To Hate, to Cope, to Sublimate

Слухи о том, что здесь растёт голубая паучья лилия, оказались ложными. Кокушибо спускался по склону неспешно, с каждым шагом оставляя гору дальше позади. Может быть, он бы чувствовал раздражение, что потратил на бессмысленные поиски две ночи; что был вынужден унизительно пережидать день под сводами низкого грота; что все Высшие Луны, кроме него, относятся к выполнению своего долга крайне пренебрежительно, даже зная, что держать отчёт перед Прародителем будут все из них, а Низшие слишком заняты грызнёй между собой и не торопятся искать мистический цветок. Кокушибо мог бы злиться, если бы был моложе на пару сотен лет. Долгие годы в демоническом обличии сгладили те немногие острые углы его характера, которые не успело стачить обучение мечу сначала у шихана, затем — у сисё, и много позже — у брата. Кокушибо владел собой, как собственным клинком — что, учитывая природу последнего, было не таким уж и сильным преувеличением — и потому очередная оборвавшаяся ниточка не произвела на него никакого влияния. Не она первая, не она последняя. В его списке значилось ещё два места, и он проверит их точно также, как и эту гору. А как вернётся в Крепость Бесконечности, напомнит, что помимо потакания своим слабостям хотя бы Доуме и Аказе следует заняться претворением воли Музана-самы. Серые просветы между листвой начали встречаться всё чаще, и вскоре Кокушибо вышел из подлеска. Перед ним простёрлась кривоватая дорожка, справа подпираемая неухоженным заросшим полем ячменя. Верхушки стеблей серебрила периодически выплывающая из-за облаков Луна. Редко, когда что-либо колебало его душевный покой, но две вещи неизменно заставляли нечто призрачно трепыхаться в груди. Первой была Луна. Разная в каждый из 24 сезонов, но неизменно возрождающаяся от новолуния к полнолунию, неизменно берущая своё по праву, когда свет звёзд вокруг мерк на фоне её сияния. Не зря его дыхание, его стиль были наречены в честь Луны. Как и четыреста лет назад, сегодня её величие трогало что-то в нём невесомо и благоговейно. И свой титул — Первая Высшая Луна — он носил с соответствующим достоинством. Вторая же вещь, наоборот, пронзала всё естество и мучительно обжигала, как проклятое Солнце. Даже если всё, что было между ними, давно в прошлом, Кокушибо не перестанет ненавидеть Ёриичи и через тысячу лет. Как точильные камни и паста для полировки, ненависть и восхищение столетиями поддерживали его клинок в надлежащем виде, благодаря им он хранил себя прежним столь долго — и что это, если не повод для самодовольства. На горизонте из ночного мрака сформировались треугольные крыши. Деревня впереди была необитаема, судя по отсутствию ощущения живой людской крови. Наверняка, местные демоны попировали на славу, а выжившие трусливо убрались подальше от осквернённого места. Жалкие существа. Неспешный шаг не сбился, когда, приблизившись настолько, что теперь была видна широкая улица, уходящая в черноту, Кокушибо всё же уловил признаки присутствия одного человека. Деревушка оказалась не такой необитаемой, как показалось на первый взгляд. Что ж, как раз перекусит. По дороге к то ли зернохранилищу, то ли амбару, где затаилась будущая еда, Кокушибо отметил следы огня на деревянных досках, порванную бумагу в выломанных створках дверей, разбросанные по улицам пучки кровельного тростника с крыш, рваные сандалии. Часто встречающиеся следы крови рисовали широкие, как раскрытый веер в руках трепетной красавицы, дуги на стенах и земле. Кокушибо знал по опыту, такие появляются, когда капли срываются с кромки и разлетаются, продолжая движение лезвия. Однако то, что он видел, не походило на работу сколько-нибудь обученного мастера: слишком уж… грязно, оружием махали как попало, кровавые следы широкие и неровные — пятна и брызги вместо