heaven is a place on earth with you

Дождь бьет по коже Хенджина, как капли лавы. Ему надо было послушаться. Его день рождения испорчен; он должен был слушать. Хоть весна уже пришла, все еще чертовски холодно, особенно в одиннадцать вечера. Особенно во время ливня. Он обнимает себя, атласные рукава его белой рубашки мало что делают, чтобы согреть его, видя, что они начинают впитываться водой. Его глаза тоже. Прямо сейчас, в ночь своего 21-го дня рождения, он должен быть в братском доме своих друзей, веселиться как никогда в жизни или, по крайней мере, хорошо проводить время. Сынмин предупредил его не идти. «Друзья» Хенджина не совсем… ну, друзья. Они более или менее словарное определение дрянных студентов колледжа, которые тратят деньги своих родителей, как монопольные, и обращаются ко всем кто не из их компашки как к последней мрази этой земли. Хенджин не состоит в их братстве, поэтому, естественно, они склонны относиться к нему как к последнему отбросу общества. Он на самом деле не уверен, когда успел так тесно сблизиться с этой конкретной группой. Некоторые из них ходят с ним на одни занятия; вероятно, все началось с того, что они прогуливали занятия и просили его конспекты, уединялись и просили у него ответы на тесты. Потом они начали втягивать его в свой круг на вечеринках, представляя как своего красавчика. Он считает себя их инструментом. Или, может быть, украшение было бы более уместным. Другими словами: он не один из них, и его никогда не будут считать своим. Все действительно ухудшилось, когда он впервые переспал с одним из них. Это был один из самых приятных парней в группе, и Хенджин был немного влюблен в него в течение некоторого времени, но это внезапно закончилось неловким «Извини, я просто хотел развлечься», которое эхом отдавалось в голове Хенджина в течение нескольких недель. После этого остальные снисходительно по очереди играли с ним, с его чувствами. Один за другим Хенджин позволял использовать себя. Он знал, что никто из них не хотел быть его парнем — или даже другом, по-настоящему. Но он не мог остановить их, и уж точно не мог остановить себя. Он просто хотел, чтобы его воспринимали как нечто большее, чем симпатичный аксессуар. Хоть раз в жизни он хотел быть замеченным. Сегодня вечером его сосед по комнате практически умолял его не уходить. — Я действительно не думаю, что это хорошая идея, — пробормотал Сынмин, держа обе руки Хенджина в своих. Хенджин не мог смотреть тому в глаза. Сынмин стал его соседом по комнате с начала учебного года много месяцев назад, и ему чертовски нравится младший. Слишком сильно, чтобы смотреть ему в глаза, отвергая его. — Я пойду, Сынмин. — По крайней мере, позволь мне пойти с тобой. — попытался тогда Сынмин. Его большие пальцы погладили запястья Хенджина, посылая горячие покалывания по коже. — Я не хочу, чтобы ты уходил. — солгал Хенджин, пытаясь не обращать внимания на обиженный взгляд друга, когда он вырвался из его рук и ушел на вечеринку. Он эгоистично желает, чтобы Сынмин старался немного усерднее. Потому что он был прав; он всегда прав. Никто даже не поздравил Хенджина с днем рождения на его собственном дне рождения. Самое большее, чем он был одарен — это паршивые вгляды, когда он вошел в дом братства, и чашка бог знает с чем, поспешно сунутая ему в руку. Он надеялся, что, по крайней мере, окажется с кем-нибудь в постели, получит хоть какое-то внимание, даже если оно будет чисто сексуальным. Ничего. Примерно через час перетасовок группы, когда он тихо плелся за ними, умоляя хотя бы одну пар глаз обратить на него внимания и остаться там, в то время как потоки людей, которых он даже не знал, продолжали входить в дом, он, наконец, заговорил. — Так мы собираемся, типа, что-нибудь делать? — он тихо спросил одного из парней. Его любимый из них, «самый милый». Первый, с кем он переспал. — М? — Я имею в виду, типо, — продолжил Хенджин, играя с рукавами красивой рубашки, за которую Сынмин много раз делал ему комплименты, но, конечно, больше никто этого не делал, как