Чудовище

*** Первое, что он испытал, когда, наконец, встретился с братом — невероятное чувство облегчения, оттого, что всё позади, и теперь они могут жить, не оглядываясь на прошлые ошибки. Он смотрел на Рана, который стоял совсем близко и плакал, вытирая лицо рукавом белого худи. Волосы были слегка растрёпаны. Чуткий нос улавливал запахи мятного геля для душа, кофе и, едва заметно — тонкого аромата табака. Ран был таким жалким и трогательным одновременно. Таким несчастным и радостным. Таким уязвимым и слабым. Ён треплет младшего братишку по голове и думает о том, что легко мог бы его сломать. И от этой мысли по телу мгновенно прокатывается жаркая волна возбуждения, которое настолько пугает, что тут же исчезает без остатка, оставляя за собой липкий, холодный страх. Кажется, никто этого не замечает. Ран продолжает висеть у него на шее, совсем негероически рыдая. Ён мягко отстраняет его. Глубокие, чёрные глаза смотрят абсолютно влюблённо и ненасытно. Ён сглатывает застрявший в горле ком и понимает, что он попал. *** Ён провожает взглядом ленивые движения Рана, когда тот отходит к стойке, чтобы сделать им кофе. Эти пальцы. Ёну нравятся его пальцы. Длинные, изящные, способные переломать шею без толики сожаления. Крупные руки. Ран немного нескладный — девятихвостый думает, что во всём виновато наполовину человеческое происхождение. Но почему-то он не может оторвать от братишки глаз. Как будто бы раньше даже не пытался его рассмотреть, а теперь не в силах наглядеться. Ран кладёт в свой кофе третью ложечку сахара, подносит чашку к губам и, делая глоток, расплывается в довольной улыбке: — Божественно! Ты точно будешь несладкий? — Я слежу за фигурой, — отвечает Ён, на что младший закатывает глаза. Ран не любит себе ни в чём отказывать. Избалованный младший брат. — Зануда. — Побольше уважения к старшим. Ран ухмыляется, ставит перед Ёном его айс американо и падает в кресло напротив. — Так чего ты хотел? Неужели братские чувства проснулись? Выглядит самоуверенным, но Ён знает, что это всего лишь маски и защита. Его способ уберечь себя от отвержения. — А если и так? — Ён тянет губы в кривой усмешке и видит в глазах своего младшего братишки едва заметную тревогу. После того, как он упал в реку Сандзу, что-то необратимо поменялось. Вечность, проведенная один на один с собственными воспоминаниями, одиночество, которое он испытал, страх, что больше никогда не увидит Джи А и брата. Больше всего его мучило сожаление о том, как много времени они упустили в этой бессмысленной борьбе. Почему они не могли просто поговорить? Почему Ён его отвергал? Тихий, еле различимый голос совести нашёптывал, что это он виноват. Что он даже не пробовал объясниться. Что трагедии можно бы было избежать, если бы Ён не был таким глупым самовлюблённым ослом. И это чувство вины съедало его изнутри: потому что он сделал всё, чтобы быть с А Ым, но ничего, чтобы быть с собственным братом. Что это было? Совесть, проснувшаяся после смерти? Или что-то другое? Что-то, чему он не придал значение сразу, а стоило бы… Ран всё ещё молчит и внимательно за ним наблюдает. Тревога на донышке его глаз, граничащая со страхом — последнее время Ён стал видеть её всё чаще. Это интригует. — Тебя что-то беспокоит? Неужели я не могу захотеть навестить своего любимого братишку? Уши Рана становится пунцово-красными и он прячет лицо за кружкой кофе. Лёд в американо Ёна уже почти растаял. В комнате повисает какое-то неловкое молчание. Ран нервно ведёт плечом, словно раздумывая, говорить или нет, и всё-таки отвечает: — Ты какой-то слишком… добрый? На тебя не похоже. — Просто я понял, что был никудышным братом, и я хочу наверстать упущенное. Улыбка на лице Рана — словно весенний цветок, робко расцветает и с каждым мгновением становится всё ярче, согревая своим теплом. Младший срывается с места, и бросается на шею Ёна, совершенно не стесняясь своих эмоций. Словно собака, которых он так любит. Всё, о чём может думать Ён в этот момент, что губы его после той кофейной жижи непременно должны быть сладкими. *** У него уходит не так много времени на то, чтобы окончательно сойти с ума. Всего пара месяцев — не более. Это происходит одним из июньских вечеров, когда они сидят вместе в квартире Рана, и смотрят фильмы. Приглушённый мягкий свет от расставленных по углам светильников. Распитая на двоих бутылочка соджу. Ран расслабленно лежит на диване в простой белой футболке и домашних шортах. Он счастлив, спокоен, благодушен и совсем капельку пьян. Изредка он бросает на Ёна короткие хитрые