тонких изящных линий. Похоже, он ошибся, и здесь похозяйничали разбойники, а не демоны: хотя демоны, за исключением самого Кокушибо, не владели искусством фехтования и предпочитали когти, они были кровожадны, а не расточительны и не стали бы разводить подобный беспорядок. Уголок рта растянулся чуть в сторону в намёке на усмешку: насколько же люди гнусные, что сами с собой творят подобное. Будто чувствуя его приближение, еда забилась в самый угол. Кокушибо переступил порог беззвучно и легко, как лист, несомый порывом ветра. Глаза нашли в темноте сгорбленную трясущуюся фигуру небольшого роста — юноша. Нога впереди, колени согнуты. Одна ладонь лежит на клинке, пока ещё покоящемся в ножнах, однако в любой момент готовом покинуть те. — Так ты мечник… Еда вздрогнула и издала звук, похожий на сдавленный истерический всхлип, но затем одним движением обнажила оружие. И если до этого и были какие-либо сомнения, что мальчишку обучали, то теперь они сгинули: движение было слишком плавным — что выдавало долгие часы тренировок. Хотя судя по тому, сколь скованной была его стойка в ногах, сколько напряжены были плечи, а хватка пальцев вокруг рукояти — чрезмерно плотной, им будто бы никто всерьёз не занимался, либо учился он самостоятельно. В ответ Кокушибо вытащил свою катану. Никакой угрозы этот перепуганный недоучка для него не представлял. Но даже будучи демоном, прежде всего он оставался самураем, способным встретить с честью любой вызов, насколько бы глуп и безрассуден не был бы противник. Играть с едой было для Доумы или Даки, он же лишь отдавал должное. Юноша кинулся вперёд. Вопреки ожиданиям, он пытался не атаковать, а проскользнуть мимо, в ворота за его спиной. Стоило признать, двигался он быстро. Но недостаточно. Неуловимым плавным движением Кокушибо, едва развернув корпус, подсёк сухожилия на пятках. Следом, добивая — плоть под коленями. С последним ударом на пол спланировал отрезанный лоскут светлого хаори. Рассыпанный по ткани рисунок показался смутно знакомым. Человек вывалился наружу. Вскрик боли перешёл в заикающиеся рыдания, как будто он пытался подавить панику, но каждый раз через мгновение та всё равно прорывалась наружу. Кокушибо развернулся полностью и в свете любезной Луны впервые чётко рассмотрел сегодняшний ужин. Поверх чёрной формы охотников на демонов было надето уже отмеченное хаори, оно было жёлтым с белыми треугольниками и ярко выделялось в мраке ночи. Столько же приметными были жёлтые же волосы, заставившие нечто, похожее на интерес, слабо зашевелиться в душе Кокушибо. Бледным золотым блеском дрожала кромка упрямо поднятой катаны. Вдруг орнамент хаори приобрёл смысл: когда-то давно он знал человека, впервые накинувшего на плечи точно такое же. Охотник с дыханием грома, понял Кокушибо. Давно таких не встречалось. Он переступил через труху, осыпавшуюся с подрезанных варадзи, и узорчатую ткань. И без того бледное лицо, залитое непрекращающимися слезами, при виде приближающегося демона посерело. Мальчик сидел, выставив оружие, парализованный страхом, и мог только смотреть широко раскрытыми глазами на Кокушибо. Тот остановился на расстоянии двух шагов, тыльной стороной катаны без особых усилий выбил меч из рук. Проклятый клинок ничирин упал на землю, звякнув цубой в подтверждении поражения. — Ты слаб… Как благородный мечник, он обратил кончик лезвия к горлу побеждённого, формально завершая неказистый поединок. Охотник больше не рыдал, скорее давился воздухом, совершенно непроизвольно, словно его тело действовало само по себе. Застывший взгляд, незамутнённый ничем, кроме ужаса, был устремлён прямо на Кокушибо и одновременно сквозь него. Отчётливо, Кокушибо открылась людская природа во всей своей ничтожности: человек покорно смотрел в лицо своей смерти, обливался слезами и холодным