***
Мойра
Прошло около трех дней с ее последнего полноценного пробуждения. Предписание – не вставать, но Мойра плюет на правила, как и всегда. Пальцы впиваются в стойку с капельницей, а она, как самый настоящий призрак, бредет по коридору – находит первую цель в виде медсестры, цепляется за ее белоснежный накрахмаленный халат и спрашивает о Рейесе, спрашивает с явной агрессией в голосе снова, когда медсестра бормочет, что ничего не знает. Приходится снова вернуться в палату и снова лечь – чертова беспомощность. Миновала неделя, а вестей о Жнеце не было. Даже намека на то, что этот старый вояка остался жив – это удручало. О'Доран была уверена, что он не может умереть, поэтому единственная противная мысль в голове была лишь о том, что он сбежал – почувствовал привкус свободы и сбежал, как самая настоящая собака. Растворился в ее руках так же, как и появился когда-то давно. – Какой от тебя прок, если ты не можешь его найти, Сомбра? – буквально рокочет О'Доран, сжимая пальцами свой телефон. – Он мне нужен, понятно? Мне плевать живой или мертвый. Найди его тело, если не найдешь его живым, – звонок прерывается, а Мойра оседает в кресле палаты, молча поглядывая в окно и держа руку на своем боку – шрам будет напоминать о событиях минувших дней еще долго.Габриэль
Он действительно вернулся, как и обещал. С момента его очередной «смерти» прошло чуть больше недели – слишком много для чудесного воскрешения Лазаря. Да и чудесным это воскрешение не являлось по всем остальным определениям. Наемник смутно помнил обстоятельства, что обрекли его на эту недельную паузу. Но это точно была не тихая смерть в постели и даже не отравление какой-нибудь дрянью, вроде сильнодействующего «обезболивающего». Похоже, он снова попал в самое пекло. Собственная глупость или чье-то предательство? Что бы ни случилось, оно имело место быть на последней операции. А с ней Жнеца связывала одна единственная нить – доктор О'Доран. Черная дымка просачивается сквозь небольшую щель под дверью. Она стелется по белоснежному полу палаты, подобно мрачному туману, клубится, медленно собирается в кучи, растет и ширится. В какой-то момент она вытягивается вверх, пока не образует широкоплечий силуэт, в котором легко узнается гордый стан Рейеса. Вот только в остальном он уже не похож на того дерзкого метиса, что отважился бросить вызов порочной системе регулируемой преступности. Его кожа мертвенно бледна, а некоторые ее участки так и не смогли вспомнить о своей принадлежности к когда-то здоровому телу. Отдельные фрагменты человеческой плоти даже после воплощения остались похожими на черный мазут, что растекается в выпирающим наружу венам. На изорванных губах Жнеца играет недобрая улыбка. По всей видимости, он застал Мойру за обсуждением весьма важного вопроса. Мужчина редко видел ее такой раздраженной при телефонном звонке. Куда чаще ученая демонстрировала собеседникам всепоглощающее чувство собственного превосходства. Но стоило серьезной угрозе нависнуть над ее планами, и вот самоуверенная женщина плюется ядом в сторону тех, кого раньше даже не считала достойными своего внимания. Наемник отбрасывает на кушетку свою маску, что до этого сжимал в когтях. Звук его тяжелой поступи глухо отражается от стерильных стен, пока мужчина приближается к Мойре практически вплотную. При взгляде на это безупречно выточенное лицо им овладевает какое-то совершенно странное веселье, схожее с весельем человека, приговоренного к казни, но знающего, что это никак не повлияет на его планы. Его глаза скользят ниже, на прижатую женщиной рану. Прошла всего неделя, а эта бестия уже способна сидеть. За это время он сам едва смог принять материальную оболочку. И это ее цена? Жнец не дает О'Доран очнуться от размышлений. Его когти властно перехватывают