ему хотелось бы. — Я имею в виду, просто у меня сегодня день рождения… Парень бросил на него странный взгляд, как будто Хенджин попросил его разгадать загадку. — Ну… Я даже не знаю, ты можешь уйти, если хочешь? Ты можешь уйти, если хочешь. Можешь уйти. Сегодня его гребаный день рождения. Прежде чем он успел увидеть откровенно жалкий блеск в глазах Хенджина или то, как исказилось его лицо при словах отказа, парень вернулся к разговору, который вели остальные. Взгляд Хенджина скользнул по кругу, чтобы увидеть, настроился ли кто-нибудь из них на происходящее, или хотя бы случайно взглянул на него. Ничего. Хенджин чувствовал себя совершенно невидимым сегодня вечером, даже больше, чем в любую другую ночь. Черт возьми, прозрачные капли дождя, скапливающиеся на его коже, кажется, обладают большим присутствием, чем он сам. Он борется с желанием вытащить свой телефон из заднего кармана и набрать номер Сынмина, как он обычно делает, когда это случается — и, честно говоря, жалко, сколько раз это случалось. Он слишком смущен, чтобы встретиться лицом к лицу со своим соседом по комнате после сегодняшнего дня. Он отчаянно надеется, что младший уснет к тому времени, когда он доберется до их дома, потому что он не уверен, как он посмотрит ему в лицо, в его замечательное, любящее лицо, которое никогда не перестает приносить Хенджину утешение, независимо от того, сколько раз он совершает одни и те же идиотские ошибки. Сынмин — это все на свете, и Хенджин знает, что он его не заслуживает. Но он так сильно хочет его, и он хотел ещё очень давно. Когда они встретились в день переезда, Хенджин сразу понял, что он ударил золотом со своим соседом по комнате в течении года. Сынмин — один из самых чистосердечных людей, которых он когда-либо встречал, и его улыбка — самый яркий источник света, который он когда-либо видел. Это свет, от которого Хенджин быстро стал зависеть, тот, который раз за разом вытаскивал его из тьмы на протяжении года. Прямо сейчас Хенджин окутан тьмой, в прямом и переносном смысле. Он жалеет, что у него нет своего фонаря. Может быть, если бы он только послушал. Внезапно появляется свет — по крайней мере, физический свет. Хенджин щурится, пытаясь заслониться от яркого света фар своей мокрой рукой. Вероятно, он выглядит отвратительно в их свете: одежда промокла насквозь, макияж растрепался, волосы слиплись от воды и падают на глаза, лицо сморщилось от внезапного появления света. Он хотел бы, чтобы о нем кто-то заботился. Он действительно очень этого хочет. Но потом он слышит голос, знакомый голос, и ему сразу становится не по себе. — О, Хенджин… Сынмин. Хенджин позволяет своей руке опуститься, поворачивая голову лицом к опущенному окну машины. Он издает сдавленный вздох, чувствуя, как весь кислород, засевший в его легких, выходит наружу. Это Сынмин. — Почему ты не позвонил мне, дорогой? Дорогой. Хенджин не может найти достаточно слов во вселенной, чтобы описать то, что он чувствует, когда Сынмин называет его так. Даже в самой глубокой тьме он чувствует, как его внутренности слегка трепещут от одного этого слова. — Что… — он тут же вздрагивает от звука собственного голоса. Звучит так, будто он плакал; Сынмин определенно сможет это заметил. Он смотрит на землю, дрожа под почти проливным дождем. — Что ты здесь делаешь? — Я был… — Сынмин тихо прочищает горло. — Я собирался пойти на вечеринку, — тогда это он отводит взгляд. — Извини, я хотел проведать тебя, увидеть тебя. Тело Хенджина напрягается. Сынмин пришел к нему. Даже после того, как Хенджин сказал ему не делать этого. — Хенджин… — вздыхает Сынмин, и Хенджин чувствует, как его нижняя губа начинает дрожать, — Пожалуйста, садись, дорогой, а то мы оба заболеем. Хенджин знает, что это не единственная причина, по которой Сынмин хочет, чтобы он сел в машину; он чувствует это по мягким волнам его голоса. Это заставляет его дрожать еще сильнее. Он абсолютно не может смотреть в лицо парня, которого не заслуживает. Хенджин не заслуживает своего драгоценного света. — Я… Я могу