потом, но не тянулся за отброшенным клинком, не сражался и не бежал. Пустые, влажно сияющие обречённостью глаза смотрели так, будто соглашаясь с обвинением в слабости, и в то же время отчаянно отвергая приговор, что последует за ним с минуты на минуту. И это было знакомо. — Ты хочешь жить… Чтобы смысл слов дошёл до собеседника, потребовалось некоторое время. Лицо напротив прояснилось, голова едва-едва склонилась в дёрганном кивке — Кокушибо получил желаемое подтверждение. Одним человеком он не насытится, а этот даже на закуску не тянул: несмотря на юный возраст, мясо едва ли было съедобно из-за большой жёсткости, не говоря уже о том, что мальчик, как и все охотники, должно быть обладал прогорклым пепельным привкусом проклятой глицинии. К тому же у Кокушибо уже очень давно не было подопечных и ему не помешает помощь в исполнении воли Музана-самы. — Но без силы… ты не выживешь… — Продолжил он, подходя вплотную. Коротким движением рассёк ладонь и сдержал тут же откликнувшуюся регенерацию. По изгибам заструилась вязкая жидкость. Работать с дыхание грома будет… занимательно. — Поэтому будь благодарен… Глаза вновь наполнились слезами, мальчик отшатнулся, сомкнул веки. Кажется, он не конца понимал, на что согласился с минуту назад. Он отказывался смотреть. Что ж, на этот раз — и только на этот — Кокушибо допустит подобное своеволие и даже поможет. — Не смей… — Вторая рука сжала чужое лицо, притянула ближе. — Проронить ни единой капли… — Не менее острые, чем его катана, когти вошли в податливую кожу. Ничтожный человек, до сих пор дрожащий, до сих пор жмурящийся, сжал губы. — Если это произойдёт… твоя голова… окажется оторванной от тела… Из-за сомкнутых губ хныканье прозвучало особо жалко. Тёмно-алого на ладони собралось достаточно, чтобы вот-вот пролиться на землю, а Кокушибо не мог допустить подобного пренебрежительного обращения с чем-либо, дарованным ему Музаном-сама. Поэтому он не церемонясь надавил, заставляя мальчика разомкнуть губы. Тихий треск костей перекрыл высокий плач. Однако первые крупные капли, упавшие в раскрывшийся рот, очень быстро оборвали и его. Руки, до того безвольно свисавшие вдоль юного тела, дёрнулись. Через долю мгновения одна из них оказалась пригвождённой к земле клинком: короткое Лезвие плоти Кокушибо прорастил из ступни. Вновь раздался треск. Мальчик судорожно вздохнул. Хрип, не успев толком обрести форму звука, захлебнулся. — Иногда люди не поддаются… воздействию Его крови… Особенно трудно обращать… охотников. Но… если выживешь этой ночью… станешь сильнее… По правой щеке из-под закрытых ресниц скатилась слеза. Кокушибо немного подтолкнул ток крови, та начала стекать тонкой непрерывной нитью. Она скапливалась, не попадала дальше, в горло, и Кокушибо понял, что глупый упрямец умышленно удерживал себя от глотания. — Прими мою милость… с почтением… Он задрал человеческую голову и смотрел, как жидкость стекает в глотку. Юноша закашлялся. Осознав, что только что произошло, распахнул глаза, устремляя взгляд прямо в лицо благодетелю. Зрачки обратились в две маленькие точки: они уже начали сужать до тонких вертикальных, какие были у всех новорождённых демонов. В светло карих радужках пульсировали жёлтые прожилки. Затуманенный болью и страхом взгляд быстро наливался золотом. И в одно мгновение в свете Луны Кокушибо неожиданно почудилось, что через эти, засиявшими столько ярко, как треклятое Солнце, глаза на него смотрит совершенно другое лицо. Лицо, которое он никогда не сможет забыть, сколько бы лет не прошло. Отбросив новообращённого на спину, Кокушибо подобрал клинок ничирин и без сожалений вогнал во вторую, неповреждённую руку. Распятый посреди дороги его новый подопечный не отреагировал никак. Закатившиеся глаза были полуприкрыты. На лице высыхали дорожки крови и слёз.