Влюблённые бабочки

      Хакую долго стоит на месте.       Сначала наблюдает, как Джудал на ковре-самолете растворяется среди вьющихся в вышине облаков и туманной дымке, которой подернут горизонт, после стоит из-за нежелания двигаться.       Дышится легко. Утренний воздух хранит холод ночи и по-весеннему свеж, — наполнен ароматом наливающихся соком трав. На заднем дворе павильона не смыкаются стены, а обступают только высокие сосны, не сбросившие зеленое облаченье. Откуда-то вспархивает испуганная птица и заливистым криком разбавляет застывшую тишину.       Эта тишина, почти могильная, неестественная, напрягает. Словно мир замирает в ожидании кульминации долгого представления.       Неохотно, с трудом подчиняя себе тело, Хакую возвращается в павильон. Находит Коэна, разглядывавшего пустой лист бумаги перед собой с внимательной сердитостью, словно сам свиток что-то утаивает от него.       Хакую присаживается рядом.       Коэн вздрагивает от неожиданности, будто присутствие Хакую не уловил, поднимает взгляд от листа и спрашивает:       — Улетел?       Хакую кивает.       Вложив в руки Джудала их единственную надежду, Хакую рискует быть преданным. Маги либо самовольно запозднится и потеряет драгоценное время, либо выбросит послание к генералу Шуу с отчаянной просьбой о помощи, либо учудит что-то в своей излюбленной, дрянной манере.       — Я подумал, что мы могли занять изначальную позицию во дворце гуна, — предлагает Коэн, очерчивая кистью на бумаге неровный прямоугольник.       Новостями, которые Интай принесла с собой, — этот хаос, сумятицу мыслей и чужих помыслов, — Хакую изложил Коэну коротко и четко: бойне быть.       — При помощи неполного покрова я смогу оборонять дворец, — заявляет Коэн без самоуверенности, с простой верой в хороший исход. — Три дня до, прихода генерала Шуу, мы сможем продержаться.       Оборонять, не нападать, — такую тонкость определений Хакую подмечает без особого удовольствия. В Коэне проглядывается нечто новое и трудноописуемое, появившееся после их долгого путешествия с Интай, — какая-то предрасположенность к чужим целям, желание защищать и оберегать.       — Во дворце должна была остаться верная гуну стража, — рассуждает Коэн. — Их расположим внутри.       Взмах кистью, и на листе появляются новые точки и обозначения для стратегии.       — Мы не будем занимать дворец. — Решает Хакую. — С джинном или нет — ты человек, Коэн, и имеешь такие же слабости, как и все мы. Три дня обороны много даже для тебя.       — Не будем? — удивляется Коэн.       Хакую отмалчивается, раздумывая над почти укоренившимся решением. Незачем ждать, пока проблема не превратится в приговор, достаточно одного мощного удара. Как тогда — на Уссуне, — в последнюю их битву с Кай. Кто хочет результата, тот должен допускать и средства.       Понимая его мысли, Коэн насупливается, неодобрение проступает в выражении упрямого лица.       — Вы дали обещание Ее Высочеству, — важно говорит Коэн.       Хакую помнит: клятвы данные Интай не забываются и при сильном желании.       Бездействовать в их ситуации, возможно, логичнее; затаиться и выжидать первого удара со спокойствием даоса. Только Хакую гудит тревожностью, фонит им и грозится взорваться. Он располагает только догадками и предположениями, в то время как в его твердой броне появляется брешь, через которую можно уничтожить.       — Ладно, — решает Хакую. — Мы обойдем дворец с двух направлений: ты пойдешь южным путем, я — северным. Ищи оружия и провиант. Любое свидетельство готовящейся осады.       — Что нам это даст? — Не понимает Коэн.       — Я хочу быть уверенным, что во дворце нет магического оружия, — делится Хакую. — У нас нет никакой точной информации, и нам нужно выяснить, не располагает ли Ян Гувэй целым арсеналом магических артефактов.       — Хранить подобное оружие на виду — очень глупо. Ян Гувэй не пошел бы на такое, — сомневается Коэн.       — Он нет, — соглашается Хакую. — А та женщина, — госпожа Ван, — вполне вероятно.       