***
Тьма за окном вдруг показалась Регулусу пленяюще интересной. Память легко подкидывала ему воспоминания про местность, что сейчас тихо существовала во мраке, — и сад во дворе дома, и фонтан, и кованные ворота с гербом, — но Регулус представлял себе, что теперь темнота настолько живая, что протяни он руку — и исчезнет в ней. Он долго и неотрывно смотрел, как эльфы поочерёдно зажигают фонарь за фонарём — и тьма, её непроглядные сгустки, исчезает вмиг, стоит жёлтому свету яркими вспышками окрасить грунтовую дорогу к главному входу поместья. Гости на подходе. Регулус заставил себя отвернуться от зрелища, пленившего его на добрые полчаса, и взглянуть на свое отражение в зеркале. Накрахмаленный, стоящий воротник рубашки, чёрные брюки, густые волосы уложены назад, его лицо — симметрия и острота во всем, сухие черты матери и тяжесть во взгляде отца. Регулус знал, что многим его внешность казалась привлекательной, но сам про себя он думал как о гранитном памятнике, безжизненном и строго выверенном. Скоро этот дом, скрипучий и старый, вечно стоящий на этом склоне, уведающем в преддверии осени, впустит в себя большое количество гостей maman. Вечер вступит в свои права, и главный зал наполнится гулом голосов, запахами сладких французских духов. Гостьи один за другим аппарируют к главному входу, услужливо освещенному эльфами. Эта отвратная традиция, придуманная матерью, — Салазар, вот эту единственную он, как и Сириус, оспаривал и не понимал, — перед каждым новым годом в Хогвартсе их дом устраивал званый вечер, где они хлипко и неуверенно притворялись настоящей семьёй. Это было настолько абсурдно, что Регулус удивлялся, как ещё никого ни разу не пробило на смех — мама, хвалящая Сириуса за школьный результат. Мама, что днём ранее закатила скандал из-за его очередной «гриффиндорской сучки». После недавнего скандала, — прошло три дня, а как будто целая вечность, — после того, как Сириус вылетел из дома, мать резко замолчала, перестав беспорядочно метать проклятия, и устало опустилась на стул посреди комнаты. Её худая спина так скривилась в той позе, которую она приняла, словно вся тяжесть мира вдруг опустилась на ее плечи — вмиг сделав ее старше ещё на лет десять. Регулус стал молча пытаться исправить последствия истерики Сириуса, колдуя над вазами, пятнами от вина и приводя в порядок шкафы, но резко застыл, когда до слуха дошли внезапные тихие всхлипы. Слезы матери были чем-то на грани фантастики. Она не плакала при нем, а иногда казалось, что такие эмоции ей попросту недоступны. Но не успел Регулус отреагировать, как она вскочила и понеслась к семейному гобелену. Умываясь в слезах, зло кусая губу, вся растреппанная, не похожая на саму себя, Вальбурга направила палочку на имя Сириуса и хладокровно сожгла его, раз и навсегда стерев собственного сына из семейной истории. — Ты понимаешь, что это значит? — произнесла Вальбурга, успокоившись. Она подняла взгляд на него — вокруг блестящих глаз чернели пятна поплывшей косметики, ониксовые пряди липли ко лбу. Регулус кивнул, не отрывая от нее твёрдого взгляда. Он все понимал. Запах гари от сженного имени ещё долго витал в воздухе. Вот чего брат так усердно добивался последние шесть лет — быть отверженным семьёй. Когда пепел от обоев витал воздухе и тихо ниспадал к полу, в мыслях Регулуса отчетливо проскочила фраза: «Familia venit primus» — «Семья превыше всего». Он любил латынь и находил её острой и точной, а эту фразу особенно исключительной. В этом они с Сириусом были кардинально разными — он не мог даже представить ни одной причины, ради которой или из-за которой он отказался бы от семьи. Регулус не назвал бы себя педантом, но у него были принципы. Принципы Сириуса же трещали по швам, если и вовсе не распались под тяжестью его невыносимого характера. Брат был непостоянный, непредсказуемый, ненадежный и, Мерлин, неуправляемый, и ещё очень много подобных «не», которые раздражали Регулуса до боли в голове. — Регулус, — тихо прозвучало у двери. Нарцисса Блэк, — уже совсем скоро Малфой, — его милая кузина неуверенно взглянула внутрь комнаты. Вошла, настороженно оглядываясь. — Нарцисса… чего ты боишься? — мягко спросил он. — Портрет нашего деда, — она нервно дернула плечом, подходя ближе. — Его убрали отсюда? — Уже месяц как, — Регулус взглянул на голую стену, где недавно висел довольно масштабный портрет Поллуксуса Блэка. После смерти Альфреда мать решила забрать этот портрет в дом на площали Гриммо. — Он много разгочаривал по ночам. — И о чем же? Она легко улыбнулась, сияя своей нежной, женственной красотой. Ее розовое вечернее платье переливалось на свету. Нарцисса выглядела как фея в своей тонкой, совершенной красоте. Люциус Малфой хоть и был отвратительным папинкиным сынком с неимоверным самомнением, но у него явно был вкус. — В основном о том, что ему невыносимо видеть, что случилось с великим родом Блэк в его отсутствие. Нарцисса забавно фыркнула, сдувая светлую прядь с лица и потянулась обнять его. Она всегда привествовала его и Сириуса обьятьем. Нарцисса всегда была намного мягче сестёр и потому нравилась ему больше. Они много времени проводили вместе — одинаково замкнутые, тихие дети, сидящие где-то в далёком