В его объятиях

Рома нащупал в кармане старых спортивных штанов помятую пачку сигарет. Выудив из неё последнюю, он закурил, выпуская облако грязно-сизого дыма в чуть приоткрытое окно. Ощущая, как лёгкие заполняет приятная тяжесть, Пятифанов умиротворенно прикрыл глаза. Взобравшись на подоконник, он подставил лицо под порывы ледяного сквозняка, как делал всегда Антон. Запах снега и зимнего ветра вперемешку с запахом дешёвого табака коснулся носа. Вслед за ним морозный воздух лизнул голую шею и ключицы, не скрытые воротником растянутой футболки. По телу пробежала лёгкая дрожь. Петров мог так часами сидеть, находя в этом ему одному понятное удовольствие. Рома же предпочёл бы сейчас потеплее завернуться в одеяло и не выходить на улицу до самой весны. Рома мёрз. Постоянно. Сколько бы одежды он на себя не надел, промозглый северный посёлок, насквозь продуваемый всеми ветрами этого мира, раз за разом запускал свои когти под слой футболок, кофт и курток. Серое небо висело низко. Ещё немного, и макушки елей, усыпанных снегом, точно саваном, непременно проткнут его своими иголками. В замерзшей тишине пустующих улиц посёлок, казалось, засыпал. Ни единой живой души не бродило под безмолвным снегопадом. Пятифанов смотрел на школьный двор, который не менялся из года в год. Лишь белое покрывало каждую зиму разбавляло его серость своей, в общем-то тоже не слишком яркой, краской. Его любимые когда-то турники стали для него слишком низкими. Или же он для них слишком высоким. Висельника за углом школы прошлым летом закрасили под предлогом ремонта фасада, который, в прочем, дальше одной единственной стены, не распространился. Догоревшая сигарета обожгла Роме пальцы, напоследок испустив последний дымный завиток, и угасла, как свеча на ветру. Стоило бы вернуться в класс, но почему-то делать это отчаянно не хотелось. Грязно-зелёная выцветшая от времени плитка школьного туалета была уже почти родной. Пятифанов улыбнулся, вспомнив, сколько раз они курили здесь с Бяшей. Как впервые затянуться попробовал Антон, и как он потом клялся, что больше в рот эту гадость не возьмёт. Обещание он, кстати, держит до сих пор, наотрез отказываясь от предложения раскурить одну на двоих. После девятого класса «Вольтрон» оказался не просто покалеченным. Теперь он напоминал инвалида без рук и ног. С того момента, как Бяша решил уйти после девятого класса и уехать в какой-то там колледж. Рома остался один. Ну как один… С Петровым, конечно. Они вдвоём пошли в десятый класс. Но если один из них точно знал, чего хочет, другой просто тянул время, боясь перемен, которые перевернули бы его жизнь с ног на голову. Первое время было слишком пусто. Тяжело было расстаться с другом, которого знал с десяток лет. Но Рома понимал его. Все, кто мог вырваться отсюда, рано или поздно делали это. И никого из них нельзя было за это осуждать. Если бы он мог, сам бы сбежал при первой возможности. Но дни тянулись, и вслед за ними стало уходить и чувство нехватки чего-то невообразимо нужного. Рядом всегда был Петров, готовый поговорить, помочь или просто молча посидеть на крыше Роминого дома, наблюдая за звёздным куполом. Может, он и не был полноценной заменой Бяши, но зияющую дыру в сердце хулигана залатать смог. Теперь их было только двое. О том, что будет, когда и он уедет в свой университет, Пятифанов старался не думать. Антон был особенным. С первого своего появления в далеком шестом классе, он обратил на себя внимание всех и каждого, и Рома не был исключением. Слишком другой, слишком не такой, как все. Отчужденный, оторванный от мира, как и их посёлок. Такой хрупкий и пугливый на первый взгляд, обладал храбростью, коей мог позавидовать даже сам главарь тогда ещё не расформированной Пятифановской банды. Сколько раз он спасал их шкуры, Рома даже считать не берётся. Их дружба прошла все возможные