вгляды из-под ресниц и, чёрт возьми, как же очаровательны ямочки на его щеках, когда он смеётся. Ли Ён улыбается ему в ответ и чувствует себя примерно так же: спокоен, расслаблен, чуточку пьян, и очень сильно возбуждён. Это что-то, что он не может контролировать. Тихий внутренний голос говорит, что, собственно, и не надо. Что эта острая ключица, выпирающая из ворота растянутой майки, эта голая коленка, эти тонкие пальцы, изредка сталкивающиеся с его, когда они одновременно тянутся к попкорну, — они желают его прикосновений. Ён не может сопротивляться искушению познать его руками, каждую часть его тела. Рука с узловатыми пальцами тянется и накрывает его стопу ладонью, большой палец очерчивает сухожилия. Ран смеётся: «Щекотно!» — и закидывает ногу на спинку дивана. Эти чёрные глаза полны до краёв бесстыдной похоти. Ён удивляется, как он раньше не замечал того, как открыто его брат себя предлагает. Он идёт ещё за одной бутылкой соджу, и этот голос внутри становится всё более невыносим, нашёптывая, как охуенно бы эти губы смотрелись на его члене. Как прекрасны были бы затуманенные от слёз глаза, смотрящие на него снизу вверх с покорностью, страхом и вожделением. — Я, конечно, понимаю, что фильм дерьмо, а я совершенно неотразим, но, может, перестанешь уже пялиться? — кривится Ран. На мгновение Ёну кажется, что он слышит в его голосе тревогу, но внутренний голос говорит, что ему показалось. Он заметил, и он просто флиртует. — А если не перестану? — Ён приподымает брови и бросает в брата поп-корн. Реакция не заставляет ждать: Ран кидается на него с криками «Ах ты ж гад!» Слишком медленно. Ён легко считывает его движения и ловит руку, резко дёргает на себя. Ран всё ещё смеётся, когда девятихвостый подхватывает его подбородок и накрывает губы своими. Поцелуй получается влажным, горячим, страстным и… односторонним. В глазах Рана читается шок и удивление. На мгновение Ёну становится невыносимо жутко от того, что он только что сделал. Он отпускает младшего и принимается судорожно извиняться: — Прости. Прости, я не знаю, что на меня нашло, — он хватает Рана за плечи, гладит по волосам… Младший долго молчит, прежде чем открыть рот, и его немедленно хочется заткнуть ещё одним поцелуем. Ён представляет его пальцы в своих волосах. Мечтает о том, как вылизал бы ему рот, едва ли не до горла. — Я думал, что мне показалось. Но мне не показалось, — растерянно говорит Ран. — Всё это время, что ты вернулся. Я думал, что мне кажется. Ён чувствует себя чудовищем. Что-то внутри него заходится диким смехом и ликованием. И эта смесь из чувства вины, веселья и возбуждения похожа на какую-то шизофрению. — Прости, я не хотел, — он отворачивается, не зная, что сказать. — Мне лучше уйти. Ран не делает попыток его остановить, и Ён позорно сбегает. Дома его ждёт Джи А. Она спрашивает, что случилось, почему он так рано, и Ён, поддавшись отчаянию, целует её. Целует так, будто завтра она умрёт, и он снова может её потерять на целую вечность. Они идут в спальню, чтобы овладеть друг другом, и если закрыть глаза… Вспомнить эту мягкую, ленивую улыбку, чуть влажные от соджу губы и бесстыдно разведённые в стороны ноги… Он кончает, представляя под собой брата. *** Брат слабый, он не любит себе ни в чём отказывать, и больше всего на свете он боится, что его отвергнут. Ён знает все его слабые стороны, поэтому катастрофа не заставляет себя долго ждать. Ран сопротивляется. Он говорит, что не хочет. Что испытывает к Ёну исключительно братские чувства, просит, почти умоляет прийти в себя. Но каким-то внутренним чутьём Ён знает, что всё это фарс. «Лицемерная дрянь», — думает Ён, и залепляет звонкую пощёчину, мгновенно прекращая истерику. Внутри всё сжимается от ужаса. Ран смотрит в пустоту ошарашенными глазами и медленно касается щеки, будто не веря, что с ним это произошло. — На колени, — хрипло говорит Ён. Он начинает от всего этого уставать. От того, что ему приходится постоянно бороться с самим собой, своей совестью, этим непрекращающимся вожделением, этой щемящей душу нежностью и теперь — с ним тоже. Глаза у Рана, как у побитой собаки. Внутренний голос говорит, что он только что перешёл черту, и у них больше нет пути назад. — Ты не мой брат… — шепчет Ран. — Кто ты? Это не может быть мой брат! — Когда тебе было 16, ты попытался переспать с девушкой и облажался. В 17 с половиной… — Заткнись! — На колени, брат. Ран начинает рыдать, закрывая рот руками, горько и отчаянно. Ён несильно давит ему на плечи, и Ран подчиняется. По его состоянию видно, что он