От чего становится тепло

— О, дарители тёмной немилости, не будите меня вновь. Эти заученные, противные, вязкие, как следы арахабаки, слова. Они омерзительны Чуе, который чувствует какое-то липкое ощущение на кончике языка и пальцев после произнесения их. Кто постоянно делает его вновь человеком, каждый раз вытаскивая из самого ада, из пучины боли и отчаяния? Дазай. Первая мысль пришедшая после пробуждения. — Да-зай. Ещё не отошедший от сна, словно первый раз слыша, произносит Чуя. Тем временем Дазай читал в другой комнате 2-х томник анатомии человека, одновременно изучая свою недавно приобретенную книгу «Полное руководство по самоубийству» сверял, насколько рабочие там методы. Сидел на стуле как обычно с ногами и обувью (естественно, чтобы позлить Чую, ведь тот так уморительно злится, крича и царапаясь, что вообще-то обувь грязная, а он туда своей чистой одеждой прислоняется). При мысли о Чуи Осаму сразу скривился, как будто выпил лимонный сок. — …я же не ты, чтобы ходить по дому как свинья и считать это нормальным… — передразнивал его он. Чуя осмотрелся, пахло бинтами и тряпкой, должно быть здесь вытирали пол от крови. После победы над врагом и аннуляции порчи, Дазай не захотел смотреть на его содрогающуюся тушу и искалеченное лицо, всё в соплях и крови, поэтому сразу же отвлекся на своих подчиненных, так, что и не заметил, как тот упал и хорошо приложился об камень. — Уф, — закатив глаза, вздохнул тогда Осаму, замечая, что крови у напарника стало больше чем нужно. Именно из-за этого сейчас первые 4 минуты Накахара вспоминал, как его зовут, где он находится и из-за чего он очутился с бинтами на голове. Через некоторое время к нему начали возвращаться урывки с прошлого вечера: Дазай отказался продумывать план, ему было лень. ЛЕНЬ?! Он ему тогда так и сказал. И именно из-за его бестолковости Чуя решил использовать единственный безотказный в эффективности способ. И что благодаря этому больному головорезу у него сейчас раскалывается голова, словно по ней пару раз проехался грузовик. Всё. Накипело. Всё его тело, от пяток до кончиков ушей покраснело от ярости. Как будто его лицо было сосудом, куда весьма быстро заливают красную, кипящую жидкость. — Дазаааай! — раздался оглушительный рёв на всю комнату и скорее всего на всю многоэтажку. — Опять этот петух кричит, — вздохнув, произнёс виновник, свешивая ноги, и кладя закладки на книги. Нехотя поднялся с насиженного места и начал передвигать ногами, направляясь к источнику шума, ведь если он не придёт сейчас, то раздастся следующий вой и т. д., пока владелец не охрипнет, а ушные перепонки второго не лопнут. — Ну, чего тебе? Ты прервал моё замечательное времяпровождение, и я вряд-ли вернусь в прежнее расположение духа, ведь ты проснулся. Так что теперь ты обязан меня развлекать. Ещё не завернув за угол, произнёс Дазай. Естественно он не собирался проводить всё своё время с Чуей, ему хватило и того что их поселили вместе. — Ай! Как только его увидели в дверях, в него сразу же полетел град из снаряда бытового назначения. — Из-за тебя я пожертвовал своим здоровьем! состоянием! настроением! и. и головой! На! Кидая подушки, наушники, карандаши, светильники, журналы про кулинарию (что?) кричал и взрывался Чуя, наконец, выливая всю свою злость. — Ты, между прочим, должен быть благодарен. Я, один, тащил тебя — слона, от парковки до самого футона, — недовольно прошипел Осаму. — Это ты Обязан был меня таскать. Из-за Тебя я потерял сознание! Если бы я только мог, с удовольствием бы придушил тебя, тупой придурок! — тут же загорланил в ответ Чуя.

