“Мою первую любовь звали ненависть…” ***
Он сжимает наушники в ладони. Ногти врезаются в нежную кожу. В горле ком; на груди телефон – трупный груз. Он выдыхает. Прерывисто, рвано, как выдыхает смертник.***
“Она курила сигареты и всем нравилась…”
***
Дым клочьями срывался с тонких, потрескавшихся губ. Он томно перекатывался в вечернем воздухе, тая, словно пена. Белесые волосы серебрились в свете полной луны. Курильщик смотрел вдаль. Затяжка. И вот он снова расплывается в улыбке, обнажая свои акульи клыки. Лазурными, ясными глазами он взглядывает на немого наблюдателя. Азарт. Охота. Дикость. Жажда крови. Радужки расплываются и текут по щекам. В глазах курильщика отражаются поблекшие фиалки. Курильщик высовывает язык и игриво протягивает погасшую сигарету, которая рассыпается в его руках, пока он держит ее тонкими, длинными пальцами. На руку немого наблюдателя сыпется остывший пепел, а курильщик медленно расплывается едким туманом. Немой наблюдатель кашляет. С кровью вырываются лепестки фиалок.***
“Она смеялась, пока за нее дрались…” ***
– Девочки-и-и-и, не ссорьтесь!... – протягивает курильщик. Две одноклассницы впиваются в него взглядом, забывая о чужих спутанных волосах и шее. Девочки отползают друг от друга, улыбаются сладко-сладко, глаза горят сильно-сильно. Курильщик посмеивается, смотря на этих куриц. А они вздыхают, прикрывают глаза и слушают его звонкий, раскатистый смех. Наблюдателю тошно. – Не пропустите звонок, вы же не хотите опоздать на биологию? – все также поет курильщик. Девочки переглядываются. Их лица напряглись, они рассматривают свои синяки, спутанные волосы. Одна слизывает кровь с распухшей губы, изо рта у нее свисает небольшая алая роза; другая потирает шею, на которой все еще виднеются краснеющие следы от острых ногтей, глаза становятся закрытыми бутонами, ресницы покрываются шипами. Они снова впиваются взглядами в курильщика, облизывают его горящими глазами. – А сам-то пойдешь? – спрашивает та, с распухшей губой. Она прерывисто дышит и морщится от боли. У алой розы опадают лепестки, один за другим… – О, ну куда ж я денусь, пойду, конечно, – курильщик все еще поет и лыбится. Курицы застыли. Девочки обрабатывают информацию и бегут в туалет, смывать с себя кровь, замазывать синяки тоналкой, по новой рисовать свои глаза на кукольных лицах, застывших в хищном порыве. Курильщик смотрит им вслед и смеется. Курильщик подходит к мальчишке-наблюдателю, хватает его за руку и тащит к выходу из школы. Мальчишка смотрит на него. Его глаза беззубые, они не впиваются в кожу, следуя животному инстинкту. Нет, они лишь окатывают ледяной водой и обрывают лепестки цветов. Тогда курильщик тоже смотрит на мальчишку. Лазурь вытекает из глаз и падает на гладкие щеки, тянется к нему. Мальчишка смотрит в ответ. Холод фиалкового огня тушат глубинные воды теплого лазурного озера, простирающегося километрами вширь. Курильщик тянет мальчишку за собой. Русалки затягивают мальчишку в ясную гладь. Мальчишка с курильщиком стоят у дверей. Глубина чернеет, зовет за собой, но мальчишка сопротивляется. Курильщик недоуменно смотрит на мальчишку, когда тот вырывает руку и идет к кабинету биологии. Лазурь уже сомкнулась над головой, мальчик, тебе больше нечем дышать. Курильщик кладет ему руку на плечо и несильно сжимает. С его губ срывается лазурный лепесток. – Пошли, а?*** “На выпускной ярче всех накрасилась…” ***
