***
— …Я правда верю в это! Сам посуди. Нет достоверного и полноценного объяснения снам. Есть всего лишь мнения и домыслы. — И ты считаешь… — Да! — воскликнул Дазай, эмоционально всплеснув руками. — Сны — это мы в других реальностях. Человечество летало только на луну. Откуда нам знать, что находится дальше? Гораздо дальше, чем мы можем представить! Наша Земля не более чем крохотная точка на фоне того же солнца. А солнце в масштабах галактики не более чем «желтый карлик»! — И тут Остапа понесло, — вздохнул Федор. — Что?.. — Не бери в голову. Так что там… с твоими карликами? Дазай поерзал в траве, подвинул голову выше, удобнее устраиваясь на коленях Федора, и ткнул пальцем в небо. — Я считаю, что мы не одни во вселенной. Есть множество таких, как я, и таких, как ты, и все мы связаны на подсознательном уровне, и исходя из этого мы имеем возможность видеть во снах жизни друг друга. А когда кто-то из нас умирает, мы меняемся местами и все начинается заново. То есть пройдет где-то сто-двести лет, может, триста, и на Земле рано или поздно появится такой же я. Разве что с другим именем, в другой семье и на другом конце света, тут как повезет. — Хорошо, допустим, — Федор прислонился спиной к дереву, лениво перебирая пальцами густые волосы Дазая, запутавшиеся от ветра. — А как ты объяснишь вот это. — Осаму весь обратился в слух, рассеянно наблюдая за птицами, порхающими между широких веток старого дуба. — Пару дней назад мне приснилось, как я умер и попал в ад. Но меня изгнали оттуда, потому что я решил приударить за дьяволицей. Так что, дорогой, либо твоя теория полная хрень, либо я жду разумное объяснение. Дазай расхохотался. С дерева вдруг упал желудь на его живот, и птицы над головой громко и возмущенно защебетали. В парке было безлюдно, наверное, из-за жары все сидели дома, либо ждали вечера для комфортной прогулки. Дазаю же нравилось слоняться по улицам в зной, валяться в траве, слушать шелест и скрип деревьев, наслаждаться безлюдными улицами, переулками и тишиной. Но было еще кое-что, о чем он даже не заикался вслух. Вытаскивая Федора на прогулку в зной, водя его по старым паркам, заброшенным бензоколонкам и домам, он мог прикоснуться к нему без осуждающих взглядов и громких причитаний. И не дай бог кому-то из близких или знакомых застать их держащихся за руку. Подобные слухи распространяются с огромной скоростью. Впрочем, Дазаю было все равно, что подумают о нем, однако из-за своей тактильности он боялся подставить Федора под удар, о чем, конечно, никогда ему не говорил, зная, что этот парень не одернет руку, увидев знакомое лицо, и не будет отнекиваться, застань их кто при поцелуе. Эта прямота Дазая пугала и восхищала одновременно. — Разумное объяснение есть, — ответил он, дрыгая ногой. — И оно в ограниченности человечества и скудоумии. Испокон веков всех пугают религией, верой, карой небесной, адом и раем. Но, может, ничего из этого не существует? Или все устроено не так, как нам внушают? Может, есть ад и есть рай. Но это не места отбывания наказания и напротив. Федор прыснул и заботливо поправил воротник его белой рубашки. — Выкрутишься из любой ситуации, да? — он наклонился над ним, очарованно разглядывая огромные карие глаза, обрамленные длинными густыми ресницами. — Прекрасен… — А? — Дазай задрал голову и, протянув руки, опустил ладони на бледные щеки Федора. — Говорю, раз после смерти мы не умираем по-настоящему, а перерождаемся в другой вселенной, я буду находить тебя и завоевывать в каждой из них. Осаму глупо улыбался несколько секунд, затем вспыхнул от смущения. Когда Федор говорил нечто подобное, ничуть не меняясь в лице, он готов был сквозь землю провалиться от стыда. Ей-богу, кто говорит подобное мужчине? — Нам пора! — протараторил он, торопливо