проверки. За внешне холодным и отстраненным парнем скрывался безумно тёплый во всех смыслах этого слова Антон, в объятиях которого хотелось спрятаться от всех и каждого. Как бы тяжело не было это признать. А Петров всегда был готов к тому, чтобы Рома прижался к нему, обвив руки вокруг его тела. Роме это было нужно. Жизненно необходимо, как воздух. И Антон понимал. И берег их маленькую тайну. Посмотрев на дверь, Рома устало запрокинул голову, опираясь на боковую от окна стену, свесив одну ногу с подоконника. Вряд ли в классе кто-то расстроится, если он не придёт. Математичка так только рада будет. Однако скрип дверной ручки заставил Пятифанова снова обернуться в её сторону. Дверь медленно приоткрылась, и в туалет заглянула белая вихрастая голова. – Ты чего в класс не возвращаешься? Я уже подумал, что случилось что-то, – Антон, увидев друга, прошёл в помещение и уселся на противоположный край подоконника. – Не хочу, – ответил Рома, задумчиво посмотрев в окно, – чо я там не слышал? Как эта швабра меня говном поливает за то, что я её логарифмы гребаные не понимаю? Антон посмотрел на то, как одноклассник сжимает пальцы и прижимает их к телу, почему-то игнорируя открытое окно. – Зачем мерзнешь-то сидишь? – проговорил он, закрывая его и подсаживаясь чуть ближе, – ты же не переносишь холод. Рома устало вздохнул. – Ну ты же вечно так жопу морозишь на кой-то хер, чем я хуже? Взгляд Петрова пробежал по взлохмаченным волосам, которые больше не были выбриты, как в шестом классе. Конечно, они не стали сильно длиннее, но все же теперь в них можно зарыться пальцами, пока Ромина голова прижимались к его груди. Серая футболка, которая когда-то была белой, мешком висела на худом, пусть и подкаченном теле. Затертые спортивные штаны, которые Рома не менял класса наверно с восьмого, и кроссовки, на которых был расклеен шов рядом с подошвой. Пятифанов ненавидел, когда на него косо из-за этого смотрели, намекая на социальное положение его семьи. Если отделались одним лишь разбитым носом – считай повезло. Но Антону было все равно. Он не замечал этого, смотря хулигану прямо в глаза. А иногда, как тому казалось, прямо в душу, покрытую слоем колючего инея. Рома сейчас казался безумно уязвимым. Покинутым и брошенным. Замерзшим так, как никогда прежде. – Я это я, Ром, – Антон на секунду задумался, а после спрыгнул с подоконника, – подожди здесь, я сейчас приду. Петров быстро выбежал в коридор, даже не дожидаясь ответа. А Пятифанов выдохнул на окно, заставляя его немного запотеть, а после начал выводить пальцем какие-то узоры. Антон всегда оставался собой. Переживал, волновался. Думал о ком угодно, только не о себе. Но о Роме он почему-то думал все-таки больше, как тому казалось. В животе громко заурчало. Последний раз он ел вчера утром. Мать приготовила кашу с отвратительными комочками, а после ушла на сутки. Приложив огромные усилия, он проглотил все, что было в тарелке, а потом доел и из кастрюли, понимая, что в следующий раз такая возможность выпадет дня через два, в лучшем случае, когда женщина вернётся пьяная после работы, скорее всего уже без половины денег, отоспится и отправит сына в магазин, выделив сумму копейка в копейку. За окном на голую ветку приземлился одинокий голубь со взъерошенной грудкой. Склонив голову, он посмотрел на Пятифанова, а после, отряхнувшись, улетел прочь. Через минут десять дверь снова открылась, и перед хулиганом возник Петров, в руках которого было два граненых стакана дымящегося чая, на одном их которых лежала булочка, обсыпанная корицей. Поставив их перед Ромой, он опять запрыгнул на подоконник и пододвинул стакан с булочкой поближе к однокласснику. – Ничего себе, – прошептал Рома, – и как тебе их продали посреди урока-то? Антон лишь хитро улыбнулся. – А мне их и не продавали, – Рома непонимающе посмотрел на друга, – взял, пока