Он смеялся до слез. Всегда смеялся до слез. – У меня лайнер потек, – ноет курильщик и смотрит на мальчишку. Черные струи точно повторяют дорожки слез. Морозный воздух ночи поглаживает щеки. – Тебе салфетку дать? – вздыхает мальчишка. Голос у него детский и высокий. Он морщится и откашливается, сбивая тон, и повторяет уже голосом пониже. Курильщик усмехается. Он ложится к мальчишке на колени. Они худые и острые. Курильщик прикрывает глаза и снова улыбается. – У тебя прекра-а-асный голос, не стоит, – произносит он охрипшим, одеревеневшим бархатом. Мальчишка хмыкает и сжимает зубы. – Тебе давать салфетку или нет? – он не смотрит на курильщика, он смотрит на звезды. – Дава-а-ай, – курильщик снова поет. Он легонько сжимает подбородок мальчишки поворачивает его голову на себя. Фиалковые глаза не имеют дна. Мальчишка фыркает. Он лезет в карман, достает салфетки. Аккуратными движениями проводит по щекам. Лазурь следует за его пальцами. Он вытирает подтеки, и салфетка окрашивается в черный. Подтеки тают и превращаются в лазурные, неосязаемые… Морозный ветер обветривает лицо курильщика, срывая лепестки с цветов на уголках его губ…*** “…Презирала все таблетки от депрессии…” ***
На запястьях у него были цветы. Он прятал их под одеждой. Он думал, что их не видно. Но мальчишка всегда видит цветы. Он черчит перочинным ножиком неопрятные кривые грядки на предплечьях. А из глаз у него хлещет. Лазурь течет к грядкам и наполняет их ростками. Мальчишка никогда не понимал, как могут цветы заставлять глаза курильщика течь. Курильщик улыбается и ничего ему не рассказывает. А на уголках губ у курильщика незабудки. Мальчишка целует их, и их лепестки опадают, кружась по воздуху. Они падают прямо на лазурь, которая хлещет из глаз курильщика. Мальчишка прижимается к нему, и у него из глаз начинают капать фиалки.*** “У неё дома было книг, просто завались…” "Герой погиб - литературное месиво…” ***
– И ты все это читал? Да ты гонишь, – курильщик смотрит на мальчишку в упор. Мальчишка усмехается. – Конечно, не все. Ты за кого меня принимаешь? Да у нас тут книг лет на десять хватит! – мальчишка разводит руками, указывая на стеллажи, заполненные бесчисленными томами. Тонкими и толстыми, старыми фолиантами и молоденькими энциклопедиями. – И откуда у вашей матери вообще деньги на все это… – курильщик растерянно оглядывает полку с энциклопедиями. Он переводит взгляд на мальчишку и ухмыляется. – Знаешь, обычно люди живут в квартире с небольшой библиотекой, а не в библиотеке с небольшой квартирой. Мальчишка смеется. Должно быть, у него сейчас льет ведром из глаз… Он подходит к книжной полке и легонько проводит кончиками пальцев по шершавым обложкам. Пальцы покалывают, а он все ведет и ведет, прощупывая авторов, названия… Он доходит до старенькой книжечки, тоненькой, по сравнению с остальными, растрепанной, неряшливой, растерявшей свои юные годы и теперь седой, но все также теплой, как бабушкина выпечка. Он хватает ее цепкими пальцами, и она ныряет в до боли знакомые руки. Мальчишка подхватывает неугомонную старушку и прижимает к груди. – И что мне сделать, чтоб я был на месте этой книжки? – спрашивают сзади. Мальчишка хмурится, но с незабудок падают лепестки, и мальчик может расслабится. Он рассмеивается, звонко, ясно. – А что смешного? – нарочито недоуменно спрашивает курильщик, пока его брови вздымаются. – Ты мне еще за алгебру должен, – говорит он обиженно, но из глаз хлещет. Всегда бы так. Мальчишка улыбается, все еще сжимая книгу в своих объятиях. Она подарила ему детство. Он протягивает ее курильщику. Страницы, тихонько шелестя, отрываются от сердца. Мальчишка смотрит на руку. Цветов нет. – Русалочка? Ты серьезно? – курильщик насмешливо улыбается. Его тонкие пальцы сжимают книгу, впиваясь в нее. Мальчишка кивает. Курильщик проводит большим пальцем по обложке, по впалым буквам названия. Книга пахнет мальчишкой. Или мальчишка пахнет книгой. – Прочти, – мальчишка снова повернулся к полкам. Он снова водит пальцами по корешкам, снова что-то ищет… Курильщик молчит. Мальчишка поворачивается к нему. Курильщик улыбается уголками губ. Холодные фиалковые глаза смотрят внимательно, требовательно. Курильщик улыбается шире и поглаживает старенькую обложку. – Прочту.*** “Грубила всем учителям…” “Разрисовала стены…” “Своим неровным почерком…” “Зато живым.” ***