тёмном углу, в тишине, играющие только в придуманные собой игры. Старшие Блэки — Белла с её любовью к мучанью животных, Меда, несколько замкнутая, но боевая, и Сириус, который впринципе не растрачивался на мелких, — смеялись над ними и называли малышами. Они играли в рыцаря и принцессу — Регулусу не нравилась роль отчаянного спасителя, но Нарцисса слишком любила чувствовать себя принцессой, чтобы ей отказать. — Я рада тебя видеть, — шепнула она. — Как тебе Малфои? — Абраксас жуткий, — она улыбнулась, прикусив краешек губы. — Нервный и часто очень злой. Эдвин… на самом деле, много пьёт. — А твой жених? — без особого интереса спрашивает Регулус. — Люциус во всем потакает им, и я стараюсь тоже. Эдвин тяжело угодить, она слишком привяна к сыну. А недавно… Она задумалась, словно решала, рассказать какой-то секрет или не стоит. — Недавно в их доме появилась девочка твоего возраста. Люциус называет её сестрой, но Регулус…разве у Абраксаса и Эдвин были дети, помимо сына? — Я не знаток семьи Малфоев, но насколько мне известно — нет. Иначе мы бы знали её. — Они называют её Астер. Люциус познакомил меня с ней, но она не слишком разговорчива. Семейная легенда гласит, что росла она в женском пансионе. Девочка очень замкнутая и тихая… Регулусу показалась это не слишком интересным. Семейные дрязги Малфоев, их вечные страсти вокруг пьющей матери и бесталанного сынка. Когда Люциус ещё учился в Хогвартсе и был старостой, он никогдк не давал покоя ему и его сокурсникам. В сущности, Люциус не представлял из себя ничего особенного, но он неплохо делал вид, что чего-то стоит. Регулус подал Нарциссе руку, и она мгновенно ухватилась за нее. Тихо перешептываясь, они спустились вниз. — Никогда не любила такие мероприятия, — призналась Нарцисса, когда до главного зала остались считанные метры. — Только не рассказывай тёте Вальбурге! Она столько сил тратит, каждый раз устраивая званные вечера. И все ради вас с Сириусом, — она опустила взгляд. Сейчас имя Сириуса было табуированным. — А он никогда не относился к этому серьёзно. Либо буянил, либо убегал после первого получаса. — Остаётся только радоваться, что его здесь нет, — отмахнулся Регулус. Он прекрасно знал, каким был его брат. Нарцисса взглянула на него укоризненно. — Не говори так, — она вытянула свою руку и хлопнула ею по его плечу. — Сириус твой брат. Самый близкий человек. — Спасибо, что не устаёшь напоминать мне об этом. — Кто, если не я? — Поверь мне, Нарцисса, вас так много, что я сбился со счета. Нарцисса засмеялась и, легко отворив высокую дверь в зал, испарилась в нем. Регулус последовал за ней — в буйство ярких красок, которое он ненавидел, но которое было создано в его честь. Прожив на подобный мероприятиях часть своей жизни, — четверть её или треть, — Регулус научился существовать в них так, чтобы удовлетворить и присутствующих, и себя. Он был галантен и вежлив, поддерживал беседу, его губы встречались с сухими ладонями множества женщин, — он бы и не вспомнил их лиц после, — но на самом деле был глубоко не здесь, не с ними. И так пространство и время сужалось в одно большое яркое пятно, — напудренные лица, красные губы, цветастые платья, танец за танцем, — и Регулус уходил глубоко в себя, не замечая этой яркой грандиозной жизни. Вальбурга фантистически делала вид, что ничего не произошло. В этом она была талантлива как никто другой. Уделяла внимание каждому гостю и умудрялась при этом выглядеть собранной, уверенной. Про своего старшего сына она старалась не говорить, словно его и не было вовсе. Все играли под её дудку. Сириуса выжгли не только из фамильного гобелена, но и из памяти людей. Мать подвела его к девушке, представила её как чистокровную француженку, приехавшую с родителями на каникулы. Девушка стеснялась и прятала взгляд. Она была симпатичной, но не более того. Регулус пригласил её на танец: деваться было некуда. Во время танца она пыталась его разговорить на ломаном английском, а он даже не пытался сделать вид, что знает французский, чтобы ей было легче. Решение матери найти ему невесту стало для Регулуса шоком. Пока Сириус не сбежал из дома, Вальбурга даже не заикалась об этом. Теперь эта тема всплывала слишком часто. Он ненавидел слышать материнские причитание о его ответственности, как о продолжателе рода, о том, что любой чистокровный волшебник должен позаботиться о своём будущем. Мерлин, она даже привела в пример Люциуса Малфоя. Регулус подозревал, что и этот бал во многом был организован ради того, чтобы найти ему жену. Его это раздражало. Девушки, за редким исключением, были ему мало интересны. Он даже некоторое время считал себя ненормальным: пока его однокурсники бегали за каждой юбкой, он вчитывался в «Историю магии». Барти даже шутил, что он гей. А его это просто, но странно для остальных, неинтересовало. Первый секс случился у него совершенно случайно, с учащайся тогда на два курса старше Эмеллиной Вэнс — они сидели рядом на вечере профессора Слизнорта, выпили принесенный студентами алкоголь, она много разговаривала, и от неё вкусно пахло, а потом они ушли, и он впервые оказался в когтевранской гостиной. Это было неловко, быстро, но ей, кажется, понравилось. Пока она училась, они переодически