Казутора любит цветы, а Чифую..

      Казутора любит цветы, а Чифую любит его.       Об этом маленьком увлечении Ханемии знает не так много людей: Баджи и Чифую. И он не хотел рассказывать об этом, ведь это казалось такой глупостью, по сравнению с увлечениями остальных. Парни в его окружении увлекались только драками, развитием своей физической силы и копании в металле. Но все вышло само по себе;       Баджи впервые пришел в гости к Казуторе и какое же удивление читалось в его карих глазах, и как же высоко поднялись его вытянутые темные брови. Ханемия мялся в проходе своей комнаты, сложив тонкие, детские руки за спиной. Кейске прошелся по комнате, приоткрывая рот все шире с каждым шагом. Ее пространство было полностью покрыто цветами и различными растениями. На большом подоконнике теснились крупные и маленькие вазоны с разными-разными цветами, названия которых он бы даже выговорить не смог! А на прикроватной тумбе стояло несколько маленьких вазонов с цветными кактусами. Вся комната была больше похожа на цветущий сад, или вовсе оранжерею!       Он мелко прикоснулся к некоторым растениям, провел пальцами по изящным, ухоженными листочкам, ощущая покалывания под чувствительными подушечками. И это так удивительно! Ведь весь дом больше похож на вылизанную с обложки какого-нибудь журнала картинку. Везде до приторности чисто, все улито чуть ли не золотом. А когда заходишь в комнату к Казуторе – сплошь зелень. Все цветет и пахнет, а это, к слову, хорошо отражает личность Ханемии. Баджи залился восторженным вздохом, прежде чем выдохнуть короткое: — «Крутяк!» — И притиснутся к другу всем телом, сжав его в объятиях. И, может быть, именно это повлияло на такое яростное развитие его увлечения. Он стал все больше читать, а в его комнате появлялось все больше и больше различных растений. Мнение Баджи, который, казалось бы, вовсе не смыслит в этих делах, стало решительным в развитии его небольшого хобби. Конечно, из-за ситуации с родителями, Баджи больше не приходил к нему домой. Но каждый раз заинтересованно расспрашивал Ханемию о его занятии.       И учитывая его натянутые отношения с родителями можно легко задаться вопросом о том, как же они приняли это? Ведь совсем это не мужское занятие, по мнению отца семейства. Он видел в сыне совершенно другого человека: серьезного, статного. Того, кто может продолжить его дело и гордо носить их фамилию. И это правда. Как только Казутора стал этим заниматься – его тело покрывалось новыми и новыми синяками, а общение с родителями больше походило квадрат, где его углы – это углы комнаты, в которые отчаянно забивался Казутора при попытке избежать тяжелого, отцовского кулака на своей щеке.       Но чем старше он становился, тем больше мог дать отпор. Через страх, через боль, что щемила в груди от ненависти, расплываясь по всему телу тонкими нитями, задевая оголенные нервные окончания. У него получалось. И тут уж не без поддержки Чифую. Последний дал хорошо понять, что дело тут вовсе не в увлечении или внешнем виде.

