Похищенная

— И как же ты их потратишь, дорогой? — Это действительно важно? — Я крайне любопытен. — Годовой запас «Мальборо» . — Так тривиально . **** Вы когда-нибудь задумывались, что в действительности влияет на судьбу человека? Его характер, воспитание, детство, юность, семья, витиеватая спираль ДНК?.. А может быть череда нелепых случайностей: сел не в тот вагон поезда, вышел на смену за другого, выпил в баре лишний шот… И вот на утро ты с кем-то в одной постели, а её имя всё вертится на кончике языка, но всё никак не может родится в слово. Всего лишь слово. — Билли, сынок, просыпайся, — сказала худая женщина не высокого роста, с длинными рыжими волосами, которые слегка вились у висков, и большими зелёными глазами с «птичками-морщинками» на веках. Её рука с нежностью и лаской гладила белые шелковистые волосы мальчика, который сладко досыпал последние пять минут. — Мам, сейчас, — мальчик перевернулся на другой бок. — Билли, никаких «сейчас», я тебя итак поздно разбудила, давай, вставай! И иди завтракать. — Угу, — он сидел на постели, сонно протирая глаза. Спустя двадцать минут умытый и позатракавший Билли стоял на остановке, ждав жёлтый автобус. — Билли, детка, ты забыл свой ланч! — бежала миссис Харгроув, в руках держав пластиковую коробочку. — Спасибо, мам, — мальчик улыбнулся и обнял женщину. — Хорошего тебе дня, Билли! — И тебе, мамочка, — он уже заходил в атобус, а миссис Харгроув стояла на остановке и добрым взглядом провожала сына. Казалось бы идиллия. Всё было так ровно до буднего вечера, когда после смены приходил домой Нил Харгроув. Ужасно злой и пьяный. Начальство держало его на честном слове и постоянно попрекало, а всю свою обиду мистер Харгроув вымещал на беззащитных близких, каждый раз устраивая грандиозный скандал. — Иди сюда, Хелен! Я… йааа, я сказал иди сюда, чёртова сука! — кричал Нил Харгроув, пытаясь тщетно снять собственные ботинки в коридоре их небольшой квартиры на Хайнз-стрит, что находится окраине Майами, в штате Флорида. — Мама, пожалуйста, останься со мной, — шептал испуганный Билли, завёрнутый с головой в одеяло, — мам, не говори ему ничего, умоляю, — на глазах мальчика показались первые слёзы. — Хелен! Хелен, я клянусь Богом, я прикончу тебя, тварь! — страшный голос становился всё ближе. — Билли, дорогой мой, папу надо встретить с работы. Папа нас любит очень. Понимаешь, сынок? — зелёные глаза матери выражали огромную тоску и усталость. Но в них не было страха. Никогда. Эта женщина никогда не доставляла своему мужу такого удовольствия. Даже тогда, в свои десять лет, Билли это осознавал, и когда дрожь пробивала сквозь все его тело, стоило входной двери скрипнуть, он старался думать о матери, о том, что её спина всегда выпрямлена, а подбородок вскинут. Он жмурился и представлял её глаза. Её глаза, в которых читалась усталость от скандалов, ссор, драмы, драк, побоев, самой жизни. Усталость, вызванная ошибкой в выборе, в браке. А ведь когда-то Хелен Ритер и Нил Харгроув были влюбленны в друг друга, они гуляли тёплыми майскими ночами и тайно целовались под мостом, каждое свидание для них было как глоток свежего воздуха, вопреки запретам родителей, долгожданный день встречи, после свадьба, на которой было всего два свидетеля, рождение ребёнка и … Выпивка. Её стало слишком много в жизни Нила Харгроува. Она вытеснила все его моральные принципы, всю его любовь к семье и даже его самого. — Нил, я прошу тебя, — тихо ответила Хелен Харгроув, — Нил, тебе нужно помыться и лечь в постель, давай я помогу тебе… — Пошла к чёрту, — в воздухе повис звук пощёчины. Женщина взялась за больную скулу, из комнаты выбежал Билли. — Не смей обижать маму! — он бросился на отца с кулаками. — А ты, щенок, пошёл вон! — крикнул Нил Харгроув. — Билли, иди сюда, детка, иди, пожалуйста, к маме! — Хелен обняла сына и увела в комнату. Итак проходил почти каждый вечер. Различия были лишь в том, что Нил Харгроув иногда напивался несколько сильнее и уже не мог стоять на ногах, засыпая в луже мочи где-то в ванной. И Билли