спали. Когда она выпускалась, то бытсро и смазано поцеловала его и пообещала писать. С тех пор не написала ни строчки. Регулус не скучал ни по ней, ни по сексу с ней. Эммелине надо отдать должное, она научила его всему, что знала. Вэнс была опытная и никогда не смеялась над его неискушенностью, а он был подросток, который не подпускал к себе других людей. Она никогда не оставалась после секса и убегала, всегда подвижная, не сидящая на одном месте. Он знал, что сейчас Эммелина служит в Аврорате и считал, что этот бесконечный риск и сражения действительно были для нее, живущей за счёт адреналина. Регулус закончил танцевать, поблагодарил француженку и отошёл к фуршету. Во рту жутко пересохло. Он облокился спиной о стену колонны, разом выпил шампанское и наконец расслабился. Мать маячила где-то в толпе, Нарцисса сидела около Эдвин Малфой, не отрывающейся от бокала. Перманентный шум смешался в один резкий голос. Регулус прикрыл глаза, а когда открыл, то почему-то сразу и моментально, среди тысячи лиц, якорем вцепился в одно единственное — и не мог оторваться. Девушка. Она стояла ровно напротив, совершенно одна. Она смотрела в толпу и еле заметно качала головой в такт музыке, как будто очень хотела танцевать, как будто действительно любила это дело, но не решалась. Её глаза блестели таким ярким светом, что он видел этот блеск отсюда — она была сосредоточением, вспышкой, ядром. Он встретился с загадочной девушкой глазами — и удивился тому, какими прозрачными, блестящими они были. Словно чаща, переполненная водой, еще капля, и ниспадет по гладким, румянным щекам. Она расстроена? Ей больно? Почему она на грани слез? Регулус видел ее впервые. Так или иначе все присутствующие здесь были Регулусу знакомы — даже француженку он знал, слышал о ней от матери. Но та, что была напротив, показалось ему совершенно не здешней. Другой. Теперь ее тайна казалась ему все более заманчивой. Тайна девушки, чьи слезящиеся глаза стали самыми притягательными среди всех остальных — искрящихся радостью. Регулус оторвался от стены и, пробираясь сквозь толпу, подошёл к ней. Она удивилась, но постаралась не подать виду. Он протянул руку, она поколебалась секунду, но подала свою, и он мягко поцеловал тыльную сторону бледной ладони. Поднял глаза. — Добрый вечер, мисс… — Малфой, — губы ее сомкнулись и быстро выдали ответ: будто соврали. О чем тут врать? Она была Малфой с головы до пят, живое подверждение тому, что в этому роду течет кровь вейл. — Астер Малфой. Ну надо же. Стоило больше расспросить сестру об этой девушке. Пожалуй, Нарцисса была слишком скомканна в своём представлении Астер Малфой. Или это все его субъективный взгляд? Она показалась ему безупречной. Статной, гордой, с прямой осанкой и скучающим взглядом, такой большой из далека и такой хрупкой, стоит подойти поближе. — Астер Малфой, — повторил он, словно пробуя это имя на вкус. — Как вы себе чувствуете? Она явно удивилась внезапности вопроса, но решила не подавать виду. Сморгунула печаль с глаз и проговорила на грани шопота: — Почему вы спрашиваете? — Мне показалось, вы чем-то расстроены, — он выпрямился и пожал плечами. — Вовсе нет, — покачала головой, не отрывая взгляд с покачивающейся в танце толпы. — Я счастлива быть здесь. Очень красиво. Все так любезны, — заученные фразы, решил Регулус. Сейчас она врёт. — Регулус Блэк, — представился и прислонился к стене рядом с ней. — Я знаю. Ваша мама говорит только про вас, — возможно, с её стороны это был укол или попытка пошутить, но он подумал о другом — ему показалось, что она заставляет себя разговаривать с ним, и это ещё больше настроило его продолжать. — Хорошо это или плохо? — Хорошо, когда родители гордятся своими детьми. — Ваши гордяться вами? — Вы знаете, кто мой отец. Полагаю, я должна дослужиться как минимум до Министра Магии, чтобы получить его одобрение. — А ваша мать? Во взгляде Астер Малфой что-то быстро переменилось. Она заморгала, длинные ресницы пустили тень на румяную гладкость щёк. — Да, — улыбнулась она, печально и смиренно. — Почему я никогда не видел вас на подобных мероприятиях? — шум доносил их голоса медленно и обрывочно. Регулсу приходилось заострять слух и ближе опускать к ней голову. — Я росла болезненным ребёнком, — призналась она. — Врачи боролись за мою жизнь долгие годы в специализированном пансионе на юге страны. Фундаментальные знания я получала там же. Я всегда была, мистер Блэк, просто мало кто обратил на это внимание, — Астер пожала плечами, и камни изумрудного калье заблестели на ее ключицах. — Зато теперь вы в нем купаетесь, — проговорил Регулус, не отрывая глаз от ее шелковых волос, рассыпавшихся по бледным плечам. — Во внимании. Какого это? — Оставим формальности. Мы ровесники, Регулус. И через день встретимся в Хогвартсе, — проговорила Астер, впервые подняв к нему голову и взглянув прямо в глаза. — Ты знаешь, что такое внимание. Наследник. Староста Слизерена. Ловец команды по квиддичу. Все это я узнала за этот вечер и против своей воли. Регулус сдержал улыбку. — Но ведь ты запомнила. — Исключительная память. — Я могу похвастатьтя тем же, Астер, — вкрадчиво произнес он, наклоняясь ближе к её уху. — Я запомнил и теперь, кажется, никогда