прямо на ходу, пишет, опираясь на стены; репетирует сценки в больших узлах коридоров. Все заняты, бодры и невеселы, как Саша Гудков, но по крайней мере шумят и живут свои мелкие жизни. И сам его проводник не затыкается ни на минуту. Ведает об истории монастыря, каждом крыле и сегодняшнем меню, в котором на удачу Антона борщ и тушёное мясо, — а то подаётся всего раз в месяц. — А вы как с Арсением Сергеичем познакомились? — вдруг задаёт вопрос, на который нельзя просто кивнуть. Антон уже расслабился от того, что ему не придётся поддерживать разговор. — Почему ты называешь его не по имени? — вместо ответа насильно склоняет к очередной длинной тираде. Кажется, этого паренька прогнуть под себя будет несложно. — Так не положено же. Я всего лишь старшекурсник, а он… — и тыкает руками вверх, будто Арс спустился в Гнездо из поднебесной. — И ты не в курсе о том, что происходит сейчас на Юге? Почему он здесь, — не хочется распускать слухи, но посплетничать с Гудковым кажется очень заманчивой идеей. Тем более он сам, видно, страсть как любит перемывать кости. — Дискуссии на современные политические повестки в Гнезде не приветствуются. Постарайся сохранить нейтралитет в следующий раз, когда заговоришь с кем-то об этом, — по-дружески предупреждает, но тет-а-тет искрит заветным «но». Запреты возбуждают интерес, и хитрый прищур парня тому подтверждение. — Поговаривают, что король обезумел и отрёкся от приближённых. А советника, который знал слишком много, решился вовсе казнить. Арсений подстроил смерть и сбежал, добираясь к нам тайно через леса. От такой отборной бредятины даже аппетит пропадает. Антон, уже сидя за столом, хлопает глазами. Это похоже на шутку, но Саша выглядит по-настоящему озадаченным и переходит изредка на шёпот совсем натурально. Прокашливается и мнётся секунду-другую: стоит ли продолжать этот бессмысленный разговор? Явно же студенты не в курсе. — А если он предатель? Арсений. Почему бы не поверить в справедливость короля вместо того, чтобы оправдывать советника? — последний раз, обещает себе Антон. Но по лицу напротив видит, что до последнего ещё конём. — Слаб тот король, что возложил вину на самого верного воина, — серьёзно и немного испуганно говорит Гудков, как будто читает церковную заповедь. — Советников не судят, Антон. — Это довольно странная картина мира, — сразу же вклинивается он, дожёвывая мясо. Горячее, мягкое и вкусное. Борщ, как самое вдохновляющее во всём приёме пищи, оставляет напоследок. — Так как, говоришь, вы познакомились с Арсением Сергеичем? — прищуривается парень. Гудков чувствует себя ходящим на лезвии ножа, выдавая незнакомцу секреты Гнезда. Антон волнения совсем не разделяет — его эти интриги и неразгаданные вопросы касаются напрямую. — На королевской охоте, кхм, — откладывает ложку и жалостливо отодвигает тарелку с борщом в сторону. — Я за рысями тогда Его Высочества приглядывал. — Настоящие рыси?! Или Саша туповат, или его реально судьба кошачьих интересует больше участи Континента. Он чуть ли не на стол лезет, когда Антон начинает сочинять историю про Говнюка и Гадюку. Антону в радость любовно перечислить все достоинства своих питомцев, только странно собирать вокруг себя всё больше слушателей, которых Гудков зовёт поздороваться, знакомит между делом и приглашает остаться. Все эти ребята, особенно помладше, сильно голодные до историй извне. Первая про охоту перетекает в следующую про королей и Столицу, Антон упоминает праздник Вёсен, который часть присутствующих знает и временами даже заглядывает. С лёгкой руки Арсения Антон за один вечер обрастает таким количеством знакомств, какое не мог себе позволить с самого рождения. Лица меняются, студенты приходят и уходят, но небольшая компания всё равно остаётся сидеть за столом и только ближе к вечеру перетекает в зал с окнами. Расслабленные после учёбы, они начинают говорить медленнее, смеяться с длинных и невесёлых шуток. — По какому поводу общий сбор? — Арсений появляется за спинкой кресла, Антон его ещё не видит, но по подскочившим на ноги студентам может догадаться о выражении лица. Со всех сторон сыпятся оправдания, жалобные стоны и трепетные «Арсений Сергеевич» девичьими голосами наперебой. — Комендантский час никто не отменял. По комнатам. Антон продолжает сидеть на своём месте, только прикрывает тыльной стороной кисти улыбку и съезжает глубже по сиденью, чтобы голубой взгляд прекратил жечь затылок. Ещё и Саша перед