пойти пешком. — тупо говорит он, как будто его сосед по комнате когда-нибудь позволил бы ему прогуляться десять минут под дождем ночью. Конечно, он бы этого не сделал, но Хенджин сейчас в отвратительном состоянии, и, кроме того, он неописуемо смущен. Он действительно, действительно не хочет встречаться с Сынмином лицом к лицу. — Хван Хенджин. Он знает, что с таким тоном лучше не спорить. Кроме того, он промок насквозь, замерз и устал. И, может быть, Сынмин, в конце концов, и не спросит. Но он знает. Он всегда все знает. Наконец, он обходит машину, едва останавливаясь и чувствуя себя виноватым из-за того, что вот-вот намочит салон машины Сынмина, потому что младший немедленно наклоняется, чтобы открыть дверцу. Сердце Хенджина учащенно бьется, когда он запихивает себя внутрь, желая потратить свое драгоценное время и избежать всей этой ситуации, но не желая, чтобы дождь попал в машину. — Ну вот и все. — успокаивает Сынмин, терпеливо ожидая, пока Хенджин закроет дверь и застегнётся ремнем безопасности, и Хенджин едва сдерживает всхлип. Становится только хуже, когда Сынмин протягивает руку и отталкивает дрожащие руки Хенджина в сторону, чтобы он мог пристегнуть его ремнем безопасности. — Я сам это сделаю. — пытается он, как будто это не заняло у него смехотворно много времени, но Сынмин игнорирует его. — Слишком поздно. — поддразнивает он, и Хенджин издает тихий смешок, но лицо Сынмина, тем не менее, каменное и серьезное, и Хенджину действительно, действительно хочется свернуться калачиком и плакать всю оставшуюся жизнь. Это ужасно. Он ужасен. Сынмин заслуживает гораздо большего, чем просто ужас. Он съеживается от звука дождя, с каждой секундой барабанящего по крыше машины все сильнее и сильнее, и зрелище становится еще хуже — почти больно смотреть в лобовое стекло, пейзаж перед ними превращается в уродливое, расплывчатое пятно. — Я собираюсь заехать на парковку, — тихо говорит Сынмин, слишком умный и осторожный, чтобы проделать весь обратный путь до их общежития, пока идет такой сильный дождь. — Подождем там, пока ты и дождь не успокоитесь. Хенджин вздрагивает. Сынмин собирается утешить его в конце концов, но он ужасно боится этого. Его тело покрывается морозом от стыда и холодного, мокрого дождя. Он медленно кладет сумку, которую принес на вечеринку, на заднее сиденье, руки дрожат слишком сильно, чтобы держать ее дольше. Сынмин тем временем молчит, затем заезжает на ближайшую пустую стоянку у какого-то случайного учебного здания. — Хенджин. — бормочет он, припарковавшись, возясь с обогревателем, чтобы увеличить температуру; Хенджина все еще сильно трясет — но это не только из-за холода. Хенджин тихо всхлипывает, приготовившись к мягкой лекции. — Мне жаль, я… я… Сынмин поворачивается к Хенджину и берет обе дрожащие руки старшего в свои, качая головой. — Детка, мне нужно, чтобы ты постарался успокоиться, хорошо? Дыши вместе со мной. Детка. Однако Хенджин не может успокоиться, не тогда, когда Сынмин смотрит ему в глаза и видит его таким, видит его гребаную развалину. После того, как он его не послушал. — Мне жаль, — продолжает он, и у него перехватывает горло. — Мне следовало прислушаться. Я всегда должен был тебя слушать, но я никогда этого не делал. Мне жаль… — — Хенджин. — Они всегда заставляют меня чувствовать себя дерьмово, но ты никогда этого не делал — я знаю, ты относишься ко мне лучше, чем они когда-либо будут. Ты мне так сильно нравишься, и я знаю, что ты… — он задыхается от своих слов, когда руки Сынмина поднимаются и обхватывают его лицо, теплые большие пальцы касаются влажной кожи. — Я не должен был отпускать тебя, — твердо говорит Сынмин, и, конечно же, взваливая тяжесть ошибок Хенджина на себя. — И я должен был сделать это давным-давно. А? Хенджин сглатывает, пробегая глазами по каждой великолепной черточке лица Сынмина. — Должен был сделать что? Хотя он почти уверен, что у него есть идея, судя по выражению глаз Сынмина, по тому, как его лицо придвигается все ближе и ближе, миллиметр за миллиметром. Это