***

Через какой-то промежуток времени он успокоился, усилившаяся боль в получивших нагрузку руках притупила острую раздражительность. Да и голова гудела, каждое движение отдавалось болью и черными точка в глазах, а сейчас она и вовсе закружилась, и под рукой уже ничего, что можно в него кинуть не осталось, так что он откинулся на подушку, тяжело дыша. Дазай, больше не слыша звуки ударов предметов о дверь, за которой он стоял, всё же вышел. Внешне он никак не изменился, а внутри росла хмурость. Он был сегодня не в самом лучшем расположении духа, да и на том задании ему не мало досталось, болел бок, нога, плечо и ещё что-то ниже грудной клетки, он не стал проникаться, где да что там болит, просто продолжая обматывать особенно больные места бо́льшим слоем бинтов, чем обычно, действуя по логике — «не вижу проблему — нет проблемы». Сейчас же он хотел подольше подоставать Чую, чтобы тот почувствовал тоже, что и он… хотя бы морально. — Тебя действительно стоит обучить некоторым командам, ты же моя собачка, накинешься ещё посреди боя и нас сразу подстрелят. Надеюсь, тебе не нужно объяснять почему? Лицо второго от ярости скосилось, казалось бы, затухший пожар опять вспыхнул. Да, Дазай попал в точку, как же Накахару злило это прозвище! Игнорируя позывы внутреннего голоса о том, что он скажет Мори, когда тот зайдёт проведать их и состояние квартиры, которую он так любезно им арендовал. На этот раз Накахара не поленился дотянуться до самой дальней тумбы, на которой стояла ваза, жертвуя своей изнывающей рукой. Кинул её что есть мочи в стоящего у стены, тот достаточно лениво отклонился в бок, чтобы она задела ему в бедро, расколовшись об стену. — Пёс. Ты не должен бросать вещи в своего хозяина. команду голос ты уже знаешь? Следующая команда к ноге. –Да засунь ты свои команды в свой зад! Придурок конченый, как же я тебя ненавижу! Держась на последней ниточке, чтобы не сорваться и разодрать его в клочья, отвечает Чуя. Его лицо красное, руки дрожат. На среднем пальце уже начался нервный тик, так сильно ему хотелось его побить. Осаму невольно закатил от этого глаза, Чуя всегда действовал по тактике «сила есть, а ум не обязателен», посмотрев на него, как на несмышлёного ребёнка. Дазай действительно считал его ребенком, со всеми эмоциями на лице, с желанием сразу же отомстить обидчику, с любовью подставляться под лучи солнца при ясной погоде, с отчуждённым видом, когда Мори рассказывает им про личные данные врага и моменты, которые можно использовать в будущем плане, конечно, Накахара старался быть ответственным в этом аспекте, слушал всё, что им говорил босс и пытался вникать, но все эти замыслы, концепции, тактики для него сложно давались. Если Дазай скидывал на Чую всю бумажную волокиту (не всегда это получалось), то тот скидывал все скучные переговоры, продумывание стратегий и, в принципе, планы действий. А в ту роковую ночь Чуя выпустил бога, потому что не услышал, что ему дальше делать, а напарник, один раз сказав ему дальнейшее развитие событий, замолчал из вредности, больше не откликаясь на просьбы повторить, немного позже прибавил, что ему лень всё, как всегда, разжёвывать. Поэтому Накахара и решил: «лучше сделать и пожалеть об этом, чем вообще ничего не делать и умереть». Тогда они просто не поняли друг друга, никто не был виноват. — Апорт! — подняв с пола мяч для большого тенниса, кинул Дазай в Чую. Тот ещё прибывая глубоко в мыслях, и думая с какой начинкой торт ему купить в честь смерти второго, когда он его убьёт, не заметил быстрого броска. Да, хоть умение драться у Осаму ниже среднего, но прицеливаться и точно попадать он умеет превосходно. Оглянулся Чуя только тогда, когда мяч был в