вскакивая на ноги и отряхивая пиджак от земли и сухих листьев. Схватив лежащий под деревом рюкзак, он пошел в неизвестном направлении, заметно ускорив шаг. За его спиной раздался смех, затем знакомая рука схватила его под локоть. — Неужто засмущался? — Нет! — Тогда чего выглядишь как вареный рак? Дазай гордо вскинул голову, однако руку вырывать не стал. К постоянным подтруниваниям Федора он привык за восемь лет знакомства. В нем удивительным образом сочетались забота, строгость, внимательность, порой резкость и отстраненность. Он мог часами смотреть в одну точку, курить и о чем-то раздумывать, не проронив ни слова. Часто, находясь в компании больше трех людей, выражение его лица вызывало у Осаму смех и умиление одновременно. Однако и сам Дазай не любил шумные компании и всячески их избегал, особенно в присутствии Федора. Было мало мест, где они могли побыть наедине и спрятаться от чужих глаз, но и мирным посиделкам приходил конец, стоило им попасться на глаза знакомого. Вот уж их чертово дружелюбие или полное отсутствие такта. Потому Дазай и таскал Достоевского по странным местам, лишь бы выкроить немного времени для них двоих и наконец без страха прикоснуться к возлюбленному. — На этой неделе обещали дождь… Осаму приложил ладонь ко лбу, раздумывая в каком направлении пойти. В пяти минутах неторопливой ходьбы находилась неплохая раменная. Особенно часто ее нахваливал Накаджима. Это было любимое место его спортивной команды, так как старик Тошикава на порциях еды не экономил и ставил огромные глубокие миски, которые Дазай в шутку называл бадьями. Однако забегаловка Тошикавы была далека от современных дизайнерских изысков и в этом была его изюминка: на небольшом бетонном подиуме, за длинной деревянной стойкой, размещалось десять высоких стульев с жесткими круглыми сидушками, слева и справа светили желтые бумажные фонари, а за спиной висели красные рекламные вывески с меню и названием раменной. Кормил Тошикава вкусно, и место было приятное, но до той поры, пока люди не занимали все свободные стулья. И не дай бог оказаться одному бедолаге окруженным одной шумной компанией. Вот уж поднимался гул. Посидев единожды с командой Накаджимы, Дазай это место за версту обходил, если видел за рекламными вывесками спины больше двух или трех людей. — Тут недалеко кафе открыли, — произнес Федор, задумчиво разглядывая карту местности на экране телефона. — Какое-то тематическое. — О как? — Дазай ехидно приподнял бровь. Что-то в его взгляде на секунду насторожило Достоевского, но в обеденный зной и его не прельщала прерогатива сидеть в раменной под навесом и есть горячее острое блюдо. Его организм просто-напросто закипит изнутри. Он резко повернул направо, следуя указаниям на карте, и Осаму поспешил за ним, по привычке схватив пальцами край его рубашки. Улицы Йокогамы почти всегда вызывали уныние. Особенно при прогулках вдали от центра. В основном это бывали узенькие улицы, припаркованные повсюду рабочие мини-грузовики, велосипеды и самокаты. С обеих сторон горели разноцветные вывески, висящие друг над другом, далее шли в ряд небольшие закусочные, парикмахерские, магазинчики с дешевой одеждой, кафе с домашней едой и бесчисленное количество баров. Над головой простиралась густая паутина из проводов, а по краям возвышались огромные серые многоэтажные дома. «Захламленность» местных улиц давила и нагнетала, создавая в душе неприятное чувство, словно очутился где-то в клоаке. Но когда рядом был Федор, романтичным Дазаю казалось все. Даже орущие вокруг пьянчуги и бездомные, вымаливающие милостыню. Спустя двадцать минут ходьбы по тесным переулкам они вышли на широкий перекресток и переглянулись. Тишина сменилась резким шумом машин, звуками отбойного молотка, пронзительной сигнализацией