слишком хорошо, чтобы быть правдой. — Могу я, наконец, поцеловать тебя? — шепчет Сынмин, оказавшись достаточно близко, чтобы Хенджин почувствовал его теплое дыхание на своих губах. Хенджин клянется, что чувствует, как планета кружится вокруг своей оси. Это чуть не заставляет его опрокинуться. Неужели дождь… просочился в уши Хенджина? Или, может быть, в его мозг? Он несколько раз моргает, дыхание прерывистое. Он не уверен, что заставляет Сынмина хотеть поцеловать его прямо сейчас, когда он выглядит как полное дерьмо и ведет себя как полный дурак, но, черт возьми, Сынмин хочет поцеловать его. Сынмин собирается поцеловать его. — Да, — выдавливает он из себя. — Блять, да. Сынмин мгновение смотрит ему в глаза, выражение его лица смягчается, затем он наклоняется и запечатлевает самый нежный поцелуй на губах Хенджина. Промокшая одежда Хенджина перестает казаться холодной. Губы Сынмина — это рай на его губах. Старший прижимается немного ближе и приоткрывает губы, чтобы эгоистично украсть еще секунду, потому что на самом деле он так долго этого хотел. Почему он не сделал этого раньше? Что его сдерживало? Кучка дерьмовых парней из гребаной компашки? Сейчас он даже не может вспомнить их имен. Но, несмотря на тепло, разливающееся внутри него, он все еще дрожит, поэтому Сынмин отстраняется слишком рано, на взгляд Хенджина, и нежно улыбается, прежде чем хмуро взглянуть на свою мокрую рубашку. Затем, без предупреждения, он тянется к подолу своей толстовки и стягивает ее через голову, оставляя торс обнаженным. — Ч-что ты делаешь? — Хенджин заикается, голос у него хриплый. — А что, по-твоему, я делаю? — спрашивает Сынмин с неприятной ухмылкой, но выражение его лица возвращается к серьезности, когда он кивает на рубашку Хенджина. — Сними это. Хенджин на мгновение замолкает, но подчиняется, его щеки вспыхивают, когда он изо всех сил пытается стянуть мокрый материал через голову. Прежде чем он успевает смутиться из-за того, что его волосы в процессе растрепались, Сынмин улыбается и протягивает руку, чтобы взъерошить их и мягко зачесать на место пальцами. Хенджин удовлетворенно вздыхает. Может быть, он действительно на небесах. — Быстро. — Сынмин поспешно сует ему в руки свою толстовку, и Хенджин натягивает ее, не задумываясь. Без всякой мысли о том, как это может повлиять на его сердце. Толстовка Сынмина, теплая и уютная, пахнущая кофе с корицей и ванильным мылом, окутывала его так, словно была создана специально для его тела. Это то, что люди носят на небесах? — С-спасибо тебе, — шепчет он, теребя рукава холодными руками. Его внутренности согреваются, а разум затуманивается. Сынмин поцеловал его. Поцеловал его. — Ты не должен меня благодарить, — мягко говорит Сынмин, слегка наклоняясь над консолью автомобиля, чтобы было удобнее убрать несколько длинных мокрых прядей волос с лица Хенджина. — Ты знаешь, что я всегда рядом. Всегда. Ты ведь знаешь это, не так ли? — Я знаю, — говорит Хенджин самым застенчивым тоном, который он когда-либо произносил, но трудно ясно мыслить, когда идеальные пальцы Сынмина гладят его волосы и посылают восхитительные толчки по коже головы. Он с трудом сглатывает. Пытается придумать, что сказать, как поблагодарить Сынмина за то, что он снова стал его спасителем, но все, о чем он может думать, — это призрак теплых губ, покалывающий его собственные. — Ты… ты… Можешь ли ты…? Сынмин с любопытством хмыкает. — Что, детка? Просто спроси. Детка. Как будто у Хенджина есть способность формировать слова, услышав их из уст Сынмина во второй раз. — Эм… — внезапно ему становится слишком страшно, чтобы говорить. Сынмин быстро вытащил его на свет, но одна нога у него все еще застряла в темноте. — Я имею в виду, только если ты хочешь… Я знаю, ты, вероятно, не хочешь, и я действительно этого не заслуживаю, но, не мог бы ты… — Он осторожно поднимает глаза, чтобы встретиться взглядом с Сынмином. — Можем ли мы… ничего, если мы снова поцелуемся… — Сынмин почти бросается через разделяющую их перегородку, прижимаясь губами к губам