дюймах от него, поэтому, когда тот ударился об лоб, упав, он сидел с ничего не понимающем выражением лица: брови нахмурились, одна приподнялась, губы были свёрнуты в трубочку и слегка приоткрыты, напоминая клюв утки. — ПХАХА, — от этой физиономии Дазая прорвало, он согнулся пополам, держась за живот. Ещё больше содрогаясь и всхлипывая, представляя его в других ситуациях с такой физиономией. Накахара 6 секунд просто сидел не понимая что происходит, по истечению времени вновь его лицо залилось краской, и на этот раз не от злости (хотя, и от неё тоже). Готовый убивать, он дрожащими руками убрал одеяло с ног и попытался встать, чтобы отбить смеющемуся пару почек, дабы тот, наконец, заткнулся. Как только тело приняло вертикальное положение, резко перед глазами потемнело, голова стала тяжелее раз в 10, и он упал на колени, поставив руки на пол перед собой для опоры. Дазай не сразу это заметил, всё ещё представляя ситуацию на очередном задании: когда к нему подкрались сзади и упёрли дуло пистолета в затылок, он, нечего не понимающий, поворачивается и на его лице эта картина, это же просто, ахахах. — Пхах.Чуя, ты, хех развеселил меня на весь день, хахах. Услышав удар об пол, он повернулся, весёлые образы сразу пропали. Когда он подошёл, Накахара был уже без сознания. ** Он очнулся в пустой комнате, в ней нечего не было, только стол, на нём документы и стул. Кругом был туман, закрывающий очертания комнаты, из-за чего появлялось ощущение, что он внутри облака. В первую очередь, Чуя подошёл к столу. Это были финансовые документы и недавние договоры, которые подписала портовая мафия, он понял это лишь по заголовкам — единственное, что удалось ему прочесть, ведь взгляд постоянно размывался. Скрипнула дверь, в тёмной комнате появился свет, послышались шаги. Медленно начали заходить один за другим исполнители мафии (без Дазая) и ящерицы. — Эм, коллеги. Ааа, что происходит? Никто не ответил, их лица нечего не выражали. Вместо материнского взгляда Коё на Чую смотрел отчуждённые пустые глаза. А от взгляда Эйса по его телу вообще пошли мурашки. Послышался стук каблука об пол, шелест плаща. Все, будто по команде, резко повернули головы в сторону двери. Дверь скрипнула, вновь приоткрываясь. Медленно, ленивым шагом в помещение зашёл Мори Огай. На нём не было дежурной улыбки, лишь холодный, режущий оскал. — Чуя, перед тем, что мы сделаем, сознайся зачем ты это сделал? — нервно затрепетал Хиротцу, приближаясь. У Чуи заколотило сердце, когда между ними было 3-4 метра, то он ещё мог чувствовать невидимый барьер, разделяющий его животный страх и мнимое чувство безопасности, но когда все начали подходить, включая Мори, на расстояние вытянутой руки, то у Накахары задрожали руки. Его взяли в круг таким образом, что даже при особом желании он не смог бы прорваться через живой забор. — Эй, что происходит?! — уже начал срываться, тело задрожало, предчувствуя плохой исход событий. Он выставил руки перед собой пытаясь скрепить остатки уже рухнувшего барьера, но неожиданно ноги подкосились, осознание того, что он не может использовать способность начало колотить кровью в висках. Чуя схватился одной рукой за голову, пытаясь унять разрывающую его голову боль. — Скажи свои мотивы и прими участь! — Ты же сам понимаешь что, то как ты нас предал непростительно… — От твоего молчания, Тебе только будет хуже. Все закричали разом, хватая Чую за руки и ноги, блокируя, и так уже обессилевшего человека. Он их не слышал, в ушах стоял только стук собственного клокочущего сердца. — Чуя, если ты по-хорошему не хочешь сознаваться, то нам придётся действовать по-плохому, — в отличие от