уходом наклоняется и шёпотом в самое ухо просит не рассказывать о несостоявшейся экскурсии. — Арсений Сергеевич, — сладко растягивает, будто пьян. Лежит, распластанный и чуть ли не смеётся над сложной миной советника. Он снова в очках, стёкла которых отражают голубые блики ламп в холле. В руках Арсений сжимает толстую чёрную папку и выглядит, как пубертатная фантазия любого отдельно взятого студента. — Антон Андреевич. Утончённый в плавности линий. Серьёзный остротой скул и едва нахмуренными бровями. Уставший до сереющего равнодушного взгляда из-под стёкол в чёрной оправе. Даже не подыгрывает, хотя может притвориться снова строгим преподавателем, чтобы удаляющиеся старшекурсники услышали их беседу и не строили догадок. Но молчит. Молчит и когда Шастун всё-таки встаёт, потягиваясь. — Вас провели по монастырю, как я просил? — Нет, — даже не задумывается, сдавать Гудкова или нет. Говорит правду, потому что привык отдавать приоритет Арсению во всём. И той же правдой цепляет, пробуя вывести из себя. Когда-то Антон так поступал с Дийкстрой, а теперь довольствуется тем, что имеет. Под обречённый выдох хочет положить ещё руки в карманы брюк, но упирается в удлинённый подол кителя и полное их отсутствие. Арсений эту неудачу тоже наблюдает. Смотрит, сволочь, как на проблему. — Пройдёмте. Режим установлен для всех, — из малого зала ведёт коротким путём в жилой корпус, больше никаких промежуточных пунктов в виде кабинета ректора — только лестничные пролёты, портреты на стенах, а потом ряды одинаковых дверей. — Мы не разговариваем? — тихо хрипит Антон в чужой профиль и приваливается плечом к косяку комнаты. Арсений на мгновение тормозит, схватившись за ручку, и часто моргает. — Это решать не мне, — заходит наполовину внутрь, мнётся, говорит напоследок: — Переоденьтесь из формы, Антон Андреевич. — Стоять, — вырывается быстрее, чем успевает подумать. Арс замирает покорно. Дыхание и время на секунду останавливаются. Советник ждёт продолжения властного всплеска, но тот тухнет где-то глубоко внутри Антона. Не происходит ничего, на том же настроении они не поговорят, как должны, потому Шастун, раздосадованный, взмахивает рукой и дверь захлопывается перед его носом. Если раньше Антон не сравнивал себя с мокрой псиной, то сейчас готов завыть этой самой сутулой собакой прямо в коридоре. Но вместо этого чертыхается и бредёт в соседнюю комнату. Наконец-то стаскивает сапоги и падает на кровать. Краем рационального ещё жалеет, что снова в одежде. Арсений появляется в комнате бесшумно, даже дверью не щёлкает. К тому времени Антон успевает не только развесить форму в шкафу, переодеться, но и пропилить взглядом уже порядком поднадоевший пустой дневник, а потом и задремать с чёрным блокнотом на подушке. Благо в этот раз советнику не приходится его будить — он всем свои видом излучает нежелание говорить и касаться, стоит с полотенцем на плече и хмуро поясняет причину визита: — Бриться. Точно, Миранда приказала убрать бороду. Антон полностью не уверен в том, что может справиться сам, но и обязательное участие советника сомнительное удовольствие. — А ты?.. — А вы, — подчёркнуто вежливо, хотя на самом деле с различимым в тоне сарказмом, — давно брились сами? Ответом на неозвученные мысли. Ещё изгибает бровь, совершенно очевидно: король сам такими вещами не занимается. Антон скрепя сердце ведёт плечом. — Бывало, — встаёт и равняется. Они выглядят одинаково снова: тёмные штаны и бледно-серая свободная рубашка. — Не врите себе. С бородой вы вряд ли когда-нибудь имели дело. Кивает в сторону ванной и сам уходит, стягивая полотенце в руки. Перед раковиной откуда-то стоит стул, и недолгая логическая цепочка приводит к выводу, что он предназначен для Антона. В стороне что-то звенит, Арсений показывается перед глазами уже с ножницами и лезвием в руке. — Ничего личного, — перекидывает ногу через стул и приземляется на колени. — Со своей спиной иначе я не разогнусь. — Я рассчитывал только на стрижку, — грязно шутит Антон, интуитивно руки ложатся на бёдра советника, но выражение лица у него не меняется. — Положите руки на живот, — в замешательстве и от манёвра, и от близкого контакта сначала не понимает. Смотрит хмуро на живот советника под тканью ночной рубашки. И заминка вызывает ещё один долгий раздражённый выдох: Арсений снимает с себя ладони и сам складывает их не на своём животе, у короля. — Чем быстрее вы начнёте соображать, тем быстрее мы