повариха отвернулась, и все. – Ну, Тоха, все-таки мы тебя с Бяшей научили чему-то, – Пятифанов взял булочку, – пополам? – Давай. Пятифанов разломил выпечку и протянул одну половинку Антону. Она была большой, горячей и невероятно мягкой. Только из печи. – Тебя самого-то не потеряют? Ведьма эта не взбесится? – рот наполнился слюной, как только до носа долетел запах корицы и свежего теста. – Да какая разница? Даже если два поставит, ничего не изменится. – Ну конечно, у тебя там нихуя, кроме пятерок нет, – иногда Рома даже завидовал. Иногда злился. Только даже сказать толком не мог, на кого именно. На Антона, что тот умный? Что до ночи сидит за учебниками? Или на самого себя, так как не может усидеть за ними и часа, предпочитая бесцельно бродить по посёлку? – Я ведь говорил тебе, если что-то непонятно, я всегда тебе помогу, – Антон поправил очки, сползшие слишком низко. – Да знаю я, Тох, знаю. Не в этом дело, – Пятифанов выпил сразу половину стакана, ощущая как приятное тепло распространяется по телу, – не могу я, блять. Сколько раз пытались уже… – Так нельзя, Ром. Нельзя жить без стремлений. У тебя не получилось, и ты решил забросить все и просто плыть по течению. А что дальше будет, ты знаешь? После того, как мы окончим школу? Осталось каких-то полгода. Что ты будешь делать потом? Ромины кулаки сжались. Он ненавидел, когда разговор заходил в это русло. Будущее виделось ему слишком туманным, размытым. И пустым. Иногда он засыпал лишь под утро, охваченный мыслями о дальнейшей жизни. Невообразимо страшно было смотреть вперёд, где не было его самых близких друзей. – Я в душе не ебу, Тох. Устроюсь работать куда-нибудь, проебу лучшие годы жизни и сопьюсь на пару с матерью. В сердце Антона болезненно кольнуло. Он понимал, что эти слова не были шуткой, и от того становилось ещё тоскливее. Профиль Ромы, смотрящего в затянутое небо, был похож на мраморное изваяние. – Я не стану таким, как вы. Не поступлю в университет, в консерваторию, даже в ебучий колледж. Кому я там нахуй нужен? Я не особенный, как вы. Я прост, как белый лист, блять. Без всяких талантов и прочего, только ебальники бить и научился, – Пятифанов смахнул крошки с коленей и поставил пустой стакан рядом. Антон выдохнул с толикой возмущения. Подсев к Роме почти вплотную, он принял самое строгое и серьёзное лицо, на какое только был способен. – Кто тебе сказал, что ты не особенный, а? Что ты простой? Что в тебе нет талантов? Знаешь, Ром… Не бывает простых людей. Хотя бы потому, что у каждого из нас есть прошлое. Все мы пережили нечто, что делает нас не такими, как остальные. Не бывает среди людей белых листьев. – То, что я с детства жил в говне, делает меня ахуеть каким особенным? Ну спасибо, блять, оно того стоило. – Я не совсем то имел ввиду. Да, может так оно и было. Но это сделало тебя тем самым Ромой Пятифановым, который стал для меня лучшим другом. Само твоё существование уже делает тебя особенным. – И чем же я от других отличаюсь после этого? Что во мне хорошего? – Рома дернул бровями. – Ну… – Антон на секунду задумался, – ты смелый, сильный. Может ты не замечаешь, но ты очень быстро умеешь приспосабливаться к негативной среде, ты быстро находишь решения в стрессовой ситуации. Быстро учишься делать что-то руками. Помнишь, как колесо моему отцу на машине заменить помог? Он тебе в лицо не говорил, но при мне очень тебя хвалил за это. А знаешь что в тебе меня всегда восхищало? – Что? – Когда я называю тебя сильным, я говорю не только про физическую форму. В тебе есть… Как это назвать? Стержень? Ты с детства жил крайне хуево, но при этом никогда не ныл. Не жаловался, не превращался в жертву. Хотя в этом нет ничего плохого, на самом деле, пока ты не начинаешь замечать только свои собственные проблемы. Но все же. Ты очень сильный, Ром. – Разве не я убегал из дома от