paenitet

      Вторая жизнь началась нежданно.       Как яркий калейдоскоп, состоящий из тысячи разноцветных стеклышек, составляющий в хаотичном рисунке витраж. Неожиданно закружившись, словно волчок, не давая и секунды на промедления чтобы прийти в себя.       Девочка походила собой на загнанного зверя что боится ласки, никому не доверяя но отчаянно ищя проявление любви. Пустой взгляд был наполнен ожиданием лучшего и всепоглощающей безнадежностью.       Глаза щипало от непролитых слез, а тело сотрясалось от беззвучноного крика наполненного отчаянием. Горло сводило спазмами, но выдать хотя-бы один звук не получалось.       Хрупкая надежда, что прорастала из глубины души угасала с каждым мгновением, сковывая сердце в стальные тиски. Отчаяние охватывало все тело и мысли, словно в насмешку прошлой жизни, заставляя вновь старадать.       Любящая семья, что отобрали в прошлой жизни, но дали в новой. Смотрящую с презрением и ненавистью на девушку, что более не сможет увидеть даже проблеск света, обреченная на всю жизнь блуждать во мраке. Калека, не представляющая из себя ни единой ценности.       Позор рода, что было не жалко продать за крохотную сумму. Отдана как товар в публичный дом, украшая своим телом место похоти и разврата. Она походила на искусно сделанную опытным мастером фарфоровую статуэтку, что была надломанна со всех сторон из-за небрежного отношения к себе.       Долго это существование не продлилось, ибо на роль старой, использованной и  запылившейся игрушки всегда найдётся более яркая, красивая и интересная.       Смерть пришла мгновенно. Не было долгих мучений.       Отрубленная голова слепой девушки венчало навершие трости, что было зарыто в земле. На восковом безжизненном лице застыла вуаль пролитых, кристально чистых слез.       Кровь окрапляла землю, в то время как дул прохладный ветерок. Розовые лепестки кружились в танце, медленно оседая на землю. Сакура стояла неподвижно, безмолвно, будто оплакивая, путаясь укрыть своей кроной несчастную душу.       Забытая всеми, брошенная семьей она покинула этот мир озаряемая багровым закатом.       Третья жизнь закончилась инквизицией на потеху всего народа. Со стороны его можно было сравнить с мотыльком, привлечённым и летящим не по своей воле на свет свечи, сгорая в объятьях его пламени.       Тот, кому он больше всего взывал и молил о прекращении мучений был равнодушен ко всем увещеваниям. Сколько бы он не просил, не молил и не презирал, небеса были глухи к его мольбам, лишь безмолвно взирая на него с безразличием.       Предрассветное утро украшал туман, что развеется с первыми лучами рассвета. Болезненного вида подросток был наречен еретиком и приговорён к плахе. Сердце еле отбивало свой ритм, не давая отключиться раньше своего предначертанного часа. Сознание путалось, не давая сосредоточиться на реальности. В груди все ещё тлела вера, что этот бешено вертящийся волчок, нарекаемый другими жизнью, перестанет крутится хотя-бы на мгновение.       Его привязали к столбу из чистого дуба, а вокруг ног подбросили сухие ветки.       Огонь ластился к ногам словно бездомный котенок и постепенно перетекал вверх, обвалакивая в своих объятиях. Душераздирающий вопль пронёсся по всему городу, в усладу церкви.       Невыносимая боль сковывала тело. Огонь опалял волосы, а горячий дым обжигал горло, мешая нормально дышать. Кожа начала слезать лоскутами, в то время как мышцы гореть. Органы внутри тела разрушались. Отчаянный вопль продолжался ещё несколько мгновений, после чего мёртвую тишину разрушал лишь звук потрескивания огня.       В четвёртой жизни ребенок сам нырнул в её объятия. Чувство пустоты заполняло собой сильно пострескавшийся, некогда цельный сосуд души, пожирая все эмоции.       Скрывшись с богадельни, он бежал со всех своих сил к утесу, пробираясь сквозь мрак ночных улиц, под мелодию дождя. Туман накрыл все пеленой и завесой тайн, скрывая одиноко мчащийся призрак маленького ребёнка.       Психагог будто забавляясь, незаметно направлял душу, сотканную из одних страданий и мучений к своей неминуемой гибели. Свидетельницей же этому трагическому событию оказался лунный диск, одиноко взирающий с ночного неба, украшенное алмазной крошкой звезд.       Ветер трепал сырую одежду, в то время как в глазах отражалась водная гладь морской пучины, символа познания своей души. Остекленевший взгляд был направлен в даль, в то время как на устах промелькнула ломанная улыбка. Гримаса мученника, наполненная страданиями.       На мгновение стало настолько хорошо, что даже было не страшно оказаться в пучине морской. Прибой разбивался о скалы, создавая брызги. Гладь моря звала за собой, будь то мать пела своему чаду на ночь колыбельную, обещая подарить покой и защиту.       Звать кого либо не имело смысла. Не было привязанностей, ибо это чувство сродни рабству. Никто не станет горевать о таком подобии человека как он.       Едкий, горше чем настойка полыни раздался смех, развевая пространство вокруг, за мгновение до того, чтобы окунуться в бездну.       Ощущение свободного падения походило собой на вечность. Погрузившись в морскую гладь, все звуки замолкли, оставив лишь блаженную тишину.       Вода начала заполнять легкие, пока боль распространялась в области груди. Спокойствие разлилось по всему телу, налитому свинцом, а сознание начало мутнеть и ускальзать по крупицам. Сердце постепенно переставало биться, пока не остановилось окончательно.       Море забрало свое дитя, лаского уложив его на морском дне, заботливо спрятанным от не добрых побуждений чужих глаз. Никто не сможет потревожить его вечный сон.       Последняя жизнь похожая словно на шутку отзывалась призрачными песнопениями и молитвой. Запах ладана будто вьедался в кожу, что нельзя было почувствовать какие либо другие запахи кроме него.       Пятая жизнь закончилась в полуразрушенной церкви, среди разорванных икон. Голос, что был такой чистый, как звон колокольчика, в такой забытой когда-то первой жизни, исчез на совсем.       Она хотела плакать до того состояния, что можно было ослепнуть, но слезы не шли. Кричать на весь мир, разрывая связки, сбивать костяшки на руках до крови, но смирение со своей судьбой тушило этот необузданный пожар.       Наступило полное смирение.       Душа, что до этого трескалась и надламывалась с каждым перерождением, разрушилась окончательно, потешая своими жалкими потугами жить небесный пантеон. Она была лишь тряпичной марионеткой, чтобы развлекать других.       Среди облезлых стен в окружении икон она повесилась, оставленная богами и всем миром, украшая собой церковь.