обожал эти дни, он с упоением запоминал эту картину, как самое никчемное человеческое существование, как вечное напоминание о том, как низко можно пасть, он запоминал эти дни и распирающее чувство в животе от осознания, что завтра утром у мамы не появится новых синяков. Он расценивал это как свою собственную победу, приятно щекочущую внутреннюю сторону щеки и кончик языка. Он расценивал, валяющегося на полу туалета Нила Харгроува, как свою собственную вендетту. Но жизнь блядски несправедливая штука. И его мама, его стойкая, непробиваемая мама, в один день просто сдаётся. Когда Уильяму Харгроуву исполнилось одиннадцать лет, ей диагностировали шизофрению. Вот так запросто. И от этого нет лечения, и от этого не сбежать. Шум в ушах, на который раньше она махала рукой, перерос в красочные галлюцинации, состоящие из голосов и голосков. Мужских, женских и детских. Начались ведения. И первая попытка суицида. И все тот же херов пол все в той же херовой ванной. Только теперь там его мама в луже крови, и такими глубокими порезами вдоль вен. Билли успел вызвать скорую раньше, чем этого хотела бы Хелен. Её госпитализировали в психиатрическую больницу святой Луизы в 1974-м году. Вся комната с бледно-розывыми обоями была наполненна ярким белым светом стационарных ламп. В её ушах постоянно кто-то скребётся, будто чешет мозг, шуршит словно мышь. В комнате стоят двадцать коек, на которых лежат, сидят или к которым привязанны, ремнями для фиксации, другие женщины. Внутренний пожар, который не могут затушить медикаменты, растёт и растёт. Хочется бежать, бежать, бежать. От всех. Чтобы все забыли о твоём существовании, от не удавшейся жизни. Хочется забыть весь этот постыдный бред, который рождается в голове, позор и страх застилающий сознание. — Помогите мне, сэр, — в истерике обратилась Хелен Харгроув к дежурному врачу, пытаясь прочитать имя на его бэйджике. Но буквы ускользали, плыли, превращаясь в алфавитный суп. — Мэм, у меня обход, пожалуйста, вернитесь в палату. — Помогите мне, пожалуйста, помогите, мне плохо очень! Голоса, эти противные голоса жужжат в моей голове, я не могу больше, помогите мне умереть, умоляю! — кричала в отчаянии Хелен. — Джеймс, вколи ей галопередол, один кубик, у меня много работы, давай же, — сказал мистер Альпек. Кто-то скулит, кто-то плачет, кто-то воет навзрыд, кого-то гладит по голове, словно неразумного ребёнка, санитарка. — Сволочи, ненавижу вас, ненавижу, отпустите меня, отпустите!!! — кричала Хелен Харгроув, когда двое санитаров уводили её в кабинет для процедур. Страшно буквально до удушья. Ты задыхаешься. Во рту сухо. Хочется пить. Много. В комнате нет дверей, есть просто выход, «портал» в коридор, тоже с бледно-розывыми обоями. Билли. Сынок. Как он там один. А если его сбила машина? Да, его точно сбила машина, когда он шёл к ней. Все уже это знают. Просто не говорят, боятся её неадекватной реакции. В коридоре по середине стены висят электронные часы с большими красными числами. Сначала они показывают время, а потом месяц и день недели. Окна там тоже есть, но с белыми решётками. Одно было открыто, занавеска болталась в такт ведущему ветру, на улице шёл дождь. Хелен Харгроув сидела на постели в халате, на три размера больше её самой, застёгнутом на пуговицы, и в резиновых тапочках. Она постоянно вздрагивала от стука, когда врачи заходили или выходили из главной двери коридора, за которой был проход и ещё одна дверь, потом снова маленьний коридор и ещё дверь. На этих дверях не было ручек или замков, всё открывал железный крючок через небольшую дырочку. Там не было зеркал, собственное отражение можно было увидеть только лишь через жестяной поднос для еды. Вилки, столовые ножи, шариковые и гелевые ручки, острые карандаши, цепочки, серёжки, кольца и даже трикотажные свитера, всё это было под запретом. — Мама, — голос мальчика вытягивает Хелен из забытия. — Да, дорогой, — слабо отвечает женщина. В её рыжие волосы уже закралась седина, а глаза стали ярко-зелёными, они буквально светились