Глава 2
Центуарея
Цветы мне говорят — прощай, Головками склоняясь ниже, Что я навеки не увижу Ее лицо и отчий край
Есенин
Перед глазами немного плывет, из-за чего силуэт перед глазами как будто исчезает. Весь мир словно пропустили через фильтр и сейчас все вокруг видится светлым, даже слишком. Хан прищуривается и видит перед собой тропинку, которая ведет его к иве. Большой, раскидистой, на которой ветер гоняет длинные ветки, которые усыпаны листьями. Под ивой сидит парень. И Джисон чувствует кто это, пусть и не видит его лица. Парень поднимает голову, которая раньше была опущена и улыбается. Он неторопливо встает и раскидывает руки в сторону, приглашая в объятия. Хан делает пару шагов и прибавляет скорости, он бежит изо всех сил и как только ему остается пару шагов, что бы утонуть в чужих руках, он протягивает руки, но хватает перед собой только воздух. Парень резко тормозит, что бы не влететь в иву и оглядывается по сторонам. Парня нигде нет. Он долго ищет его вокруг дерева, даже всматривается вдаль, но кроме вечной болезненной белизны ничего не видно. Он шумно опускается на землю рядом с деревом, и запускает руки в волосы, опуская голову на колени. Пальцы крепко сжимают череп и он готов провалиться под землю здесь и сейчас, лишь бы не чувствовать опустошения. Лишь бы не чувствовать. Рядом слышится тихое «Мяу» Слезы текут по щекам ручьем, и воротник старого поношенного свитера уже мокнет, как и колени, на которые опущена голова. Второе назойливое «Мяу» и удар маленькой лапкой по локтю. Парень поднимает голову и видит перед собой рыжего кота. Его глаза смотрят немного нагло, говоря: «хватит лить слезы, обрати на меня внимание», и этого достаточно что бы Хан понял, кого они напоминают. Минхо… Кот, довольный результатом стал тереться об ноги Джисона, успокаивающе мурлыча. Парень протягивает руку и проводит ей по спине проказника. Его шерсть так мягка и шелковиста, что невозможно не продолжить гладить его еще и еще и еще… В ушах звенит. Парень открывает глаза и резко садиться. Его организм еще не совсем проснулся и перед глазами немного плывет. Он выжидает пару минут и встает с небольшого диванчика, осматривая комнату. Кровать напротив пустует. В голове уже крутиться сотни мыслей, паника заставляет руки и колени дрожать и он со всех сил старается не предаться ей, прикусывая нижнюю губу, почти до крови. Он выходит в коридор, который соединяет небольшую прихожую и кухонку и благодарит небеса, что все в порядке. На кухне уже хозяйничает Минхо. Он со спокойным лицом раскладывает чай по кружкам и ставит их на стол, попутно нагревая воду. — Ты уже проснулся, — говорит он через плечо, немного приподнимая уголки губ, и замирает, когда полностью поворачивается к Хану, — У тебя кровь из носа… Джисон тут же прикрывает нос рукой и смотрит на собственные пальцы, которые в момент стали бордовыми. Минхо хватает салфетки, берет Джисона за запястье и тащит в комнату, усаживая на диван. — Ты как себя чувствуешь? — спрашивает он, садясь на корточки перед ним. — Я в порядке, правда… — Это ты будешь слепому говорить, — почти шепотом говорит Минхо, старательно вытирая кровь с его лица. Его прикосновения теплые, приятные… Джисон вспоминает свой сон и у него появляется сильное желание потрогать волосы Минхо. Странное, но сильно желание. Он отдергивает себя на этой мысли, и возвращается в реальность, так же тихо отвечая: — Обычное недомогание, всего-то… Минхо кивает, очевидно не веря тому, что это «обычное недомогание», но заканчивает свое дело, убеждаясь что кровь больше не идет. Он плавно поднимается, совсем как кот, сворачивая салфетку в комочек. — Пойдем, чай стынет, — говорит он, идя к дверному проему, но останавливается, — Ты дойдешь, или тебе помочь? Хан бы не отказался