– Если тебя поймают, тебе несдобровать, – пропевает курильщик. Раздевалка пестрит пентаграммами, членами и матерными конструкциями. Мальчишка стоит в дверях. Он хмурится. Курильщик возвращается к рисованию. Его рука совсем не дрожит, он умело выводит все новые и новые каракули. Он завороженно вырисовывает звезды и свечи, и перекошенное лицо русички. Окружение медленно смазывается и тает, оставляя за собой лишь приглушенный шорох ветра и размеренное дыхание. – Знаешь, права была Ним, когда говорила, что ты плохо на меня влияешь. Голос выводит курильщика из транса, он вздрагивает и оборачивается. Мальчишка вздыхает и подходит к нему, протягивая руку. Курильщик озадаченно пялится на нее несколько секунд, потом склоняет голову набок и смотрит на мальчишку. Мальчишка недовольно хмыкает и кивает головой в сторону маркера, настойчивее протягивая руку, пальцами практически касаясь плеч сидящего на корточках курильщика. Курильщик секунду-другую сидит в ступоре. Лазурные радужки расползаются узорами по глазным яблокам и выплескиваются на щеки. Курильщик смеется. Курильщик смеется чисто и тихо. Он отдает мальчишке маркер, садится на пол и смотрит, как мальчишка уверенно начинает вырисовывать цветы, тысячу разных цветов. Курильщик тихо, хрипло посмеивается.*** “Ее избили в старой школе, на перемене…” “Не бойся, девочка моя, мы отомстим.” ***
– Ты как? Руки курильщика покрыты синяками. Один кулак перемотан, на бинте багровеют кровавые узоры. Замечая взгляд мальчишки, курильщик передергивает плечами. – Я ему зуб выбил, ничего такого. Мальчишка сжимает челюсти и остервенело смотрит на курильщика. – Ты с ума сошел?! – шипит он. – У тебя же будут проблемы! Как можно быть таким идиотом?! Курильщик ухмыляется и разводит руками, поглядывая на руки мальчишки, в который раз изрисованные синеватыми синяками. – Инк заслужил, не так ли? – в его голос вплелись нити тонкой, холодной стальной проволоки. Мальчишка еле удерживает себя, чтобы не врезать ему. Вместо этого он хватает его руку мертвой хваткой, давит так, что слышно похрустывание костей, смачивает вату в спирте и с упорством трет его ссадины, пока курильщик не начинает морщиться от боли. Тогда мальчишка довольно отстраняется и вздыхает. Он осматривает свою работу – покрасневшего от боли и возмущения курильщика. Он обещается мстить. Лазурь стекает вниз по фиолетовому фингалу.*** “Может быть с нею летать – классно?” “Вас остановят менты – бежать…” ***
Все было, словно в тумане. Он никогда не видел столько цветов. Он никогда не видел, чтобы сестра цвела. Он никогда не видел людей, сожранных ненасытными корнями, с бутонами заместо глаз, и тонкими листьями, прорывающимися сквозь вены. – На что жалуетесь? – Асоциальность. Еще он все время сидит холодный, безэмоциональный… Он не помнит, о чем они говорили. Он смотрел на сестру. Она цвела. Она расцветала с каждой секундой их разговора. Маленькие одуванчики разорвали радужки, которые так часто текут, и стали маленькими солнышками ее глаз. Цветы ей шли. Он бы считал цветы красивыми. Он считал цветы красивыми. Но не когда они цвели из глаз сестры. Когда Ним расцветала, крича и плача, ему было все равно. Но он обнял сестру. Он бы вырвал цветы из ее глаз. Он бы выпрыснул столько яда на эти сорняки. Но он только обнял ее, наблюдая, как некоторые лепестки медленно опадают. Он гладил сестру по светлым волосам, а она мочила его рубашку слезами. Обычными, при которых распускаются цветы, а не золотистыми тающими радужками.*** “Если ты с нею, то все – против.” ***