не забуду, какой невероятно красивой ты была этим вечером. Он видел, как она задержала дыхание, как грудь в вырезе платья застыла на вдохе, как покрылись краской её скулы. Регулус почувствовал её запах: полевые цветы, и живо представил себе высокий холм после дождя. Он явственно почувствовал росу на кончиках своих пальцев, будто прикоснулся к тончайшему лепестку вереска. И, в отличие от него самого, — его выверенного гранитного облика, — она была музой хаоса, созданной из быстрой нервной мелодии, как звуки скрипки — острая, звонкая, режущая слух. Именно это он находил в ней особенно красивым — то, как она существовала в толпе, сливалась с ней, прирастала, и одновременно то, как ярко выделялись живые черты ее эмоционального лица. Она была затравленным зверем, мечущимся, загнанным в угол, но борющимся до конца, готовым вцепится и оставить шрамы. Это будет банальность и пошлость, если он скажет, что влюбился в нее сразу, — конечно, нет. Её светлый облик вызвал в груди лёгкое тёплое колебание, словно он победил, словно перед ним награда. Он захотел узнать её поближе, захотел поговорить и услышать голос, узнать, что её расстроило или почему ей так неловко там, где всем так хорошо. — Не нужно пытаться сделать мне комплимент, — глубоко вдохнув, произнесла она. — Я явно не вписываюсь в этот праздник. — Это лучшее, что есть в тебе, — согласился Регулус. — Несмотря на то, что все это сделано в мою честь, я тоже не чувствую себя в своей тарелке. — Ты только что довольно неплохо станцевал вальс с красивой девушкой, — возразила она. — Довольно неплохо? — усмехнулся, выгнув бровь. — Да, недурно. Но всегда можно лучше. — Как жаль, что я не видел, как танцуешь ты, — поддел её. Было невероятно интересное увидеть реакцию — Я не танцую, — замотала головой. Непроницаема. Очень похожа на отца. И снова врёт. Танцует. Не может не танцевать — её тело — уже танец. То, как она стоит, то, как слегка притоптывает в такт, то, сколько грации в одном легком повороте головы. Регулус вынужден был столько раз в своей жизни танцевать с разными девушками, что научился видеть умение со стороны. Астер Малфой точно бы не оттоптала никому ноги. — Можешь рассчитывать на мою протекцию в Хогвартсе, — проинес он и сам опешил от внезапности своего решения. — Не зарекайся, Регулус, — она впервые откровенно улыбнулась, видимо, удивившись такому предложению на пустом месте. — Ты понятия не имеешь, какая я бездарность. — В любом случае, — он не поверил ни единому слову. Она не может быть бездарностью, но и на скромницу не похожа. Все интереснее. — Можешь рассчитывать. А если попадёшь на Слизарен, — в чем я не сомневаюсь, — увидимся там. — Зачем тебе это? — её глаза заблестели голубым. Он вспомнил небо в летнюю пору: кристально чистое, бесконечное. Одно единственное облако по форме напомнило ему распустившуюся розу в саду его дяди. Когда это было? Видимо, в далёком детстве. И почему вспомнилось именно сейчас? Если maman заставит меня жениться, решил он, если этого теперь не миновать, то пусть это будет она. Регулус не ответил на ее вопрос. Действительно, зачем? Рефлексию оставим до лучших времен, сейчас на неё нет времени. Скоро учёба, ответветственность, экзамены. Кубок, черт возьми, он не позволит Поттеру вновь отобрать у него его из-под носа. Он должен стать ближе к Лорду, стать его правой рукой. Теперь он наследник этой семьи. Эти мысли ни секунды не давали ему покоя. Его дед — грубый голос из портрета — был в чем-то прав. Их род вянет. Сириус — лишь первое звено в этом медленном, но верном разложении. Альфред что-то знал. Что-то прятал в этом доме. И Регулус найдёт — всегда был дотошен и скурпулезен в поисках ответов.Familia venit primus.
***
Перед ним не возникло никакой сложности, когда он пробирался в этот дом — он знал его наизусть. Каждую картину, каждый древний артефакт, привезенный Альфредом из очередной заграничной поездки, каждую книгу в библиотеке по названиям. Этот дом казался ему по-настоящему волшебным, почти как Хогвартс. В него он хотел попасть и ждал, когда дядя заберёт его на выходные или на целый месяц — он перестанет быть прилежным наследником и станет обычным мальчиком, в первый раз садящимся на метлу. Альфред баловал его так, как никогда не баловала Вальбурга. Сириус слышал, как музыка играет где-то в недрах дома и прекрасно знал, что это значит. Мать. Устроила вечеринку. Сколько прошло со смерти её брата? Три жалких месяца. Сириус не ждал большего — то, что у Вальбурги нет сердца, он знал как никто другой. Альфред по хитрости ничем не уступал Вальбурге, а в некоторых случаях даже превосходил, так что он наверняка догадывался, что та собирается сделать с его домом после его смерти. Он оставил дубликат завещания где-то в недрах этого дома — там, где Вальбурга предпочитает не появляться. Кабинет дяди. Пыль блестит в воздухе под тёплым светом лампы. Множество магловских пластинок стоят в ряд в отдельном шкафу, рядом блестящий проигрыватель, который Альфред воспринимал как самую дорогую вещь, которая у него есть. Это уютная комната, почти всегда утопающая во мраке, заваленная вдоль и поперёк бумагами, с чернильными пятнами на палированном гладком столе — все осталось на своих