практически ничего не понимает, находясь в глубочайшем состоянии аффекта. На мгновение, Ёну становится его жалко. Но затем в голову приходит иррациональная мысль, что так будет лучше всем. И Ён хватается за неё, как утопающий за соломинку. Он цепляет чужой подбородок, и заставляет посмотреть на себя. Боже, сколько отчаяния в этих прекрасных глазах. Большими пальцами, он вытирает стекающие в три ручья слёзы и говорит: — Я люблю тебя, Ран. А теперь будь хорошим мальчиком, и не заставляй меня повторять дважды. — Что… Что с тобою стало? Кто ты? — задыхаясь и захлёбывясь словами. Он всё ещё не может в это поверить. Вместо ответа, Ли Ён самостоятельно расстёгивает ширинку, высвобождая тяжёлый, налитый кровью член, и суёт его Рану в лицо: — Оближи. Ран начинает ещё сильнее рыдать. И это лишь ещё одна из причин, доказывающая, что брат просто играет на камеру. Он наполовину лис, божественное существо. И легко бы мог оказать Ёну сопротивление, если бы пожелал. А вместо этого он стоит на коленях и жуёт сопли. Зрелище, конечно, возбуждающее, но вместе с тем — невероятно жалкое. Отчего-то, Ён чувствует боль в правой стороне груди, там где сердце. Противно от самого себя. Он знает, что должен остановиться, но вместо этого — хлопает брата членом по щеке: — Только не говори, что не умеешь сосать. В 17 с половиной я застал тебя с лисом из соседнего леса. Рассказать, чем вы занимались? Ран спешно вытирает щёки рукавами белоснежной рубашки и мотает головой из стороны в сторону, мол «не надо». Из его груди всё ещё рвутся рыдания, когда он несмело обхватывает дрожащей рукой член и подносит к своим губам, нерешительно останавливаясь. Ён чувствует горячее дыхание, касающееся влажной головки и, чёрт возьми, как же это заводит. Ему одновременно больно и нравится наблюдать эту внутреннюю борьбу, новый поток слёз, наполняющих прекрасные, почти чёрные глаза. Несмотря на столетия и весь их опыт, Ран выглядит нерешительным и несмелым, словно девственница. — Ну же, малыш, — мягко говорит Ён. — Сделай любимому брату приятно. Ран давится всхлипом, открывает рот и принимает его. Всё это похоже на кино в замедленной съёмке: крепко зажмуренные глаза, чуть сжавшиеся на его бедре пальцы, покорно склонённая голова и обжигающе-горячий рот. Ён стонет, когда чувствует, как Ран в очередной раз давится всхлипом и принимается с энтузиазмом насаживаться на его член, вероятно, надеясь закончить со всем побыстрее. Ён улыбается, и нежно гладит брата по волосам: — Не спеши, у нас вся вечность впереди. Ран на мгновение останавливается, и Ён не видит его глаз, но уверен, что в них застыл ужас. Эта мысль его так веселит, что он смеётся, а затем замечает осторожный, поднятый на него снизу вверх взгляд. — Да, ужас, — отвечает он сам себе, убирая с чужого лица чёлку и перехватывая удобнее волосы на затылке, а затем начинает плавно толкаться, задавая свой темп. Всё глубже и глубже. Тело Рана сопротивляется ему, но это ненадолго. Ён кончает быстро. Сложно сдерживаться, когда столько времени об этом мечтал. Как будто все грязные фантазии сбылись разом, воплотились в одном единственном человеке, и в этом самом моменте. Ран давится, нежные стенки горла судорожно сжимают его плоть. Ён коротко стонет, и изливается внутрь, запрокинув голову. От неожиданности, брат резко пытается отстраниться, отчего сперма попадает на подбородок, шею, эту кипенно белую рубашку, и совсем чуть-чуть — на идеально выглаженные чёрные брюки со стрелками. Впрочем, сейчас они уже не такие идеальные. Как и он сам. Ран кашляет. Он так отчаянно плакал, что теперь ему сложно дышать, и скорее всего — саднит горло. Ён смотрит на него: всё ещё такого маленького, слабого, беспомощного и беспрекословно ему подчиняющегося. Он смотрит на него и думает, осталась ли в нём любовь? После оргазма Ён чувствует полное опустошение. Ран вытирает лицо рукавом и поднимает на него полный обиды взгляд. Он молчит. Ёну так плохо, что хочется удавиться. Он не понимает, почему он так поступил. Почему он был так жесток? Почему не мог себя контролировать? Но даже сейчас всё, о чём он мечтает — обнять и поцеловать это совершенно несчастное и разбитое существо, обвинительно взирающее на него снизу вверх. Ён чувствует себя монстром. Ён его целует. — Я люблю тебя. *** Лисы влюбляются в жизни всего лишь раз. Но так получилось, что жизней у Ёна две, а то, что он испытывает к Рану, скорее похоже на одержимость. Со временем он понимает, что хочет владеть им. Владеть во всех возможных смыслах: разумом, душой и телом. Ён не