Закат омывает небо в крови умирающего солнца. Двое сидят, свешивая ноги с края крыши, куря. – Теперь у нас два курильщика, – говорит один. – Заткнись, Киллер, – говорит второй. Киллер смеется. Его смех растворяется в сигаретном дыме, который выпускает второй. Второй откидывается назад, ложась спиной на холодный бетон. Его глаза слезятся от дыма, он смотрит в безмерное небо, на котором расплываются чернильные пятна. – Не холодно? – спрашивает Киллер, ложась рядом. Он смотрит на второго, а тот и головы не поворачивает. – Могу одолжить толстовку. – Нет, – говорит тот, у которого уже озябла спина, тот, которому бетон прожигает лопатки. – Найтмер, – Киллер привстает. Найтмер смотрит ему в глаза и вздыхает. – Меня Ним убьет, если ты простудишься или еще что похуже, – Киллер настойчиво протягивает Найтмеру толстовку. Он ее не берет, только закрывает глаза и хмурится. Киллер хмыкает. Толстовка падает Найтмеру на живот. Искусственный мех и обилие ткани своим весом выбивают весь дух из мальчишки, и тот привстает, ошалело глядя на «подарок». Потом переводит глаза на хихикающего Киллера. Толстовка летит тому в лицо, и он давится смехом. Найтмер закидывает ноги обратно на бетон и поднимается, отходя подальше от края. Сигарету он кидает себе под ноги и давит ее, словно таракана. Киллер становится рядом и смотрит на труп наркотика. – Что, настолько не понравилось? – спрашивает он, склоняя голову набок. Найтмер отвечает ему взглядом исподлобья. Киллер только хмыкает и делает еще одну затяжку. – Только больше мне достанется. Против ничего точно не имею. Едкий дым снова застилает обзор на темнеющее, беззвездное небо. Одна луна не боится показать своего лица, сияющего мертвенной бледностью на фоне бескрайней синевы, перетекающей в алый по своим неровным краям. Киллер размахивает рукой в воздухе, отгоняя дым, смотря в бездонную черноту. Найтмер тоже смотрит ввысь. Она высасывает все эмоции, ненасытная. С тихим вздохом, Найтмер садится на бетон. Киллер присаживается рядом и набрасывает на его плечи толстовку. – Ним убьет тебя в любом случае. Неважно, простужусь я или нет, – говорит Найтмер и кутается в теплый мех. Киллер вскидывает голову и лыбится, обнажая клыки. Сигарету он тушит о бетон, а дым окончательно рассеивается. Солнце село, осталась лишь луна-одиночка. Она серебрит его волосы, играется искрами на залитых лазурью глазах, которые чуть светятся, как две лишь недавно погасшие звезды. Найтмер кладет тяжелую голову ему плечо и тихо дышит в мех. Киллер зарывается в каштановые волосы тонкими пальцами. Где-то внизу, далеко-далеко, на другой планете, едут машины, их гудки смазываются. Тихий ветер завывает в уши, скидывая длинную челку на глаза, заглушая размеренное дыхание и легкое постукивание сердца. Всевидящая луна опрокидывает ведра тягучего, тусклого света. Щеки покалывает, и серый бетон холодит ладони. Они кутаются в одну толстовку и дремлют в мазками прописанной тишине…*** “Я – сумасшедшая дура, спросит.” ***