Нужно искать, где таиться опасность. Действовать на удачу, бить по траве в поисках змеи и выяснить истинное положение дел. Что из предпринятого может быть иным — Хакую не знает. Все завязывается узлом на Интай, — на той, кого он сокращает до мира и данного обещания не навредить.       — Встречаемся в восьмой страже, — решает Хакую. — Опоздание на кэ — знак, что дела плохи.       Коэн понятливо кивает.       Расходятся по одному, и первым уходит Хакую. Оружие, — семейный цзян, — приходится оставить, без его тяжести на поясе он ощущает себя слабым, беззащитным.       Липкое чувство слежки прожигает тело. Хакую останавливается, разглядывает встретившиеся дворцы и деревья с внимательностью ценителя причудливой архитектуры и незаметно оглядывается. Никого.       Мастера цигуна — не иначе. Ян Гувэй послал лучших своих шпионов. В их наличии Хакую уверен, — сам бы поступил так же.       Следуют сбить их с пути.       Наращивает темп, в бег пока не бросается — слишком подозрительно. Идет спешно, направление выбирает по наитию, ориентируясь по условно намеченной карте в голове. По пути не встречает никого, — такая несвойственная для дворца нервирующая пустота, — будто все вымерли разом.       Хакую прислушивается, кажется, слышит неровный перестук, и, прежде чем осознает, — звук разносится спереди, — из-за поворота, тяжело ступая и припадая на левую ногу, выходит юноша. С хмурым выражением лица, суровым изгибом рта и холодным взглядом тревожно напоминает чей-то образ, мелькающий на грани сознания размытым пятном. Следует за ним высокий и худощавый слуга мрачного вида.       Наваждение пропадает стоит юноше улыбнуться — широко, открыто, с приветливой дружелюбностью, словно встретил в лице Хакую старого друга.       — Какая приятная неожиданность! — восклицает юноша. — А я-то хожу тут целое утро и ищу то кузину, то Вас. Совсем с ноги сбился. — Юноша вдруг заходится смехом. — С ноги, ну Вы поняли, да? — Свободной от трости рукой хлопает себя по правой ноге и трет, болезненно хмурясь.       Неожиданная встреча выводит из равновесия. Суматошной, бессвязной манерой речи юноша напоминает оставленного в Ракушо Хакурэна, да так сильно, что Хакую в непонятках хмурится, не находясь с ответом.       — Вы меня помните? — любопытствует юноша, сбивая Хакую с мысли. — Разумеется, нет! Мы с вами всего один раз пересекались, — отвечает он тут же. — Хотя с моим недугом меня трудно с кем-либо перепутать. Запоминаюсь я многим. Так вот, — юноша выдыхает, — мое имя Ян Венгуан, имею честь быть кузеном Вашей прекрасной женушки.       Генерала Ян, — вот кого Венгуан напомнил угрюмой суровостью. Однако чем больше Хакую всматривается, тем меньше схожести находит между сыном и отцом.       — Рад встречи, — говорит Хакую сухо, недружелюбно, но и обстоятельства не располагают на разговоры.       — А я-то как рад! — Восклицает громче прежнего Венгуан. — Мы ведь с Вами родственники, а поговорить случая так и не выдалось.       Уберегут Небеса от родственников в лице клана Ян. Одной Гуйни в качестве тещи хватает Хакую с головой.       — Сопроводите меня в павильон? — Венгуан не ждет ответа, продолжает говорить беспрерывно: — Вы так добры. Видно, сердце у Вас велико и место в нем найдется каждому страждущему. Правда, Хан?       Сопровождавший его слуга кивает.       — У меня вообще-то… — начинает Хакую в попытке избежать нежелательного общения.       — «О, великий принц, он как солнце в облаках», — высокопарно декларирует Венгуан. — Это я сочинил в Вашу честь. Там ещё сто сорок строк, у меня был прилив вдохновения! Я прочту Вам оставшиеся в павильоне.       В упор Венгуан смотрит на Хакую, — с какой-то пытливостью, словно пытаясь что-то донести. Отводит взгляд в сторону, за спину Хакую, и прищуривается.       — Во дворце сегодня немного суетливо, не правда ли? — Трескается дружелюбная приветливость. Венгуан припускает шутливость, проглядывается за ней напряженный и выжидательный страх.       Приоткрывается завеса его тайных намерений, и Хакую соглашается:       — Ваша правда. Так, где упомянутый Вами павильон?       Венгуан вновь ему улыбается, но уже по хитрому, со значением, со скрытой тайной, хранителями которой стали не сговариваясь.       