знает, что это. Откуда эти чувства по отношению к своему младшему брату. Он понимает, что это отвратительно, но когда Ран рядом, что-то меняется внутри него, как будто им овладевает внутренний демон, и бороться с искушением становится невыносимо трудно. — Я хочу тебя, — Ён подходит сзади, приобнимая, и припадает губами к синей, бьющейся под кожей венке. Ран замирает, невольно задерживая дыхание. Руки его начинают мелко дрожать, когда он заливает молоком хлопья для этого малого, которого подобрал с улицы. — Черныш дома, — говорит Ран. — Пожалуйста, не надо, — тихо скулит он, когда Ён забирается холодными пальцами под свитер и нежно гладит живот, обводит тот самый шрам. — Пожалуйста. Ён всё ещё не понимает, почему он не сопротивляется. Неужели, он действительно так боится его потерять, что готов пойти на всё? Или он тоже любит его? Любит, но боится себе в этом признаться? Остатки совести говорят, что нужно бы отъебаться от своего брата навечно и отмаливать грехи где-нибудь в Гималаях. Но Ран смотрит на него. И в этих глазах столько немой мольбы и отчаяния, что Ён не может устоять. — Мы быстро, — обещает он. — Тебе точно понравится, — и накрывает его сомкнутые губы своими. Ён не знает, что Ран говорит малому, но слышит крики, нытьё и, кажется, кто-то из них даже что-то разбивает. В комнату Ран заходит жутко фрустрированным и злым. Он отводит глаза и мнётся на пороге, подпирая дверь спиной. В другой день, Ён, возможно, захотел бы с ним поиграться, но сегодня младший выглядит слишком несчастным, поэтому… — Хочу сделать тебе приятно, — говорит Ён. Злость, сколько же в нём злости: — Я тебе что, секс-рабыня? — шипит Ран. — Джи А не справляется со своими супружескими обязанностями? — Просто я люблю тебя, — отвечает Ён. Он правда так считает. — Я люблю тебя как брата и как мужчину. Я хочу всегда быть с тобой и никогда не расставаться. Ты же этого хотел? Чтобы я всегда был рядом. Ты и… Я хочу… — Хватит! — прерывает его Ран. — Хватит надо мной издеваться. Давай уже покончим с этим, я обещал мальчишке помочь с уроками. «Ему больно», — понимает Ён. И это новое знание становится новым оружием в его руках. Он привлекает брата и усаживает себе на колени, прижимается грудью к его спине. Тяжёлое, тёплое тело из плоти и крови, полное грехов. Хочется сжимать его до хруста в рёбрах. Вжать в себя и никогда не отпускать. Ён покрывает поцелуями его шею, ведёт губами по ушной раковине, распускает руки. — Мне так не нравится, — хнычет Ран, пытаясь вырваться из плена его рук и губ, извивается, уходит от прикосновений. — Когда тебе вообще хоть что-нибудь нравилось? — парирует Ён, припадая губами к торчащему позвонку на загривке. Его запах, его тепло — опьяняют. Ён начинает стаскивать с Рана одежду. Дурацкий свитер никак не поддаётся, и они долго путаются в рукавах. Ран мерзко ноет: «А это обязательно? Ты что, меня голого не видел?» Он очевидно стесняется, ему некомфортно — это так мило. Оставшись без свитера, Ран весь как будто сжимается. Девятихвостый успокаивающе гладит его по спине, осторожно прихватывает зубами загривок — дыхание Рана сбивается. Он ёрзает, вырывая из губ девятихвостого тихий, протяжный стон — вся эта ситуация его уже порядком завела. Ён тянется к чужим брюкам, накрывает пах… — Не трогай меня! — Ран отталкивает его руки и почти сваливается с коленей пятой точкой на пол. Ён думает, как всё-таки ему идёт этот затравленный взгляд снизу. — Что такое? Мой маленький братишка стесняется? Или тоже возбудился? По тому, как стремительно краснеет Ран, Ён понимает, что однозначно второе. «Шлюха», — проносится у него в голове. Ён мотает ей, чтобы изгнать непрошенные мысли из своего разума. Он присаживается на колени рядом с братом, и убирает в сторону чёлку, нежно гладит лицо. — Это нормально, — говорит он. — Когда оба человека любят друг друга, это вполне естественно. Тебе нечего стыдиться, ведь я тоже тебя хочу. Ран выглядит ни капли не убеждённым. Ему стыдно, ему страшно, он, кажется, до сих пор ничего не понимает, но не сопротивляется, когда Ён тянет его на кровать и стаскивает с них обоих брюки. Всё, что он может — это закрыть руками лицо, и траурно бормотать: «Зачем ты это делаешь, я не хочу, пожалуйста». Ён воспринимает последнее, как просьбу продолжать, поэтому наклоняется и проводит языком по всей длине, от крепкого основания до ярко-розовой, сочащейся предэякулятом головки. От неожиданности, Ран дёргается, и чуть не залепляет ему ногой в висок — Ёна спасает только нечеловеческая реакция. Он перехватывает колено и отводит