подбородок женщины, пока сам мужчина подается вперед и впивается в ее губы своими устами. Это была извращенная пародия на поцелуй, так как в нем было что угодно, кроме любви: похоть, раздражение, ненависть, горечь, желание растерзать очередную жертву – но ни одного светлого чувства. Наемник терзает чужие губы своими клыками еще несколько долгих секунд, а затем подается немного назад. На его кошмарном лице покоится тень издевательской усмешки. Ему известно, насколько Мойра далеко от подобного. – Плевать живым или мертвым, – цитирует Жнец недавние слова ученой, пока его ухмылка холодеет, приобретая жестокий оттенок, – так ты скучала по мне?Мойра
Мойра не заметила, как густая дымка просочилась в ее комнату и не заметила фигуры, что восстала из пепла чуть поодаль от нее. Она была слишком увлечена тем, что отчитывала Сомбру за ее отвратительную работу. Порой складывалось впечатление, что эта девчонка специально мешает ходу их миссий, специально вставляет палки в колеса – ей наверняка платят на стороне за это, но никто из «Talon» не пойдет против нее, ведь в ее руках информация, которую нельзя ни в коем случае выносить за пределы их организации – это удручало. О'Доран замечает незваного гостя лишь в тот момент, когда слышится шум падения маски на кровать. Впрочем, все происходит настолько быстро, что даже это предупреждение не спасает от первой реакции О'Доран – она не успевает сбежать или скрыться. Ее взгляд не успевает даже сфокусироваться на лице, что с такой прыткостью приблизилось к ней, разорвав эту мнимую интимную зону, разодрав в клочья личное пространство. Последнее, что она видит четко – это его глаза, которые она узнает из тысячи, нет, из миллиона одинаковых глаз она найдет е г о – глаза, которые с мольбой смотрели на нее перед первой смертью. Могла ли Мойра предполагать, что все обернется именно так? Отнюдь, в ее голове и мысли шальной не было о том, что Жнец поступит т а к. Она ждала чего угодно: удара по лицу, выстрела в лоб или элементарного оскорбления, но то, что сделал Жнец выходило за рамки разумного, за рамки дозволенного – безумие, не иначе. Острые когти вгрызаются в бледную кожу подбородка, оставляя ощутимые следы, не позволяя даже одуматься и отстраниться. Его лицо непростительно близко и в одно мгновение она буквально сливается с ним в одно целое – невероятно озлобленное существо, движимое лишь инстинктами и животными повадками. Губы Габриэля жаркие, горячие и сухие, словно он не пил воду несколько дней, но от того это и болезненно приятнее. О'Доран невольно приоткрывает рот, пытаясь вдохнуть воздух, но легкие обжигает горечью, злобой и ненавистью – чувства странные, но ей даже интересно получить столь необычное признание собственной злобы. На губах определенно останутся ссадины, болезненные и кровавые, но это будет напоминать о том, что остервенелый нрав Рейеса никуда не делся и стал даже сильнее прежнего. Мойра недоуменно смотрит на мужчину [ хотя назвать его таковым было уже тяжело, ведь его лицо, словно погрызли собаки ] и судорожно выдыхает, пытаясь поймать эти непонятные дурманящие чувства внутри себя. Они бьются о стенки грудной клетки и желают быть услышанными, но сухость О'Доран не даст им шанс – она сама до конца не понимает, что именно испытала от подобного. Было ли это ответное желание? Быть может, искра страсти? Неизвестность осела в сознании тяжелым бременем. – Я. . . – она прочищает горло тихим кашлем и хватает этого идиота за часть его амуниции, поднимаясь благодаря хвату с кресла и снова стараясь нависнуть над ним, чтобы не чувствовать легкую слабость, – Я думала ты умер, Габриэль. Если бы ты знал, как сильно ты бы меня подставил, если бы это сделал, – рокочет женщина, уже двумя руками впиваясь в его грудки и смотря немного