от помощи, но почему-то машет головой, встает и сам направляется на кухню. Лино коротко кивает, идя за ним. Солнце недавно встало. С окна видно большое поле, усеянное пшеницей. Рядом песчаная дорога, на обочине которой растет большой подсолнух, который кажется таким ярким на фоне всего. На небе в далеко видны синие тучи, но на улице светит солнце. Тюлевые занавески на окне не спасают от солнечного света, но парням это не мешает. Они сидят и тихо попивают чай. У Минхо он всегда получался отлично, этот раз не исключение. Хан сидит, подобрав под себя ноги, которые к великому удивлению почему-то замерзли и греет руки о кружку. — Замерз? — спрашивает Минхо, немного приподнимая брови и делает глоток горячего чая. Хан кивает пару раз и утыкается взглядом в кружку, пытаясь усмирить бушующие в голове мысли. Они разрушают как торнадо разрушает дома, разрушают как волны, бьющиеся о прибрежные камни, разрушают по частице, совсем безжалостно и жестоко, убивая тебя изнутри. — Я буду помнить тебя, — тихо говорит парень, не замечая, как по щеке течет одинокая, но вмещающая в себя всю боль и страдания слеза, — честно… Минхо улыбается, с теплом в глазах смотря на него. — Я не сомневаюсь в тебе. Я всегда ценил тебя и буду ценить. Не зависимо от того, мертвый я или живой, — он пожимает плечами, так, будто это обычное дело, говорить о таком, — ты всегда был особенным, поэтому ты и занимаешь особое место у меня в сердце и сознании. Хан поднимает глаза на него, стараясь не думать ни о чем и улыбается как последний дурак, как кажется ему, но это не важно, совсем не важно. Они заканчивают «чаепитие» и сполоснув кружки идут обратно в комнату. Джисон усаживается на кровать, облокачиваясь спиной об стенку, сворачивая ноги лотосом. Минхо совсем по хозяйски ложиться на спину и кладет голову Хану на ноги, немного елозя, пытаясь найти удобное положение. Атмосфера в комнате кажется нереальной. Хан снова вспоминает сон и ему кажется, что он до сих пор спит или просто бредит. Лино прикрывает глаза и его грудная клетка равномерно поднимается и опускается, пока тот глубоко и спокойно дышит. У Джисона снова появляется желание потрогать его волосы, странное, абсурдное и резкое желание, которое если он озвучит, возможно испортит все что сейчас происходит. Но… это последние дни их прорывание вместе, не так ли? Так чего ждать, думает он и осторожно начинает, поднимая руки над головой Лино. — Могу я…? — он не договаривает, когда Минхо согласно мычит, коротко кивая, и Хан довольный запускает пальцы в его волосы. Они мягкие, шелковистые и пахнут ванилью и яблоками, от чего у Хана создается приятное ощущение комфорта и дома, не дома не физического, а скорее такого дома, который находиться в человеке. То самое чувство привязанности и уюта, которое сидит где то чуть выше легких, а иногда вообще между ними и желудком, но в особых случаях разливающееся по всему телу. И вот сейчас Джисон чувствует все это в несколько раз сильнее чем когда-либо, каждой клеточкой своего тела и своей души. Он перебирает в руках светло-коричневые волосы парня, протирая их между пальцами и ему кажется, что вот-вот и Лино замурчит, совсем как кот. Как жаждущий тепла кот. На стене тикают часы с маятником, в комнату вливается солнечный свет. Хан склоняет голову на бок и молит небеса, что бы этот момент длился как можно дольше. Что бы время хоть раз сжалилось над его несчастной и странной жизнью, что бы хоть раз, один единственный, замедлило ход, задержалось чуть побольше, хотя бы совсем чуть-чуть. Минхо приоткрывает глаза и на его лице появляется довольная улыбка, которая отдается в душе теплой волной, быстро катящейся по прибрежному песку, заполняя собой даже самое маленькое оставленное пустым пространство. Он