изнутри. Хелен выглядела на десять, а то и пятнадцать лет моложе. Все психически-больные выглядят молодо. Этот парадокс не могут объяснить даже врачи. Может, это связанно с тем, что детские души спрятаны во взрослых телах. — Мама, когда ты выздоровеешь? — жалобно спрашивает Билли. — Скоро, сынок, скоро, — в её голосе была какая-то растерянность. — Я хочу, чтобы всё было как прежде, чтобы ты была дома, чтобы папа был добрым… — Билли, слушайся папу, слышишь? Слушайся, ему сейчас тяжело, не подводи его, хорошо? — Ладно, — как-то нехотя ответил Билли. В комнате переговоров сидели ещё девятнадцать человек. В основном, старики с внуками. Бабушки и дедушки, безнадёжно больные, часто неузнающие собственных детей, они сидели с безучастным видом под присмотром старшего медбрата, который скептически обо всём этом думал, потому что им уже не помочь. Лучше бы все эти дети и внуки собрали свои вещи и уехали далеко-далеко, нашли бы хорошего психиатра и молились бы вместе с ним, чтобы этот пиздец не передался им по наследству, ведь жизнь — несправедливая штука. — Уважаемые посетили, приём окончен, — громко сказал старший медбрат, — время, время уже, расходимся. — Мама, я люблю тебя, — Билли сжал ей руки, чувствовал, что это (почти) в последний раз, не хотел верить проклятой интуиции, которая никогда его не подводила. — Мальчик, ты кто? — Хелен Харгроув слабо улыбнулась. — Мама, нет… — у Билли спёрло дыхание. — Так, пацан, а ну быстро на выход, — медбрат взял того за шкирку, Билли начал вырываться и укусил его. — Мама! — Миссис Харгроув, давайте я провожу вас, — санитарка заботливо накинула на плечи женщины плед и увела её. — Какой сейчас год? — рассеянно спросила Хелен. — Сегодня был 1974-й. — Странно, я помню всё до 1986-го. Мне говорили, что мы на Аляске! — весело начала Хелен, — я ела апельсины, которые принёс мне мой муж, он работает в цирке, здесь на Аляске, знаете? — Конечно, конечно. Мы все тут на Аляске, пойдёмте, пойдёмте в палату, миссис Харгроув. В следующие три года Билли Харгроув навещал мать каждую субботу после обеда. На контрольно-пропускном пункте его знал каждый охранник и уже не спрашивал документы. Я скоро стану взрослым, мама выздоровеет и мы уедем в Калифорнию или в Нью-Йорк. Только вдвоём. Всё будет хорошо, всё наладится, мне уже четырнадцать! — думал Билли, ехав на велосипеде по пути в больницу к Хелен. Прогремел гром. Большие тучи закрыли Солнце, и небо стало чёрно-серым. Подул сильный ветер и хлынул ливень. Промокнув до нитки, Билли доехал до пропускного пункта, но в этот раз пройти через турнекет ему не удалось. Охрана не пустила. — Мистер Хостер, что Вы творите? — Билли в недоумении уставился на охранника. — Мальчик, такие правила. Без пропуска или законного опекуна мы не можем пропустить тебя. — Мистер Хостер, я сюда почти четыре года хожу, вы в себе? — Билли дрожал от холода. — Парень, ты сейчас получишь! — охранник встал со стула и пригрозил Харгроуву. — Да, пошёл ты нахер, старый дурак! — сказал в ярости Билли. — Вооооон!!! Дверь с грохотом закрылась. По приезде Билли зашёл в квартирку. Домой. Света не было. Отец сидел на кухне и курил. Молча. Потушив сигарету, Нил Харгроув встал из-за кухонного стола и подошёл к сыну, который почему-то стоял так же молча, будто уже чувствовал начало конца. — Билли… — Меня не пустили к маме, — затороторил Харгроув, — сказали, что без документов нельзя, но меня же там все знают, этот старый пень… — Билли. — Сегодня суббота и мама должна была меня увидеть, она ведь… — Билли! Мать умерла, — отрезал Нил Хагроув, — её больше нет, она умерла. — Кккогда?.. — кристально-голубые глаза наполнялись первыми слезами. — Сегодня, в пять двадцать утра. Завтра похороны. Иди спать, Уильям. — Почему она умерла? — прошептал Билли. — Потому что она так захотела. Она давно этого хотела. В ту ночь Уильям Харгроув так и не уснул. На следующее утро вся его подушка была мокрой от слёз. Он еле соскрёб себя с кровати, пошёл мыться. Расчесав ещё влажные волосы, стоя перед зеркалом в ванной он