растерянным, озлобленным и даже совсем слегка радостным взглядом – чувства смешались еще сильнее. Она скребет когтями по его груди, плечам, сжимает их и смотрит в его глаза, не боясь изуродованного лица, а лишь наслаждаясь им – он прекрасен, как и всегда. – Как же я тебя ненавижу, Рейес. О, знал бы ты, как сильно, – пальцы крепче сжимают его плечи, так как в боку предательски заныла рана, заставляя О'Доран сморщиться от боли. Слышится сиплый выдох, а затем тихий сдавленный стон, но садиться обратно еще рано. – Не смей больше так делать, – впивается ногтями в его затылок, прикрытый капюшоном, подается вперед и кусает за еще целую щеку, кусает сильно и болезненно для обычного человека, чтобы хоть как-то дать понять этому заносчивому болвану, что, наверное, она скучала по своему творению.Габриэль
Ему нравится наблюдать за замешательством Мойры – явлением для нее столь же необычным, как и милосердие. В эти мгновения ее хищные глаза растерянно бегают по изуродованному лицу, словно ища объяснения поведению, что сильно откланяется от нормы. Ее когти впиваются в несокрушимую броню, помогая ученой подняться на ноги. Она стремится вернуть себе господствующее положение, распрямляясь во весь свой огромный рост, но рана на боку разрушает иллюзию ее неуязвимости. – То, что уже мертво, умереть не может, – философски изрекает Жнец, перехватывая одной рукой назойливые пальцы женщины. Они впиваются в его грудь, плечи, руки, каждое их движение отзывается в наемнике раздражающей болью. И больше всего на свете он хочет, чтобы О'Доран испытала эту боль на себе. Возможно, его желание уже сбылось, но Рейес был не из тех людей, кого удовлетворяет вероятность. – Я бы с удовольствием подставил тебя столько раз, сколько это вообще возможно, – выплевывает Жнец, проводя когтями по ребрам женщины и спускаясь ниже, к едва зажившей ране, – но этого слишком мало. Слишком мало по сравнению с тем, что ты заслуживаешь. Но к черту все эти заговоры. В конце концов, я прикончу тебя лично. Но не сейчас. Сейчас тебе требуется отдых, не так ли? Жнец надавливает на рану, вызывая у Мойры волну невыносимой боли. Он получает истинное удовольствие, наблюдая за тем, как последняя старается побороть неотвратимость человеческой природы: избегание боли, пусть и ценой собственного достоинства. Эти бледные губы, сжимающиеся в тонкую линию в напрасной попытке удержать болезненный стон, это хриплое дыхание, вырывающееся в тот момент, когда удержать все же не получается, эти морщины, проступающие на безукоризненно выверенном лице – все это заставляет Жнец не отводить взгляд даже в тот момент, когда ученая впивается в его щеку своими белоснежными зубами. Наступает его очередь морщиться от боли, но даже так его растерзанные губы не покидает ухмылка. Мужчина давит всем своим весом вниз, заставляя О'Доран вернуться в кресло. Он опускается следом, до безобразия своевольно садясь на ее колени. Таким образом наемник снова оказывается сверху, пока холодные когти ползут по ключице жертвы. Они терзают столь хлипкую медицинскую пижаму, а затем добираются и до шеи женщины, ложась на нее практически нежно, без лишней крови, которой и так было достаточно на миссии.Мойра
Боль – то, что объединяет Мойру и Жнеца. Она связывала их задолго до ее ранения, чуть ли не с самого начала их общего дела, совместных миссий и долгой работы рука об руку. О'Доран прекрасно понимала, что рано или поздно Габриэль захочет получить сполна за свои страдания и увидеть пляску агонии в глазах той, что сделала его монстром – вечным существом из пепла и плоти, из мучений и боли. Удержать существо столь могущественное, столь нетерпеливое и агрессивное в собственных руках равноценно, как удержать воздух – он всегда будет просачиваться сквозь пальцы и никогда не станет твоим. Когти