Хенджина так резко, что тот ахает от удивления. Однако он реагирует немедленно, не желая терять ни секунды, чтобы это больше никогда не повторилось после того, как дождь прекратится. — Боже, — шепчет Сынмин ему в губы, и от ощущения его горячего дыхания у Хенджина кружится голова. Руки Сынмина перемещаются, чтобы обхватить его за талию. — Иди сюда. Хенджин резко выдыхает, но мгновенно подчиняется, неуклюже отстегивая ремень безопасности и направляясь перелезать через перегородку. Это ужасно неэлегантно, и он полностью убежден, что выглядит как идиот, но он видит, как глаза Сынмина горят желанием, и этого достаточно, чтобы он без колебаний плюхнулся младшему на колени и соединил их губы в отчаянном поцелуе. Кожа Сынмина такая горячая там, где руки Хенджина нерешительно лежат на его талии, а его ладони еще теплее там, где они крепко обхватывают лицо Хенджина, наклоняя его голову, чтобы направлять поцелуи. — С днем рождения, Хенджин, — шепчет он в губы Хенджина. — Я сожалею обо всем. Желудок Хенджина сжимается — Сынмин ни за что не извинится после того, как Хенджин пренебрег его советом и раз за разом причинял себе боль. — Это моя вина, — спорит он, отрывая свои губы от губ Сынмина, чтобы смиренно встретиться с ним взглядом. — Так всегда. — Просто хочу, чтобы ты лучше относился к себе, вот и все, — говорит Сынмин так просто, как будто каждое слово, слетающее с его губ, не проникает прямо в самую глубокую часть души Хенджина. — Ты — для меня все, хорошо? Хенджин не может сдержать стон, вырывающийся из его горла, но он может снова прижаться губами к губам Сынмина, чтобы избежать смущения, уже пристрастившись к его вкусу. Он может придвинуться поближе к Сынмину на коленях, погреться в его необъяснимом тепле, взять то, чего он не заслуживает. Его брюки насквозь промокли от холодного дождя, но все, что он может почувствовать, это тепло, когда руки Сынмина пробегают по его бедрам и крепко обхватывают за талию. Их движения должны быть неуклюжими и хаотичными, но все между ними кажется таким плавным — такое ощущение, что они не в первый раз делают что-то подобное. Хенджин хотел бы, чтобы это было так; он действительно этого хочет. Что же он за мазохист, отказывающий себе в этом, когда это было рядом с ним все это время, спало в десяти футах от него каждую ночь? Язык Сынмина скользит по его губам так же легко, как воздух входит в их легкие. Там, где десять минут назад он оцепенел под дождем, теперь он чувствует, что все его чувства обострились до сотни. Он может ощутить вкус сладкого латте на губах Сынмина, почувствовать их мягкость, почувствовать запах знакомого шампуня, которым они оба пользуются, услышать, как дождь барабанит по крыше машины, задавая ритм их губам. — Детка, твои джинсы промокли. — смеется Сынмин через некоторое время, проводя пальцами по материалу, отчего у Хенджина перехватывает дыхание. — Прости, — скулит Хенджин, его лицо краснеет, он понимает, что, вероятно, из-за него колени Сынмина стали мокрыми. — Должен ли я, э-э…? — Только если ты захочешь. — мягко говорит Сынмин. Хенджин прикусывает внутреннюю сторону щеки, пытаясь просчитать возможные последствия сидения на коленях Сынмина в одном нижнем белье и одолженной толстовке. Это звучит опасно… и Хенджин готов окунуться в это с головой. Он тянется к пуговице на джинсах и расстегивает молнию, прежде чем начнет слишком нервничать. Руки Сынмина соединяются с его руками, неуклюже стягивая мокрый материал, и Хенджин внезапно вспоминает что-то очень важное. Вспоминает, что на нем кружевное белье. Сынмин замечает это прежде, чем Хенджин успевает поспешно натянуть их обратно и спрятать, и его пальцы дрожат, с губ срывается тихий вздох. Его широко раскрытые глаза прикованы к промежности Хенджина. — Блять, — шипит Хенджин, затем хлопает Сынмина по плечу, когда видит легкую улыбку, появляющуюся на его губах. — Ой, иди нахуй! Сегодня мой день рождения, ясно? — Я ничего не говорил, — хихикает Сынмин, поглаживая бедра Хенджина таким образом, который, вероятно, должен был