смотрел на себя и не мог понять, что с ним стало не так. Он будто бы повзрослел за одну ночь. Его голубые глаза ярко блестели, губы покрылись тонкой корочкой, закусив изнутри щёку, он вернулся в свою комнату. На вешалке висел его костюм. Чёрный. Билли показалось, что это какая-то шутка, что это чей-то розыгрыш. Что так не бывает. Надев чёрные рубашку и брюки и сделав ровно двенадцать шагов по хлипким ступеням подъезда он вышел на улицу. Было десять часов утра, а уже стояла невыносимая жара. Нил Харгроув ждал его во дворе. Собрав последние остатки воли, Билли сжал кулаки и зубы, лишь бы не прибить родного отца, который по какой-то причине, не был пьян. Последние два дня он вообще не пил, только курил. Удивительно. — Сынок, садись в машину, — ласково сказал мистер Харгроув. — Решил поиграть в хорошего папочку, — процедил Билли, зло уставившись на отца. — Билли? — Я пешком пойду, — грубо ответил Уильям. — Адрес знаешь? — крикнул вдогонку отец. — Отвали! — Ну, и дети пошли. Неблагодарные, — заметил таксист. — Он просто подросток, — мягко ответил Нил Харгроув. Уильям Харгроув шёл по безжизненному пустырю, в сторону протестанского собора Святого Стефана. Несмотря на вчерашний ливень, земля вновь стала сухой, а где-то даже потрескалась. Вороны сидели на липах и громко каркали. Солнце палило нещадно, ноги становились тяжёлыми и будто наливались свинцом. Хотелось пить. Но Билли было всё равно на всех и всё. Когда он дошёл до церкви служба уже началась. Его трясло, собственное тело подводило Билли, так не кстати. Сидя за генуфлекторием, он отчаянно пытался вслушаться в речь пастора, зацепиться сознанием за слова в проповеди, он отбивал ногой ритм собственного сердца. Раз, два, три, четыре. Гроб открыт. Какого черта?! Билли не мог не смотреть. Лицо Хелен было так близко, но он его не узнавал. Морщины, которые раньше казались забавным узором, чудной особенностью, сейчас были шрамами, глубокими, слишком резкими. Волосы, которые так отчётливо в его памяти ассоциировались с ярким закатом, сейчас напоминали ржавчину. Это не могло быть так. Должно остаться что-то от его мамы. Раз, два, три, четыре. — Да простит Христос рабу свою Хелен, — говорил священник, — она была протестанткой, Господь не оставил её в болезни, пусть не оставит её во грехе. Смертельном грехе… Билли сидел, слушал это и хотел сделать всего две вещи: застрелить священника и увидеть глаза матери. Её глаза были яркой вспышкой воспаленного сознания. И пусть это десять раз будет богохульством, и так делать нельзя и это плохо, но он больше всего в жизни хотел увидеть её самые добрые, самые нежные на свете глаза. Они должны были остаться прежними. Хелен Харгроув, как уже ранее упомянул пастор в своей проповеди, была протестанткой. В этой ветке христианства самоубийство не самый страшный грех, поэтому по покойнику может отслужить месса. — А сейчас давайте простимся с Хелен Харгроув, — громко сказал священник. Орган прекратил играть прелюдию. Все встали. Билли начал медленно подходить к гробу. Его отец уже стоял рядом с гробом и, кажется, плакал закрывая лицо бумажным платком. Народу в церкви было совсем не много, потому что родственников у Ритер-Харгроувов было мало. Настала очередь Билли проститься с матерью. Раз, два, три, четыре. Один раз, мне нужно всего один раз,— думал Билли, а руки тянулись к глазам матери. Мгновенье и тонкие длинные пальцы аккуратно приподнимают подвижные веки обоих глаз. И Билли видит, что их зелёный цвет стал тусклым, сероватым. Его руки в последний раз дотронулись до рыжих волос, когда возмущённый священник сделал ему замечание. И горькое осознание ушатом дерьма, накрывает с головы до ног. Её больше нет. Раз, два, три, четыре. И Билли тоже больше нет. Другие родственники, кажется, даже не заметили, а Билли было абсолютно плевать на них на всех. Он первым вышел из собора и ушёл куда глаза глядят, не дожидаясь пока будут закапывать могилу. В его голове рождался план: выкурить свою первую пачку сигарет, выпить бутылку водки и трахнуть какую-нибудь