на ране отзываются глухим стоном и дрожанием коленей женщины – холодной и стойкой, непоколебимой скалой, которая стала разрушаться под руками своего творения. Она была уверена, что не существует истинной смерти в ее исконной ипостаси, но Рейес заставлял думать иначе. Мойра была готова к тому, что он сейчас разорвет ее бок в клочья, вгрызется в глотку, как самое настоящее животное и закончит тиранию, господствующую над ним. Вот только его слова шли в разрез с действиями – Мойра снова опешила, но трезвость сознанию возвращает невыносимая адская боль, терзающая ее рану ледяными когтями. Она бы так хотела отгрызть его щеку, но это не имеет никакого смысла, ведь она же своими собственными руками создала его неуязвимым. С тяжелым сдавленным выдохом ученая опускается не по своей воле обратно в кресло и буквально вжимается в него спиной, скользя прытким взглядом по Рейесу, что столь неожиданно нагло опустился на ее колени – вес его амуниции ощущался весьма сильно, но даже это Мойра могла стерпеть. Действия Габриэля абсурдны и не поддаются логическому объяснению – это вызывает некоторое смятение, но на этот раз О'Доран ловит его за хвост и не позволяет отразиться на своем лице. Рейес и так получил достаточно удовольствия за сегодняшний день – страдание и смятение Мойры. Было совсем легкое ощущение, что все это – плод ее больного агонирующего разума, который так и остался в стенах того научного центра, как и ее бренное тело. Она смотрит на Рейеса со слегка вздернутой головой и пытается зацепиться за что-то, что наведет ее на мысль о нереальности всего происходящего, но ничего, совсем ничего не помогает прийти к этой мысли. В чем мотивы Габриэля? Довести О'Доран до точки невозврата, заставить ее расслабиться, перестать цепляться за логику и в конце концов, как он и говорил, прикончить ее лично, а затем наверняка попробовать убить себя – он явно устал от этой бесконечной агонии, как и Мойра устала от саднящей боли. – Габриэль. . . – шумно выдыхает женщина, ощущая тяжелую когтистую перчатку на своей шее. Ожидание расправы трепетало внутри грудной клетки, но разум кричал о том, что еще слишком рано сдаваться, а умереть от рук собственного создания – моветон. Пока есть возможность, О'Доран будет исследовать и даже перед глазами любимой смерти не откажется от этого. Ее тонкие пальцы скользят по металлу амуниции, огибают увесистый ремень с боеприпасами для дробовиков, находят место крепления и с характерным звонким щелчком отстегивают его, позволяя соскользнуть вниз и с шумом упасть на пол. Несмотря на не столь хорошее общее состояние, Мойра держится, как самый настоящий боец, продолжая оглаживать изучающими ладонями бедра Рейеса, сжимать их нетерпеливой хваткой и смотреть не на движения своих рук, а на лицо мужчины – долго и томительно. – Разденься, – в приказном тоне чеканит женщина и впивается коготками в его бедро до скрипа брюк. Это не сексуальное влечение, а кульбит больного разума, его патологическое желание ощутить, прикоснуться, дотронуться до каждого сантиметра кожи Рейеса, кожи своего великолепного творения. Это напоминает их стандартные осмотры, но сейчас это чуть больше, чем обычная проверка его тела – внутри О'Доран полыхает странное, необузданное желание. Нет логического объяснения. Ладони с нажимом идут вверх, слегка сжимая его талию под твердыми защитными пластинами одежды, а затем снова опускаются на напряженные бедра, терзая их с новой силой и заставляя приблизиться плотнее к себе.Габриэль