его в сторону, раскрывая, как створки жемчужницы. — Какой же ты красивый, — шепчет он, усыпая поцелуями внутреннюю сторону бедра мужчины. — Мой Ран, мой любимый младший брат. Он снова влажно облизывает ствол, берёт в рот головку, втягивая щёки. Ран под ним начинает тихо скулить. И эти звуки — настоящая музыка для девятихвостого: ему тоже нравится, ему тоже приятно. Ён плюёт на собственную ладонь и обхватывает их обоих. — Посмотри на меня, — просит он. Ран мотает головой из стороны в сторону. Локоть закрывает пунцовое лицо. Ён не понимает, то ли он плачет, то ли ему так стыдно. В общем-то, это совершенно неважно. Он уверенно движет рукой под сдавленное хныканье младшего, постепенно ускоряясь, желая, поскорее закончить эту совместную пытку. Ран всеми силами пытается сдерживаться и не толкаться, но в итоге всё равно изливается первым. В кулаке Ёна остаётся его сперма, и он начинает доводить себя самостоятельно, глядя на брата, впитывая каждую его черту. Когда Ён уже совсем близко, дверь тихонько скрипит. Младший оборачивается на неё с широко раскрытыми глазами, в которых плещется ужас. Вероятно, из-за выброса адреналина, в этот самый момент — Ён кончает. Дверь хлопает. Сперма ложится неровной полоской на чужом животе, словно второй шрам. — Ненавижу! Ненавижу тебя! — кричит Ран. Он, кажется, сейчас точно заплачет. Ён притягивает его, чтобы обнять, поцеловать и успокоить. Но тот кусается и отчаянно пытается выбраться из крепких объятий. — Ненавижу-уу! — Тихо, тихо, — шепчет Ён, гладит по волосам, целует лохматую макушку. — Всё хорошо, я рядом. Я больше никогда тебя не брошу, слышишь? Никогда. Он начинает его укачивать, как когда-то в детстве, когда младшему снились кошмары, но Ран мечется всё сильней и сильней, пока обессиленно не затихает на его же плече. Кажется, после этого случая, брат начинает его бояться. И, что не имеет никаких сомнений — начинает его избегать. *** Он никогда не забудет тот день, когда, наконец, овладевает Раном. Эта смесь из чувства вины, сожаления, жалости к младшему, ненависти к себе и грязной похоти сплетается в его душе, будто клубок ядовитых змей. Ран взведён и невероятно напряжён, как камень. Кажется, он до сих пор не может поверить в то, что снова согласился, и не понимает, почему его тело реагирует на Ёна подобным образом. Он говорит: — Может, не надо? — Одно твоё слово, и ты больше никогда меня не увидишь, — отвечает Ён. Он знает, что это жестоко. Как же в этот момент он себя ненавидит. Ран ничего не отвечает. Он снова пытается закрыть лицо, но Ён отводит его руки в сторону, накрывает большой, жёсткой ладонью щёку и целует. Поцелуй выходит долгим, нежным, сентиментальным. Ран упирается ладонями ему в плечи, не отталкивая, но и не притягивая ближе, и, кажется, впервые, робко ему отвечает. Этого хватает, чтобы Ён напрочь забыл о нравственной стороне вопроса. В голове бьётся только «Хочу-хочу-хочу» и «Он тоже этого хочет, он хочет». Хочется плакать. Ён целует сомкнутые веки брата и тащит его к себе ближе. Тот жмурится сильнее и цепляется за него руками. Ён никогда не думал, что у него такие нежные и мягкие пальцы — как у девушки. — Если будет больно — скажи, — просит девятихвостый. — Я не хочу делать тебе больно. Хорошо? Ран кивает, и этого достаточно. Ён приставляет головку к влажному, покрытому смазкой входу. В этой смазке всё: его бедра, руки и простыни. Ён делает на пробу толчок. Войти в Рана не так-то просто. «Его тело меня не принимает», — грустно думает Ён. «Да чего ты с ним церемонишься? Просто войди в него и всё!» — возникает в голове другая, жестокая мысль. И Ён очень хочет забить на всё и удовлетворить этот внутренний голод, но Ран, его маленький испуганный брат трясётся под ним от страха, и это его останавливает. Сам акт выходит болезненным и мучительным для них обоих. Ран слишком сильно сжимается, Ён никак не поймёт, как ему двигаться, чтобы младшему было приятно. И, к тому времени, как он находит правильный угол, они оба уже хотят всё это побыстрее закончить. Фрустрированный собственной бесполезностью, Ён делает резкий, рваный толчок, и, наконец, попадает куда нужно. Ран удивлённо распахивает глаза, выгибается и высоко стонет, почти на фальцете. После этого момента Ён его не щадит. До этого тихий, Ран становится неожиданно громким. Ён втрахивает его в матрас, думая о том, как можно выглядеть так порнушно и зачем было сопротивляться, если ему тоже нравится. Как же ему от себя противно… Ран цепляется за него руками, притягивая совсем близко, почти удушая своими