шлюху в клубе. Лишиться девственности в четырнадцать? Почему бы и да. Нахуй. Ноги сами вели его, он не разбирал своего пути, знакомые места сменялись районами в которые мама настоятельно просила его не соваться. К черту, мамы больше нет, значит нет и её наставлений. Двери случайного бара открываются с легкостью, и как прекрасно, что он догадался вытащить из своей заначки пару десяток, перед выходом из дома. И как прекрасно, что боль в глазах прибавляет пару лет, и бармен ни секунды ни сомневается наливая в его стакан водку. Рядом за барной стойкой сидела девушка, лет восемнадцати, накручивая рыжую прядь на указательный палец, она пила свой коктель. Через некоторое время её зелёные глаза с интересом наблюдали за Уильямом Харгроувом, который с каждой минут пьянел всё больше и больше. — Хэй, — она подвинулась ближе, — как дела? — Кхм, сойдёт… — нехотя ответил Билли. — Может, познакомимся? Меня Белла зовут, — девушка протянула руку. — Уильям. Можно, просто Билли, — он ответил на рукопожатие. — У меня к тебе есть предложение! — кокетливо сказала Белла. — Слушай, у меня сейчас, — Билли допивал второй стакан водки, — нет желания… — Ты мне нравишься, Уильям, — её зелёные глаза блестели азартом и ещё кое-чем. Билли Харгроув это заметил не сразу, только спустя года три-четыре. Особый взгляд, который бросали на него женщины, был наполнен похотью, которую они не могли скрыть. Дальше всё пошло калейдоскопом. Белла увела его в туалет, закрывшись к тесной кабинке, она начала целовать его скулы, шею, плечи, параллельно растёгивая его рубашку, спускаясь всё ниже и ниже, встав на колени, она добралась до пряжки ремня. Потом последовал звук растёгиваемой молнии джинс. В его ушах шумела кровь, он рвано хватал ртом каждый вздох, кадык поднимался и опускался в такт её движениям. Зарывшись руками в эти рыжие волосы, спустя три минуты он получил рязрядку. Белла с довольным видом поднялась с колен и хотела поцеловать его, но Билли перехватил её предплечья, резко развернул спиной к себе и грубо сорвал юбку вместе с бельём, почти порвав последнее. Внутри его разросталась какая-то необъяснимая злость. Он был пьян и ненавидел буквально всё. Не обращая внимание на её стоны, он с силой сжимал ей грудь, достигнув бешенного темпа, в самом конце Билли, стиснув зубы, пришёл в экстаз, но эйфория длилась недолго, по пищеводу подступил ранее выпитый алкоголь, как только Белла вышла из кабинки туалета, Билли стошнило. Лежав рядом с унитазом, он заснул крепким сном. Его первый раз случился в душном туалете старого ночного клуба на окраине Майами с какой-то странной нимфоманкой, о которой Билли знал лишь её имя. Спустя три часа его растолкала уборщица, приняв за наркомана, хотела огреть шваброй, но Харгроув поднялся, слегка качаясь, и ушёл в ночь. Один. Теперь он всегда будет один. ***** Едкий, горький дым пропитывал кожу лица и шеи, сидя в морском порту, курив и наблюдав за чайками, Билли Харгроув размышлял о жизни и её некоторых изменениях. Например, как отец перестал пить и буквально вымаливал прощение, пытаясь наладить контакт с единственным сыном, что было конечно же поздно. Или как местный король школы Боб Фингер доводил Харгроува на протижении всей старшей школы. Вернее сказать, довести Уильяма Харгроува не получится, можно лишь испытывать его терпение, ведь рано или поздно пружина отпустится и тогда… — Помогите, кто-нибудь! ПОМОГИТЕ! — кричал испуганный Роберт Фингер, находясь в старом амбаре, который закрыл и поджёг Уильям Харгроув. Горело знатно, жаль, что перформанс не все оценили, но об этом позже. И наконец главным изменением был он сам. Начнём с того, что Уильям Харгроув стал старше. Голос его стал ниже на октаву, чистый бас, не только благодаря сигаретам, но скачку гормонов, из-за него же он был давно выше всех своих одноклассников на две головы, волосы его были пепельными — цвет сигаретного дыма и доходили до плеч, за что Нил Харгроув говорил «постригись, наконец, идиот», большие голубые глаза с длинными чёрными ресницами всегда