местах, все так, как он помнил с детсва — и даже запах колумбийских папирос, которые он так любил, будто все ещё витал в воздухе. За сохранение всего этого он был даже благодарен матери. Возможно, она просто не успела добраться до этой части дома. Колдофото на столе, а на нем — Альфред сидит на своём кресле, на его коленях до смешного серьёзный Регулус, ему пять, и мать наругала его за пособничество Сириусу. Сам Сириус довольный сидит на подлокотнике кресла, качаясь на нем и параллельно что-то эмоционально рассказывая дяде. Это было так давно, но он помнил досконально. Альфред никогда не позволял матери слишком часто ругать их. Он даже поощрял шалости. Нет времени на сантименты. Ему нужен дубликат. Этот дом не достанется матери. Принципиально. Она могла бы рассказать ему как все есть на самом деле, и он бы махнул рукой — сдался ему одному этот огромный дом. Тем более после того, как его хозяина не стало. Но теперь ни за что. Обойдутся. Сириус вздрогнул, когда дверь со скрипом начала медленно отворяться. Резко схватить палочку из кармана брюк и потушить свет. — Кто тут? — послышалось из темноты. Сириус выдохнул: голос незнакомый. Девичий. — Лучше уходи, — проговорил он, направляя палочку на темноту. Ужас его положения заключался в том, что он стоял весь видимый под светом луны из незашторенного окна, а она — в темноте, куда этот свет не пробрался. — Обещаю, что не буду мешать вашему празднику жизни. — Я не уйду, — вдруг запротестовала она. — Мне нужно переждать здесь кое-что. Странная особа. Но да ладно. Лучше уж действительно останется здесь, чем побежит докладывать матери. — Только без лишних движений, ясно? Я не устраиваю дуэли с девчонками, хотелось бы и дальше продолжать в том же духе, — он услышал, как она фыркунула из темноты. Видимо, согласилась. Сириус продолжил копаться в бумагах, разбросаных вокруг стола, пока девчонка в темноте делала шаг за шагом и приближалась, пока не встала у кромки света, будто боясь его. — Ты вор? — зашептала, словно рассказывая ему секрет, словно их кто-то мог услышать. Сириус беззлобно усмехнулся. Кого не принесёт нелёгкая. Кажется, она безоружна. И, кажется, даже не собирается пытататься звать остальных. Он не до конца мог разглядеть её лица, но голос был приятный, невысокий, на грани шёпота. Под светом луны заблестели кончики её волос — серебряные пряди, на добрую минуту сковавшие его взгляд. Сириус различал в темноте её стан: гибкий и невысокий, тонкий, стройный. Он понятия не имел, кто она — очередная гостья его матери и какая-нибудь его дальняя родственница. — В этом доме я единственный, кто не вор, — отмахнулся Сириус, продолжая как ни в чем не бывало рыться в дядином столе. — Я тоже не воровка, — обиженно произнесла незнакомка, как будто действительно оскорбилась. — Сомнительно, раз ты одна тихо шастаешь по хозяйской части поместья, — улыбнулся Сириус тому, какой забавной она ему показалась. Секунд десять царила звенящая тишина. Сириус оторвался от перелистывания старых дядиных дневников и поднял глаза на девчонку — как и прежде не увидел практически ничего, кроме кружевного подола и кончика серебряной пряди. — От кого ты прячешься? — вкрадчиво поинтересовался, пытаясь сфокусировать зрение, чтобы оно привыкло к темноте. — Я… потерялась, — сокрушительно призналась она. Счастье, что без слез. — О, — удивлённо произнес Блэк. Не этого ответа он ждал. — Не страшно, здесь все теряются. Дом большой, — пожал плечами. — Так ты был тут раньше? Сириус опешил, но старался не показывать этого. Не знает, как выглядит наследник рода, в доме которого сейчас пребывает? Она что, с луны свалилась? Все интереснее. — Как тебя зовут? — спросил, проигнорировав её вопрос. Её имя что-то да и даст ему. — Будет лучше, если мы не представимся друг другу, — уверенно произнесла она, теперь показавшаяся Сириуса совсем не глупой. — Все равно это единственная наша встреча — Зря ты так. Я уверен, судьба однажды вновь сведет нас, — улыбнулся он. — Не-вора и не-воровку — И когда же? Сириус неопределенно дернул плечом. Она засмеялась из темноты. Заразительным смехом, живым. А потом все погрузилась в тишину. Почти уютную, решил Сириус. Он копошился в бумагах, она некоторое время стояла на одном месте и, видимо, наблюдала за ним, а потом зашуршал подол её платья. — Кажется, мне пора. Удачи тебе. Найди то, что ищешь. Сириус не успел поблагодарить ее. Заскрипела дверь, и она выскочила из кабинета, словно её тут и не было вовсе. Сириус осветил комнату, проморгался и продолжил. Все-таки он тут не для разговоров. Бесконечные бумаги. Какой все-таки ответственный дядя был, несмотря на любовь к развлечениям. Он считал буквально каждую мелочь, все расходы на дом скурпулезно и дотошно вычислены, аккуратно выведены тонким подчерком. Сириус вглядывался в бумагу за бумагой, но все это было не то. Он раскрывал ящики за ящиками, листал страницы пыльных книг, но не находил ничего существованного. С нескрываемым интересом пролистал небольшую коллекцию магловских книг. Он замер, когда из книги с названием «Над пропастью во ржи» выпало фото. Сириус поднял черно-белый снимок и с удивлением узнал в центре фотографии молодого дядю в окружении ещё двух парней и