остальных, ровным голосом сказал Мори, поднимая руку в сторону двери, давая словно команду и в помещение вошёл Дазай, держа в руках огромные стоматологические щипцы, которыми больше подойдёт не зубы вырывать, а конечности. Он относительно быстро преодолел комнату и протиснулся через толпу, крики разом все утихли, всё внимание было на Дазая. Чуя, кстати, только сейчас заметил, что на остальных мафиози их обычная рабочая одежда, в отличие от Чуи, на котором была смирительная рубашка, только не были завязаны руки (как вы уже поняли). — Пх, ты поднял эту бандуру, удивлен, что у тебя руки ещё не оторвались, — всегда, как только в поле зрения Чуи появляется Дазай, все его позитивные эмоции исчезают и даже сейчас, находясь в состоянии нервного срыва, Чуя всё равно, больше по привычке, собирает все остатки апатичности и возмущения, которые у него остались, и выдаёт это даже почти со скептичным лицом, но голос всё равно дрогнет. — Сейчас я оторву твои, — не своим голосом говорит Дазай, это был глухой, искаженный, будто в компьютерной игре (в которую они иногда играли после миссий) голос. Он протянул к Чуе руки с щипцами, направив их к лицу, начав улыбаться. Чуя зажмурил глаза от нахмурившихся бровей, складка между которых не расправлялась с начала пребывания здесь, скорее всего, появятся морщины, нетипичны для столь юного возраста, и стиснул зубы, но кто-то неожиданно и весьма гнусно своей костлявой и в чём-то измазанной рукой открыл ему снова рот, надавив на щёки, Дазай только шире улыбнулся. Тело пришло в оцепенение, но разум продолжал работать (а лучше бы было наоборот), уже представляя в дальнейшем кровь, бесконечную боль и смерть. Отсутствие способности также сигналило красным на поверхности сознания, голова кружилась, всё тело тряслось, Чуя не знал что делать, его держали, он не понимал что происходило — за что его так и зачем, всех будто подменили. Но он, собирая последние силы, сжал руки в кулаки и решил попробовать ещё раз призвать способность к действию. Резко он почувствовал прилив крови к кулакам, появилась надежда… но как эта сила появилась, так она и пропала, не давая ни шанса на спасение. Чуя чувствует напор «коллег», его держат за голову так, что перед ним был лишь потолок, хотя взгляд уже размылся настолько, что он видел лишь грязно-белое пятно. Дазай уже просунул щипцы внутрь рта и бормотал успокаивающие слова по типу «один зубик и всё» от чего Чуе становилось только хуже, взгляд не мог сфокусироваться, сердце колотилось, как бешеное, воздуха стало не хватать, он почувствовал, что к горлу подступил ком и нос заложило, дышать стало совсем невозможно, щеки обожглись горячими струями из глаз. — Дазай, нет! — зезко Чуя подскакивает на своём футоне, слезы так и льются из глаз, вдохнуть всё ещё не получается, еле как садясь, он думает, что находится всё ещё во сне и взглядом загнанного животного озирается по сторонам, понимание приходит, но он всё ещё не может унять тревогу и единственным в тот момент, на его взгляд, верным решением было позвать Дазая. — Да… Дазай, — получается очень тихо, это не похоже даже на оклик, больше на громкий шёпот, его голос сел и охрип, скорее всего, до утра он таким и останется, но и этого полу рокота было достаточно, чтобы Осаму услышал, ведь он сидел над отчётами в другой части комнаты, потому что в таком прибитом состоянии Чуя совершенно ни на что не способен, а написать отчёт надо, сдавать-то его уже завтра утром, а кто знает, когда этот придёт в себя, и если это произойдет, сможет ли он вообще что-то писать? Так что Дазай, скрипя сердцем, и превозмогая лень, сел за бумаги. — Ты проснулся, — не поворачиваясь, обычным тоном заметил Дазай, в его голосе не слышалось и отблеска беспокойства или хотя бы заинтересованности, он был погружён в свои мысли, (даже не в отчёт!) ему было всё равно на окружающий мир, а на копошение напарника и подавно. — Д-дазай, мне пло.