смотрели как-то свысока и с вызовом, его скулы — острее перочинного ножа, чётко очерченные губы часто складывались в хищный оскал, обнажая белоснежные зубы. Плечи его были широки, фигура подтянута, кисти рук с длинными узловатыми пальцами, на которых были видны синие вены, почему-то так нравились девчонкам. Уильяма Харгроува любили женщины, а он никого не любил, просто пользовался тем, что так настойчиво ему предлагали. Билли семнадцать и он увлечён. Стрельбой. Он ходит в тир, стреляя из спротивного пистолета, с каждым разом у него получается всё лучше и лучше, а мишень становится всё дальше. После он учавствовал в городских соревнованиях, заняв первое место. В школе тоже вроде бы не плохо, учиться ему легко: физика, математический анализ, английская литература 19 века были любимыми предметами, единственное, с чем были проблемы — дисциплина и поведение. Билли плевать хотел на все устои и правила. Он делал то, что считал нужным. Поэтому, когда Роберта Фингера — бывшего одноклассника Билли, доставили с лёгкими ожогами и панической атакой в больницу, Харгроув никак об этом не сожалел и тем более не раскаивался. Уильям Харгроув стоял с бритвенным станком напротив зеркала в ванной. Включив воду, он уже занёс бритву над скулой, как за стеной послышались чьи-то шаги и шум голосов. — Билли! Выходи немедленно! — кричал Нил Харгроув. Положив бритву на край раковины, с полотенцем на плече Билли Харгроув вышел из ванной. На пороге дома стоял шериф полиции Майами с напарником. — О, мистер Хоппер! Здравствуйте, какими судьбами? — беззаботно приветствовал Билли, подмигнув напарнику. — Были бы хорошо, если бы некоторые хулиганы не портили мне статистику в конце квартала, — ответил мистер Хоппер. — Неужели! — карикатурно воскликнул Билли, — и кто же этот подлец?! — Да, Уильям, угадай, ну! — мистер Хоппер начинал терять терпение. — Думаю, кто-то из ваших «любимчиков», — улыбался Харгроув улыбкой Чеширского Кота. — Правильно думаешь, этот засранец первый в моём списке. Списке, в который входят настоящие преступники всего округа Майами, закореннелые преступники, я бы сказал. — Ну, надо же! — кулак Билли был на готове, когда его отец замахнулся на него, чтобы дать подзатыльник. — Шериф! — начал Нил. — Так, шутки кончились, — перебил мистер Хоппер, — Уильям Харгроув, я пришёл с орденом на ваш арест. Вы обвиняетесь в покушении на жизнь и здоровье Роберта Фингера, а так же в намеренной порче городского имущества. — Да этот амбар был на окраине города, и заброшен как десять лет… — растерянно ответил Билли. — Не важно, — сухо сказал мистер Хоппер, — важно то, что будет доказано в суде. Билли, ты можешь хранить молчание до работы с твоим адвокатом, сейчас каждое твоё слово может и будет использованно против тебя, а теперь руки, — мистер Хоппер достал наручники. Уильям Харгроув сглотнул и молча протянул запястья. Пасть наручников захлопнулась на смуглой коже его рук. Далее шёл долгий судебный процесс, во время которого Билли достиг совершеннолетия по закону Майами, штата Флорида, США. Восемнадцать лет он «отпраздновал» в холодной, тёмной камере три на три метра, закрытой на чугунные замки большой железной красной двери, в полном одиночестве. Благодаря сумасшедшему везению, стараниям адвоката, который любил свое дело больше жизни и тому факту, что Уильям Харгроув был подростком на момент совершения преступлений, суд решил отправить его в трудовой исправительный лагерь-поселение на север Техаса за тысяча триста шестьдясят две мили от родной Флориды, сроком на три года. За день до отъезда у него случилось последнее (в жизни обоих) свидание с отцом. — Не таким хорошим сыном я тебя воспитал, Билли. Прости меня, — тихо сказал Нил Харгроув в телефонную трубку, смотря на Уильяма через толстое стекло. — Отец, ты не виноват. Это мой выбор, — ответил он. — Это, — Нил Харгроув достал из кармана чёрный бархатный мешочек, а в нём было что-то серебрянное овальной формы, — мама хотела подарить тебе. Она сказала: «Подари Билли в 1981 году». — Что значит