из припаркованной неподалеку машины, гулом людских голосов. Отовсюду играла музыка, ярко светились неоновые вывески. Вокруг огромные билборды; рекламные щиты; плотные толпы людей, переходящих дорогу, уткнувшись в свои телефоны; восхищенные туристы, фотографирующие места и здания, кажущиеся среднестатическому японцу чем-то банальным и скучным; менеджеры мелких агентств, раздающие визитки, нацепив на лица дружелюбные улыбки. Реклама лезет из каждой щели, каждой забегаловки, в воздухе стоит запах кофе, парфюма, автомобильных выхлопов, вареной кукурузы и выпечки. От всего этого многообразия голова идет кругом и хочется скорее уйти, либо отыскать тихий и спокойный уголок. Федор схватил удивленного Дазая за руку и поволок в противоположном направлении. Из двух зол он выбрал очередной переулок, чем идти по тротуару среди толпы. Его раздражали резкие запахи, фрики, идиоты, смотрящие куда угодно, только не перед собой, медлительные и шумные компании впереди, кретины, делающие селфи с кривляющимися лицами через каждый шаг. Дазай частенько называл его в шутку стариком, либо посмеивался с его кислого лица. Несмотря на то, что Достоевский вырос в Йокогаме, отношение к местным и туристам у него было своеобразное. Он придерживался строгости во всем: внешнем виде, общении и поведении. А от женских кривляний и попыток флирта у бедолаги едва ли не пар шел из ушей. Осаму его нелегкий нрав списывал на русские корни, впрочем, много чего из этого списка его и самого выводило из себя. — Сократим еще немного, — буркнул Достоевский. Дазай молча шел следом, завороженно наблюдая за их переплетенными пальцами. Он опустил голову, чтобы тот не заметил улыбку на его лице и легкий румянец, покрывший щеки. От каждого его прикосновения, намеренного или нет, он чувствовал, как тепло разливается по телу. Федор никогда не замечал, как неосознанно хватал его за руку: когда мимо мчался велосипедист на высокой скорости, при каждом переходе дороги, когда открывал дверь и сажал его в такси, когда в холодную погоду опускал его руку в карман своего пальто и там растирал пальцами ладонь, пытаясь ее согреть. Этот мужчина был воплощением заботы и внимания, и ничего не ускользало от его глаз. Иногда Дазай вспоминал, как впервые предложил ему встречаться. Это было вечерним летним днем на пустой бейсбольной площадке. К тому моменту его чувства давно переросли в нечто большее, однако у него и в мыслях не было признаваться в этом вслух. Фраза «давай встречаться» вырвалась сама, слишком быстро и неосознанно. И он по сей день не понимал, что стало тому причиной: атмосфера, красивый закат, затянувшаяся тишина или эти пронзительные и спокойные глаза. В тот вечер Федор так и не ответил на его вопрос, а спустя два месяца он прозвучал снова в раменной Тошикавы. «Хорошо» произнес тогда Достоевский и как ни в чем не бывало продолжил есть свой рамен под ошалелый взгляд Дазая. В ту минуту он уверился, что полюбил самого черствого человека на земле. Но как же ошибочны были его суждения. И пусть теперь Осаму знал, каков истинный Федор, его по сей день мучил вопрос: почему он промолчал на бейсбольной площадке? Не расслышал его или только сделал вид? Не навязал ли он ему свои чувства? Вдруг услышав слабое кошачье мяуканье рядом, оба остановились и начали озираться, пытаясь отыскать источник звука. Несколько минут стояла тишина, а затем раздался тихий писк. Федор заглянул за мусорный бак и опустился на корточки, увидев небольшую картонную коробку, внутри которой сидели котята. — Смотри, — произнес он, поднимая самого крикливого котенка. Дазай присел на одно колено рядом и жалобно охнул. — Боже… это бесчеловечно. Как можно было их оставить тут? Они ведь совсем крохи. Мы ведь поможем им, Федь? Достоевский поднял брыкающемуся