успокаивать, но только разжигал у него внутри огонь. — Это… красиво. Ты красивый. Хенджин сдерживает стон. Эти слова — он жаждет их, постоянно выискивает у людей, которые отказываются их произносить, но Сынмину каким-то образом удается это сделать, даже не спрашивая его. — Ты все еще хочешь их снять? — шепчет Сынмин, и Хенджин рассеянно кивает. Его не может не волновать, что он сидит перед Сынмином в нижнем белье, потому что он Сынмин. Вот только глаза Сынмина впиваются в него, когда он начинает еще больше вылезать из джинсов, и неважно, ему, блять, не все равно. Он очень переживает. (только не в плохом смысле — просто у него странно скручивается желудок.) — Поза плохая. — фыркает Хенджин, садясь на колени, положив ноги по обе стороны от колен Сынмина, и пытаясь сбросить мокрые джинсы. В конце концов, он сдается и цепляется за водительское сиденье, пока Сынмин выполняет работу –стаскивает их оставшуюся часть пути, игнорируя вспышки жара, которые пробегают по нему, когда пальцы младшего касаются его бедер и икр. — Ты не хочешь отойти в дальний угол? — Сынмин медленно бормочет. — Я не думаю, что дождь прекратится в ближайшее время, и я боюсь, что ты откинешься назад и случайно сдвинешь нас с парковки. — Я не настолько неуклюжий! — начал возмущаться Хенджин, но мысль о том, чтобы растянуться на заднем сиденье и чувствовать губы Сынмина на своих, слишком замечательное предложение, чтобы отказаться. — Не смотри. — говорит он — последнее, что ему нужно, это чтобы Сынмин увидел его задницу в кружевном белье, когда он переваливается через перегородку на заднее сиденье — и затем он начинает двигаться. — Не смотрю. — говорит Сынмин, хотя и помогает (Хенджин действительно неуклюжий), положив одну руку ему на спину, а другую на бедро, чтобы помочь оттолкнуть его назад. Наконец, ему это удается, он откидывается на заднее сиденье и краснеет с головы до ног, когда Сынмин оборачивается и полностью его рассматривает. Он не упоминает о небольшой выпуклости в красном нижнем белье. (этого следовало ожидать — руки Сынмина были повсюду, и Хенджин планировал сегодня трахнуться с каким-нибудь отребьем из братства, ясно? Он даже растянул себя раньше, чтобы облегчить задачу; конечно, сейчас это не имеет значения. Или все-таки имеет?) — Ты действительно хорошо выглядишь, Хенджин. — бормочет Сынмин, его щеки краснеют, а затем он сбрасывает обувь и тоже забирается назад, становясь коленями на ту сторону сиденья, на которой нет Хенджина. Он наклоняется и запечатлевает нежный поцелуй на губах Хенджина, полная противоположность тому, как Хенджин хочет изнасиловать его прямо сейчас. — С днем рождения, дорогой. Хенджин чувствует комок в горле и запускает пальцы в волосы Сынмина, как он всегда этого хотел. — Ты целуешь меня не только потому, что у меня день рождения, верно? — он что-то бормочет. Сынмин бросает на него невозмутимый взгляд, затем внезапно целует его в два раза сильнее, руки пробираются под толстовку и обхватывают его за талию. — Ты правда в это веришь? — Сынмин почти рычит, меняя позу, так что Хенджин лежит поперек сиденья, а Сынмин нависает над ним. Это заставляет голову Хенджина кружиться от предвкушения. — Может быть? — Хенджин шутит. Сынмин только закатывает глаза, их губы снова соединяются, и он приподнимается на локте. Теперь они прижаты друг к другу; Хенджин может чувствовать тепло тела Сынмина, исходящее даже через несколько предметов одежды, разделяющих их. — Чушь собачья, — шепчет Сынмин, затем начинает покрывать поцелуями шею Хенджина. — Я хочу тебя с того самого дня, как встретил. Тело Хенджина напрягается при этих словах, с его губ срывается вполне слышимый стон. — Сынмин, — задыхается он, где-то между растроганностью до слез и невероятным возбуждением. — Я-я тоже. Прости, что я так долго…– — Я знаю, малыш, — успокаивает его Сынмин, проводя языком по его ключице. Хенджин трясется. — Не беспокойся об этом. Теперь у меня есть ты. Хенджин, вероятно, мог бы отключиться от всего, что он сейчас чувствует, но он не хочет