объятиями, и скулит это своё «нет» ему на ухо. Ён целует его, затыкая, на какой-то момент сбиваясь с ритма. Волосы лезут в глаза, липнут ко взмокшему лбу, лезут в рот. Ран сжимается вокруг него ещё сильнее и, как Ён и мечтал, протяжно стонет в рот. Всё это настолько больно и приятно одновременно, что, кажется, девятихвостый начинает плакать. Он сам себя не понимает. — Тебе нравится? — спрашивает он брата, широко облизав нежное, аккуратное ушко. Ран мотает головой из стороны в сторону и говорит «да». Ран кончает от его руки. С его членом в заднице, всего на пару мгновений позже, чем Ён. Они лежат обессиленные на кровати, грязные, потные, здроченные. Лицо Рана не выражает абсолютно ничего. Полная пустота. Внутри у Ёна кошки скребут. Это был один из лучших оргазмов его жизни, но почему же так плохо. Ему хочется извиниться, но он знает, что это будет глупо. Что это «прости» ничего не стоит, потому что в следующий раз всё повторится снова. Стоит Рану посмотреть на него из-под опущенных ресниц, стоит засмеяться своим низким, бархатистым голосом, и всё повторится вновь. Это больно — так хотеть кого-то, являющегося твоим братом. — Хочешь, я брошу Джи А? — спрашивает Ён. Он хочет, чтобы малыш знал, что его чувства более чем серьезны. На лице Рана возникает горькое выражение, и он пытается отшутиться: — Я что, настолько хорош в постели, что ты готов забыть о своей девке? Ён не знает, как можно их сравнивать. Он тянется к тёмным, почти чёрным спутанным волосам, убирает со лба. — Я брошу, — обещает он. И бросает. *** Они выглядят, как обычные братья. Помимо того, что у них есть секрет, о котором не знает никто, кроме них двоих. И мелкого. Но он молчит, и лишь провожает Ли Ёна долгими, настороженными взглядами, когда тот приходит к ним в гости. Ёну кажется, что мелкий его ненавидит. Но, как бы то ни было — он молчит, и это главное. Ран, кажется, тоже смирился со своей участью. Он всё ещё не принимает Ёна с распростёртыми объятиями, никогда не идёт первый обниматься, не пытается поцеловать, но он не сопротивляется. И девятихвостый знает, что это лишь вопрос времени. Что надо лишь немножечко подождать, надавить, надломить — и он получит главный приз в виде лисьего сердца. Иногда Ран становится самим собой, таким же, как раньше — наглым, избалованным, несносным, требующим к себе безраздельного внимания. В такие дни он становится особенно желанным для Ёна. Но по большей части младший выглядит подавленным, закрытым и угрюмым. Ён не находит себе места, когда видит его таким. Что-то внутри него говорит: «Он тебя разлюбил. Он ненавидит тебя. Ты сломал всё, что между вами когда-то было. Ты — чудовище». Это больно. Больно видеть, как младший отводит глаза, каждый раз, когда он на него смотрит. Больно, когда он невольно дёргается от случайного прикосновения. Больно видеть, что он больше не просит варёное яйцо, а ест то, что ему дают. В такие дни Ён чувствует себя особенно несчастным. В такие дни, внутри него что-то злобно смеётся и хочет залепить младшему пощёчину, растоптать, поставить на колени и отыметь самым унизительным способом, на который только способна фантазия Ёна. А с ней у него всё более, чем хорошо. Он хочет, чтобы Ран страдал так же, как и он. И чем хуже у него на душе в этот момент, тем более мягким и нежным он становится. Рана это очень пугает, и он превращается в тихого, покладистого лисёнка. Он не говорит, почему, но Ён знает, что каким-то внутренним, звериным чутьём он ощущает опасность и боится разбудить зло, что дремлет внутри девятихвостого. Однажды они принимают вместе ванну. Как в этих дешёвых американских мелодрамах: пена, шампанское. Ран сидит напротив, задумчиво уставившись в окно, и его пятка покоится у Ёна на плече. Девятихвостый видел его мальчишкой, несносным юношей, взрослым мужчиной. И каждое из этих его состояний было прекрасным. — О чём задумался? — спрашивает Ён, поворачивая голову, чтобы поцеловать мыльную щиколотку. Ран переводит на него взгляд хитрых, раскосых лисьих глаз и улыбается краешком губ: — Тебе не понравится, — что-то внутри него заходится ликованием: «Спроси-спроси-спроси!» И он спрашивает. — Я думаю о том… — он замолкает. Ён думает, что нужно его уже отучать жевать собственные губы, когда нервничает. — Ты ведь изнасиловал меня, брат. Эти слова бьют Ёна под дых. Потому что он знает. Он думал об этом сотни раз. И Ран это озвучил. Ён держится, но уродливая гримаса отчаяния искривляет его прекрасное лицо. Он подносит кулак к губам, прикусывая кожу указательного пальца до боли. Но