котенку хвост, внимательно осмотрел его, затем положил обратно в коробку и проделал все то же самое с остальными тремя. — Вот на это предыдущий хозяин и рассчитывал, — ответил он, щелкнув Дазая по носу. — Что рано или поздно мимо пройдет какой-нибудь Осаму… — Эй, — буркнул Дазай. — Начнет сокрушаться о том, каков хозяин подлец, раз бросил этих невинных существ на произвол судьбы. И уже не сможет пройти мимо. — Пф… — фыркнул он. — Или какой-нибудь Федор Достоевский. Этим каменным лицом ты меня больше не обведешь вокруг пальца. — Или какой-нибудь Федор Достоевский… — согласился он, кивая. — У нас три девочки и один мальчик. Что будем делать? Я живу в общаге, а твой отец ненавидит животных. — Если бы дед был жив, то позволил бы их оставить даже не раздумывая… — ответил Дазай расстроенно. Никто так сильно не переживал уход старика из жизни, как он. Сигэнобу был хорошим человеком. Иногда вспыльчивым, иногда резким, а иногда смеялся до упаду. Он был справедлив во всем, радовался мелочам, любил жизнь, друзей и близких. Особенно теплые отношения у него были со старшим внуком, а вот с Рюноске не заладилось. Сигэнобу называл его точной копией своего отца из-за дотошной правильности, а порой невыносимого занудства. — И кто из них мальчик? — Черный, — он поднялся, прижимая коробку к груди. — Я знаю, куда их отнести. — И куда же? — справился Дазай, зашагав следом за Достоевским. — Тут бар недалеко. Может, удастся уговорить владелицу оставить их на один день. — А дальше?.. — он опустил руки в карманы брюк, разглядывая котят, прижавшихся к стенке коробки. — Завтра все равно придется решать, куда их пристроить. — К Нияки-сан приходит много человек после рабочего дня. И они неплохие люди, — улыбнулся Федор. — Я когда-то подрабатывал у нее после уроков в школе. Помнишь? Уверен, кто-то да заберет хотя бы одного. — Если ничего не получится… я оставлю их себе, — негромко, но решительно произнес Дазай. — Но твой… — Что-нибудь придумаю. Особняк большой. Спрячу их в сарае. Отец туда почти не заходит после смерти дедушки. — А Рю? — Он будет молчать, если я попрошу. Достоевский хмыкнул. Этот мальчишка ему не нравился. Рюноске при каждой случайной встрече задерживал на нем взгляд. Злобный какой-то, неприязненный. Говорил надменно, холодно, не упускал возможности поддеть его во время беседы, а порой открыто надсмехался. Дазай на его выходки лишь натянуто улыбался и пожимал плечами. Федор же и вовсе не воспринимал всерьез. Он понятия не имел, чем не угодил этому мальцу, да и разбираться не было желания. Как говорится — всем мил не будешь. И тем не менее безоговорочная вера Дазая в него настораживала. Но имел ли он право как-то предостерегать его или выражать сомнения, когда дело касалось родного брата? В одном Федор не сомневался — Рю будет молчать. Но до первой ссоры. Таковы уж младшие братья и сестры. Желание поквитаться, одержать победу и потешить уязвленное эго куда важнее данного обещания. Может, он и ошибался, и Рюноске был гораздо лучше, чем думал о нем Федор, однако, выросший в детском приюте, он привык полагаться на интуицию и ждать от людей худшего. — Все же надеюсь, что малышей разберут, — ответил он угрюмо. Дазай, закинув руки за голову, принялся разглядывать узенькую улицу, лениво вышагивая рядом. Федор никогда не пытался угадать, о чем думает этот парень. Его мысли всегда хаотичны, беспорядочны и безумны. Но о чем бы он ни размышлял, Достоевский не лез к нему в душу с расспросами. Если Осаму говорил, он внимательно слушал, хоть и выглядел безразличным, когда у него просили совет, он его давал, когда Дазай молчал, Федор хранил тишину, в глубине души надеясь, что этот светлый ум не додумается до очередной саморазрушительной идеи. Что-то, а в этом ему не было равных. Он