отключаться; он хочет продолжать целовать Сынмина, пока тот не перестанет дышать, пока он не взорвется. Поэтому он хватает Сынмина за волосы и оттягивает его голову назад, чтобы их губы снова соприкоснулись, гораздо более грязно, чем раньше, но в два раза страстнее. Его руки снисходительно пробегаются по обнаженному торсу Сынмина, что он страстно желал делать каждое утро с тех пор, как они стали жить вместе, ощущая слегка сбивчивый ритм его дыхания. Он ни за что на свете не может перестать извиваться, наполовину встав под Сынмином, и он не совсем понимает, что с этим делать. — Ты в порядке, дорогой? — спрашивает Сынмин, отстраняясь и вытирая остатки влаги со щек Хенджина. Хенджин сглатывает, задаваясь вопросом, знает ли Сынмин о жаре, скручивающемся внутри него, — интересно, чувствует ли он это тоже. Он испытывает свою удачу. — Хочу тебя. — говорит он себе под нос, опуская руки к поясу джинсов Сынмина, и, как выясняется, это его счастливый день (по крайней мере, сейчас). — Блять, — говорит Сынмин, на мгновение его дыхание становится тяжелым, а затем он приподнимается так, что оказывается верхом на Хенджине, и тянется к его ремню, затем к пуговице на брюках, затем к молнии. Хенджин может только наблюдать с широко раскрытыми зрачками, легкие едва функционируют. Как только джинсы сняты, Сынмин снова устраивается на нем, обхватывая ладонями лицо Хенджина и сжимая его бедро между своими, когда их отчаянные поцелуи возобновляются. — О, боже, — тихо стонет он, для пробы разминаясь и давясь слюной, когда Сынмин сильнее прижимает бедро к его промежности, влажные губы скользят по губам Хенджина. — Сынмин… — М? Хенджин сглатывает и зажмуривает глаза — он чувствует, как Сынмин крепко прижимается к нему, и он думает, что может умереть, если они немедленно не трахнутся. — Пожалуйста, скажи мне, что у тебя здесь есть смазка. — шепчет он. Его бедра трясутся в такт словам. Сынмин поднимает голову, чтобы встретиться с умоляющим взглядом Хенджина, нахмурив брови. — Зачем мне здесь смазка? — Боже, — стонет Хенджин. Он не знает, почему ожидал, что Сынмин будет регулярно заниматься сексом в машине. Он знает, что он не девственник, но он точно не встречается с парнями из братства каждые выходные, как это делает Хенджин. — Конечно же нет. Ты чистый маленький ребенок. — Эй, — рявкает Сынмин, внезапно протягивая руку под толстовку, чтобы ущипнуть Хенджина за сосок, и Хенджин вскрикивает, приподнимая бедра. — Мне жаль, детка. Я бы устроил тебе секс на день рождения, если бы мы не застряли в машине без смазки посреди наводнения. — Все в порядке, — хихикает он, разочарованный, но слишком благодарный за то, что у него есть хоть капля Сынмина, которую он может получить. — Мы можем найти другой способ скоротать время. — он приподнимается на локтях, щурясь в темноте. — Куда я бросил свою сумку? Мне нужна вода — о. Его сумка. Его сумка. В его сумке есть смазка. В его сумке есть смазка. Он практически отталкивает Сынмина от себя, игнорируя вопрос «Какого хрена?» Младший направляется к нему и шарит в темноте, пока не находит мокрую сумку, которую он обычно берет с собой на вечеринки, где хранит косметику, если ему нужно подкраситься, воду и закуски на случай, если он слишком напьется, и, естественно, смазку и презервативы. — У тебя все хорошо? — Сынмин фыркает, но Хенджин только протягивает ему сумку, чтобы он мог заглянуть внутрь, руки трясутся. Сынмин подчиняется с любопытным выражением на лице, затем моргает, медленно переводя взгляд обратно на Хенджина. — О. Хенджин поднимает обе брови, прикусывает нижнюю губу, сердце бешено колотится, и получает такой же взгляд в ответ. Сынмин медленно прижимается к нему — как будто, смехотворно медленно. С одной стороны, Хенджин действительно хочет насладиться их первым разом, но с другой, если он не свихнется до полуночи, то будет считать свой 21-й день рождения провалом. *** Сынмин медленно прижимается к нему — как будто, смехотворно медленно. С одной стороны, Хенджин действительно хочет насладиться их первым