хо, — заикаясь и всхлипывая, произнёс Чуя, истерика ни как не прекращалась, наверное, вдобавок у него поднялся жар, ведь он чувствовал, как горит всё тело. Вздыхая, Дазай всё же повернул голову и удостоил Чую свои взглядом. Увидев заплаканного, трясущегося точно не от холода напарника, у которого была не присущая загорелому телу бледность. Дазай и сам не понял, как оказался рядом, но когда подошёл и заметил зеленоватый оттенок на лице, понял, что того сейчас вырвет, быстро достал из-под шкафа кастрюлю, которая осталась от бывших жильцов этой квартиры, ему тогда она почему-то не понравилась, и он запихнул её под шкаф, не желая идти до мусорки. Сейчас она стояла на коленях у Чуи, тот, нагнувшись над ней, сблёвывал все свои остатки нервов и гордости туда. — Тебя лихорадит? — поморщился Дазай. –А ты к-как дум-маешь, пр-ридурок Д-д. Даз. — У нас нет таблеток, — проигнорировав, и не дослушав реплики второго, констатировал факт Дазай, сейчас его напарник был не более чем говорящая собачонка, с которой нужно теперь возиться, и возможно вести в ветеринарку. — Стой не уходи! — сорвался с места Чуя, увидев, как Осаму разворачивается, чтобы уйти, вцепился в его руку. От этого действия сразу же заныла голова, и он схватился за неё другой. Запястье Дазая такое тонкое, что Накахара мог легко обхватить его большим и средним пальцами, но он вцепился всей пятернёй, будто тот начнёт вырываться. Наткнувшись на раздражённый взгляд, он покраснел, раньше он никогда не трогал Дазая без уважительной нужды, зная его нелюбовь к прикосновениям. Он немного ослабил хватку и опустил голову вниз, чтобы скрыть краску на лице, сказал как можно тише: — О-останься. — Хм? Собачка хочет чтобы её хозяин постоял рядом? Но кто, тогда допишет отчёт о твоих проколах, благодаря, тебе? — Я д-допишу сам. — Что? Говори громче. — П-потом я сам! только останься со мной! Ч-что ты хочешь ч-чтобы я сд-делал? — насколько мог, громко сказал Чуя, из-за прожитых событий появилась нервозность, подгоняемая жаром, так что он вообще не думал, что говорит, утром он будет об этом жалеть, но сейчас единственное, что ему нужно было — присутствие рядом человека, желательно Дазая, приятным бонусом ещё шло, что этот человек ему нравился, любовью это точно не назвать, но симпатия имелась. Чувства, затаившиеся глубоко в норах сознания рыжеволосого, начали потихоньку выползать, больше не контролируемые твёрдыми убеждениями и жёсткими принципами. — Хорошо, но потом я попрошу желание. — Угу, — прыснув, Дазай подошёл к столу, у которого он минуту назад размышлял о тягости жизни и её бессмыслии, естественно, он понимал, что отчёт придётся дописывать всё равно ему, но не мог отказать себе в удовольствии посмотреть утром на заливающееся краской лицо Чуи, когда он напомнит ему про всё это. Вдобавок ещё и абсолютно любое желание, можно сказать, хоть ходить на четвереньках до конца жизни, пхех. Гаденько посмеявшись, он взял первую попавшуюся книгу и сел на край футона, согнув ноги в коленях, и поставив их перед собой. Прочитав название книги, усмехнулся «портрет Дориана Грея». Чуя, следя за незатейливыми движениями рук напарника, невольно завис. Непрошенные, недавно вылезшие из низовьев чувства начали подкидывать варианты развития их отношений до стадии «любовники» и после, от этого у него вновь заалели щёки, чувствуя нестерпимое желание