покосился на белесые, едва заметные полоски на запястьях Дазая и тихо вздохнул. Что ночь, что день, он всегда был как на иголках из-за его странных наклонностей. — Федь… — Что? Осаму прикусил губу и замолчал. Его лицо то мрачнело, то бледнело, то на него ложилась тень недовольства и раздражения. Наконец он потер переносицу и произнес: — Два года назад на бейсбольной площадке, я сказал, что хочу встречаться с тобой, но… ты ничего не ответил. Так об этом он раздумывал все это время? — Да, помню, — кивнул Федор, подложив ладонь под коробку. Дазай резко остановился. — Что?! — закричал он. — Так ты все слышал?! — Слышал. Но посчитал, что это было импульсивное решение. Поэтому промолчал, чтобы не смущать тебя после секундной эйфории. — Это не было секундное решение! — громко возмутился он. — То есть… в тот миг да-а… но, — Дазай нервно засмеялся. — Ты хоть знаешь, сколько времени я об этом думал? Я был уверен, что не нравлюсь тебе, и поэтому ты намеренно сделал вид, что ничего не услышал! — Это не так, — спокойно ответил Федор, похлопав Дазая по макушке. — Давай поторопимся. Котята голодные. Осаму стоял на месте, словно вкопанный, в замешательстве глядя на его отдаляющуюся спину. В его душе в этот миг боролись несколько чувств: смятение, любовь, дикое желание засмеяться и метнуть в этого кретина тухлую банановую кожуру из мусорного бака. — Я уже говорил, как ненавижу твой черствый характер? — Ага. Постоянно, — Достоевский поднял руку и поманил его пальцем. — Не отставай.*** Нияки-сан и закусочная, и мир не без добрых людей
Нияки была уже немолода, а двадцать лет тяжелой работы и потерь наложили след на ее внешность. У нее был тяжелый, холодный взгляд, округлое загоревшее лицо, слегка выступающий подбородок, тонкие губы, ровный маленький нос и раскосые глаза с одним нависшим веком. Сколько Федор знал эту женщину, она всегда неизменно носила одну и ту же прическу: строгий пучок на затылке, из которого ни один волосок не торчал. Нияки стояла за стойкой, с привычным угрюмым видом нарезая свинину. За несколько лет мало что изменилось в этой старой забегаловке. Все те же неудобные стулья, деревянные столы, сделанные старым знакомым Нияки на заказ рекламные вывески, неизменное меню, где вот уже двадцать лет подавались одни и те же блюда и выпивка. Всех постояльцев Федор когда-то знал в лицо, и, едва перешагнув порог питейного заведения, он остановился. Над дверью звякнул колокольчик, Нияки подняла голову и тут же опустила, усерднее нарезая свинину. За ее спиной варилось несколько порций лапши и риса, что-то громко жарилось на сковороде, на столе стояла большая миска с замоченной морской капустой, рядом лежал ореховый соус, вареные яйца и тофу. Время было спокойное. В час пик тут было не протолкнуться. За столиком у окошка Федор приметил старика Токимару. Прежде этот банковский клерк приходил сюда ровно в двадцать часов, выпивал несколько чашек горячего саке и заказывал к нему суп вакаме. Как-то Токимару сказал, что это было коронное блюдо его матери, правда, готовила она паршиво. Непривычно было видеть старика в столь ранний час. Вероятно, бедолагу таки отправили на пенсию против воли. За соседним столиком восседал Горо Кобояши. Известный повеса, картежник и просто лентяй. Работал он когда приспичит, а деньги на карманные расходы неизменно брал у жены. Ходили слухи, что она старше Горо лет на пятнадцать, и стоило тому завести интрижку на стороне или пригрозить уходом, как она тут же принималась одаривать его подарками. Горо красавчиком не слыл, да и характер его оставлял желать лучшего, что многие сплетни ставило под сомнения. Федора личная жизнь Кобояши не интересовала, как и сплетни вокруг него, однако с Горо у него сложились неплохие отношения, и в свободные минуты тот