Жнец чуть сильнее сжимает шею женщины в своих когтях. Еще немного усилий, и он перекроет ей кислород, еще больше – сломает позвонки. Это не первый раз, когда его желание прикончить свою создательницу буквально струится по кончикам нервных окончаний. Но, как и во все предшествующие разы до этого, мужчина подавляет его. Разница заключалась лишь в том, что раньше он хотел жить ради мести, теперь же у него завелись определенные цели. И в первую очередь, он хотел избавиться от этой сводящей с ума боли. Мужчина ослабляет хватку, однако не торопиться отпускать шею. Его раздражает звук собственного имени, доносящийся из уст Мойры. Оно так не подходит к тому образу, воплощением которого стал бывший военный, а ныне беспринципный наемник. Габриэль — хорошее имя для благородного жителя Кастилии, а не головореза «Talon». В конце концов, кем был этот Габриэль? Несостоявшимся командиром, что начал действовать слишком поздно. Жнец не допустит подобной оплошности, начав действовать прямо сейчас. Размышления Жнеца прерывают скользящие по бедрам пальцы О'Доран. От их холодных прикосновений, которые бывшему военному чудятся даже сквозь надежный кевлар, в брюках становится тесно, а все его существо тянет вниз. Увлеченный этим штормом мужчина даже не замечает, как ученая расстегивает его патронаж. Только когда металлический ремень со звоном приземляется на пол, глаза наемника проясняются и устремляются обратно к Мойре. А при очередном слове с ее стороны они загораются охватившим Рейеса изнутри пламенем. – Осмотр? Прямо здесь? – ехидно интересуется наемник, стараясь отвлечься от невыносимого давления в собственных брюках, – действительно, почему бы и нет. Мужчина убирает одну руку с шеи Мойры, запуская ее под кожаный плащ. Несмотря на то, что за последние недели он стал единым целым со своей броней, наемник находит ключевые застежки даже на ощупь. Всего за несколько секунд он отщелкивает удерживающие фиксаторы и отбрасывает тяжелый нагрудник в сторону, обнажая крамольно черный подбронник – плотно облегающую водолазку из хорошо вентилируемого материала. Без толстых пластин Рейес заметно сбавляет в габаритах. Вечно терзающая его боль сильно отразилась не только на разуме военного, но и на когда-то излишне массивном теле. Несмотря на весьма внушительный возраст, в мужчине не осталось и грамма жира, придавая ему вид глубоко больного человека. Однако, этот внешне обессиливший человек вполне мог убить другого представителя своего вида парой ударов кулака. Жнец кривит остатки губ, когда хватка Мойры только крепнет, переходя на прочную как сталь талию. Она могла тысячи раз оправдывать свое нетерпение научным интересом, но Рейес не был бы командиром «Blackwatch», если бы хоть сколько-то не разбирался в людях. Ученая была помешена на результате своих экспериментов. И хотя в этом помешательстве нет и капли того, что обычные люди привыкли называть симпатией, стремления к науке в нем было и того меньше. Наконец, следом за элементами брони на пол спадает и просторный кожаный плащ. Мужчина опирается о плечо доктора и поддевает край водолазки, чтобы утянуть его вверх и обнажить безукоризненный пресс. Возможно, когда-то этот элемент был для него гордостью. Теперь же его бледная кожа была так сильно изуродована, что обнажала жгуты развитых мышц и даже некоторые внутренние органы. Эти прорехи, подобно самостоятельным существам, бурлили черной субстанцией. Чуждое живому организму вещество расщепляло и заново восстанавливало плоть Жнеца, но никак не могло прийти к конечному результату, блуждая по его торсу. Более того, щупальца творения безумной ученой опоясывали весь корпус мужчины, своим гниением превратив его в наглядное воплощение круговорота жизни и смерти. – Отвратительно. Либо ты разберешься с этой дрянью, либо я разберусь с тобой.Мойра