Интай отзывалась с нежной теплотой о кузене, и следуя за Венгуном в павильон, Хакую надеется, что его необдуманная доверчивость не доведет до силков новой ловушки.       Венгуан хромает, тяжело дышит, но упорно идет вперед, не давая себе продуху. Его стойкость заслуживает уважение в глазах Хакую.       Павильон Ханьсютан, — как гласит табличка над входом, — мал, холоден и неуютен; мебели почти и нет, кроме та. Венгуан мелко дрожит: не то от потуги, не то пробирает его озноб. Кан растопить не просит, посылает слугу закрыть все окна.       Комната погружается в полутьму. Свет тускло проходит сквозь бумажные решетки, урывками вырывает очертания предметов.       — Весь город только о Вас и говорит. — Замечает Венгуан, утирая взмокший лоб краем рукава. — Стоило вести о Вашем возвращении достигнуть меня, как ко мне тут же пришло вдохновение. В тот момент я перечитывал «Династийную историю» — раздел о войне Кай с королевством Кина. Вам, должно быть, знакома эта часть истории, в частности легенды о Като Киемаса.       Венгуан смотрит на него открытым взглядом, улыбается так широко, что у Хакую невольно щеки сводит.             И что он пытается сказать? История Киемасы знакома любому мальчишке. Известнейший воин, храбрый, смекалистый, преодолевший немало препятствий, сразивший врагов одним взмахом ятагана, хитростью проникающий в лагеря неприятелей.       Озарение плана Венгуана мелькает молнией и сотрясает сознание. Хакую поднимает взгляд на Хана, — слугу меньшей комплекции, уже в плечах худощавее.       — Да, закончил как раз на той самой истории. — С нажимом произносит Венгуан, обменявшись с Хакую заговорщицкими взглядами. — Великолепная идея, не находите?       — Действительно. — Невольная усмешка трогает губы.       Като Киемаса известен одной хитростью: переодевшись слугой, он смог проникнуть в стан неприятеля и убить вражеского генерала.       — Я обещал Вам свою поэзию. Сто сорок строк — это надолго. Надеюсь, у Вас нет никаких планов, — произносит Венгуан, прочищая горло.       — Нет, абсолютно никаких, — отвечает Хакую ровно.       — Тогда позвольте мне начать. — Венгуан набирает побольше воздуха в легкие и громким голосом, будто пытаясь перекричать мир, начинает зачитывать по памяти стихи.       Пригнувшись, стараясь не попасть под тусклые лучи, Хакую подходит к Хану, который, если план не смекнул, был предупрежден и с готовностью обменивается одеждой. Хан облачается в шелковые одеяния принца, а Хакую в домотканый халат слуги.       Венгуан вдруг громко закашливается.       — Хан, — хрипло выдавливает Венгуан, пристально глядя на Хакую. — Принеси мне чаю, а то в горле совсем пересохло.       В удивительный восторг кузен Интай приводит Хакую. Он приятно поражает как своими находчивыми и быстрыми решениями, так и готовностью содействовать.       Хакую кивает Венгуану с благодарностью и выскальзывает из павильона. Горбит плечи, голову держит опущенной, взгляд устремлен на плиты под ногами.       Идет медленно, прислушиваясь к шорохам, но ничего, ни единого звука. Кто бы его ни преследовал, — они уверовались в нахождении принца около Венгуана.       Хакую начинает с дальних хозяйских построек: обходит, заглядывает в окна и запыленные комнаты.       С каждым пройденным складом или флигелем, пустым и заброшенным, вгрызается глубже бессильное отчаяние перед надвигающейся неизвестностью.       Пытается выстроить иную стратегию — не получается. И так по кругу. Любой план, какой Хакую просчитывает, рушится под натиском обстоятельств. Все больше и больше он уверяется, что применить силу джинна — единственный их вариант.       Точнее, единственный, устраивающий Хакую.       Остановившись у потрепанного флигеля, внутри которого обнаружилась старая мебель, Хакую переводит дыхание и прикрывает глаза.       Он — наследник. Империя живет, потому что он убивает, и сейчас для блага народа, вверившего ему свои жизни, нужно бросить вызов не Небесам, не гуям, а самому себе. Задушить в себе нерешительного мальчишку, волнующегося о чувствах возлюбленной.       