***

      Теперь весь его дом похож на оранжерею. На тесной кухне, со старой мебелью, покрытой не отмывающейся грязью, стоят цветы. Они стоят на холодильнике, доставая своими листочками до самого потолка; стоят на маленьком подоконнике, радуя глаз прохожих, когда они поднимут взгляд на окна третьего этажа. И одинокий цветок радует глаз при готовке за столешницей. Цветы не покинули его даже в ванной – там стоит большой вазон с цветком, название которого и выговорить сложно: филодендрон.       Окна покрываются каплями, что, то и дело, что разбиваются об стекло, разлетаясь на большие расстояния. Крупные – бьют об карниз, об ветви деревьев, создавая собой приятный уху звук, которым Казутора готов заслушиваться. В воздухе витает приятный аромат петрикора, он проникает сквозь открытые на проветривание окна. Дышать становится легко-легко! А в груди появляется приятное ощущения спокойствия. Казутора, наверное, как никто другой любит дождь. Только беспокойство о том, не намокнет ли Чифую, возвращаясь с подработки, разражается в груди быстрее, перекрывая спокойствие.   Чайник громко засвистел. Из него валил дым пара, что оседал на недавно заштукатуренном потолке. Казутора аккуратно снял чайник с плиты, боясь обжечься. Тот переливался серебристым цветом, в нем нечетко отображался сам Ханемия, как в кривом зеркале. Растянутая футболка спадает с плеча, а на ней какая-то подростковая надпись, которая явно имеет много смысла. Но есть ли кому-то до нее дело? По открытому плечу рассыпаны родинки, словно неуклюжий художник неудачно брызнул на мольберт краской, а после понял, что это только дополнит картину. Длинная челка закреплена небольшой заколкой примерно на макушке. Он выглядит до жути забавно, наверное, увидь он себя в зеркале – рассмеялся бы. Но глаза так сияют, ведь воду он разливает не в одну кружку. Керамические сосуды, которые украшают разноцветные жабы – одно из первых приобретений в их совместную квартиру. Чифую громко хихикнул, когда увидел их на полке в магазине различных побрякушек. Пообещал, что когда-то они вместе будут пить из них чай на кухне в общей квартире. И Казутора поверил. Юноша аккуратно натянул на свое плечо спавшую футболку. Стянул один тапочек, устраивая босую ногу на стуле и обнимая ее руками. Оббивка на нем мягкая, такая приятная. Она досталась еще от бабушки Мацуно, как и вся квартира, к слову. Старенькая, в небольшой пятиэтажной панельке, но здесь все царит уютом и теплом. Место, в которое наконец хочется возвращаться. И хоть Казутора привык жить в роскоши и постоянной чистоте – это место ничто не заменит. Мама Чифую была немного против того, чтоб ее единственный сын съезжал, еще и забирал кота, которого она по началу так невзлюбила. Взрослая жизнь для семнадцатилетнего юноши, что не имеет постоянного заработка, пропадает днями на улице и учебе – лишь мечтания! Но спустя многочисленные уговоры она все же смиловалась, обронив при этом обеспокоенный вздох. Он то и дело, что поднимает взгляд на настенные часы, висящие на одной из стен кухни. Они раздражающе тикают, отбивая каждую секунду. Как хочется, чтоб время текло быстрее! Хочется, чтоб часы наконец пробили заветные 19:15, когда Чифую вернется домой с подработки. Казутора поднимается, спешно подходит к окну, шурша домашними тапочками по плитке, и опирается на свободную часть подоконника. Вот он! Герой всех его мечт о будущем. Нет, тот, кто подарил это будущее. Тот, кто подарил на него надежду. В руках у него букет, завернутый в небесно-голубой целлофан. Ханемии уже не терпится увидеть, что же за цветы спрятаны за ним сегодня.       Чифую безмерно ценит увлечение Казуторы. Ему нравится, что их дом похож на сад, нравится наблюдать за тем, как в только-только проникнувших в комнату солнечных лучах стоит Казутора, заботливо поливая водой каждое растение. И он знает, что Казутора любит цветы больше всего. Разные! Нераспустившиеся, яркие-яркие, как, к примеру, горшечные орхидеи. Или может клишированные розы? Конечно! Ему нравится видеть радость в глазах, когда Чифую тащит с подработки очередной букет. Их, если честно, уже некуда ставить! Нравится смотреть, как Ханемия смущенно благодарит его поцелуем в щеку, или крепкими объятиями в особо хорошее настроение. Поэтому практически каждый день он покупает ему цветы. Иногда большие, иногда маленькие – какие вздумается. Ведь самое главное – это внимание к его увлечению. А остальное пустяки. Казутора закусывает губу, сильно сжимая края подоконника, белая краска на котором давно потрескалась. Улыбка сама по себе расползается до самых ушей. В груди что-то слишком сильно зудит, рвется наружу! Словно маленький ураган, который сворачивает его органы, заменяя их на трепетное чувство. Он срывается с места, чуть ли не опрокидывая чай в обеих кружках, неосторожно задевши бедром стол. Несколько щелчков, и входная дверь оказывается раскрытой нараспашку, ожидая второго хозяина дома.       Казутора быстро поправляет футболку на своих плечах, но та лишь спадает, или напротив: слишком оголяет усыпанные фантомными поцелуями бескровных губ ключицы. Торчит у зеркала, разбирая свою челку руками. Волосы не слушаются, сбиваются в кучку, создавая собой темное перекати-поле. Стоя перед зеркалом, он был слишком взволнован, чтоб обратить внимание на щелчок закрывающейся входной двери. Лишь почувствовав влагу от чужой куртки он тихо охает, ловко разворачиваясь, чтоб обвить руками лебединую шею, спрятанную под уютным, черным шарфом. Он стягивает его расторопно, насквозь промокший летит на паркет и останется лежать там до ночи. Чифую касается губами прямой переносицы, мажет, тянет, чтоб коснуться губ, по которым так заскучал. Тора не выдерживает, крепче прижимая его к своему теплому телу. И не страшна ему влага, что пробирает футболку до последней нитки, не страшен ему холод, несущийся с чужих губ и закрепляющийся на горячих щеках. — Промок? — Он скользит глазами по чужому лицу, цепляя породнившиеся изгибы. Остается тонуть в зелени глаз, где все расцветает так, словно и никакой приближающейся зимы не будет! Чифую лишь тихо выдыхает, наконец касаясь желанных горячих уст. Целует трепетно, передавая таким образом всю тоску, что он прочувствовал за смену на работе. Жмет его близко. Так, что их сплетают невидимые красные нити. Они будут тянуться за ними всегда, неощутимо привязавшись за мизинцы на руках. — Даже про цветы не спросишь? — Он потирается носом о чужой, иногда поддевая губами торчащий вверх кончик. Легонько оборачивается себе за спину, чтоб намекнуть на стоящий прямо на полу букет, верно ожидающий своего новоиспеченного хозяина. Бело-голубые пионы теснятся в целлофане, потираясь друг о друга своими выгнутыми внутрь лепестками. — Цветы? — Казутора отклоняет голову назад, чтоб четче видеть чужое лицо. Вскидывает бровь, скользя взглядом по блестящим от влаги волосам. Они сбились в небольшие прядки, слиплись между собой, а с одной, той, что посередине, безостановочно капают капли, разбиваясь о прямую переносицу. — Разве я ради них тебя ждал?