она сказала «в 1981 году»?! — напрягся Харгроув. Шестерёнки в мозгу закрутились и начали рождать нехороший вывод. — Ну, она просто так рассчитала, что не смогла бы тебе лично… — Нил Харгроув с ужасом осёкся. — Ты знал?! — закричал Билли, — ты знал, что она покончит с собой и ничего не сделал?! Ничего, совсем ничего?!!! ТЫ НИЧЕГО НЕ СДЕЛАЛ?! — Билли, пожалуйста, успокойся… я не мог, она тяжело болела, ей было плохо… — НЕНАВИЖУ ТЕБЯ, Я НЕНАВИЖУ ТЕБЯ, СУКИН ТЫ СЫН, НЕНАВИЖУ! — Билли бросил зелёную трубку телефона и в ярости начал бить ей по толстому стеклу, — ЧТОБ, ТЫ СДОХ, СВОЛОЧЬ! В МУКАХ! — подбежали охранники, скрутив Уильяма Харгроува, они удалилсь из комнаты для переговоров. Длинный поезд ехал по рельсам, которые были проложены через небольшое, неглубокое озеро. Голубое небо отражалось в водной глади, светило солнце, лучи его проникали сквозь щели деревянных вагонов, освещая заключённых и всякие другие предметы. Уильям Харгроув сидел на деревянном полу, застелянном соломой. Он сидел, думал и крутил в длинных пальцах правой руки серебрянный медальон святой Девы Марии — подарок матери. Она всегда и везде носила с собой эту вещицу, только больнице пришлось снять, а потом… Потом случилось всё вышеперечисленное. Солнечный луч закрался в волосы Билли, затем переместился на левый глаз, после — на руку. Поезд ехал, Билли рёбрами чувствовал этот ритм. Господи, как же ему хотелось курить. Он душу был готов продать, буквально всё что угодно (кроме медальона естественно), чтобы выкурить хотя бы одну сигарету. Спустя двадцать три часа поезд прибыл на станцию лагеря. Из вагонов стали выходить люди. В воздухе было душно. — Эмиль, — весело позвал коренастый паренёк другого, кажется, слепого на один глаз, — я же говорил! С тебя двадцатка! — С чего бы?! — Ну, я же выиграл! Мы делали ставку! — Я тебя прямо здесь в песке закопаю, если не отстанешь! — зло ответил Эмиль. — О, Мадонна! Всё, всё! Ну, и свинья же ты, Эмиль… — Да, пошёл ты, Андрес! — Эй, друг, — обратился Андрес к впереди идущему Уильяму Харгроуву, — а ты?.. — Не лезь, — с грубой злостью ответил Билли Харгроув. — Воу, что же вы все такие сложные, друзья мои?! Все шли на построение. Встречал «помилованных» юных преступников начальник лагеря. Он был худ и высок, на овальной голове его была надета шляпа, которую он придерживал от ветра. — Вы — отбросы порядочного американского общества 80-х. Эта колония станет вашей «Колыбелью Закона», исправит ваше поведение и мировозрение! Я клянусь Богом с помощью труда и молитвы вы все станете новыми людьми! Билли лежал на втором этаже кровати. Вокруг темнота. И помните, я за вами слежу! — кричал начальник, — я слежу за каждой дурно-пахнущей мыслью в ваших черепках! Слежу, мать вашу! — отдавалось эхом в сознании. Все спят после тяжелого физического труда, который был сегодня, вчера, позавчера и будет завтра, после завтра и так далее. Он посчитал что быть ему здесь ещё тысячу суток. Всего лишь тысячу, ведь первая сотня уже позади. Каждый день Билли забивал гвозди, разбивал соль на куски, носил кирпичи, пилил доски и рубил дрова. Под палящим солнцем его кожа стала ещё более смуглой, волосы были выженными и появился пресс. Он лежал с закрытыми глазами и слушал певчих цикад. Ночью собирался целый оркестр, а по бокам от постели слышался писк крыс. Завтра будет новый день. День сурка.Так прошло ещё два месяца. Был конец августа, когда однажды Билли пригласили в кабинет офицера. — Здравствуй, Уильям, — начал офицер, — я тут на досуге листал твоё дело, и, признаться, я впечатлён. Буду сразу ближе к нюансу. Ты, оказывается, умеешь хорошо стрелять? — Какое это имеет значение? — недоверчиво спросил Харгроув. — О! Узнаешь. Скажу, что большое! — офицер потирал руки. — Всего лишь пара городских соревнований… — Билли расматривал узор на зелёных обоях. — И это прекрасно! У нас есть к тебе предложение. — Кого это «нас»?! — взгляд Харгроува остановился на длинном носу офицера. — Поверь, это неважно, Уильям. — Сэр, я вас не понимаю. — Билли, есть