Дышать становится легче, когда с ее шеи соскальзывает рука Рейеса, что некоторым ранее старалась ее придушить. Мойра прекрасно осознавала, что играет с огнем, ведь в любой удобный момент Жнец мог воспользоваться бессилием О'Доран и лишить ее жизни – одно неловкое движение и конец мучениям. Наверняка Габриэль думал об этом, наверняка представлял, как расправится со своей создательницей в редкие моменты ее слабости. Впрочем, если бы он и вправду горел этой идеей, то расправился бы с О'Доран задолго до этого, но что-то его явно останавливает от осуществления этого плана. Мойра невыносимо хотела знать, что именно движет Рейесом в эти моменты, но мужчина никогда не был склонен к разговорам, впрочем, как и сама Мойра. Ей нравится, что Рейес беспрекословно выполняет ее приказ – с особенной элегантностью [ по наблюдениям самой ученой ] избавляется от излишне громоздкой амуниции, представляя ее заинтересованному взгляду весьма поджарое, но все же иссушенное ядом тело. Она прекрасно помнит, как он выглядел до их экспериментов, и осознает, что ее вмешательство изменило его до крайней степени неузнаваемости. Жалеет ли об этом О'Доран? Чувствует ли она вину за содеянное? Отнюдь, она в полной уверенности, что это совсем крошечная цена за то, какую силу получил Рейес – взамен на здоровое тело, взамен на стабильную психику. Другая бы ужаснулась при виде изуродованного, истерзанного тела мужчины, но ученая видит в нем отражение своего гения – прекрасное творение, настоящее произведение искусства и болезненно желанное создание. Тянущая боль на еще свежей ране отвлекает от бурлящих в голове мыслей, заставляя женщину на мгновение прикрыть глаза, судорожно выдохнуть, перемалывая внутри себя чувство боли и стараясь перекрыть его чувством полного удовлетворения от увиденного. Ее когтистые лапы скользят по бедрам мужчины, сжимают их напоследок, а затем переходят на торс, от которого ученая не могла оторвать взгляд – густая дымка, словно смола, перетекала по всему его телу, сжимаясь и пульсируя в такт ударам сердца, которое, к слову, изредка можно было увидеть под рядом ребер, когда вороная дымка перетекала ниже, укрывая туманом его пресс. – Великолепно, – с придыханием произносит О'Доран, буквально переча словам Рейеса об отвратительном виде его тела. В этом аспекте она считала его глупцом, ведь он должен полюбить свое тело так же, как она полюбила свое – не настолько изуродованное, но имеющее шрамы и явные изъяны. Она может кончиками пальцев ощутить жгучее тепло его внутренностей, скользя сквозь плотную темную завесу и не стесняясь касаться даже мышц, струящихся под напряжением чужого тела. Выглядит ли это омерзительно со стороны? Весьма. Вот только для Мойры эти действия входят в понятие нормы – ей нравится касаться того, что создано ее драгоценными руками. – Как только мне станет лучше, я обязательно тобой займусь, Габриэль, – подушечками пальцев оглаживает выступающие ребра с одной стороны и поджимает в нетерпении свои губы, наконец поднимая взгляд на лицо мужчины, будучи до этого слишком увлеченной его торсом. – Ты понятия не имеешь, насколько ты прекрасен. Ты хотел быть сильнее, я дала тебе возможность. Разве смог бы ты выжить тогда, – упоминает она последнюю миссию и вновь опускает взгляд, – если бы не то, что я с тобой сделала?Габриэль
Странное ощущение. Буквально пронизывая его плоть или то место, где она должна было быть, когти Мойры не причиняли наемнику боль. Во всяком случае, большую, чем ту, что последний испытывал ежечасно. Они просто были в нем. Жнец мог понять, что они действительно там, но осознать и принять он был уже не в силах. Человеческая часть искореженного самосознания новоиспеченного оружия «Talon» не способно смириться с нарушением целостности тела без раны как таковой. Сама мысль о возможности подобного вызывала невыносимый дискомфорт. Но что раздражало еще больше, так это жадный взгляд ученой, старающейся ощупать каждый миллиметр своего творения. Должно быть, именно так себя чувствуют шлюхи, когда их раздевают