Сирены полицейских машин сливаются в оглушающий гул, давящий со всех сторон. Сине-красные огни отражаются от мокрого асфальта. Дождь бьет похоронный марш. – Киллер Энью, вы арестованы по подозрению в убийстве Инка Соула. Киллер смеется. Громко и раскатисто, отхаркивая голубые лепестки. Он смотрит на офицера с вызовом, он улыбается, он спрашивает, если он сознается сам, снизят ли ему срок, он весел, он… Найтмер падает на колени. По щекам барабанит дождь. Он чувствует, что ободрал коленки, и сейчас они кровоточат. Киллер оборачивается и замечает его. Он снова улыбается, еще шире. – Могу попрощаться? – спрашивает он игриво. Ему коротко кивают. Под руку с полицейским, гремя наручниками, он уверенно идет к Найту и садится перед ним на корточки. Его радужку порвала незабудка, вызывающе смотрящая на мальчишку. – Зачем…? – шепчет Найтмер. Слова тонут в разрывающем гуле. Киллер лишь смеется, прикладывается губами к его лбу и уходит. Дверца полицейской машины громко хлопает, но он уже не слышит. Дождь разодрал щеки, они, должно быть, кровоточат. Он чувствует, как тонкие лепестки оглаживают глазные яблоки. Он чувствует, как пульсируют радужки, которые больше не потекут. Дождь тихонько размывал след из ясно-голубых лепестков незабудок.*** “Знает прекрасно…” ***
Он сжимает наушники в ладони. Ногти врезаются в нежную кожу. В горле ком; на груди телефон – трупный груз. Он выдыхает. Прерывисто, рвано, как выдыхает смертник. Фиалки на месте глаз покачиваются в такт рваным вдохам. Таблетки закончились еще месяц назад. Ним до сих пор не знает. Будет тянуть до конца, или пока сестра не проговорится. Пустая баночка всегда стоит на прикроватной тумбочке, будто он больше не видит цветов Дрим, не видит, как лопаются у Ним зрачки, когда Найтмер «получает по заслугам». Будто он не чувствует своих фиалок. Он забросил и антидепрессанты. Давно. Предпочитает сигареты, за которые постоянно влетает. В дыме ему все время мерещатся незабудки, как те, что в горшке на подоконнике. Он поливает их каждый день, наблюдает за ними, а они цветут и пахнут. Возможно, стоит дать им завянуть. Под рукой у него лежит «русалочка». Копия все та же, древняя, только теперь пропахшая табаком, на который что Дрим, что Ним морщат нос. Ним вообще хотела ее выкинуть, даже несмотря на свою любовь к книгам. Найтмер был готов искромсать ее. И искромсал бы, если бы не Дрим. Цветы так и не сошли с ее глаз. «Инк Соул был найден мертвым, с перерезанной шеей и изуродованным лицом.» «На месте убийства был найден нож с отпечатками Киллера Энью. Однако, некоторые криминалисты выражают сомнения, так как нож был немного туповат. Шея явно перерезана одним движением, а такой нож бы потребовал два или более пореза.» Все газеты пестрили заголовками о недавнем убийстве. Он собирал их все. Он цеплялся за эту тупость ножа, единственное, в чем Киллер просчитался. Он спустил рукава огромной толстовки. Руки такие чистые, без единого синяка, они бледные, с выделяющимися венами, из которых тонкими пластинками, разрывая кожу, высовываются тоненькие листики. Найтмер берет в руки небольшой перочинный ножик, гораздо острее ножа, найденного на месте преступления. Найт пытается срезать листья. Руки пронзает резкая боль. Тоже галлюцинация? Он проводит еще раз – листья тихонько свистят, уклоняясь от ножа. Найтмер цокает. Он вздыхает и опускает нож на кожу. Боли меньше. Зато появляются фиалки. Ровными кучками они прорастают на местах порезов. Он зачарованно смотрит на них. Они тихонько кивают ему и звонко смеются. Они немного синее обычного. Напоминают незабудки… Засыпает он, цветя. Из груди у него прорывается черная роза, пуская шипы сквозь кожу. Фиалки под веками гниют. А сам он дышит рвано, всхлипывая во сне. Наушники все еще пускают музыку по венам.*** “Знает прекрасно сама, что да.”