Эмоции — не союзник делам. Только расчет, холодный, как зимнее утро, неутешительный, неприятный.       Он нарушит клятву, данную Интай, а потом отдастся ей на милость.       Перед глазами вспыхивает солнце, — столь неожиданно и резко, что Хакую, распахнув глаза, продолжает видеть тень золотых искр, кружащихся в танце. Но стоит проморгаться, как вновь перед ним унылое серое небо и собирающиеся темные облака.       Зрение подводит от напряжения. В Кай ему не спалось, а в Ко, с отъезда Интай, он потерял покой.       Неожиданно для себя различает шум, — громкоголосые переговоры, топот тяжелых сапог.       Начинает медленно двигаться в сторону нарастающего звука, что выводит к мелким вратам, какие, как предполагает Хакую, используют для ввоза товара.       Скрип, тяжелая поступь измученных лошадей, — через распахнутые ворота въезжают загруженные телеги медленной вереницей. Спрыгивают извозчики, обмениваются словами с подошедшей стражей. Разговор ведут формальный, почти дружеский, жмут руки, и отдается приказ выгружать.       Хакую наблюдает за всем из тени, приценивается, просчитывает. Телег дюжина; каждая набита ящиками, чье содержимое неизвестно.       Пока что.       Хакую смело выходит вперед, окликает стражника и, присвистнув, восклицает:       — Какая поклажа! Такс, вам, может, помощь нужна, а, парни?       Столпившиеся вокруг телег стражники, — в основном высокие и рослые, облаченные в отличительные доспехи с эмблемой клана Ян, — оглядывают его с одинаковым насмешливым презрением. Они не узнают в нем Принца, да и сомнительно, что смогли бы заглянуть дальше облачения слуги.       — Попробуй, хилец, — с долей злорадства тянет один из стражей. — Смотри не надорвись.       Вспыхивает и разносится злой смех, подхваченный другими стражами. Хакую натужно улыбается, игнорируя насмешки, и подходит к повозке, заглядывает, берет ящик — тяжелый, одному с трудом удастся утащить.       В каждой повозке две дюжины ящиков. Подсчеты неутешительные: если в ящиках окажется магическое оружие, то дела их плохи. Дворец им с Коэном не удержать. Голова Хакую украсит дворцовые стены еще до прихода генерала Шуу.       Вытащив последний ящик из повозки, Хакую ступает пару шагов и падает на колени, делая вид, что запнулся. Ящик нарочито отталкивает от себя, и тот прокатившись, лопается. На землю с лязгом и звоном рассыпаются мечи.       Обыкновенные клинки. Не магические.       Облегчение неотделимо от боли, — один из стражников пинает Хакую в бок носком своего сапога, ругаясь:       — Бестолочь.       — Я все исправлю, — пытаясь звучать покорно, слабо, выдавливает Хакую.       От удара болезненно ноет бок, останется синяк.       — Да хватит с тебя. Проваливай, — бросает зло стражник. Часть его слов тонет в шуме барабанов.       Восьмая стража наступила.       Хакую стремглав бросается к павильону. Коэн будет ждать, и ему есть что рассказать: генерал Ян активно готовится к штурму дворца.       К павильону вылетает стрелой и резко останавливается. У ворот стоит Коэн, угрюмо глядит на двух стражников перед собой и, заметив появление Хакую, поворачивается к нему. Стремится сделать шаг, но его останавливает страж, — выставляет вперед руку, предостерегая.       — А вот и Его Высочество, — хмыкает стражник повыше своего напарника и постарше. Забрало шлема скрывает его лицо, остаются видны только глаза, темные и злые. — Мы Вас искали.       Стражник не склоняется в поклоне, а в ядовитом тоне одна сплошная желчь, от которой и одуреть можно.       — В чем дело? — строго спрашивает Хакую. — И как вы ко мне обращаетесь?       — Как к слуге. — Стражу хватает наглости хмыкнуть.       Игнорирует подначку, хотя кровь распаляется и обдает огнем. Опасность дает энергию, а ум решает: как подобраться ближе, чтобы лишить жизни?       — Генерал Ян желает Вас видеть, — говорит страж. — Немедленно.       Тигр решает сомкнуть свою зубастую пасть. Хакую не готов, — нет плана, — но у Коэна на поясе его цзян. Подвеска заманчиво блестит на рукояти, приглашая воспользоваться силой. И этого достаточно.       — Ведите, — говорит Хакую.       Двое стражей — слишком мало для конвоя. Ян Гувэй либо недооценивает его, либо рассчитывает, что нападать первым Хакую не будет, в чем оказывается прав. Терпит, взвешивает. Слова генерала могут стать решающим весом в чаше сложного решения.       Стражники отводят их не в павильон или флигель, а в главный дворец, — в приемный зал, — где под тяжелыми сводами Ян Гувэй восседает рядом с тронным помостом в черно-золотистых одеждах, богатых и роскошных, под стать имперскому лунпао.       Почти король, почти правитель.       — Сдай оружие, — велит страж Коэну. — В церемониальный зал нельзя с мечами.       Коэн сжимает ладонь на рукояти, неохотно снимает ремень и отдает богатые ножны. Хакую замирает в напряжении, искоса поглядывая на болтающуюся из стороны в сторону нефритовую подвеску.       — Могу я забрать подвеску? Подарок больной матери, — бесстыдно врет Коэн. — Амулет на удачу.       — Тебя только амулеты и спасут, парень. — Насмехается стражник, но подвеску дает забрать, не замечая шестиконечную звезду на нефритовой поверхности.       Шаги дробятся эхом, напряжение, натянувшееся тетивой между Хакую и генералом, грозится порваться и испустить стрелы обоюдного презрения.       Перед Ян Гувэем гобан с расставленными фигурами. Партия близится к завершению, только противника нет — напротив пустое место. Место для него, для Хакую.       — Присаживайтесь, Ваше Высочество. — Генерал поднимает взгляд: вид Хакую не впечатляет его, остаются будто не замеченными и домотканые вещи слуги.       Знает, — доложили уже. Не всех шпионов сбили со следа.       — Я попросил Вас сдать оружие лишь потому, — Гувэй двигает белый камень вперед, — что этот зал считается священным, сюда никому не разрешается проносить мечи.       Его словам Хакую не верит. Быстро оглядывает стражей Гувэй, считает их, — пятеро, — и убеждается, что мечей на поясах действительно нет. Однако это не значит, что они совсем безоружны.       — Понимаю всю Вашу преданность традициям, — сухо отзывается Хакую, присаживаясь напротив Гувэя. Коэн встает позади Хакую.       Положение пешек перед ним странное. Белые теснят черных, которые выстроены в изначальной позиции, словно ими и хода не сделали; словно противник не видит движений своего врага.       — Так ли понимаете, — Гувэй двигает камень вперед. — Разве у козопасов есть тяга к знаниям?       Без враждебности Гувэй произносит оскорбления, с ровной констатацией, словно это нечто естественное — считать себя выше прочих.       Иронично Хакую хочет отметить, что у генерала неверные сведения: Ко испокон веков пасли не коз, а горных овец.       — И пастух может стать героем. — Хакую бездумно двигает пешки вперед. Партия в вэйци лишь прикрытие, и не значит для него ничего.       — Верно. — Занесенная для хода рука замирает и опускается, Гувэй пропускает ход. — Вы с Вашей страной показали, что даже самые ничтожные из людей на что-либо способны.       Они доказали иное: нечто маленькое может стать большим. Они добились победы посредством жертв и кровью братьев. Наглые слова Гувэя, — осквернение памяти тех людей, которые полегли, защищая Ко, — пробуждают в Хакую злое раздражение.       — Вы позвали меня обмениваться оскорблениями? — спрашивает Хакую.       — Нет, позвал Вас сыграть, противника у меня нет. — Гувэй в упор смотрит на пешки Хакую, раздумывая над своим ходом. — Ранее я играл с племянницей, но ныне она чурается моего присутствия.       — Я не удивлен, — не удерживается от иронии Хакую.       — В ее глазах я могу быть злодеем, — равнодушный к чужой колкости генерал продолжает говорить спокойно-бездушным тоном, — но однажды она поймет и меня, и значение своего долга.       Гувэй ходит странными ходами: игра носит для него особое, какое-то сакральное, значение, постичь которое не удается.       — Долг у каждого свой, — замечает Хакую.       — Разве? — Удивление генерала кажется искренним. — Интай ничем не отличается от меня или моей сестры. Она больше Ян, чем Чжао. Будь она мужчиной, то заняла бы место своего бесхребетного брата в линии наследования трона, но, увы, моя сестра оплошала даже в своем единственном долге и не смогла разродиться мальчиком.       