лицом к лицу лица не увидать

Невиллет быстро привыкает к тому, сколь оглушителен фонтан Люсин. Шум воды смешивается с криками гнева и отчаяния, а кровь и слезы становятся задорными струями, которые яркие прожектора по вечерам подсвечивают во все цвета радуги. Ему не нравится фонтан Люсин. Официальная причина — слишком громкий. Неофициальная… Ему не хочется об этом думать. Тихий-тихий плач, почти теряющийся в общем сонме голосов. Но «почти» никогда не превращается в «полностью»: Невиллету не нужно даже прикладывать усилий, чтобы расслышать его, он сам ввинчивается в мозг, слишком уж знакомыми кажутся интонации. Ну, не кажутся. Они и есть. Просто Невиллету не хочется об этом думать, так что он вот уже которую сотню лет избегает прогуливаться рядом с фонтаном. К несчастью, театр пялится панорамными окнами прямо на станцию Маркот, так что он мелочно прокрадывается через черный вход для персонала каждый раз, когда работа приводит его на остров Эринии. Вполне логично, что акведук проложен именно таким образом, но менее неприятно не становится. Невиллет может понять, почему. Он не осуждает ее, только сочувствует немного. Она, воплощение первородного гидро, тоже наверняка слышит каждую слезинку, которая находит приют в фонтане. Она — это, конечно же, Фокалор, леди Фурина для народа, принцесса трагедий и комедий, актриса и сценаристка в одном флаконе, смешать, но не взбалтывать, а то взорвется. Лицо — неизменно белое, потерявшее всякий оттенок благодаря плотному слою пудры. Глаза — разноцветье синтетических сапфиров, солнечный брод справа и безжизненный омут слева, густо накрашенные ресницы и розовые тени, делающие взгляд обманчиво беззащитным и влажным. Блеклые серые губы и длинные опасные клыки, присущие скорее чудовищам из морских глубин, нежели архонтам-покровителям. Стойкий парфюм, приторный и неестественный, словно слишком яркие, едкого оттенка искусственные соцветия дожделотоса. Тихий-тихий плач, почти теряющийся в общем сонме голосов. Невиллет терзается сотней вопросов и не задает ни одного. Его работа заключается в том, чтобы судить, но судить значит погрузиться в дело, изучить каждый его аспект, принять во внимание все детали. Он боится, что в этот раз не сумеет остаться беспристрастным. Как можно остаться беспристрастным, когда голос едва слышно молит разрушить ее одиночество, а хищный веселый взгляд кричит не лезть туда, куда его не приглашали? — Не стоит слишком сильно вслушиваться в вой мертвецов, иначе можно потерять себя. Я думала, ты в курсе, — говорит ему Фурина, когда однажды он все же решается поделиться с ней своими догадками. Она беззаботно пожимает плечами, и ничто не меняется в ее интонациях, — наверное, ты переутомился. Не стоит забывать об отдыхе, месье верховный судья, хоть ты и дракон. Так Невиллет узнает, что все то неумелое, неловкое вранье, которым она щедро кормила его предыдущие годы и десятилетия — просто легкая уловка, parlour-trick, фокус иллюзиониста. Ничто в ее лице не искажается, и когда она лжет, то не отводит взгляда и не моргает, и не кривит рот в доверительной улыбке, и не переступает с ноги на ногу. Все в ней остается так же, как было, безмятежным штилем, прозрачной водой, сквозь которую видно дно. Невиллет не знает, насколько глубока эта вода. Солнечный брод справа, безжизненный омут слева. Пройдет ли он по косе, не намочив и колен, или провалится и не сможет выплыть? Он выбирает сделать вид, что за чужой бесцветной радужкой — брод, неглубокая безыскусная лужица, в которой нет ни ракушек, ни крабов, ни тидалий. Фурина довольна его решением. Они приходят к паритету, и Невиллет начинает избегать прогуливаться рядом с фонтаном. Он снимает с себя судейскую мантию и человеческую ответственность, затыкает уши ватой и завязывает глаза непроницаемой шелковой лентой цвета морских глубин. Звук все равно не исчезает, хоть беги от него за край острова, только со временем появляется все реже и реже. В уголках губ Фурины залегают первые мимические морщинки, воодушевленный зубастый оскал прирастает к лицу, и теперь Невиллет, даже если постарается, не сможет заглянуть в тот омут, что скрывается за его острым краем. Возможно, ему жаль. Об этом он тоже не любит думать. Ему так и не удается привыкнуть к тому, сколь оглушителен фонтан Люсин. Но, пока Фурина смеется своим злым, визгливым смехом, он может игнорировать и фонтан, и то, как сильно пугает его осознание того, что однажды этот смех неизбежно затихнет. Потому что, когда она замолчит, они снова услышат тихий-тихий плач, больше не теряющийся в сонме голосов. Тогда им придется посмотреть друг другу в глаза.