И вьётся нить

      Чужие пальцы в собственной заднице напрягали, как мог напрягать только приставленный к виску пистолет.       Я не хочу, – с отчаянием подумал Томми, но тело реагировало слишком отзывчиво, подло предав разум. – И никогда не хотел…       Последний год разрушил много его «никогда»: никогда не встречал людей, способных превращаться в оленей. Никогда не встречал колдунов, предсказывающих будущее. Никогда не целовался с мужчинами, никогда не позволял им отсасывать себе и никогда – вообще, совершенно точно никогда – не собирался оказываться с ними в одной постели.       Рудольф коснулся губами уха, мягко и одобрительно шепнул:       – Вот так. Хорошо.       Лицо горело. Горели уши. Руки. Бёдра. Каждый сантиметр кожи, которой он касался.       Томми мог поклясться, что сейчас в одиночку мог отопить собой целую комнату.       Пальцы двинулись снова – медленно, влажно. Протискиваясь с трудом даже со смазкой.       В списке его «никогда» это должно было занимать отдельную строчку, но почему–то не занимало.       Поселившийся в его снах Рудольф редко когда ограничивался одними лишь пальцами.       Настоящий отставать не собирался.       Под поясницей оказалась подушка, а ноги разведены так широко, что задрожали бёдра. Томми попробовал закрыть лицо рукой, но Рудольф поймал её и прижал к постели.       – Зачем? – спросил он с прямотой, испепелившей все связные мысли в его голове. – Я хочу на тебя смотреть.       Томми кивнул, не найдя ни сил, ни слов на ответ.       Он мог бы вести этот список бесконечно.       Его никогда не укладывали на спину и не притискивали за бёдра к себе. Чужой член – горячий, налитой и липковатый от смазки, никогда не прижимался к нему так тесно.       И никогда ещё это ощущение не заставляло возбуждение тяжело и жарко пульсировать внизу живота.       Он мог бы кончить только от мысли, что Рудольф уронил его на лопатки и собирался – не принимая никаких возражений – взять.       Рудольф – милые кудряшки, рассеянная улыбка. Тот Рудольф, что спал у него на коленях и приходил в восторг от ярких леденцов в цветных обёртках.       Тот Рудольф, что стиснул его бёдра и толкнулся – медленно и тяжело – был ему ещё незнаком. Томми задохнулся от нахлынувших ощущений – чужеродных, болезненно ярких.       Его член был горячим, пульсирующим. Заполнил целиком и растягивал, двигаясь медленно, но неумолимо, по неизвестной ему амплитуде.       Получать удовольствие от чужого члена в собственной заднице – вот что должно было стоять в списке его «никогда» на самом первом месте.       Томми вдруг рассмеялся. Рудольф замер, тряхнул головой, и взгляд его притупился, потеряв животную остроту.       – Тебе смешно?       Томми помотал головой, давя рвущуюся наружу истерику. Рудольф тревожно нахмурился и отстранился, поймав его рванувшие к лицу ладони.       – Что такое? – мягче спросил он.       – Не совсем равноценный обмен, знаешь ли, – Томми прикусил губу. – Я всего лишь выстрелил тебе в бедро, а ты…        – Мне принести твой обрез?       Рудольф говорил это с таким серьёзным лицом, что Томми придушенно всхлипнул.       – Не надо, – пробормотал он и потянул Рудольфа к себе за шею, чтобы вычеркнуть из своего списка очередное «никогда». – Мне нравится. Продолжай.