Проекция Барлоу

      Стоял холодный февральский день. Ветер завывал особенно сипло, холод стоял необыкновенный, особенно для Лондона. Всякому в такую погоду хотелось бы находится внутри помещения и не высовывать носа на промерзшую улицу, однако доктор Барлоу составлял исключение из этого, казалось бы, строгого правила. Он бы предпочёл скитаться по холоду в своём захудалом пальтишке, чем находиться в зале суда. Ему, бедному преподавателю физики, инкриминируют страшное преступление, которое он даже в мыслях побоялся бы совершить — жестокое убийство ради наживы.       Сейчас выступала обвиняющая сторона в лице Робина Бейкера и его адвоката мистера Аарона. Молодой человек в красках описывал, почему именно мерзавец Барлоу является убийцей его, Робина, матери, и все присутствующие кивали на каждый риторический вопрос и неодобрительно косились в сторону подозреваемого. При всей тяжести своего положения, Барлоу не мог не отметить ораторское мастерство своего оппонента. Быть может, если бы судьба свела их по любому другому поводу, они бы стали друг для друга отличными собеседниками, но мистер Бейкер предпочёл стать антагонистом в этой истории.       — Спасибо, можете садиться.       Доктор Барлоу мог поклясться, что скорбящее и жаждущее возмездия выражение лица Робина сменилось самодовольной гримасой, но только на пару секунд: понял, что на него смотрят, очевидно. Все в зале должны были это заметить, но доктор Барлоу не питал даже призрачной надежды на то, что это как-то повлияет на решение суда.       Бессовестный, бессовестный человек этот мистер Бейкер, полный негодяй. За мыслями о том, что таких индивидуумов неплохо было бы изолировать от здорового общества, доктор не заметил, как адвокат и по совместительству лучший друг пихает его локтем в бок:       — Джеффри! Джеффри, не спи, сейчас нас позовут.       Доктор кивнул и отвлёкся от своих пространных размышлений на написанную им и тщательно отредактированную Томасом Мазуром речь, но не успел бегло перечитать и четверти, как их вызвали на трибуну.       — Не смей фокусничать, — цокнул адвокат в спину подсудимому, пока они поднимались.       — Не собирался.       Представившись и выполнив все церемониальные необходимости, доктор Барлоу и мистер Мазур приступили к опровержению.       — Ваша честь, я хочу рассказать историю с самого начала…       — Протестую! — послышался голос Робина, — Пусть говорит только по делу!       — Протест отклонен, — судья призвал к тишине в зале и после этого позволил обвиняемому продолжить:       — Десять лет назад я приехал в Лондон по учёбе. Родители считали, что мне необходимо было стать самостоятельным, и потому оплачивали только моё обучение, а на еду и жильё мне, до пору белоручке, приходилось зарабатывать самому. Перебиваясь случайными заработками, я не имел крова несколько месяцев, но исправно ходил на занятия. Однажды мне посчастливилось попасть в качестве плотника в дом одной пожилой дамы, упомянутой в деле Дороти Бейкер. Ей было необходимо починить шатающийся табурет, с чем я не без труда справился. Я успел заметить, что дама жила совершенно одна и вовсе не радовалась своему одиночеству. Я уже собирался уходить, когда она предложила мне выслушать историю её нелёгкой судьбы. Опущу подробности, скажу лишь, что в детстве она жила в непроходимой бедности, вышла замуж не по любви, потеряла мёртвыми двух своих старших сыновей, а младший и любимый уехал и никогда более не появлялся. Супруг погиб от холеры в период эпидемии, и женщина осталась совсем одна. У неё осталось приличное наследство, которое постепенно истощалось из-за неуёмных аппетитов её сына, который ежемесячно писал письма только для того, чтобы попросить денег.       — Протестую!       Подняв глаза от текста, доктор Барлоу едва не прыснул из-за красноты лица Робина и мельком глянул на Томаса, только чтобы убедиться, что друг тоже находит это смешным. Однако аудитория не разделяла их веселья, наоборот, заметно осуждала обвиняемого пуще прежнего.       — Это прямое оскорбление потерпевшего, — уточнил мистер Аарон, — Я требую штрафа.       — Отклонено. Продолжайте.       — Спасибо, Ваша честь, — доктор Барлоу кивнул и вернулся к тексту, — Несмотря на плачевность собственного положения, я проникся историей дамы и выразил ей посильное сочувствие, на что, растроганная вниманием, она спросила про мою жизнь. Я коротко поведал ей свою скромную биографию, и она, чувственная и добрая по натуре, расплакалась и предложила мне остаться в свободной комнате. Я с радостью согласился и в тот же день въехал в мансардное помещение, пустое и одновременно захламлённое, обычный пыльный чердак. В прочих комнатах она не могла позволить мне жить, ведь в них, по ее словам, обитали души покойных, которых она очень уважала, а комната младшего сына всегда была готова принять его по приезде, если бы он соизволил объявиться. Вскоре я нашёл стабильный источник дохода — репетиторство — и стал платить ежемесячную арендную плату.       — Уважаемый суд, я должен упомянуть, что арендная плата не составляла и четверти       от справедливой, — вставил мистер Аарон.       — Приму к сведению.       Доктор Барлоу сглотнул. Судья, похоже, больше не собирается отклонять выпады обвиняющей стороны. Возможно, история ему уже наскучила.       Секунды две в зале стояла гробовая тишина, прежде чем доктор Барлоу продолжил:       — Мы с Дороти стали хорошими друзьями. Когда у меня выдавалась свободная минутка, я предпочитал провести её за беседой с миссис Бейкер, нежели позволить себе поспать, что для любого студента является любимым занятием. Она открылась мне как женщина потрясающей доброты, но такой же наивности, верящей во всякую небылицу и суеверие, но было ли у меня право винить её, когда в своей жизни я не сталкивался с горем утраты? Чем больше я проводил с ней времени, тем сильнее перекидывалась на меня её заинтересованность в потустороннем.       Томас опять пихнул Джеффри, потому что на этом моменте во время репетиций он часто уходил от текста в сторону, которая на суде не сыграет ему добрую службу. Понимая, к чему клонит друг, доктор Барлоу продолжил читать, нарочито глядя в текст.       — В какой-то момент она приняла решение, что мне негоже в холодную погоду жить на продуваемом чердаке, потому всё-таки позволила мне перебраться в комнату её блудного сына. Я считал её своей подругой, своей спасительницей и благодетелем, который заботится обо мне больше моих родителей, а она нуждалась в человеке, для которого она могла стать спасителем и благодетелем. Я стал для неё чем-то вроде приемного сына, который всегда был рядом и помогал несмотря на собственные трудности, потому она и вписала меня как единственного наследника в своём завещании, которое заверила у мистера Мазура, кто сейчас защищает меня и мою честь.       — Протестую! — Робин громко топнул ногой, — Адвокат является непосредственным участником преступления! Он участник аферы с завещанием, а ещё повязан с обвиняемым дружеской связью, следственно является лицом заинтересованным.       — Любой адвокат является лицом заинтересованным, адвокаты получают гонорар за защиту клиента, — уточнил Томас, — Так что обвинение мистера Бейкера нельзя считать обоснованным.       — Тем не менее, вы были задействованы в процессе изменения завещания, а онное является основной уликой в деле, — крикнул Робин.       — Да, но исключительно как нотариус. Тогда мы с доктором Барлоу не были даже знакомы, наше общение началось только после изменения завещания.       — Есть ли этому какие-либо подтверждения? — мистер Аарон будто почувствовал безнаказанность и встал без разрешения судьи.       — Для этого мне нужно было бы вызвать свидетеля, — мужчина прочистил горло,       — Сэра Теодора Джорджа Андерсона, но…       — А его, я так полагаю, к делу не привлекали, — усмехнулся Аарон.       — Он скончался три недели назад от чахотки, — сообщил Барлоу. Теодор был их общим знакомым, университетский товарищ доктора и клиент Мазура, а больше никто не смог бы засвидетельствовать примерную дату начала их дружбы. Если бы только можно было позвать его прямо сюда… Нет, сразу позвать Дороти, чтобы она рассказала всю правду!       — Не смей, — Томас будто прочитал мысли Джеффри, возвращая его из мира фантазий в зал суда.       — Вы что-то сказали? — Робин вскинул брови.       — Ничего, просто советуюсь с клиентом, — мистер Мазур поправил пенсне и потряс светлой шевелюрой.       — Прошу прощения, — мистер Аарон скрестил руки на груди, — Эта история конечно же занимательная, но давайте вернёмся к чему-то менее абстрактному. В день смерти Дороти Бейкер Вы находились в своей съёмной комнате, верно?       — Верно, — Барлоу неловко согласился, — Я проверял домашнюю работу учеников.       — То есть, по Вашему мнению, она упала сама, без посторонней, прошу прощения, помощи?       — Неужели это звучит так фантастично? — Барлоу повернул голову набок, — Она довольно старая, а лестница крутая.       — То есть, лично вы считаете, что в произошедшей ситуации несчастный случай показался бы более вероятным событием, чем умышленное убийство?       Витиеватая формулировка не сулила ничего хорошего, поэтому Барлоу прикусил язык. Ему потребовалось не меньше пяти секунд, чтобы понять, что это вопрос-ловушка: если не согласиться — распишешься в своей виновности, а если согласишься, то…       — Смею предположить, что Вы решили сымитировать несчастный случай специально для того, чтобы отвести от себя подозрения!       …То получишь именно такое обвинение.       Томас закрыл лицо руками, то ли от глупости и очевидности доводов Аарона, то ли от того, что они работали на суд присяжных, судя по изумленным вздохам. Привыкший работать с фактами и документами, Мазур не переносил такой напыщенной дешёвой театральщины, которая, тем не менее, была очень даже действенной. Адвокат не выдержал и процедил сквозь зубы:       — Завещание было заверено четыре года назад, и если же по вашему это был наш с доктором Барлоу коварный план, то зачем было ждать столько лет и всё это время платить за аренду комнаты? А если бы она передумала?       — Как будто вы бы дали ей это сделать! — Робин вскочил, — Барлоу морочил ей голову десять лет, притворялся, что дорожит ею, а сам-то, сам! Вы только послушайте! Он вынул из внутреннего кармана некую бумажку, которую Барлоу смог идентифицировать как своё письмо Мазуру, написанное буквально за пару дней до смерти Дороти.       — Как оно к нему попало? — спросил он шепотом.       — Не знаю, — Мазур ответил так же тихо, — Наверное, стащил, когда был в моём офисе.       Томас говорил о непонятном инциденте, когда Робин пришёл к нему накануне суда с какими-то невнятными угрозами. Мазур тогда посчитал это бессмысленным жестом злости, но, как оказалось, толк от этого нашелся.       — «Я до смерти боюсь за миссис Бейкер, она так глупа, что может поверить в любой вздор. Если бы я не проваживал всяческих мошенников с её крыльца по два раза в месяц, она бы давно разорилась». Вы слышите эту интонацию? — Робин поднял письмо над головой. Он прочитал текст нарочно с пренебрежением, — Он очевидно считал её обузой!       — Простите, как вы на письме обозначается интонацию? — Мазур нахмурился, — Если прочитать в другой манере, то это будет не раздраженность, а дружеская забота.       — Как вам не стыдно! — внезапно выкрикнул кто-то из зала, — Покрываете убийцу! Позорище!       — Не смейте говорить такое про моего друга! — Барлоу оскалился. Лицо его приняло злобное выражение, какого на протяжении всего суда от него никто не видел. Честь друга для него была важнее, чем своя, потому что, по всем признакам, ему скоро будет не до чести, а до висильницы. Судья уже занес молоток, чтобы прервать образовавшуюся перепалку, но в последний момент застыл и продолжил слушать: может быть, ему хотелось понаблюдать за подсудимым в напряженной ситуации, а может, ему просто нравилось слушать бессмысленные пререкания, ведь решение для себя он уже принял.       — А ваш друг, простите, не может постоять за себя сам? — Робин нахмурил брови, но его губы расплылись в злорадной ухмылке, — Или только ваше покровительство может защитить беднягу от оскорблений, будто он ваша жена?       — Прошу прощения? — Барлоу вздохнул и успокоился: он в суде, как-никак, — В чём сущность претензии?       — Ни в чём, — Робин едва ли не хихикнул, но постарался сохранить серьёзное выражение лица, что, впрочем, получилось весьма нескладно и выдало все его намерения с головой, — Однако думаю, что все, кто хотел, всё поняли.       Мазур одернул Барлоу, мол, не смей отвечать, и тот, как бы не хотел продолжить, был вынужден смириться и отступить. По залу пошел шуршащий шёпот, и молчаливый репортёр из первого ряда черканул какую-то длинную заметку.       — Итого, — Аарон довольно скрестил руки на груди, — по всем признакам, у нас имел место преступный сговор двух негодяев, называющих себя друзьями, с целью забрать себе наследство уязвленной и впечатлительной вдовы, что у них почти получилось, если бы мой клиент не захотел добиться справедливости для своей почившей матери.       «Денег он захотел», — Барлоу закатил глаза и сжал кулаки. —       …Почему прошу суд назначить смертную казнь и доктору Джеффри Барлоу и мистеру Томасу Мазуру!       — Протестую! — Барлоу не вытерпел. Он был готов, вернее сказать, смирился с казнью, но не простил бы себе смерть друга. Мазур по доброте душевной влез в это дело, ведь знал, что у Барлоу да вступления в наследство не будет денег на юриста, и это благое намерение ни за что не должно было обернуться для него смертью. Томас положил руку на плечо доктора и сжал покрепче, как бы стараясь предупредить, но было поздно: Джеффри уже вынул из-под пальто цилиндрический артефакт размером с ботинок, состоявший из кольцеобразный сегментов из слоновой кости с нанесенными делениями и руническими символами.       — У него оружие! — вскрикнул Робин и схватился за сердце, изображая непонятно что, но очень в этом стараясь.       — Я хочу пригласить в зал свидетеля! — Барлоу начал крутить шестеренки механизма, сопротивляясь Мазуру, который старался вырвать прибуду из рук друга, — Миссис Дороти Бейкер! ***       Погода снова была прескверная. Томас шёл по пустой улочке, не различая ничего дальше восьми футов из-за густого смога, и с самым раздражённым выражением лица предавался размышлениям. Он мог бы по привычке делать это вслух и с выражением, но прикладывал усилия, чтобы не открыть рта, опасаясь закашляться.       «Я же говорил, я же предупреждал! Он же знал, что это бесполезно, знал, что никто не поверит, знал — и всё равно полез! Кретин! Нет, его фокусы, конечно, эффектные, но не в суде же их показывать! Благородно было с его стороны броситься мне на защиту, но не ценой же собственной жизни и чести! Дурак, совершенно не думает о последствиях!       Но, стоит признать, шоу получилось занимательным. Как она вылетела из этой его механической шкатулки! А голос-то какой натуральный, прямо-таки потусторонний, рёв, не иначе. «Вернулся, блудный сын?!» Если бы я до этого не нагляделся на этих привидений, то испугался бы до смерти, прямо как Аарон. Кто угодно другой за сердце схватился б и упал навзничь — я бы посочувствовал, а этот — заслужил. И шея у призрака такая перекрученная была — точно с лестницы свалилась. Как она бы только говорить так смогла? «Из-за тебя, что не позволяет моей последней воле сбыться, я не могу покинуть этот бренный мир!» Ух, дословно запомнил! Да как не запомнить! Удивлён, что призраку дали договорить, прежде чем кто-то крикнул «Колдовство!» И было бы это правда весело, если бы от суда не зависела жизнь Джеффри, а он сам себе проложил дорогу на эшафот. Идиот несчастный. Теперь обратной дороги нет, не важно, сколько ещё дополнительных заседаний я ему выбью, его уже не спасти. Так и скажу ему: «Тебя не спасти, друг мой». Может, пожалеет, что ослушался меня, хотя, он уже жалеет, непременно жалеет».       