зевает, прикрывая рот тыльной стороной ладони и его глаза начинают блестеть, от накопившейся влаги. — Пойдем прогуляемся? — спрашивает он, и Хан кивает, лучше чем сидеть здесь. Они встают, Минхо разминает шею, Хан ищет в шкафу теплые кофты на замках, что бы накинуть поверх одежды и не замерзнуть. На улице май, но от этого теплее не становиться, утром все еще холодно, будто только-только началась весна. — Возьми себе самую теплую, — предупреждает Минхо, — и обуй непромокаемую обувь, на улице скорее всего роса, тебе нельзя болеть. «А какой в этом смысл?» — думает Хан. Болеть без Минхо, не болеть без Минхо, это все кажется глупостью. Теряет смысл, выцветает на солнце как газета оставленная на подоконнике со старой статьей про политику, в которой нет ни капли интересного, а тем более чего-то полезного. — Ты слышишь меня? — Спрашивает Лино, поправляя одеяло на кровати. Хан витает в своих мыслях, полностью погрузившись в их пучину и совсем не собираясь выплывать оттуда. — Ханни! — Джисон чувствует на своем плече теплую руку, что достаточно необычно, учитывая данные обстоятельства но… Лино, он выглядит таким… таким живым. Он стоит рядом, Хан чувствует теплое дыхание, которое обжигает его кожу, находясь в комнате, которая по каким-то причинам сейчас ощущается ледяной, — Ты слушаешь меня? Парень часто моргает, фокусирует взгляд на лице напротив и переводит его на кофту, которую держит в руках. Коротко кивает, а потом еле слышно шепчет: — Назови мое имя еще раз… «Ну все, приехали. С чего вдруг ему называть твое имя еще раз? Сумасшедший» — Джисон тысячу раз жалеет о сказанном, пока не слышит такое же тихое «Ханни»… Сердце его замирает. Ханни… — Ханни, — еще раз повторяет Минхо, но уже чуть громче, чуть увереннее. Время будто замирает, Джисон готов поклясться, что чувствовал как кровь сначала стынет внутри него, а после с бешеной скоростью начинает течь по телу, а сердце явно с таким не справляясь, стучит гулко, часто, отдаваясь ощутимыми ударами в ушах и горле. Хан поджимает губы и снова чувствует, как это самое сердце, от тяжести всего дает трещину. Точнее уже давно дало, но он старательно заклеил его пластырем, и напоил осознанием, что проведет с Лино еще пару дней, но… но от реальности не убежишь, это он понимает. И сердце понимает. Дает слабину, открывая небольшую, еле заметную трещинку. Слезы рвутся наружу, но он дает сам себе обещание держаться, хотя бы сейчас, в присутствии Минхо. Он улыбается, стараясь скрыть цунами, которое настигло его изнутри, но по глазам стоящего напротив парня видно, что ничего не получается. Через мгновение его стискивают в крепких объятиях, медленно поглаживая по спине, а он только и может, что уткнуться в плечо парня, на котором сейчас красная клетчатая рубашка, которая пахнет домом и еще раз собрать в кулак все свои силы, не давая предательскому чувству внутри вырваться наружу солеными, горячими слезами.***
Парни шагают по тропинке усыпанной гравием, который отсутствует в некоторых местах, открывая песчаные полоски, образованные от не частых проезжих машин. Они идут в тишине первое время. Слышно стрекотание кузнечиков, недавно проснувшихся от «спячки», чириканье птиц, лай собаки на привязи, который доноситься уже довольно тихим, ведь парни отошли от домов ближе к лесу. — Куда мы идем? — спрашивает Джисон, пиная попавшийся под ногу камень. Он не послушался Минхо и пошел в старых, но удобных кроссовках, в надежде не промокнуть. Лино же идет тихо, почти не слышно, смотря вдаль и засунув руки в карманы штанов. — Увидишь, — Хан вскидывает брови от недопонимания, но ничего против не говорит. Он доверяет Минхо, если бы нужно было бы доверил и свою жизнь тоже. Они подходят ближе к лесу, но не доходя до него сворачивают и идет вниз по