девушки. Дядя улыбался и обнимал за плечо высокого блондинистого парня и темноволосого, пониже и поугрюмее. Блондин походил на Малфоев, а темноволосый не походил ни на кого, кого Сириус мог бы знать. Разве что Регулус. Эта аристократичная надменность лица — черта его любимого братца. Девушка стояла чуть поодаль, но явно не оказалась на фото случайно, дядя повернулся в её сторону и попытался притянуть ближе в кадр. Они были молодые и счастливые на фото — кем же они были сейчас? Сириус перевернул фотографию. С удивлением обнаружил что-то похожее на письмо, вгляделся. «Здравствуй, Альфред. Поздравляю тебя с рождением племянника. Вальбурга наконец добилась того, чего всегда так желала — стать матерью. Поздравь ее от меня. Как твоя борьба с болезнью? Ты нашел способ держать ее в узде? Я нахожусь сейчас в лесах Албании — здесь много волшебников-знахарей. Я расспросил их о твоей болезни, описал синдромы. Они согласились сварить для тебя зелье (привязываю его к лапке совы). Не знаю, насколько оно действенно, но тебе ведь ничего не стоит попробовать. Если оно сработает — я научусь варить его сам. Ты излечишься, Альфред. Ты будешь жить долго. Вечно, если отринешь страх. Надеюсь, ты хорошо спрятал то, что я тебе вверил в последнюю нашу встречу. Храни его так, как хранишь покой своего секрета. Если тебе поплохеет, если зелье не поможет, передай предмет другому Блэку и возьми с него Непреложный обет. Ты наверняка устал от моих приказов. Ты должен понимать, что я считаю тебя и Абраксаса своими лучшими друзьями, самыми приблеженными ко мне, и потому доверяю сокровенное. Будь верен мне, будь со мной. Мы обязательно придем к успеху. Твой друг Том» Сириус перечитывал это небольшое послание раз за разом. Дядя никогда не рассказывал, что у него был друг по имени Том. Что еще за Том? И что он попросил спрятать? Почему это «что-то» нужно передать другому Блэку? Что за чертова болезнь и почему дядя умер, если этот Том пишет, что нашел ему подходящее зелье? Вальбурга хотела стать матерью? Сейчас в это слабо верилось. В какой момент она стала такой жестокой? Когда окончательно разочаровалась в нем — в ребёнке, которого так ждала? Сириус шагал по кабинету. Он не знал, что делать с фотографией. Что делать с информацией, которая так внезапно обрушилась на него. Он схватил колдофото на столе дяди. Лицо Альфреда — спокойное, родное, тёплое. Что ты скрывал за этим нежным прищуром? Почему так и не решился поведать мне свою тайну? Сириус злился. Он думал, они были близки. Он думал, не было никого ближе. Он не узнал ровным счётом ничего. Ничего, кроме старинной фотографии и «Тома». Либо Альфред действительно со спокойной душой передал дом Ориону, либо мать отыскала документы и уничтожила их. Сам не заметил, с какой силой сжал рамку в гневе. Вдоль фотографии пошла большая трещина, аккурат пересекающая лицо дяди. Сириус увидел свое отражение в этих осколках — собственное лицо показалось ему чужим. Эти месяцы… скитания из одной ночлежки в другую. Он решил, что не вернётся в дом Джеймса вновь, это будет уже слишком нагло. Он был один все лето. Все лето скорбил. Он давно не чувствовал себя таким опустошенным, таким уставшим. В гневном порыве он решил, что не позволит своей семье отобрать этот дом, но сейчас — сейчас это решение показалось ему сущей глупостью. Сириус отпустил рамку. Стекло со звоном побежало по столу. Он аккуратно освободил фотографию от осколков и поднес к лицу. Перевернул. Ничего, кроме подписи «Альфред, Сириус и Регулус, лето 1967 года». Где-то поблизости вновь громко зазвучала музыка. Кадриль. Уши вянут. Сириус поставил обе фотографии на стол и уже собрался уходить, но… он присмотрелся к Альфреду. Что-то в его внешнем виде показалось ему странным. Неправильным. Другим. Взрослый Альфред улыбался идентично юному — у юного от этого только-только вырисовывались паутины морщин, у взрослого — внедрились в лицо и мимику. Оба Альфреда обладали шикарной черной шевелюрой, но у взрослого проскальзывала седина. Юный был не так широк в плечах, как взрослый. Взрослый всегда ходил разодетый с иголочки, юный небрежно закатил рукава рубашки, оголяя…чистые предплечья. Сириус схватился за стол в спышке осознания — он никогда, никогда за всю свою жизнь не видел Альфреда с открытыми руками. Даже летом он носил закрытую одежду, иногда даже перчатки. Это осознание вдруг так прочно веселились ему в голову, что не давало покоя. Снова какая-то тайна? Или случайность? Темная метка? Связь с Волдемортом, о которой Сириус не знал? Сириус забрал обе фотографии, засунул их в задний карман джинс. Махнул палочкой, и свет в комнате потух. Он впервые не знал, что ему делать. Кадриль тем временем закончилась. Сириус шёл по коридорам, путаясь в мыслях. Ничего не было ясно наверняка. Альфред не мог. Он решил верить в непричастность дяди к идеям Волдеморта до самого конца. Всё это — череда случайностей. Проходя мимо главного зала, он услышал голос Вальбурги. Решил прислушаться, прислонившись спиной к стене. Вся его фигура утопала глубоко во мраке коридора, так что маловероятно, что его мог кто-то увидеть. — …всем тем, кто пришёл. Этот вечер целиком и полностью создан ради моего сына, моего наследника — Регулуса, — послышалось аплодисменты. — Завтра он вновь вернётся в Хогвартс. В статусе старосты! А я вновь останусь одна в этом большом доме. Ужасная участь матери, чей ребёнок вырос и стал куда умнее её самой, — тихие смешки. — Я сижу одна в этом доме и думаю о его истории — о поколениях Блэков, живших тут до меня. Были ли они счастливы здесь? Страдали ли от одиночества так же, как и я? И, разумеется, я думаю о моем брате. Об Альфреде. Он хранил этот дом как зеницу ока. Он действительно обожал его. Самолично украшал к праздникам, которые так любил устраивать, — Вальбурга тяжело вздыхает, словно справляюсь с эмоциями. Сириус сдерживает желание выглянуть, чтобы увидеть ее лицо. — Постоянно звал нас с сыном погостить. Игрался с ним, словно сам был ребенком. Дети любили его. Иногда я ловила себя на том, что ревную. Ему они доверяли тайны. Мне — со скрипом, — она усмехнулась. Сириусу было физически больно от того, как она описывала дядю и как исключила его имя из душешипательной истории. — Я предлагаю выпить за моего брата, почившего не так давно. Он был хорошим человеком и, что более важно, настоящим Блэком. — Добрый вечер! — Сириус вышел из тени. Все присутствующие так и замерли с бокалами, не достигнувшими друг друга. — Сириус? — неверяще произнесла мать. Люди зашептались. Сириус прошёлся по присутствующим взглядом. Отца нет (впрочем, как всегда), истерички Беллы — тоже, зато Нарцисса скромно сидит по правую руку от миссис Малфой. В основном, все женщины. — Зачем ты здесь? — хладнокровно произнес брат, первым отмерев. — А меня что, не приглашали? — Отвечай. — Ищу кое-что, — дернул плечом. — Я могу присоединиться? — обратился к матери, сидящей во главе стола. Вальбурга молчала некоторые время. Она действительно сопоставяла все в голове. Боялась, в каком виде предстанет перед гостями. Это ведь был её сын, несмотря на то, что в семейном древе его уже не было. Выгонять его прилюдно явно представлялось ей ошибкой. Поползут слухи. — Кикимер, принеси Сириусу стул и приборы, — мать не отрывала от него взгляда, говоря это. — Сейчас, моя госпожа… — Не нужно приборов! Я не голоден. И стул не нужно, я ненадолго, — отмахнулся Сириус. — Только виски! Хочу выпить. Прошу вас, наполните свои бокалы, пока я жду, — обратился ко всем. Вальбурга настороженно кивнула Кикимиру, и тот преподнёс Сириусу виски со льдом. — Хороший мальчик, — похвалил Сириус. Кикимер зло запыхтел, но промолчал. Сириус поднял глаза и внезапно встретился взглядом с девушкой, сидящий напротив, рядом с Абраксасом Малфоем. Видимо, она уже долго смотрела на него, не отрываясь. Их взгляды встретились быстро, — она тут же пустила глаза в стол, будто испугалась, — но он сразу узнал её. Не-воровку, прячующуся во тьме. Подмигнул. Она не зарделась, — он именно такой реакции ждал, — а побледнела пуще прежнего. Странная. Ну и ладно. — Ну что ж, еще раз добрый вечер, любимая семья! — проговорил Сириус, отсалютовав стаканом с виски. — Дамы, — он игриво подмигнул какой-то девчонке, на что она показательно брезгливо сморщилась. — И господа, — очаровательно улыбнулся серьёзному и вечно угрюмому Абраксасу Малфою. — Рад видеть вас всех сегодня за этим столом. Рад вновь смотреть в ваши чистокровные лица. Мама, отец, брат, прекрасные кузины и все-все-все, — обвел взглядом каждого. — Как я счастлив, что наконец смогу избавится от вас. Блэки! Лэстренджи! Малфои! Нотты! Катитесь к херам собачьим, — лающе, счастливо засмеялся. — Маглы, ваши злосчастные враги, изобрели все, что я так сильно люблю и без чего не представляю свою жизнь: рок-н-ролл, мотоциклы и красивых женщин. Я прощаюсь с вами теперь раз и навсегда, и этот день я обведу красным маркером в календаре как самый счастливый в своей жизни. Вам остаётся лишь скорбеть: вы потеряли последнего чистокровного волшебника, кто по-настоящему умел веселится. — Сириус, сейчас же замолчи… — прошипела Вальбурга, всматриваясь в шокированные лица гостей. — Нет, нет, мама, я не закончил, — Сириус поцокал языком. — Хочу предостеречь тебя в первую очередь. А своего братца — во вторую. Я даю слово, и пусть все присутствующие здесь станут тому свидетелями: я буду последним Блэком на этой земле. И назло вам, вам всем, ваш мерзкий, лживый, сучий род, умрёт вместе со мной. Вместе с тем, кого вы так презирали, — его руки подрагивали, когда он поднёс стакан ко рту и осушил виски. Разом. — Убирайся! — вскочила Вальбурга. Она так резко это сделала, что посуда вокруг неё соскользнула со стола и громко разбилась об пол. — Уходи, Сириус, уходи пока я… — «Пока» что? А, мама?! Что ты мне сделаешь? — прорычал Сириус в ответ. — Это мой дом! Альфред завещал его мне! Я не успокоюсь, пока не отниму его у тебя! — Ты искал здесь что-то, — произнес брат. Сириус повернулся в его сторону. Невозмутимасть Регулуса не давала ему покоя. — Документы на дом? — Сириус глубоко задышал. Регулус усмехнулся и вальяжно встал. — Думаешь, мы насколько глупые, что не осмотрели весь дом, прежде чем жить в нем? — подошёл ближе к матери. — Где они? Регулус сощурился. — Кикимер, — приказал он. В костлявой руки эльфа появились бумаги, аккуратно перевязанные алой лентой. — Будь добр, отдай Сириусу документ. Кикимер доковылял до Сириуса и подал ему бумаги. Какой-то фарс. Фыркнув, Сириус нетерпеливо разорвал ленту и стал вчитываться. Прошёлся глазами по тексту и не поверил своим глазам. — Это подделка, — неверяще произнес он. — Это подлинный документ, — возразил Регулус. — Печать Альфреда внизу. Её не подделать, ты прекрасно это знаешь. — Я знаю, что никогда в жизни не поверю в это, — отбросил бумаги на пол. Подошёл к брату ближе. — Во что ты играешь? Что ты знаешь, Рег?! — схватил его за грудки, смяв идеально гладкую рубашку. — Так я тебе и рассказал. — Ты расскажешь как миленький. — Ни за что, — усмехнулся, выгнув бровь.