задание. Одно. Ты должен его выполнить, потом ты получишь деньги. — Зачем они мне здесь? — И свободу. Тебе сделают новые документы… — Поддельные?! — усмехнулся Харгроув. — Хорошие, потому что другие «потерялись во время переезда», а для этого тебе надо убить человека. — Сэр? — голубые глаза с непонимаем смотрели на офицера. — Уильям, пойми у тебя есть талант. Действительно талант и набор определённых качеств, которые из тебя могли бы сделать первоклассного киллера. — Только потому что я могу стрелять по банкам с трёх метров и попал сюда, вы уже за меня решили, что я способен на убийство?! Да, вы рехнулись! Не будет такого! — с жаром ответил он. — Уильям, грех закапывать такое в землю, — рассмеялся офицер. — Что?! Как вы смеете?! — В тебе говорит юношеский максимализм. — Вы мне предлагаете УБИТЬ ЧЕЛОВЕКА! Вы совсем?! Вы в своём уме?! — кричал Билли. — А теперь парень, я расскажу тебе такой расклад: половина отбросов, которых ты здесь видишь, сдохнет от сезонной эпедемии турбекулёза, а вторая половина, когда отсюда уедет, вновь попадёт в места не столь отдалённые, потому что вы все — мусор. Огрызки общества, вам больше нет обратной дороги. Тебе же я даю шанс, так воспользуйся им, не будь дураком. — Нет. — Подойди сюда, — офицер встал рядом со столом, на котором лежало что-то под чёрной тканью, — смотри, — он снял ткань, а под ней были пистолеты, винтовки и автоматы разного калибра, — выбирай, — сказал офицер. — Я сказал нет, — строго ответил Харгроув. — Что за упрямый осёл! Ты ведь даже его не знаешь! — Вот именно! За что я должен убивать этого человека?! — Хорошо, а что если я тебе скажу, что в деле этой сволочи десять износилований и столько же убийств несовершеннолетних, которые не смог доказать ни один суд, м?! — Почему?.. — Билли оторопел. — «Почему», «почему», — передразнил офицер, — да потому что мир не справедлив, пойми ты уже наконец, Уильям. — Вы не лжёте? — Харгроув сомневался, но его решение было уже принято. Офицер это чувствовал всем своим нутром. — Вот материалы дела, — офицер достал из ящика стола толстую папку документов и чёрно-белых распечатанных фотографий, — изучай. Когда закончишь, позовёшь. Спустя час Уильям Харгроув перечитал все бумаги и дал своё согласие на месть, именно месть, ведь офицер не досказал Билли лишь одну маленькую деталь: в числе убитых была племянница офицера. Девочка Долли, шести лет. Билли предстояло полететь в Нью Йорк, имев при себе фоторгафию жертвы и адрес, он поехал на дело. ***** Это случилось одним поздним сентябрьским вечером тысяча девятьсот восемьдесят первого года. Дождь шёл стеной, капли его барабанили по крышам домов, проезжающих мимо машин, по зонтикам прохожих. Дождевые черви расползались по тротуару, держа свой путь на газон. Уильям Харгроув, натянув капюшон толстовки до бровей, шёл и думал как раз об этих червях. О том, как живут они свою хотя и недолгую, но счастливую жизнь. Честно говоря, он и сам хотел стать таким червём, нижней ступенью в пищевой цепи. Никаких мыслей, никакой отвественности. Пускай примитивная, но жизнь. Не то, что сейчас. Ветер играл с отклеенными объявлениями о продаже пылесосов и снятии дешёвого жилья. Цветные листовки падали в лужи и размокали. Уильям Харгроув шёл по безлюдному, на удивление, Гарлему (Манхеттен) и считал светофоры.Первый, второй, третий… А может к чёрту?!.. — в отчаянии подумал Харгроув. Он медленно снял с плеч рюкзак, открыл его, дождевые капли падали на чёрное дно. Сейчас ..... просто застрелись, что они скажут? Да ничего они не скажут, просто один выстрел в голову и всё, конец всем им. Они там уже не достанут. Не достанут… — Билли нащупал М1911 — пистолет, находившийся на вооружении всех лиц офицерского и сержантского состава. Билли стоял на перекрёстке. На пешеходе горел красный. — Молодой человек, что же вы под дождём мокнете? Домой надо, домой… — женский голос, возникший из ниоткуда и ушедший в никуда. Билли закрыл рюкзак, надел его на плечи. До дома первой жертвы оставалось ещё два светофора или один квартал.