склону. Джисон замечает черную чугунную ограду, выкованную причудливыми узорами, украшенную листьями из того же чугуна и уходящую вверх острыми пиками. Его пробирает дрожь, он понимает куда его ведут. За оградой виднеются огоньки свечей, цветы и… И плиты. Надгробные плиты. В любой другой ситуации он бы спросил: «Зачем? Что тебе там понадобилось? Для чего?», но сейчас он решает промолчать, извлекая из тягучей тишины все ответы. Они подходят к калитке и Минхо толкает ее, та со скрипом открывается, пропуская парней в своеобразное царство памяти. Хан идет следом за другом, оглядываясь по сторонам. Он был здесь давно, лет семь назад, правда не помнит ничего. Ни для чего он находился здесь, ни по какой причине. Только большие деревья, растущие здесь до сих пор, плачь, после чей то голос, яркая улыбка и Ива. Все что осталось в памяти с того дня. Парню кажется, что еще пару шагов и его вывернет прямо на дорожку, но он всеми силами старается дышать глубже, и смотрит на кроны деревьев, закрывающие небо своими листьями. В них гуляет ветер, довольно сильный, нагоняющий тучи на небе. В скорем времени они доходят почти до конца небольшого кладбища, останавливаясь возле небольшой могильной плиты с надписью:Ли Минхо 25.10.1998-2016.05.13 Помним. Любим. Скорбим
Лино присаживается на корточки и поднимает с могилы веточку красной гвоздики. — Никогда не любил гвоздики, — произносит он, крутя цветок в руках, — они ассоциируется у меня с убийствами и кровью. Ромашки всегда были лучше. Джисон только подходит ближе со спины и молча прожигает взглядом каменный памятник, в надежде что что-нибудь измениться. Имя на камне сотрется, или просто исчезнет сам злосчастный камень, но ничего… совсем ничего. — А мне нравятся васильки, — шепчет Хан, после небольшой паузы добавляя, — нравились. — Нравились? — Минхо кидает цветок обратно, все еще сидя на корточках, и немного поворачивает голову в сторону Хана. — Да… Они напоминают мне тебя. — Разве это плохо? — он поджимает губы и Хан видит, как Лино теребит пальцами край красно-черной рубахи. — Нет, наверное… точнее… — он немного медлит, не зная как изложить свою мысль понятнее, как объяснить то, что происходит внутри, — Васильки постоянно ассоциировались с тобой. Как и все полевые цветы. Но разве может вещь, напоминавшая дорогого тебе человека, приносить радость после его смерти? Хан давно понял, почему именно василек. Бабушка часто рассказывала легенды связанные с этими прекрасными цветами, столько историй и поверий, сколько прекрасных догадок и тайн. Все эти легенды были по своему интересны, каждая из них была Джисону по душе, но самая любимая была легенда о парне, который влюбился в цветок и не желая расставаться с ним из-за огромной любви всегда носил его с собой. Когда парень умер, его нашли усыпанным синими цветками, они были как капельки лазурной крови и похоронили его с ними, положив на могилу букет из прекрасных синих растений. Бабушка всегда утверждала, что васильки символизируют любовь, такую же чистую как и синий цвет, заполняющий небо после сумерек, они символизируют верность и душевное спокойствие. Хан разделял ее точку зрения, его завораживали синие цветы, манили и успокаивали. — А мне тебя напоминают ромашки, они кажутся такими солнечными, прям как ты когда улыбаешься. Минхо встает, последний раз оглядывает могилу и поворачивается к Джисону. Шепчет короткое: «пойдем», и идет мимо, зацепляя его руку своей. Хан раскрывает глаза от удивления, но ничего не говорит. Пальцы Лино переплетаются с его и они идут по тропинке, прямиком к скрипучей, чугунной калитке. А Хана греет теплая рука Минхо и недавний разговор о васильках, но он чувствует, как отклеивается кончик пластыря, которым он так старательно заклеил свое сердце.