находится с объектом вожделения ближе, он придвинулся, взял свободную его руку в свою. Дазай понимая, что сейчас такому напарнику ничего не сделаешь, (ну сами подумайте, ударишь — заплачет, упрекнёшь, наверное тоже, а плач был вообще нежелателен, одно дело доводить его, чтобы тот безмолвно колотил стены в соседней комнате, а другое, когда он истекает соплями, орёт и вытирается об твой рукав, фу), оставил всё как есть, не плачет, не блюёт и ладно. — Дазай. К-кажется ты мне нрав. нарав. Мм вишь. Нраву. Блять, — последнее слово у него никак не получалось сказать, оно было настолько запретно для Чуи, что будто сам язык, отделившись, пытался толкать здравый смысл, не давал Накахаре совершить ошибку, после которой он будет долго сожалеть. Реакция на это приподнявшего бровь Дазая (и этого не было видно из-за повязки на глазу) Чую не устроила, поэтому он начал его трясти за плечо, насколько позволяли слабые, будто утончившиеся руки, тело всё ещё ныло при любом движении, но ему под лихорадкой было на это плевать. — Дазаай, ответь. Как же сильно Дазаю хотелось сейчас уйти, мало того, что тот вторгся в его личное пространство, хватая за руки, и сидя, навалившись на плечо, забрал его отдых, сбросив на него отчёт, так ещё и отвлекает от чтения! — Откуда в таком карлике столько веса, эй, отодвинься от меня, кажется, ты мне уже что-то отдавил. Вижу, тебе уже лучше, — сощурился Дазай, гаденько улыбаясь. Встал и уже повернулся в сторону стола, чтобы отправиться к отчёту, а после, наконец-то, подышать воздухом. Сегодня прохладная свежая ночь и удивительно безлюдно, такое ему нравится, можно погулять по темным улицам, освещённым лишь светом луны, может даже зайти в магазин и украсть какой-нибудь сок, (украл бы алкоголь — оказался бы утром в мусорном ведре), а дальше, может, даже и с самоубийством повезёт, а из-за Чуи шансов на это становиться всё меньше! — Нет! Останься, ты обещал! — затараторил Чуя, голос повысился, переходя на крик, но мгновенно вновь сорвался и осип. Сейчас он выглядел как побитый щенок, прося у прохожего, если не еды, то хотя бы ласки, на что Дазай лишь фыркнул, к такому, как Чуя, он никогда не чувствовал сострадания или понимания. Вообще у Дазая чёрная, не заполняющиеся дыра в груди и непонимание человеческих чувств зародились ещё с детства, когда он ещё не скрывал всё тело под бинтами и не пытался умереть. Это произошло из-за травмы отвержения со стороны очень близкого человека — матери. Опечаленная горем из-за смерти отца, она перестала обращать внимание на ранее любимого сына. Забывала его кормить, поэтому маленькому Дазаю приходилось обжигаться и проливать горячую воду на себя, портить плиту и продукты из-за отсутствия практики и голодать, когда еда заканчивалась. Он начал раздражать мать, и она стала на нём срываться. Перестала общаться, а если это и были разговоры, то только скандалы, чаще всего односторонние, Дазай тогда отворачивался или уходил, но всегда молчал. Мать, не устроившую апатичное отношение к её высказываниям, стала его бить: отвернулся — удар, перебил — удар, начал уходить — много ударов и на всё тело, а потом избиения продолжилось и за пределами ссоры, улыбнулся — удар, скривил лицо — пинок, а за слёзы она и вовсе пыталась его удушить, после того случая Дазай ни разу не заплакал. Поэтому его эмоции полностью свелись к нулю. Он рос как машина, не запрограммированная на них. Он всегда был на ступень умнее людей, и думал о не понятных им вещах, потому у него ещё не было места в обществе, его не понимали и отталкивали, в свою очередь, он не понимал их: как можно было радоваться первому снегу или открытки на день