с охотой обучал его тонкостям игры в покер и хитрым уловкам. У противоположной стены, напротив двери, сидели Аки Нагасава и Хикару Риота. Одна торговала рыбой на рынке, вторая работала менеджером в небольшой страховой компании. А вот как эти двое очутились тут средь бела дня, Федору стало действительно интересно. Аки частенько жаловалась на плохие продажи, из-за чего приходилось до вечера торчать у прилавка. Хикару же уходила с работы не раньше двадцати двух часов из-за начальства, уйти раньше которого считалось бестактностью. Остальных гостей Федор не знал. Клиентов у Нияки за время его отсутствия прибавилось. В такие заведения, старые и не блещущие современным дизайном и молодежным меню, редко приходят случайные прохожие. Как правило, контингент тут один — уставшие люди, желающие отдохнуть, немного выпить и поесть домашней еды после работы. Федор направился прямиком к Нияки, и Дазай пошел за ним. Он сам временами занимал один из свободных столиков в ожидании конца рабочего дня Федора. Нияки часто называла их неразлучниками, чем у обоих вызывала волну возмущения. И все же, несмотря на шутки хозяйки, Осаму проводил в этом месте много свободных часов. Порой за книгами, порой за учебой, а порой надевал фартук и помогал обслуживать гостей, когда рук совсем не хватало. Конечно, незамеченным это не осталось, и вскоре в местную "достопримечательность" стали наведываться Рюноске и Ацуши. Тут-то и начиналась настоящая клоунада. Рюноске мог и полдня просидеть, ожидая, когда брат наконец соизволит обратить на него внимание и принять заказ, Ацуши же принимался шутливо надменничать, ковыряя палочками еду, либо возмущался, стоило Дазаю грубо поставить перед ним блюдо и брякнуть «жрите и проваливайте». Иногда «придирки» Накаджимы на этом не заканчивались и он начинал требовать к себе менеджера. Тут-то и подходил Федор со сложенными за спиной руками и вежливой улыбочкой, перед которой тот всегда тушевался и становился самой покладистостью. — Прекрасно выглядите, Нияки-сан, — Федор бережно поставил коробку с котятами на свободный стул у стойки. Дазай, вежливо поклонившись, сел рядом. Нияки без слов бросила ему фартук и повернулась к плите. — Удон за второй столик, салат за четвертый, саке за седьмой. — Но я здесь больше… — Если хочешь, чтобы я позаботилась об этих паразитах, — она метнула острый взгляд на коробку, из которой доносилось кошачье мяуканье, — приступай к работе. — Узнаю Нияки-сан… — Федор подцепил пальцем за карман брошенный на стойку черный фартук и, наклонившись к уху Дазая, прошептал: — Милый, подождешь немного? — Тебе помочь? — спохватился он, но Федор мягко надавил на его плечо, усадил обратно и покачал головой. — Не надо. Я сам тут быстро управлюсь. Закажи пока чего поесть. Ты, наверное, проголодался. Дазай пусть и был голоден, есть в одиночку не хотел, и потому, терпеливо подперев голову рукой, наблюдал за ним несколько часов, сидя у барной стойки. Многие Федора узнавали, искренне радовались и затягивали его в разговор. Старик Такимару даже успел пожаловаться тому на новичка, который сбежал, и недели не продержавшись. И еще долго причитал по поводу современной молодежи, которая ищет во всем комфорт и удобства. Не то что раньше. С приходом Федора дела у Нияки пошли быстрее. Он принимал заказы, обслуживал столики, быстро и ловко разносил еду, умудряясь при этом поддерживать беседу с клиентами, а когда выпадала свободная минута, становился за барную стойку и помогал Нияки с готовкой. — Слышал, от вас новичок сбежал, — сказал он, нарезая куски мяса. — Цену себе набиваешь, негодник? — ответила Нияки, смахнув со лба выбившуюся от беготни прядь. Федор засмеялся. — Нисколько. Если будет совсем невмоготу, звоните. Мой телефон у вас есть. — Брось, Федь, — вздохнула