«Иных людей не столько огорчают собственные неудачи, сколько чужие успехи» — Теодор Бер.
Я совершал много ошибок, которые так или иначе отразились на моей дальнейшей жизни. Я не строю из себя святого, который никогда не пытался вредить кому-то. Но чем тот, кто будет судить меня за это, лучше меня? Мы все люди, и мы все живые. Нам свойственно совершать ошибки, обижать других людей и делать им больно. Я, ты, он или она — все мы кому-то вредили своими решениями, говорили что-то, что сильно ранило наших близких. Самое главное — уметь искуплять свои грехи, что не все умеют. Уметь вовремя остановиться, когда уже понимаешь, что начинаешь переступать эту тонкую грань и уничтожаешь чью-то жизнь. Я совершал много ошибок, пытался прыгать выше головы, и это чертовски ломало меня или моих близких. Чувствую ли я за это вину? Блять, да. Я так же плох, как и все остальные. Пытаюсь ли я стать лучше? Да.///
Ночь с 31 августа по 1 сентября. Я лежу на кровати. Вокруг темно и тихо. Тихо? Честно, я не уверен. Я просто лежу в наушниках и смотрю в потолок. Красиво. И глупо. Всё плавится под моим томным взглядом. Я пытаюсь провалиться в кровать, потонуть здесь. Исчезнуть. Глупо. Я глуп и нелеп, когда гляжу ночью в потолок, вглядываюсь в лампу, которая кажется тяжелее, чем она есть. Я глуп и нелеп, когда подтверждаю это, когда повторяюсь и просто не могу уснуть, потому что я… Мне страшно ложиться спать, завтра вновь придётся окунуться в школьную жизнь. Было ли мне там плохо? Да. Буду ли я честен со своей матерью, и скажу ей по какой именно причине я не хочу возвращаться в эту адскую дыру? Нет. Я просто не был готов к тому, что иногда жизнь выталкивает тебя из шкафа, и ты стоишь перед всеми в том свете, в котором они не были готовы тебя видеть. В окне видны звёзды яркие и лунный серп. Они висят далеко-близко, манят своими вычурными узорами-созвездиями. Глу-по. Эти глупые газовые шары не исправят мою жизнь, не избавят меня от едкой зависти, поселившийся под сердцем. Я должен быть на его месте, я. Лежу. Жарко. Больно. Я тяну руки к потолку. В наушниках флёр поют что-то про небо, странно. Пустота объедает мою плоть, оставляет раны кровоточить, течь мирской рекой. Я напуган-выпуган и зашуган жизнью поганой. Я чувствую себя грязным, но все в порядке. В душе моей горят пожары-огни, и я хватаюсь за грудь. Мне странно-страшно, горестно-грустно и ещё много-много чего-всего. Это неважноневажноневажно. Это глупая полузабытость лета.///
Утро 1 сентября. Солнце страшно жжётся. Грубо раскидывает свои лучи-пули по земле, сухой и умершей. Кожа плавится, как от воска жгучего. Я глубоко напуган и поглощён окружающим. Мир кажется серо-жёлтым с проблесками ярко-белых вспышек. Тенью былых событий, которые я повидал в глупых розовых очках (впоследствии эти поганые стеклышки разбились на кусочки, и мой дражайший «друг» засунул мне их глубоко под веки и оставил кровоточить). Я иду по миру понуро, возвращаться в школьную пучину не планируется и не хочется. Будь воля моя, я б остался дома и сидел на кровати до рассвета яркого. Но это неважно. В общем и целом не важен и я, со своей скупой жизненной историей. Я иду по улице медленно, много шаркаю ногами, смотрю на небеса. Глупо. Я глупый. Жизнь глупая. И ещё много чего глупого. Жизнь протекает быстро, без промедлений, но я, дурак такой, много торможу-боюсь. Дуракдуракдурак. Иду-ступаю я несмело и неумело. Казалось бы, чего я так медлю? Нужно ли всего лишь пройти еще пару метров-зданий, и я уже у школы. Трус я. Вот в чем секрет — я труструструструс.///
В бреду и жгучей смеси из ужаса, застывшего в теле, и горечи я добрел до///
Вечер 1 сентября, дорога вдоль школы. Фонарь отблёскивает рыжим камнем. Я стою под ним, вглядываясь в сумеречное небо. Стою и жду их, задержавшихся где-то в углах домов серых. Они теряются в подворотнях тёмно-сырых, прячутся меж домами, укрываясь на лавочках. Но я жду. Они придут, обязательно придут. Ожидание растягивается на долгие часы-минуты. Сердце трепещет в груди от тревоги. Менябросилименябросилименябросили. М Е Н Я Б Р О С И Л И. Сверяюсь со временем на телефон, погибая в ожидании. Без двадцати десять. Время продолжает тянуться жвачкой изо рта, и я продолжаю нервничать. ОНИНЕПРИДУТЭТОВСЕВРАНЬЕ. Сердце стучит в груди отбойным молотком. ЯОСТАЛСЯОДИН. О Д И Н. Дима, чуть шатаясь (ОНПРИШЁЛ), подходит, нервно дергая меня за плечо. Грубым жестом суёт мне пакет с конфетами и хмыкает. Немного удрученности от его привычных действий, не портит вечер. Осталось дождаться Розы, если её вообще отпустили. Роза, стоит вспомнить её, подходит сразу же. Выглядит она немного уставшей и чуть более радостной от встречи. Она же, в противовес Диме, протягивает мне пакет с мармеладом аккуратно и ждёт, пока я сам возьму сласти из её рук. — Вы опоздали. — Я закидываю конфеты в рот. Карамель противно липнет к зубам, а ядерной кислотой разъедает язык. Дима, услышав мои слова, фыркает. Роза извиняюще улыбается. В их окружении я всё равно чувствую себя прилипчивым дураком. Несмотря на нашу близость я боюсь разочаровать их (дурак, они видели тебя любым!). Липкое отвращение к себе поселилось груди с рождения, я же его заложник. Дурачьё. Они обязательно найдут тысячи причин бросить меня, такого несуразного и неловкого. Чёрная дыра вновь захватывает моё сердце, я стараюсь спрятаться от неё в глуши своей маленькой души. После встречи я вновь буду тонуть в своём омуте, но я всё тот же герой второго плана. Ненужный и бесполезный. В этом злом городе мне ничего не светит.