разом, но с другой, если он не свихнется до полуночи, то будет считать свой 21-й день рождения провалом. — Ш-ш, ангел, — шепчет Сынмин ему в шею хриплым голосом, когда Хенджин издает нетерпеливые звуки. — Позволь мне не торопиться. — Нет, — хнычет Хенджин, как малыш. — Сегодня мой день рождения, позволь мне выбрать темп. — Ты сопляк, — стонет Сынмин, а Хенджин хихикает. Его сосед по комнате сейчас буквально по уши в нем, но они разговаривают так, как обычно. — Пожалуйста, Сынминни, — выдыхает он, не стыдясь умолять, если это даст ему то, чего он хочет. — Хочу тебя так сильно. Сынмин издает милый стон, член пульсирует внутри Хенджина, затем выходит и снова входит так быстро, что Хенджин видит звезды. — Блять! — Тише, детка. — смеется Сынмин, но Хенджину наплевать, слышит ли их весь кампус на этой парковке. Сынмин соединяет их рты и тихо стонет, когда он начинает создавать настолько хороший ритм, насколько это возможно в неудобном, стесненном положении в машине. Это достаточно хорошо, это определенно так, потому что Хенджин в настоящее время находится на девятом небе. — Так чертовски хорошо… — скулит он, потея под толстовкой Сынмина, но отказывается ее снимать. — Я рад, — хмыкает Сынмин, покачивая бедрами, как эксперт, намного лучше, чем любой из придурков, с которыми Хенджин встречался, сколько он себя помнит. — Ты заслуживаешь всего хорошего. — П-прекрати, — задыхается Хенджин, слезы застилают ему глаза от похвалы. — Ты — это все. Сынмин одаривает его самой мягкой улыбкой — и начинает колотить в него. Хенджин запрокидывает голову со всхлипом, обхватывая Сынмина ногами и руками и держась изо всех сил. Он никогда не испытывал ничего столь сильного, никогда не испытывал такой эйфории, такой заботы, такого желания. — Я так сильно хочу тебя, — лепечет он. — Навсегда, навсегда, навсегда. Он говорит серьезно. Он не хочет, чтобы сегодняшний вечер был первым и последним разом, когда он чувствует себя так близко к Сынмину, не хочет, чтобы это был первый и последний день рождения, который он проводит с ним вот так. — Я тоже хочу тебя, — заверяет Сынмин. — Теперь ты мой, хорошо? — он меняет угол наклона бедер, и это, наряду со словами, заставляет Хенджина мяукать, тело сжимается, когда он подползает все ближе и ближе, чтобы освободиться. — Никогда больше не позволю тебе переступить порог к ним. Это, пожалуй, самое лучшее обещание, которое Сынмин когда-либо давал ему. В этот момент он не может ответить, может только стонать и плакать и зарываться руками в мягкие локоны Сынмина, соединять их губы в том, что едва ли можно назвать поцелуем, выгибаться навстречу его умопомрачительным прикосновениям. — Я позабочусь о том, чтобы это был лучший день рождения в твоей жизни, — говорит ему Сынмин срывающимся голосом из-за неровного дыхания. Стекла машины запотели от секса и размыты от дождя, и по какой-то причине это внезапно становится самой красивой вещью, которую Хенджин когда-либо видел. — Собираюсь использовать каждую минуту, пока мы торчим под этим дурацким дождем. Я заставлю тебя кончать до тех пор, пока ты не сможешь ходить. Собираюсь сделать тебя своим. — Твою мать, Сынмин, — кричит Хенджин. Он никогда не ожидал услышать что-то близкое к этому из уст Сынмина, и хочет еще, еще, еще. — Пожалуйста. — Я держу тебя, малыш, — обещает Сынмин, прижимая одно из бедер Хенджина к своей груди, чтобы ему было удобнее трахаться с ним, и мягко улыбаясь его воплю. — Мой. Хенджин подскакивает на месте, устраивая беспорядок на своем торсе и задыхаясь от слова «Мой», звук сильного дождя превращается в обычный фоновый шепот, заглушаемый электрическим жаром, который пронизывает каждую часть его тела и оставляет покалывание. Он крепко держит Сынмина, пока тот следует за своим краем, глубоко проникая в презерватив — единственный барьер, разделяющий их, — и отказывается отпускать, окутанный теплом и светом Сынмина, пока дождь не прекращается и их прерывистые удары сердец не синхронизируются. Это самое близкое к раю место, которое он когда-либо находил.