— С чего я должен? Мы ведь друг другу никто. — Сукин сын, — Сириус встряхнул его. Регулус сжал челюсть и схватился за палочку в заднем кармане брюк. — Отпусти его сейчас же, Сириус! — проревела Вальбурга. — Отдай мне оригинал! — прокричал, полностью проигнорировав мать. — Он был у тебя в руках только что, идиот, — выплюнул Регулус ему в лицо. Сириус никогда не видел брата таким злым. — Альфред итак завещал тебе столько денег, почему ты так вцепился в этот дом?! — Ты врёшь! Вы все врёте! Чем болел Альфред? Почему он умер?! Почему завещал дом, который он выкупил своими деньгами, нашему бесхребетному отцу?! — взорвался вопросами. И с каждым произнесенным словом все сильнее встряхивал брата и толкал его вперед. — Вы убили его?! Ты и мамаша?! Ваш Лорд? — Круцио! Сириус застыл, предвещая приступ боли. Зажмурил глаза и непроизвольно отпустил Регулуса. Прошла секунда, и боли не было. Он поднял голову на мать. Она стояла взьерошенная и злая, в полной тишине. С палочкой, направленной прямо на него. Эхо от проклятия звучало в его ушах. Но боли не было. Он истерически засмеялся. — У тебя впервые не получилось, мама, — он улыбнулся даже слегла заботливо. — Стареешь. Вальбурга пребывала в таком шоке, что даже не смогла вставить и слова. Зато смог кое-кто другой. — Хватит этого цирка. Вальбурга, сядь на место, — со стола встал громадный Абраксас Малфой. — Уходи, иначе я вмешаюсь в воспитательный процесс, — взглянул на Сириуса. — Напугал, старик. Ты лучше скажи, — улыбнулся Сириус. — Кто такой Том? Глаза Абраксаса Малфоя — всегда такие безжизненные — расширились в удивлении. Он посмотрел на Сириуса неверяще. Замотал головой, устало промассировав виски. — Вальбурга, — повернулся старший Малфой к женщине. — Непротив, если я закончу начатое? И, не дослушав ответа, он бросил в Сириуса такой силы Непростительное, что материнские проклятия показались простой щикоткой. Он сразу оказался на холодном полу, крючась на нем, как рыба, выброшенная из воды. Голова билась в судорогах об кафель. Пальцы рук и ног сводило невыносимой болью. Он не знал, сколько это продлилось, но закончилось с высоким криком какой-то девчонки: — Отец, хватит, прошу! И он перестал. Сириус приподнялся над полом. Он никак не мог сконцентрировать зрение, все плыло перед глазами. Он слишком сильно бился головой об пол. Абраксас Малфой стоял в двух шагах от него. — Скажи спасибо моей дочери, малец, она спасла твою жизнь, — проговорил он, смотря сверху вниз. — А теперь убирайся. Сириус собрал последнии силы и встал, покачиваясь. Абраксас смотрел холодно и зло. Сириус встретился с ним взглядом. Отголоски сознания подкинули ему последние строки письма, которое он прочёл около получаса назад. — Я узнаю, что случилось с Альфредом, — процедил он сквозьзубы. — Я узнаю, кто такой Том. И аппарировал. Перед ним предстала дождливая Годрикова впадина — гранит под ногами переливался лиловым блеском. Мокрая трава ниспадала к земле. В густой черноте ночи пахло полевыми цветами. Круги на воде один за другим расплывались от капель дождя. Первый гром загрохотал над его головой, и ветер пустил проворливые пальцы в волосы. Холод пронзил все тело, как пронзает проклятие. Теперь он знал, что это такое. Сириус ждал. Сам не зная чего. Стоял и ждал напротив милого дома, неотрывно смотря, как белый проворливый тюль, развеваясь на ветру, норовит вылетить из окна второго этажа. Джеймс как всегда уснул с открытым окном. Сириус подошёл к козырьку и тихо, едва слышно постучал в дверь. Никакой реакции изнутри. Сириус прислонился горячим лбом к двери и стал ждать. — Сириус? — спустя, кажется, вечность на пороге появился взъерошенный и сонный Джеймс. Его лучший друг. — Мерлин, что случилось? Он не мог произнести ни слова, словно вместо них груда каменных обломков застряла где-то в горле. Обломков дома, семьи, того, что теперь непроглядно позади — в бесконечном сумраке ночи. Он попытался что-то сказать, вышло паршиво. Но Джеймс на то и был его лучшим другом — он понял все без слов. — Заходи скорее, брат, ты насквозь мокрый, — он крепко обхватил Сириуса за плечи и повёл в дом. И пока Джеймс стелил ему постель, пока искал чистую одежду в этом безобразном ворохе своей комнаты, пока грел ванну и искал что поесть, и все на цыпочках, чтобы не разбудить родителей; Сириус стоял, уставившись в окно, капли собирались на краях его одежды и ниспадали к полу, — в окне трепетал белый тюль, гонимый разбушевавшимся ветром, прозвучал едва слышимый треск в монотонном ритме дождя — белая прозрачная ткань наконец сорвалась и вылетела в кошмарную ночь — он закрыл глаза: прощай.