Звон пустынных стен, и я за тебя умру. Гасит пламени шелк опечаленная пустота; Рдеет на дне огонь, убивающий ядом, ступающий по траве — Срастается плоть под заветы зеленых лет. Блеск стекла на песке, и я за тобой всегда. Застывает последний луч на острие небес; Сталью окрашена кровь, омывая моря, растворяясь в воде, Она сумрачным знаменем крест тишины несет.
За облезлой оконной рамой виднелась яркая зеленая вывеска Самарского консервного завода. Справа красовалось чуть менее яркое и вычурное приветственное сообщение одноименного морга. Асфальтовые дорожки с пестрящими на них выбоинами, уходящие в тень стройных рядов панельных домов, органично вплетались в незатейливую иллюстрацию дворовой местности. Стойкий запах дыма, гнили и чего-то приторно сладкого слышался все сильнее с каждым мгновением. Надо бы закрыть окно. Отвернуться. Вновь слиться с мраком, тлетворной сыростью и затхлостью комнаты, но тело совсем не слушалось, да и сознание уже давно было поглощено мыслями сомнительного содержания. Слабый, но морозный февральский ветер, струящийся сквозь открытое настежь окно, нежно касался обнаженной кожи, оставляя на ней мягкие холодные поцелуи. Иван пристально всматривался в пейзаж, силясь отвлечься от тянущих плоть мыслей о своем друге, коллеге по цеху и просто хорошем человеке — Федоре Достоевском. Приторно сладкий образ зажатого отстраненного брюнета, устало склонившего голову над толстой папкой с отчетами, плотно осел в голове, сросся с черепной коробкой и обосновался удушливой тенью в ослабленном химической зависимостью разуме. Гончаров робко посмотрел вниз: к его обнаженному стволу стремительно прилила кровь. Плоть горела, сочилась смазкой и истошно взывала к касаниям — хоть каким, лишь бы здесь и сейчас. В голове пульсировал силуэт, невероятно четкий и красочный. Темно-красные глаза с перламутровым отливом и увесистые темнеющие мешки от недосыпа, расположившиеся под ними. Бледное худое лицо с выпирающими скулами, обрамленное смолью небрежно стриженных волос. Его холодные костлявые руки с длинными изящными пальцами и чуть сгорбленный изможденный вид. Казалось бы, ничего существенного, и любая автобусная остановка Самарской периферии буквально полнилась подобными кадрами по утрам. И все же именно этот облик прямо сейчас, в этот самый момент отзывался сладким, но оттого не менее болезненным тянущим ощущением внизу живота. Гончаров почти ненавидел себя за это чувство. За это отвратительное, противоестественное желание. Но ничего не мог с собой поделать. Не мог принять эти чувства, пропустить их через себя, озвучить вслух и позволить им материализоваться. Также он не мог и отпустить их полностью, вытравить из кричащего разума и забыть, как страшный сон. Абсолютное непреодолимое бессилие, от которого хотелось лишь кричать. Но и этого парень не мог себе позволить. Ведь за окном все еще виднелась Самара. Низкочастотный гул нарастал в голове, а горло сдавило приступом легкого удушья. Скользкая тень остаточной мыслительной деятельности билась в конвульсиях, ударяясь о стенки памяти, мешая сосредоточиться. Требовалось сделать выбор, и каждая последующая секунда промедления заставляла мир вокруг рассыпаться, подобно причудливой мозаике. Найти в себе силы, осознать происходящее. Что вообще происходит? Иван не должен был так поступать. Он попросту не имел права так свободно и развязно касаться своего члена, когда в голове теплился красочный образ Достоевского. На головке выступила капля предэякулята, пошло блеснув в свете громоздкой вывески. Сзади, источая аромат душистых специй, стояла вскрытая банка томатной пасты с того самого завода. Но никакие пряности, даже самые острые и волнительные, не могли заглушить фантомный запах дешевого шампуня из масс-маркета. Именно этот запах едва осязаемо источали волосы Федора. Иван даже потрудился узнать, где парень их закупал — в магните, у дома, по акции. И приобрел себе такой же. Просто не смог устоять. Пальцы с силой сжались у основания члена. Коротко стриженные ногти впились в горящую плоть практически до крови, оттягивая кожу. Перед глазами все плыло, и очертания букв, говорящих о том, что он все еще в Самаре, причудливо смазались, обращаясь в единую кривую линию. Так болезненно приятно растекались по внутренностям противоречивые чувства. Истома от касаний и мыслей о любимом. Отвращение и ненависть с примесью жгучей тошноты по отношению к себе самому. Просто немыслимо. В подсознании против воли всплывали образы их коротких рабочих разговоров. Обсуждение глуповатого и вредного начальства в курилке, беседы о тяготах влачения своего жалкого существования на те гроши, что им с попеременным успехом раз в месяц выдавали в бухгалтерии. О тучной противной женщине, ответственной за расчет премий, за которой нужен глаз да глаз, ибо та вечно ошибалась в расчете коэффициентов. Иван с придыханием ловил каждое сухое слово, произнесенное столь желанным ртом, а слов этих было не столь уж много — Достоевский отнюдь не славился разговорчивостью. Его тихий бархатный голос, в котором хотелось не то чтобы утопиться, а просто тонуть бесконечно, слушая, внимая и наслаждаясь моментом. Гончаров не просто любил Федора. Он его боготворил. Обожествлял каждый шаг, каждый жест, каждую едва различимую эмоцию на лице, его привычки, мимику и даже походку. Достоевский ступал неспешно, чуть прихрамывая на левую ногу ввиду полученной много лет назад производственной травмы на том же консервном заводе. Но даже в этом изъяне Ивану виделось нечто возвышенное, неизменно прекрасное. Он ласкал бы пылающее естество Федора своим податливым ртом, обводил каждую выступающую венку влажным горячим языком, внимательно следя за реакцией на все свои движения. Больше всего на свете Иван желал увидеть лицо Достоевского, искаженное сладостью подступающего оргазма, а не тенью привычной усталости и отрешенности. Он так хотел, чтобы объекту его неозвученной, но оттого не менее сильной и трепетной любви просто было хорошо… Был готов отдать все хотя бы за один такой короткий миг, и даже потерять себя в нем. Но за окном все еще виднелась Самара. То, что когда-то являло собой устойчивый мыслительный процесс, теперь было распростерто тонкими красными нитями, оплетающими высокие ряды бетонных коробок. И надо бы их коснуться, вплести обратно в сознание, собраться по разрозненным кусочкам в единое целое. Но что-то эфемерное словно вцепилось в затылок, сковало, лишило всякой воли, не давая сделать шаг. Время заботливо замерло вокруг неестественно бледной фигуры, так антуражно вписывающейся в серость интерьера, что хотелось тотчас смести тут все ядерным взрывом, целиком, вместе с Самарой. Зажав рот свободной рукой, дабы не издать ни звука, Иван кончил в кулак и плавно опустился на пол, скользя плечом по шершавой стене своей комнаты. Ветер усилился, с приглушенным воем забираясь в помещение и растекаясь умеренным морозом вдоль линии пола. Стремительно высыхающее семя неприятно стягивало кожу ладоней, но это волновало сейчас Гончарова меньше всего. Мечты о Федоре по-прежнему были недосягаемы, а в израненной душе трепетали лишь осколки разбитых о клетку тлетворной реальности чувств. За окном по-прежнему виднелась Самара.Часть 1
24 августа 2023 г. в 12:24