На последнем предложении Томас вошёл в бывший дом миссис Бейкер, который теперь принадлежал юридически никому. Кликнув Барлоу и не получив ответа, адвокат прошёл вглубь помещения, но Джеффри всё не показывался, сколько бы Мазур не звал и не оглядывался по сторонам. Пройдя все комнаты и заглянув во все чуланы, он уж было подумал, что его подсудимый друг отправился в бега, что было бы совершенно не в его духе, но в последний момент вспомнил о существовании того самого чердака, на котором, судя по душещипательному рассказу, приходилось ютиться и мёрзнуть бедному студенту. Как и думалось, он находился здесь и сейчас.       В петле.       Мазур чуть не свалился с крутой лестницы, когда увидел свисающие ноги, а под ними — деревянную табуретку, одна из ножек которой была заметно неискусно прилажена.       — Джеффри, милый! — сорвалось с уст помимо воли. В спешке Мазур споткнулся, но не растерялся: подполз к трупу на коленях, обхватил холодные непокрытые лодыжки и прижался к ним лицом, как делают только с самыми дорогими и любимыми людьми. Обжигающая слеза покатилась по щеке, знаменуя собой муку утраты, застигнувшую так неожиданно и так бесславно. И пусть виселица была уже неизбежна, но у Томаса тогда хотя бы было время распрощаться с добрым другом, который вот только вчера признавался, что готов подписать чистосердечное, лишь бы все подозрения с адвоката были сняты. Благороднейший человек! Каким кретином, дураком, идиотом был Мазур, чтобы ругать Барлоу! «Прости, прости, прости!» — сыпались извинения, пока трясущиеся пальцы цеплялись за край брюк, но их адресату было уже глубоко всё равно на слова полуживого от горя друга.       Сквозь солёную пелену Мазур разглядел в паре футов от себя кое-что, что тут же переменило его настроение с траурного на звериную ярость. Тот самый механизм, из которого вылетали призраки, тот самый, из-за которого там, на суде, они потеряли всякую вероятность благоприятного исхода. Инстинкт велел схватить и разбить безделушку — так Томас и собирался поступить. Вот он уже потянулся за ней, вот уже замахнулся, чтобы кинуть в стену, как вдруг какая-то неведомая сила остановила его; кто-то точно повернул его голову чуть вбок, и он заметил клочок бумаги, который, вероятно, сдуло сквозняком и прибило к массивной доске непонятного происхождения. На нём были выведены несколько символов, таких же точно, какие были на делениях вращающихся сегментов устройства. Не веря сам, что это делает, ведь к спиритуализму всегда относился со скепсисом, Мазур повернул сегменты так, чтобы руноподобные закорючки выстроились вертикально в том порядке, какой был указан на оставленной очевидно Барлоу записке. Томас затаил дыхание, ожидая чуда.       Закономерно, ничего не произошло. Мужчина сначала легонько улыбнулся, а потом расхохотался своей глупости во всю грудь. Он на секунду оказался тем самым идиотом, верящим в духов, над которыми имел привычку подшучивать, ведь поверил, что это сработает, что его друг появится здесь и сейчас, как заготовленный заранее трюк с миссис Бейкер, только настоящий призрак, но ничего не произошло. А ведь Джеффри мог потрудиться и записать себя, как бы он это не проворачивал, и оставить тем самым хоть что-то, но, видимо, слишком торопился на тот свет. А может, в устройстве что-то пошло не так: он оставил своеобразное послание (иначе зачем этот листок с подсказкой!), но оно потерялось из-за какого-то внешнего вмешательства, возможно даже вмешательства Мазура, и теперь мир никогда не увидит последних слов Джеффри Барлоу, к которому Томас питал самую светлую и искреннюю симпатию, которого так не хотел отпускать, даже сейчас, когда от него осталось только холодное тело, которого он был готов вывести сегодня из Лондона, лишь бы несправедливая рука судилища не дотянулась до несчастного учителя физики.       