она, быстро и ловко закручивая роллы. — Не могу я тебя дергать по каждой мелочи. Такие дни у меня постоянно. А молодежь, сам понимаешь, работать в таком месте не хочет. Скучно им тут. Да и заведение стариковское. — Нияки-сан! — раздался голос Хикару Риоты. — Можно еще саке? — Я отнесу, — Федор отложил нож, вымыл руки и скрылся в подсобке. Дазай тем временем вытащил черного котенка и усадил на колени. Из всех, пожалуй, этот был самый крикливый и тощий. Вцепившись розовыми коготками в горячее колено, он мелко задрожал, поджав под себя тонкий хвост. Осаму перевернул его на спину, взял сухую салфетку со стола и, прикусив язык, принялся бережно протирать ему глаза. Отвлек его звонкий женский смех за столиком в углу. Смеялась Хикару, а рядом стоял Федор с бутылкой саке. На секунду что-то неприятное кольнуло в груди. То ли ревность, то ли зависть. Во взгляде Хикару был нескрываемый интерес, а уйти Федор не мог из вежливости. Никто вокруг не обращал на них внимания, лишь Аки порой вставляла пару фразочек и вновь присасывалась губами к чашке саке. Дазай практически не слышал, что говорила Хикару. Он наблюдал за ней: за ее улыбкой, дерзостью, открытостью и уверенностью в себе и своих словах. Она была хороша собой: стройна, невысокого роста и весьма миловидна. И разве это не правильно? Все, что видел перед собой Дазай. Если бы эти двое были в отношениях, из них получилась бы неплохая пара. Как легко им пришлось бы. Прекрати… Никакого презрения во взглядах и осуждения. Осаму! А если бы я прилюдно коснулся его руки? Посмел бы улыбнуться так же, заигрывающе и кокетливо. Интересно, продолжали бы люди быть столь же безразличными? О-о, нет, сколько полилось бы желчи и ненависти! Ведь все это гадство! Дрянная болезнь! А может, болен весь мир? Довольно. Остановись. И почему он продолжает цепляться за этот мир? Разве смерть не лучший выход, чем каждый день жить под прицелом зоркого глаза общества? Федор, заметив остекленевший взгляд Дазая, направленный на них, быстро поставил бутылку с саке на стол, распрощался с девицами и, что-то быстро прошептав Нияки на ухо, подошел к Дазаю и схватил его за запястье. — Я закончил, — сказал он, снимая фартук свободной рукой. — Нияки-сан позаботится о котятах. Пойдем. Обратно они шли молча и каждый раздумывал о чем-то своем. Дазай в подобном настроении бывал опасен, особенно сам для себя, и потому Федор хмуро плелся рядом, боясь одной неверной фразой сделать все хуже, тем самым заставив извернуться спящий вулкан. У Осаму был тяжелый нрав и переменчивое настроение. С годами Федор научился маневрировать между резкими перепадами настроения возлюбленного, и тем не менее порой случались ситуации, в которых даже он бывал бессилен. Но грех жаловаться, черт возьми. Разве он не знал о его характере с самого начала? Разве не полюбил его, прекрасно понимая, с чем ему придется иметь дело? Но любовь разрешения не спрашивает. Она оглушает быстро и молниеносно. Одна улыбка, один взгляд, одно невинное прикосновение — и вот, сердце уже рвется из груди, жаждая упасть в чужие ладони. Дазай часто упрекал его в черствости, но если бы он знал, настолько сильно любим. А что говорить о самом Осаму Дазае? Этот парень не умел любить или ненавидеть наполовину. Его эмоции были словно ураган, сметающий все на своем пути. Такова была и его любовь. Жгучая, пылающая, полная искреннего обожания и преданности. — И? Как тебе Хикару Риота? Федор приподнял бровь. — Запомнил, как ее зовут? — Ты не ответил на вопрос. — Она не в моем вкусе. Мне, знаешь ли, нравятся высокие, капризные, надменные… — с каждым произнесенным словом улыбка Дазая становилась шире. Это была не ревность. Всего-то злость и бессилие. Его злило, что даже у Хикару больше прав, чем у него. Глупый мир с его