пьяной матери? Не я сопли размазывал по тебе, пока ты обнимал меня? Я такой же нытик, как и все, блять. – Проявление эмоций не делает тебя нытиком. Чувства делают из трупа живого человека. И неправильно их прятать, в надежде, что никто не посчитает тебя слабым. – И что ты мне предлагаешь? – смотреть в глаза напротив, заслоненные линзами очков, было пронзительно больно. От одной мысли, что больше он не увидит, как снег оседает на светлых волосах, руки начинали дрожать, – разве я еще не все просрал, что мог? Антон улыбнулся, накрывая Ромину руку своей. Тот вздрогнул. Рука Петрова была горячей и мягкой, в отличии от ледяных пальцев Пятифанова, загрубевших от постоянных тренировок. – А что ты сам хочешь, Ром? – Хер знает, Тох. Правда. – У нас есть ещё время. Я буду с тобой заниматься. Сдашь экзамены хотя бы на средний балл. А там посмотрим. Вот тебе же нравится в машинах возиться? – Ну нравится. – Вот. У меня отец знаком с человеком, который работает в колледже, где учат на автомеханика. Если что, мы поможем поступить тебе, и я заберу тебя отсюда, Ром. Рома шмыгнул носом и посмотрел на Антона. – Правда заберёшь? – Я никуда без тебя не уеду, Ром. Как я смогу бросить тебя? Ты часть моей жизни, Ром. Часть меня. Думаешь, мне не тяжело слышать от тебя, как ты спиться собираешься? Пятифанов дрожал, сидя на холодном окне. Январь бродил по пустым улицам, как безликое божество, укрывая посёлок белым покрывалом. – Иди сюда, Ром, – Антон оперся на стену и приглашающе расставил руки в стороны. Рома, не задумываясь, подполз к нему и прижался к его груди, кладя голову на плечо и утыкаясь носом в шею. На замерзшей спине сомкнулись тёплые руки. Хотелось разучиться думать и просто греться в Антоновых объятиях, искренне веря, что все проблемы этого мира к ним не относятся. Антон же нежно гладил чуть сутулую спину. Пятифанов сопел ему в шею, все ещё изредка подрагивая. Такого Рому знал только он один. Только ему, забитому ботану, главный хулиган их школы и гроза района смог открыть изорванную в клочья душу. При нем он мог быть слабым. Антон никогда не забудет, как Пятифанов плакал, сидя в его комнате, пока Петров обнимал его, стараясь не задеть порез от разбитой бутылки на боку, оставленный матерью в приступе белой горячки. – Зима в этом году какая-то слишком холодная… – задумчиво прошептал Петров. – Потому что она может оказаться для нас последней, – ответил Рома, сжимая в кулаках рубашку Антона. – Не окажется, Ром. Я тебе обещаю. Без тебя мир превратится лишь в вереницу серых дней, до боли похожих один на другой. – Мне страшно, Тош. Пиздец, как страшно. Даже когда пьяный отец надо мной нож занёс, я не испытывал такого ужаса. Я боюсь проснуться в ледяной постели, понимая, что больше не увижу тебя. Антон наклонил голову и провел носом по Роминым волосам, вдыхая запах травяного шампуня. Они оба привыкли контролировать все, но сейчас ощущение абсолютного бессилия перед грядущим обоих схватило за горло и прижало к стене. Но что бы не случилось, Рому он от себя не отпустит. Не позволит ему пропасть. Так было всегда. Пятифанов берег Петрова от хулиганов, маньяков и прочих ублюдков. А Антон берег его от самого себя. – Ром… Я скорее потеряюсь сам, чем расстанусь с тобой. Мы есть друг у друга. Представь, какого тем, кто встречает судьбу в одиночку. Кто также смотрит вдаль, а видит там лишь густой туман, где нет никого, кто взял бы его за руку, кто вывел бы к свету. А так или иначе, все мы должны через это пройти. Мы ведь хотели вырасти когда-то. Вот, выросли… – Долбаебами мы были, Тох, вот и хотели. В коридоре раздался звонок, а сразу же вслед за ним послышались голоса и снующие туда-сюда шаги. – Вставай, Ром, перемена началась. Надо в класс за вещами зайти. Нехотя Пятифанов выпустил Антона и слез с подоконника. Едва он отстранился, дверь в туалет распахнулась, и