Рука с пешкой застывает над доской. Хакую с трудом ставит камень на клетку, проглатывая неприятную горечь, оставленную от слов генерала. Низменное отношение к семье, к родной сестре и ее дочери, отторгает в Хакую и без того мерзкий образ генерала, приобретая еще более отвратительные черты.       — Вижу, Вам неприятны мои слова, — Гувэй поднимает взгляд, мельком осматривает Хакую, подмечая перемены в его настроении с пугающей проницательностью. — До меня доходили слухи, что Вы сблизились с племянницей. Теперь вижу, что и среди наветов можно сыскать правду. Своей привязанностью Вы делаете мне огромное одолжение.       Беспокойная энергия проходит разрядом по телу. Речи об Интай не нравятся Хакую. Что-то неладное; он что-то упускает.       — Интай сейчас во дворце гуна, — делится Гувэй, двигая пешку к цели. — И ко дворцу подходят мои войска. Если не хотите, чтобы она пострадала, то честно ответьте на пару вопросов.       В горле резко пересыхает; все тело дрогнет. Самолично Хакую послал Интай во дворец. Решил, что рядом с отцом ей безопаснее, что стража защитит ее. Страх за ее жизнь борется с непокорностью и нежеланием подчиняться условиям деспота, который подталкивает их к краю.       — Что Вы хотите? — напряженно спрашивает Хакую.       — Куда отправился черноволосый мальчишка?       Гувэй распрямляется, оставляет партию в вэйци. Игра закончена, — начинается бойня.       — В столицу, — врет Хакую. — Предупредить отца о готовящемся мятеже.       — Я прекрасно знаю о том, что неподалеку стоят войска Ко. — Тонкие губы Гувэя тянутся в усмешке от попытки Хакую обмануть его. — Повторяю: куда отправился мальчишка?       — К генералу юго-восточной армии за подмогой, — признается Хакую.       — Уже больше похоже на правду, — кивает Гувэй. — И сколько солдат в полку?       — Около двух тысяч.       — Покоритель среди них? — резко спрашивает Ян Гувэй.       — Нет. — Хакую неотрывно смотрит на генерала, стараясь не выдать: покоритель позади, рядом с ним.       — Сначала я думал, что покоритель Вы, Принц, — делится Гувэй. — В Циндао вы явили удивительные способности стратегии и вернули порт всего за день.       В нем животрепещет чванливое, высокомерное желание высказать свои планы, — почти удавшиеся. И Хакую подбрасывает угли, распаляя его самолюбивое:       — Значит, это были Вы. Вы подстроили мятеж в Циндао.       — Подстроил? — Эхом переспрашивает генерал. — Как много Вам неизвестно. Я не причастен к мятежу в Циндао.       Гувэй приподнимается с места, смотрит на Хакую с высоты, на которую сам себя вознес.       — Вас отправят в темницу. Когда получу власть, решу, что с Вами делать. Вам же предлагаю молиться, чтобы Ваш отец любил Вас настолько, чтобы сдался без бойни. Иные последствия Вам известны.       Все вскипает в душе, — по крови разносится ядовитая, прожигающая злоба, побуждающая рвануться вперед и вцепиться в горло. Но Хакую не двигается, пригвозжденный к месту сложившимися между собой кусками неотвратимой истины: у Ян Гувэя никогда и не было магического оружия. Не он планировал похищение Интай, не он пытался водить их кругами.       У них не один враг. И второй может быть рядом с Интай.       Ян Гувэй уходит, а его стража, — расслабленная в своей уверенности и силе, какую дает количество и подлость, — обступает их полукругом.       — Вставайте, принц, — насмешливо велит страж, пиная Хакую под ногу. — Пора отправляться в Ваш новый дворец.       Хакую покорно поднимается с места, вытягивает руки, готовый принять наручи, и, когда страж подходит ближе, бьет раскрытой ладонью — попадет под скуловую кость.       Стражи смыкают круг. Некоторые достают припрятанные ножи. В священный зал да с оружием — непорядок.       От чужой атаки Хакую уходит: короткий нож прописывает дугу, рассекая воздух. Без доспехов тяжело. Приходится уворачиваться и выверять движение, больше обороняться, чем нападать.       