глупыми законами. — Ты ведь не думаешь, что я злюсь из-за Хикару, Федь? — его улыбка снова стала тусклой. — Просто… все это… давит эмоционально. Я не могу прикоснуться к тебе, не оглядевшись вокруг, словно вор, собирающийся совершить преступление. Наши встречи похожи на дружеские посиделки, потому что повсюду можно напороться на посторонние взгляды. Так мало мест, где мы можем побыть наедине, и каждый раз приходится ломать голову, где же нам укрыться, чтобы хоть на время сбежать от реальности и побыть наедине друг с другом. Мне не хватает тебя. Мне тебя чертовски мало… Знаешь, на днях отец читал статью в газете, — произнес он, разглядывая серые окна и захламленные балконы многоэтажек, огражденные металлическими решетками, — о таких, как мы. Сколько неприязни было в его взгляде и голосе. Этих выродков надо принудительно лечить. Так он сказал. А мать сидела напротив и согласно кивала. Она никогда ему не перечит. Иногда мне кажется, что ей вообще все равно, что происходит вокруг. Если кто-то скажет ей, что земля квадратная, она просто кивнет и продолжит заниматься своими делами. И эти люди… полные нетерпимости, выросшие на старых традициях и ненависти ко всему новому, прививают свои взгляды и следующему поколению. А такие, как я, неудавшиеся, так и живут, чувствуя себя гадким утенком в семье. Иногда я даже испытываю вину, Федь. Не хочу, но испытываю. Просто за то, что я такой… За то, что появился на свет. Потратил их время, силы, ресурсы. Разрушил их надежды. Но я ведь и не обязан быть таким, каким они хотят меня видеть, правда? — Правда, — согласился Федор, держась за его спиной. Однако, казалось, Осаму не слышит его. Он брел впереди и продолжал говорить, глядя себе под ноги и впав в меланхолию. — Я не хочу оправдываться перед ними. Вообще перед кем-либо. Не хочу стесняться своих чувств, своей любви к тебе. Почему все пытаются меня устыдить? Я ненавижу этот мир. Его предвзятость! Весь этот… Достоевский резко схватил его за руку и прижал к стене. Велосипед, привязанный цепями к столбу, тихо брякнул. Из канализационного люка неподалеку лениво поднимался пар, над их головами затрещали вывески и замигали желтым. Разноцветные неухоженные пластиковые двери и роллеты тянулись длинной цепочкой до конца узенького квартала, создавая внешнее уродство и хаотичность. Где-то у порога и на окнах стояли горшки с цветами, где-то росли целые клумбы. Не редкостью были и мопеды, припаркованные через каждый дом. Многие тут работали доставщиками, курьерами или просто не имели средств на авто покомфортнее. Дазаю нравились такие места по вечерам, было в них что-то атмосферное, но в обеденное же время тишина и опустелость нагоняли тоску. — Осаму… — прошептал Федор, уткнувшись носом в шею Дазая. Его пальцы неторопливо скользнули под ткань тонкой рубашки, как делали это уже множество раз, огладили влажную спину, ребра, позвоночник и сцепились на пояснице в крепкий замок. Оба молчали, глядя кто куда. Осаму опустил голову, мазнул губами ухо Федора, щеку и наконец обвил руками шею. — Потерпи еще немного. Я знаю, как тебе тяжело. Но в таком месте мы живем здесь и сейчас. Потерпи. Мы уедем отсюда, как только закончим учебу. — Еще два года… — произнес Дазай, мечтательно запустив пальцы в непослушную копну темных волос. — Невыносимо долго, но ожидание стоит конечной цели, а? — Определенно, — согласился Федор, обхватив его лицо ладонями. — Раз Нияки-сан нас накормила, куда направимся? — Ко мне домой, — ответил Дазай с лукавой ухмылкой. — У моего дяди проблемы с бизнесом. Он попросил отца помочь ему с бумагами и привести дела в порядок. Мама, разумеется, поедет с ним. — А Рюноске? — спросил он, слегка раздосадованный. — А что Рюноске? Ему на нас с тобой все равно. У подростков своих дел по горло.