закончим, — тем же ядовитым тоном шипит и тянется совсем близко, чтобы взять с раковины ножницы. — Арс, а чего злишься-то? Бесит, что ты не положительный персонаж? Мне кажется, я не имею к этому никакого отношения, — вместо ответа Арсений резко поворачивает голову в сторону и, обхватив челюсть, закрывает рот. У щеки щёлкают ножницы, и Антон сжимает губы, чтобы не напороться лицом на лезвие. Сидят в тишине, которая прерывается только щелчками да короткими сосредоточенными выдохами советника. Он тяжёлый, грешным делом всплывает в мыслях. Такой, каким и должен быть мужчина к тридцати под два метра ростом. Только ощущается эта тяжесть по-особенному, когда не притирается, чтобы прильнуть к губам, но ёрзает и беспорядочно шевелится, подстригая отросшую, пусть не такую уж и страшную бороду. На Антоне щетина растёт медленно, можно пару дней даже не бриться начисто, если не предстоит выходить в свет. Поэтому за неделю, с тех пор, как бросил последние попытки уделять этому хоть сколько-то внимания, борода едва ли стала основательнее привычной щетины Дийкстры. И если бы в таких условиях можно было её как-то сохранить и облагородить, выбрал бы это, а не гладкую уставную строгость — самоощущение вопит с каждым щелчком. Чтобы отвлечься, опускает глаза с плитки на советника и закусывает губу. Он по-прежнему в очках, наверное, чтобы ненароком близоруко не махнуть острым мимо. — Нет желания вспороть мне сонную артерию? — опять пробует в шутки, но какие там, когда Арсений поднимает сереющий взгляд глаза в глаза. — Вас это веселит? Будете разговаривать — порежу, — молчат, смотрят. Антон всё не может насытится Арсением вне богатого интерьера дворца, пока он мысленно заклинает воздушную пену подарить им обоим ещё одну отсрочку от разговора. Почему-то от угрозы совсем не страшно. Арсений первым делом мажет кисточкой с пеной прямо по губам, ловит обиженный зелёный взгляд и расслабляется. — Чёрт, — миску убирает. — Верх лучше снять. Брови взлетают. Арсений мнётся, недовольный тем, что болтовня короля или усталость всё-таки сбили его план. И сам нерешительно тянет подол рубашки по животу. Антон помогает, придерживает ворот, чтобы не испачкать. И все кривые мытарства в самой меньшей степени намекают на что-то околосексуальное, хотя и поза, и едва ли не нагой Антон могли бы накалить градус. На губах ещё эта пена, которая мешает открыть рот и бросить что-то провокационное, пошлое, смущающее. Тормозит Арсений. Мог сразу же продолжить, но вместо этого упирается холодными мокрыми руками в голую грудь и сглатывает от разницы температуры. Антон сложил бы руки обратно, куда было указано, но Арсений мешает, и Шастун не упрямится, когда тёплые ладони снова находят себе место на его теле, — боках, укрытых одеждой. Под ней нет бинтов, потому страшно вести куда-то дальше. На ноги тем более, там — он помнит слишком хорошо — советнику приятно гладить, сжимать. И всё равно тот ёрзает, устраиваясь удобнее на разъехавшихся коленях короля. — Прекрати, Арсений, — хрипло предупреждает, обращая к себе поплывший взор. Арсений не улыбается, не щурится, утыкается своими полупрозрачными блюдцами зрачков в него и будто бы понять не может, чего от него хотят. — Если собираешься продолжить то, с чего мы начали, — во рту уже мыльный привкус, но необходимость говорить сильнее, — прекрати. Так смотреть, так двигаться, выпрямляться, тянуться выше на коленях, так трогать с груди вниз, давить пальцами на пресс. Облизывать губы, глотать слюну, как будто тяга откусить кусочек туманит рассудок. — Арс… — Попов не держится, падает вперёд и мокро припадает губами к сгибу плеча. Антон рычит и дёргается, шипит, от неожиданности едва ли это не больно. Арсений целует развязно, прежде всего для себя. Целовать в губы невозможно, а провести языком по ключицам и втянуть кожу на выступающей косточке — в самый раз. Знающе кончиками пальцев касается сосков, мажет мимо, как бы случайно пропускает между фалангами. И Антон несдержанно мычит, запрокидывает голову. В черепной коробке больше нет места правильному решению остановить. Арсений такой голодный и чувственный, что кроет собой все за и против. Король прикрывает глаза под градом ласки и считает медленно до десяти, чтобы просто отдать советнику то, чего тот без спросу забирает, крадёт для себя. Всё прекращается, когда пена начинает стекать по горлу, охлаждая истерзанную кожу. — Ничего личного, — повторяет, возвращая