похотливые клиенты. В какой-то момент наемник перехватывает запястья Мойры, что давно перешла границы дозволенного. Шершавые пальцы сжимают бледную кожу до синяков, пока мужчина смыкает ладони жертвы над ее головой и прижимает к стене позади медицинского кресла. Он совершает это с такой резкостью, что спинка кресла прогибается назад, а остатки растерзанного халата на докторе сползают еще ниже. Не стоит и говорить о том, что Жнец был бы даже не против таким образом подарить своей спасительнице пару переломов. – Займешься. Даже быстрее, чем могла бы предположить, – выплевывает мужчина с такой агрессией, что огромные прорехи на его скулах растягиваются, а некоторые ошметки кожи окончательно рвутся, чтобы распасться в черной дымке, – я провел мотивационную беседу с заведующим этого корпуса и проявил весь своей талант убеждения. Так что твоя выписка состоится уже через неделю. При попытке со стороны О'Доран накинуть на него очередной ментальный ошейник изувеченные уста мужчины складываются в гротескную гримасу отвращения. В порыве нахлынувшей ярости, он перехватывает ученую за щеки и сам подается немного вперед, опасно клацая клыками возле ее носа. – Меня бы не было на этой самоубийственной миссии, если бы не то, что ты со мной сделала, – утробно тянет Жнец, опуская взгляд на ключицу ученой.Мойра
Полностью насладиться столь интимным [ для нее, как для учёной ] моментом ей не позволяет крепкая хватка Рейеса, вырвавшая её из глубокого омута собственных мыслей о проделанной работе – работе, сидящей перед ее лицом. О'Доран невольно напрягает мышцы рук, делая не совсем очевидную попытку освободиться, но осознав, что это лишь бесполезная трата времени, она решает вслушаться в речь мужчины, которая обычно походила на бесконечное недовольное рычание по поводу и без. Мойра чувствует лёгкий холодок, пробежавший по её телу – не то от резкого обездвиживания, не то от того, что халат раскрылся больше положенного. Неприкрытые острые ключицы, изгибающиеся под натянутой мраморной кожей, а с одной стороны и вовсе окрашенной в синеватый оттенок; два края халата лишь слегка прикрывали совсем немного выступающую грудь, смыкаясь внизу чуть ниже пупка и оставляя открытыми лишь длинные ноги учёной. Вид для нее неестественный, ведь увидеть ей в негляже удавалось, увы, далеко не каждому, но в ситуации с Габриэлем у неё всего лишь не было выбора, поэтому оставалось лишь терпеть и ждать, когда мужчина выплеснет весь свой яд и наконец–то заткнется. О'Доран смотрит на изуродованное лицо мужчины, но взгляд не отводит, ловя момент, когда натянутые, как струны, края кожи рвутся с характерным звуком, заставляя ученую лишь блаженно ухмыльнуться – невероятно, что этой боли он не чувствует. – Неделя? – вопрос больше риторический и не требует немедленного ответа от визави, сидящего в непростительной близости от Мойры. Она прекрасно осознавала, что для полного восстановления ей нужно гораздо больше времени, но и за неделю ее организм может управиться. Она бы и вовсе не удивилась, если бы Рейес сегодня же вырвал её из больничной палаты и отправил обратно на базу «Talon», заставив снова разрабатывать для него препарат «от этой бесконечной боли». Его пальцы с болезненной стойкостью впиваются в щеки О'Доран, заставляя ту зажмуриться на мгновение и с явным недовольством шикнуть от давящего чувства – слизистая щек буквально вжималась в ряды зубов. – Тебя бы не было в живых...вообще, если бы не я, сукин ты сын, – последнее вырывается невольно, поэтому О'Доран почти сразу же замолкает и лишь утробно рычит. Этот заносчивый болван понятия не имеет, сколько усилий потребовалась учёной, чтобы спасти его чёртову тушу, жизнь которой мог унести тот злосчастный взрыв. И это его благодарность за всю проделанную работу? Вздор.