слёзы всё равно катятся из глаз помимо воли. — Прости, — просит он, задыхаясь от чувства вины, которая сжирала его всё это время. — Прости, — он чувствует себя таким слабым и уязвлённым в этот момент, но не знает, что может ещё сказать. Он не видит ничего, но чувствует, что пятка с его плеча исчезает, и Ран тянет его на себя, заключая в неловкие объятия, прижимая к своей груди. Так тепло. Он молчит и просто гладит его по мокрым, мыльным волосам. «Потому что он никогда не простит тебя». От этой мысли становится ещё горше. Ён чувствует себя маленьким, запутавшимся и совершенно сломленным. Впервые за долгие годы своей жизни, он не знает, что делать. — Кажется, я болен, Ран. *** Единственное, что Имуги точно уяснил за эти 2 перерождения — силой дело не решить. Люди слабы. Но если указать им на это, то немедленно возникает какое-то упрямое, тупое сопротивление. После падения в реку Сандзу, он выжил. Основная его часть, которая заключалась в Ли Ёне. Да, он очень ослаб, потерял все свои магические способности, но он всё ещё был жив. Крошечная змейка сомнения, поселившаяся на задворках чужого разума. И пока он был заточён в чужом теле, он изучал. Ли Ён оказался довольно интересным созданием, хотя таким же глупым и слабым, как и остальные людишки. Скованный нормами приличия, морали, долга, снедаемый сожалениями и чувством вины. Он дни напролёт думал о своей вшивой девке и неудачном братце. Имуги сначала не обратил внимания, но было во всём этом что-то болезненное и ненормальное. И когда он понял, что именно, то вечность стала приобретать новые яркие краски. Ли Ён не осознавал. Наверное, внутренний блок был настолько силён, что он запрещал себе об этом думать. Но, нет-нет, да проскакивали у него какие-то странные, едва уловимые мысли о том, как хороши были времена, когда все мысли его брата были сконцентрированы на нём, на Ли Ёне. В другой момент, он вспоминал его лицо, и восхищение красотой было далеко от братских дружеских чувств. И так как девятихвостый совершенно всего этого не осознавал, это становилось слабостью, которой змей непременно решил воспользоваться. В этом перерождении Имуги много читал. Главное, что он понял, изучая биологию, если ты паразитируешь на чужом организме, необходимо, чтобы хозяин ни о чём не догадался. Как грибы кордицепсы, подчиняющие муравьёв и ведущие их на смерть. Разрушь своего врага изнутри и стань им. У него было тело девятихвостого, а уж с разумом он как-нибудь справится. Это был лишь вопрос времени. Подбрасывать чужеродные мысли было легко. Сначала это сбивало лиса с толку. Бесконечная чреда самоуничижения внезапно прерывалась воспоминаниями невероятной давности: его брат, в объятиях какого-то старого лиса-извращенца. Ёна всегда бесили эти воспоминания. Ревность, да? Затем Имуги стал фантазировать. А что, если бы вместо этой старой лисицы был ты? Если бы это ты научил его всем этим непристойным вещам? Если бы это твой член был у него во рту в тот день? Страх. Чувствовать страх своего врага было невыносимо упоительно. Имуги ликовал, сбивая Ли Ёна ещё больше с толку отголосками своих чувств. Главное — действовать осторожно. Имуги умел ждать. А затем эти придурки их освободили. Боже-боже-боже! Это было так весело! Девчонка ему быстро надоела. При виде неё у Ли Ёна сразу размягчались мозги и внутренности. Он становился до тошноты романтичным и сентиментальным — Имуги от этого всего воротило. То ли дело Ли Ран: маленькая глупая лисичка даже не подозревала о том, что его братец сходит по нему с ума (стараниями Имуги, конечно). Почти каждую ночь змей подкидывал Ёну сны, в которых он весело проводит время в постели со своим братом. Ён просыпался от них в холодном поту и с крепким, совершенно небратским стояком. Имуги нашёптывал ему на ухо, как прекрасны эти пальцы, губы и плечи. В самый неподходящий момент отмечал: «Боже, какая охуенная задница». И постепенно, Ли Ён принял эти мысли за свои. Скорее всего, в какой-то момент он просто разрешил себе думать о брате в таком ключе. После этого уже не надо было стараться. Лишь направлять. Довести безумными фантазиями до исступления, чтобы Ли Ён сорвался. И упиваться его виной, болью и сожалением. У девятихвостого оказалось много внутренних демонов. Имуги был лишь вишенкой на торте и дирижёром всего этого великолепия. Чем дальше заходил девятихвостый, тем более отчаянно и сломленно он себя чувствовал, тем больше себя терял. Это слабое человеческое существо никак не могло принять тот факт, что желает собственного брата. Что всегда желало. С тех