влюбленных? (от этого праздника его вообще воротило) или получать кайф от травления лёгких едкими и дешёвыми сигаретами, сидя в душной хрущёвке в компании самого себя, фу. Смотря на всё это, он каждый раз про себя задавал им вопрос: «зачем ты живёшь? Для чего ты всё это делаешь, если потом всё равно умрёшь, так какая разница когда?» и себе, но никак не мог найти ответ… Он был одинок, оставлен наедине лишь со своими истошными мыслями. От всего этого прорезалась в его груди чёрная щель, затянувшая в себя сердце и душу, разрастающаяся с огромными оборотами. ** — Дазай, тебе стоит быть добрее, если не ко всем людям, то хотя бы к тем, кто этого заслуживает, — неожиданно сказал Одасаку, когда они с Дазаем притаились в старой, слабо освещённой, что приходилось щурить глаза чтобы рассмотреть меню, но весьма уютной, кафешке после работы. — Я хорошо к тебе отношусь, — бодренько, и немного не понимая, к чему клонит Ода, сказал Дазай. — Нет, я не про себя. — Мм, тогда про кого? — Ну, у тебя есть человек, которого стоило бы поблагодарить за, например, спасения твоей жизни? Он тогда не смог ничего ответить, оба замолчали на долгие 3 минуты, один перебирал всех людей, которые вообще когда-то что-либо для него делали, а второй ждал, пока первый выплывет из потока своих мыслей. Только сейчас слова Одасаку били ему в виски, раздавая разряды по затылку, шее, плечам. Он только сейчас понял, что тот имел в виду, и совесть (!) сразу затряслась где-то в груди, начала грохотать по стенкам, крича, пытаясь не упустить мимолётный момент, когда Дазай её слышит. Тот стиснул зубы, пытаясь унять неприятные ощущения, про существования которых он уже давно забыл, но та не собиралась переставать, уже вбивая в голову укоры, оскорбления, и симулируя плохие завершения этой ночи: «вдруг Чуя опять потеряет сознание или начнёт истерить, а люди в таком состоянии на многое способны, даже наложить на себя руки. Смотри, Дазай, поменяетесь с Чуей местами!» Вздохнув, он всё же сел обратно на уголок футона. Вообще он ненавидел такие ситуации, именно в них он выглядел ужасно жалко (по его мнению), его совесть в такие редкие, почти секундные мгновенья была настолько громкая и настойчивая, что ему всегда приходилось сдаваться. Чтобы этого не происходило, он заглушал её чем только можно, не то, чтобы она его постоянно беспокоила, но в таких, каких мало моментах он отвлекался на всё, что только можно: повышал громкость музыки на телефоне до такой степени, что звёздочки в глазах начинали искриться, смотрел каких-то продажных врачей-психологов, почему продажных? Ну, например: вот объясняют тебе строение лёгких, в следующую секунду ты уже смотришь рекламу про сигареты и бла-бла-бла, дальше Дазай выключал телевизор и шёл на кухню к единственному, действенному способу заглушения внутреннего голоса — алкоголю. Стрелял в стены, бил посуду, срывал шторы и ломал мебель. Наполнял ванну, одевая наушники, и лежал там, пока кожа не станет синей, а дурацкая поп музыка настолько мерзкой, что захочется своими руками пристрелить композитора этих песен (хотя это работает только в тех случаях, когда Чуи дома нет, да и все приведенные выше пункты тоже). Как только объект внимания (и мастурбации: >) занял исходное положение, Чуя сразу же его схватил и обвил вокруг его руки две свои, подобно змеи. Дазай только вздохнул, мысленно представляя то, почему он вообще его ещё не отпихнул. Шло время, а они так и сидели, не разговаривая, и ни шевелясь, только Дазай шелестел страницами. Чуя как-то поздно осознал, что ему хочется спать, только тогда, когда его подбородок уже опустился на плечо Дазая, от этого у него