Коэн подрывается следом. Они встают спина к спине, защищая друг друга от подлых ударов исподтишка.       Стражники нападают разом. Занесенное чужое лезвие отбрасывает блик, прежде чем опуститься. Хакую пропускает удар, подставленная в защиту рука вспыхивает болью.       Ругнувшись, Хакую наступает вперед, уворачивается от вновь занесенного клинка и, извернувшись, бросается в ноги врагу, заваливая. Вырубает тяжелым ударом кулаком.       Вырывает клинок из рук и им же добивает стража. Оружие дает уверенности. Хакую наступает, теснит врагов, коротко оглядывается, — Коэну удается вернуть свой цзян, а с ним он непобедим и беспощаден.       Хакую уступает Коэну завершить бойню. Сам отходит, перевязывает куском ткани, оторванным от халата, рану — неглубокий порез, жить будет.       Смердящий запах от тел наполняет дворец невыносимым зловонием; растекается лужами кровь из вспоротых тел.       Злая ирония. Не запятнанный оружием дворец оказался замаран людьми, поклявшихся его защищать.       Молча Хакую снимает доспех с мертвого солдата, надеаает нагрудник, надевает сапоги. Коэн повторяет за ним, стягивает с самого юного, почти своего ровесника, военное облаченье.       — Что дальше? — спрашивает Коэн между делом.       — Пройдем во дворец гуна, — решает Хакую. — Если остались еще преданные Кай стражи, то они попытаются оборонять его. Применишь силу джинна против мятежников — убей всех. Не трогай тех, кто решился остаться предан.       План неприятно удивляет Коэна. Хмурая складка залегает меж бровей, взгляд темнеет словно от гнева. Но Хакую хорошо известно, что Коэн злиться не умеет. Только не на него.       — Но ты обещал Ее Высочеству не причинять вреда ее народу, — повторяет он свои утренние слова, чеканя каждое, будто пытаясь втолковать Хакую то, что ему и так известно.       — Обещал, и что? — Резко спрашивает Хакую, взрываясь злостью. — Что прикажешь делать? Ждать, пока нас всех не перебьют? Твое дело исполнять приказ, ясно?       Раскаяние жжется под кожей. Без возражений Коэн принимает сказанное, но его молчаливое неодобрение звенит в воздухе, наполняя Хакую беспричинным стыдом.       Милосердие дорого стоит. И Хакую отказывается платить за него.       Они молча покидают дворец и в пути не роняют слова. Хакую торопиться к дворцу гуна, пренебрегая осторожностью. Остановиться и подумать бы, но его гонит вперед сдавливающее ощущение. Интай там — рядом с отцом. И он отправил ее туда. Случись с ней что-то, — не простит себе.       Еще до того, как увидеть сражение, он его слышит. Лязг стали о сталь; глас бойни. Солдаты генерала Ян теснят стражей гуна к дверям дворца, подобно могучему тарану.       Самого генерала почему-то нет. Хакую не может углядеть его.       Хакую устремляется вперед: в битву, в гущу, в родную ему стихию. Подныривает под руку вражеского солдата, обвивает его ногу своей, валит и всаживает лезвие.       Быстро и без сомнений. Тело гудит; кровь стремительно носится по жилам, разгоняя воинственный пыл. Боевое спокойствие опускается на Хакую. Удар, еще и еще, отточенные движения, быстрые выпады. Он пробивается к дверям, со спины прикрывает Коэн, неотступно следовавший за ним.       Стража гуна его признает за своего. Не нападает, пропускает ближе к их сомкнутым рядам. Хакую останавливается у ступеней, переводя сбитое дыхание.       — Ваше Высочество! — окликают его.       Хакую находит говорившего, оглядывает, подмечая отличительные нашивки высокого ранга. Капитан стражи, значит.       — Какие будут приказы? — Капитан не замечает, как у него дрогнет голос от надежды, от веры в Хакую.       В тяжелый момент он готов поверить в кого угодно, кто сможет принять подобную ношу. Ему страшно, — и это понятно.       — Отходите к дверям, — приказывает Хакую.       Стройный шум заставляет Хакую осечься и замолчать. К воротам могучей волной прибывает подкреплении. Сотня кольчужных воинов, впереди которых шествует Ян Гувэй.       — К дверям! — Кричит Хакую, выводя солдат из оцепенения.       Сам же разворачивается к Коэну. Настало время закончить этот ужасный мятеж. Пора явить истинную мощь.