самых пор. Об этом Ён запрещал себе думать под любым предлогом, как сильно бы змей ни старался. Наверное, именно из-за этого внутреннего конфликта план и развалился. Девятихвостый внезапно стал думать, что он болен, что его околдовали, и всякую другую чушь. Имуги пытался его убедить в обратном, но он был слаб. Он не мог до конца управлять этим телом. И правда всплыла наружу. Его изгнали. На этот раз, скорее всего, навсегда. Когда змей засыпал, он внутренне улыбался. Ведь с ним или без него, Ли Ён был сломан. *** Он открывает глаза и видит лишь белый потолок. Какое-то время пытается осознать, кто он, где, и что произошло. Рядом слышны голоса. Заинтересованно-тупое лицо Невесты-улитки появляется в его поле зрения и спрашивает: — Ён? Собственный голос как будто идёт из-под воды, но он справляется: — Да, это я. В голове пусто и тихо. Наверное, он давно не был настолько одинок сам с собой. С тех пор, как переродился — точно. И это лишь ещё один знак, что Имуги покинул его тело. Син Джу начинает радостно подкидывать дохлую змею и целовать её, милуется с ней, словно с возлюбленной. Но Ён ищет глазами другого человека: — Где Ран? — В соседней комнате. Сказал, что не может на это смотреть. Чувствуя слабость и головокружение, словно перепил соджу, Ён подымается. Приторно воняет благовониями. Вокруг эти чёртовы печати. Он перешагивает защитное ограждение, и проходит в смежную комнату. Ран вскидывает голову в тот самый миг, как Ён открывает дверь. Он одиноко сидит у окна. Вечерний золотой свет красиво очерчивает мягкий овал лица, делает радужки бездонных глаз медово-карими. На столе перед ним — неоткрытая пачка сигарет, и крошечная чашечка с недопитым кофе. — Ён? — неуверенно, робко. — Да. — Ён! — он вскакивает со своего стула и бросается к нему, заключая в крепкие объятия. Шмыгает носом — пиджак снова надо будет стирать — Ну, тихо. Рёва-корова. Всё хорошо, я вернулся. Они спешно прощаются, и едут домой. Ён всё ещё чувствует себя слабым, поэтому Ран за рулём. Они едут молча. Тихо играет радио. Ран настаивает на том, чтобы эту ночь он провёл у него дома, потому что не хочет оставлять его одного в таком состоянии. Ён соглашается. Внутри всё ещё блаженная тишина. И он даже не представляет, как мог выносить это вечное змеиное шипение у себя в голове. Почему он вообще решил, что это его мысли? Они заказывают доставку и неспешно ужинают. Ёна мутит, поэтому он почти не притрагивается к еде. Только пьёт воду. Ран тараторит, спрашивает, как он себя чувствует. Говорит, что Ён дурак, раз позволил чёртову змею завладеть своим телом, и так долго не замечал подмены. Он всячески избегает того, что происходило с ними всё это время, и Ён его не винит. Он слушает его, словно радио, уплывая в свои мысли. Наслаждается тем, насколько счастливым выглядит его младший брат, и как же всё-таки идёт ему эта улыбка с ямочками. Взгляд Рана меняется, становится беспокойным. — Ты хорошо себя чувствуешь? — он подползает ближе, и эта мягкая ладонь на его лбу — словно благословение. Купаясь в этой любви и нежности, Ён хочет дарить её в ответ. Он осторожно отводит чужую кисть от своего лба и целует ладошку, блаженно улыбаясь. Мгновение тишины — и на лице обоих читается ужас. — Прости, прости, — Ён вскакивает из-за стола. Узловатые пальцы тянутся к рыжим волосам в жесте отчаяния. Он смотрит на перепуганного Рана и не находит ничего более убедительного, чем сбежать из кухни и закрыться в гостевой спальне. Ран стучит в дверь, просит открыть, но Ён не отвечает. Он выходит сам, часа через два. Ран спит под дверью. У него с детства эта привычка: когда сильно нервничал, то уставал и засыпал чуть ли не посередине истерики. Ён присаживается рядом на корточки, нежно гладит по лицу, чтобы разбудить. Такой маленький, такой глупый. Однажды Ён спросил, почему он всё это терпит. Ответом стало: «Потому что ты мой брат». Когда Ран открывает глаза, он тут же всё понимает. — Нет, — просит он. Почти отчаянно: — Это неправда. Нет. Ён склоняется ближе и сминает в голодном поцелуе губы. Он овладевает им в этом же коридоре. Ран долго, безутешно плачет, но под утро всё равно приходит в его постель и заползает под одеяло. Холодный нос утыкается между лопаток. «Однажды он полюбит тебя, вот увидишь, — думает Ён. — Ты станешь для него самым лучшим, и однажды он захочет, и будет сам насаживаться на твои пальцы и просить о большем». Ён чувствует одновременно усталость и стыд от собственных мыслей. «Чудовище. Я чудовище», — думает он. В ответ слышит лишь тишину собственного разума.