отстранённость. — Ага, — у советника голос сел на несколько тонов, он отводит взгляд, поправляет съехавшие очки и дёргает плечами, чтобы унять концентрированное напряжение болью. Его штормит из стороны в сторону. Антон наблюдает какой-то неуклюжий акт упрямства. Им же никто никогда в сущности не запрещал секс. Не по уставу, но между ними устав уже порван и горит, как костры Вёсен на горной лужайке. А бесы только радуются и водят вокруг хороводы. — Теперь вам точно лучше помолчать. Берётся смело за бритву и прикладывает к шее. Оборванное на восходе напряжение оказывается вещью весьма действенной. Они больше не говорят. Арсений пару раз указывает, куда нужно повернуться и что сделать. В остальном действует ещё быстрее. Холодным металлом выводит линии по скулам, щекам, подбородку. Смывает, вытирает полотенцем и снова бреет. Редкие прикосновения к голым щекам — приятное и забытое чувство. Но когда голову кружит полнотой недоданных впечатлений, всё уходит на второй план. — Хочешь обниму? — вдруг предлагает Антон в момент, когда Арсений уже готов встать и уйти. Тот хмуро стреляет глазами и дёргает головой отрицательно, мол, мне подачки не нужны и я тут сам со своей шизой живу прекрасно. — Иди ко мне, — подтягивает ближе и мягко обвивает за пояс, Арсений в ответ руками не машет, щекой ложится на голое плечо. — Арс, ты всё делаешь правильно, — неважно же, что это не совсем правда? Важно то, что Арсений фырчит в шею, пока Антон гладит аккуратно по плечам, шее и залезает рукой во вьющиеся тёмные волосы. Совсем осторожно старается представить, каково советнику пропускать через себя их новый опыт, следить за королём, делить чувства и эмоции, понимать — всегда и везде безусловно понимать и принимать всё-таки же мерзким клочком тьмы. — Хороший мой. Тихо, всё в порядке. Чувствует движение. Вцепляется в бока и дрожа обвивает голый торс. Вот так правильно. Может, стоит немного помолчать всё же. — Устал? — шепчет в макушку и немного скатывается на неудобном стуле. В ответ Арсений только мычит. — Я тоже. Пойдём спать? Завтра будет легче. — Мазь, чтобы не было раздражения. Помазать сейчас надо, — врачебно уточняет и передаёт белый флакон в руки. Легче. Как и десяток дней до этого должны были стать легче, но не стали же. А он сочиняет обнадёживающую ложь, как талантливый сказочник, — лишь бы советнику стало немного лучше. Может, Антон даже мог бы поднять его и отнести в кровать, но дорога через коридор длиннющая, и Арсений сам встаёт, снимая очки. — Завтра выберем вам предметы для посещения, — уже мягче. — Первый учебный день так сразу? — У вас неплохо вышло поладить со студентами. Пропасть лет вас не коснётся. А опыт посещения занятий может помочь влиться в общество. — Отвязываешь от себя, да? — проницательно догадывается Шастун и щурится, чтобы разглядеть оттенки эмоций. — Я полагал, первостепенной целью было моё выздоровление. Это и налаживание нашей с тобой связи, — Арсений копошится рядом, а Антон продолжает сидеть на месте, откручивая и закручивая флакон. — И то и другое пока без успехов. Арсений меняется в лице и нервного трясёт головой, трёт глаза, чтобы, видимо, прогнать сонливость. — Вы уверены, что хотите обсудить это сейчас? — с надеждой спрашивает он. Антон будто врос в стул. — Ну, меня не сильно интересуют медитации и анекдоты старшекурсников. А ты — очень даже, — натыкается на нужную сейчас правду и запрокидывает голову, чтобы посмотреть в нахмуренное лицо. — Вероятно, вы не понимаете, что для меня значит Ласточкино Гнездо, Антон Андреевич, — садится на раковину и складывает руки на груди, когда Шастун делает попытку подойти и прикоснуться. — Это не только место, где я жил и учился. Здесь прошли все этапы моего становления. У меня не было семьи в обычном понимании. Те люди, с которыми я успел вас познакомить, — мои друзья и близкие. И даже Эд, будь он неладен, часть не прошлого, а меня настоящего. Я привёз вас сюда, потому что мне бы это помогло. Помогало много раз на протяжении многих лет. И я искренне полагаю, что если вы захотите и приложите достаточно усилий, то поймёте и узнаете обо мне достаточно для связи. Той, которой мы оба добиваемся. Говорить у них выходит со скрипом. Править и того хуже — Юг без короля тому подтверждение. В малюсенькой полутёмной ванной Антон принимает правила. И честно обещает себе и советнику, что они будут бороться. Если не за волшебное избавление от всех проблем, то хотя бы друг за друга.