задержалось дыхание. Такой близости у них ещё никогда не было, максимум под локоть друг друга хватали, когда один из них не мог нормально передвигаться, поэтому сейчас Чуя вспыхнул, сжав край своей футболки, на мгновение озноб прошёл, оставив место только полыхающим чувствам, так и рвущимся наружу, когда объект вожделения так близко! — Дазай… А я теб нвюсь? — попытался повторить вопрос Чуя трепетным голосом. Боже, как же он об этом будет сожалеть утром, он будет ненавидеть себя за такую слабость, и Дазая за его нескончаемые насмехательства и подколы по этому поводу. Но пока перед ним только такой манящий, теплый и приятно пахнущий кофе Осаму, от этого у Чуи сносило крышу, ради этого момента он готов пожертвовать месяцем здоровой психики и новой мебелью. Дазай не ответил, перевернул страницу, скрыв под чёлкой свои карамельные глаза, посмеиваясь. Чуя в таком состоянии был весьма потешный, он всегда напоминал Дазаю чихуахуа, такой же мелкий и любит бросаться и лаять на кого только можно. И будь проклята эта усталость, но как бы Чуя ни старался не закрывать веки, но через некоторое время они всё равно сомкнулись. Он засопел, так и не успев, сохранить такие драгоценные воспоминания в голове. Вдруг Дазай почувствовал, что тело, придавившее его сбоку, обмякает, поблагодарив бога (!), он уложил Чую вдоль футона, укрывая простынёй. Сам ложась на соседний и, наверное, не специально, придвигая его чуть ближе, чтобы их руки столкнулись и соединились. Утром Чуя просыпается с гудящей головой и гнездом на голове, но озноб и лихорадка удивительным образом прошли, поэтому Чуя приятно потянулся, разминая затёкшие мышцы. Разум отдохнул и мысли были чисты настолько, что он вообще ничего не мог вспомнить, что было вчера ночью. Всё, что он вспомнил: выдался сложный день и он лёг спать, ему приснился какой-то кошмар, от него он проснулся… А дальше что? В комнату вошёл Дазай, застав Чую в столь неуклюжем виде, тот был похож на человека, который всю ночь бродил по лесу, не смыкая глаз. Да, у Чуи были круги под глазами из-за недосыпа и стресса, да, у него были волосы, как у лешего, да, от него плохо пахло из-за долгого ношения одной и той же одежды и, конечно, его сорванный голос никуда не делся, но он выглядел намного лучше вчерашнего его, с ужасно красными глазами и щеками, по которым шли мокрые дорожки от слёз, и оплывшим, бледным, как у вампира, лицом, дрожащим телом и замыленным взором. — Хреново выглядишь. Кстати, говорят у собак хорошая память, ты помнишь что должен мне желание? — своим повседневным издевательским тоном, светя улыбкой, протянул Дазай. На Чую это никакого эффекта не произвело, в его голове крутилась лишь одна мысль, заглушающая все остальные: «блядь». Он вновь ужасно покраснел, вспоминая всё, что вчера наделал, от былой безмятежности не осталось и следа, плечи напряглись, брови нахмурились, руки не могли найти места. — Я придумал такоое классное задание, тебе оно точно понравится! Вообще-то Дазаю было плевать, что сейчас чувствует Чуя, но оттенок разочарования от того, что пропало такое редкое, мирное выражение лица, осталось где-то на кончике языка, не слетая с него. В комнате повисла недосказанность, но оба продолжали молчать, один сгорая со стыда, и пытаясь принять то, что ему придется, наверное, ходить на поводке и в юбке, называя ублюдка-Дазая-чтоб-ты-здох хозяином до конца жизни, а второй — пытаясь, унять неведомое ему чувство в груди, как будто там что-то защемили, но не настолько, чтобы схватиться за это место, потирая, но достаточно, чтобы нахмуриться, теряя беспечное выражение лица. Позже оба об этом не упоминают. The end