в неё ввалилась толпа учеников. Протиснувшись через них, они дошли до кабинета. Урок был последним, и учительница сидела в одиночестве за своим столом, заполняя какие-то бумаги. Увидев Антона с Ромой, она лишь хмыкнула, посмотрев на одного с укором, на другого с презрением. Проигнорировав ее взгляд, они забрали вещи и направились в сторону лестницы. Улица встретила их морозным воздухом. Снег медленно кружил вокруг них, скрепя под ногами. – Ром, а пойдём ко мне? Ты же знаешь, мы всегда тебе рады. И Оля недавно спрашивала о тебе. Мама тебя ужином накормит, она сегодня куриный суп сварить собиралась, – Антон, широко улыбаясь, посмотрел на друга. – Пойдем, – Роме, как всегда, было неловко, но мысль о горячем курином супе не давала бы покоя до утра. Дойдя до дома, они увидели горящий на кухне свет и силуэт Карины у плиты. Переглянувшись, они, весело смеясь, бегом понеслись к крыльцу, не замечая, как ноги утопают в снегу. Как будто им снова по тринадцать. Добежав первым, запыхавшийся Антон постучал в дверь. Карина, заметившая их, пока они бежали от калитки, сразу же открыла, впуская их в тепло. – Привет, мам. – Здравствуйте, теть Карин. – Привет-привет, мальчики. Проходите скорее. Рома, молодец, что пришёл, я такой суп сварила! Раздевайтесь, мойте руки и быстро на кухню. Пятифанов уже и не помнил, когда в последний раз так вкусно и плотно ужинал. Сейчас, лёжа на кровати Антона, который дорешивал себе домашнее задание, он чувствовал себя счастливым. Его собственная домашка уже была сделана и аккуратно лежала в его рюкзаке. Даже решил он ее сам, после разъяснений Петрова. Оказывается, все было не так уж и сложно. Даже надежда какая-то появилась сдать эти гребаные экзамены. Мысли, терзавшие его днем отступили ненадолго, давая Роме возможность расслабиться хоть на один вечер. А может и больше, кто знает. – Я закончил, Ром, – обернувшись, радостно сообщил Антон. В свете настольной лампы он напоминал летнее солнце. Такое же светлое и тёплое. Рома устало зевнул. Рядом с кроватью лежал матрас, на котором он спал, ночуя у Петровых. Он уже хотел было слезть вниз на свое место, но Антон остановил его. – Подожди, Ром. Оставайся на кровати сегодня. Ночью по полу тянет немного, ты опять замёрзнешь. – Да я… – Даже не спорь, Ром. Не переживай, все хорошо, – Петров сел рядом, обнимая его ненадолго, – это чтобы точно не замерз. – Спасибо… Рома лёг на кровать, а Петров накрыл его одеялом. Едва его голова коснулась подушки, он глубоко вздохнул и закрыл глаза, моментально засыпая. Не удержавшись, Антон наклонился, оставляя на лбу Ромы лёгкий поцелуй. – Спокойно ночи, Ромка. Сам он ещё собрал на завтра рюкзак и спустился вниз, набрать воды. На кухне сидела мама, читая в тишине какой-то журнал. – Уже ложитесь? – спросила она, посмотрев на сына. – Я за водой пришёл. А Рома спит уже, – ответил Антон, доставая из шкафа две кружки. – Зови его к нам почаще, я не против, отец тоже, Оля вообще его, как второго брата, воспринимает. Ты же понимаешь, ему тяжело. – Да, мам, – Антон сел напротив Карины, – мы говорили с ним сегодня, он боится жить дальше. – Неизвестность пугает, я знаю. Да и то, как он живёт, только усугубляет все. До сих пор помню, как он засыпая, случайно назвал меня мамой и даже не заметил. – Я помогу ему. Всем, чем смогу. – Хорошо, Тош. Ладно, давай, иди, сладких снов вам. – Ага, спасибо, мам. Поднявшись наверх, Антон, как можно тише вошёл, оставил воду на столе и закрыл дверь. Выключив свет, он разделся и уже собирался лечь, но с кровати раздался тихий голос. – Тош, это ты? – Ага. – Поцелуй меня ещё раз. Немного не ожидавший такой просьбы Антон секунду помедлил, а затем наклонился и, откинув тёмные волосы с роминого лба, снова прикоснулся к нему губами. Пятифанов что-то мурлыкнул в ответ, как большой кот, а потом прошептал: – Спокойно ночи, Тош.