Слёзы всё ещё лились ручьём, когда Мазур неловко прижал артефакт к себе, обнимая, как беззащитный ребёнок игрушку. Как бы не была противна ему эта конструкция, к её созданию приложил руку Джеффри, и в ней оставалась частица его навсегда упокоенного сознания. Понимая это, Томас притронулся губами к верхушке объекта, который так обожёг его фальшивой надеждой. Этим своим жестом он, как оказалось, привёл в действие некий внутренний механизм, срабатывавший при нажатии на крышку устройства. Послышалось автоматическое лязганье, из щелей негерметичного цилиндра повалил пар, и Мазур в ужасе отбросил машину в сторону. Она не переставала издавать звук, похожий на тот, что исходит от жерновов, а после сама запрыгала по дюйму в сторону растерянного мужчины. Он окончательно убедился в том, что это какая-то чертовщина, когда вперемешку с паром она начала издавать голубоватое свечение, которое обычно исходило от проекций Барлоу. Не прошло и минуты, прежде чем из этой необъяснимой субстанции образовалась стройная человеческая фигура. Всё больше и больше деталей проявлялось, и Мазур вскрикнул не то от радости, не то от ужаса, когда в чертах лица угадалась неповторимая улыбка Джеффри. Позабыв о том, что это всего лишь оптическая иллюзия, Томас бросился к нему и попытался ухватиться — не удалось: руки прошли сквозь изображения, но почувствовали неописуемый холод, от которого по спине побежали мурашки. Он знал, что если призрак появился, то обязательно заговорит, а слышать голос своего мёртвого Джеффри было бы слишком мучительно, так что Мазур закрыл уши и зажмурился, ослеплённый окружавшим его потусторонним свечением.       Внезапно, он ощутил нечто странное: его руки перестали слушаться, точно кто-то другой надел ладони, как перчатки, и распоряжался ими на своё усмотрение. Собственные конечности ощущались, как чужие; они мягко заправили за уши упавшие локоны волос и вытерли слёзы, на что Мазур уже никак не мог не открыть глаза в недоумении.       — Прости, что вторгаюсь в твоё тело без разрешения, — голос звучал у самого уха, и там же находилось нечто обжигающе холодное, от чего хотелось спрятаться за сотней одеял, — Я бы мог сделать это сам, но от моих пальцев тебе будет… зябко.       — Джеффри, я знаю, что это не ты, ты мёртв, хватит фокусов, или я–       — И даже сейчас ты мне не веришь, да? Всё считаешь, что я сумасшедший или шарлатан, хотя своими глазами видишь привидение, — холод прошёл насквозь Мазура, из-за чего он обессиленно упал на колени, а когда поднял голову, увидел перед собой небесно-синюю тень с горящими белым глазницами. Она выглядела как Джеффри, была одета, как труп Джеффри, голос у неё пугающе подрагивал, но всё же это был голос Джеффри, а самое любопытное — на шее висела петля, невесомая верёвка от которой свободно болталась, точно такая же, как на которой сейчас висел Джеффри.       — Ты не скептик, Томас, — с упрёком сказала проекция, — ты упёртый баран, который не хочет воспринять очевидное — жизнь после смерти есть, и доказательство прямо перед тобой.       — Зачем ты это сделал? — опустив часть с недоверием, Мазур поднялся с колен и попытался взять призрака за грудки, но опять прошёл насквозь.       — Даже не пытайся, ты не можешь ко мне прикоснуться, пока я того не захочу, — Барлоу снова прошёл насквозь, заставляя Томаса схватиться за грудь от боли, прошелестел его волосами и наградил ледяным дыханием в самый затылок, как бы доказывая лишний раз своё загробное существование. От этих манипуляций пока что ещё живой Мазур задрожал в коленях и ухватился за трёножную вешалку — первое, что попалось под руку.       — Хватит, я понял! Зачем ты убил себя?!       Барлоу отлетел подальше и улыбнулся так искренне и широко, как не делал никогда при жизни. Казалось, в виде эфемерной сущности ему нравилось существовать гораздо больше, если всё-таки принять за истину то, что он правда стал привидением.       — Никто не убивал себя, Томас, я же здесь, перед тобой. А это, — он указал на собственное мёртвое тело, — Это просто издержки, не более.       — Неправда! — Мазур наконец смог стоять ровно без опоры, — Ты умер!       — Мы все умрём, — пожал плечами Барлоу, — и я хотел сделать так, чтобы моя смерть принесла как можно больше пользы. Самоубийцам проход дальше закрыт, они курсируют такими вот сущностями, как я, до скончания времён, и я данную мне бесконечность проведу в этом доме, став его постоянным резидентом и хозяином.       — И всё это ради дома?       — Всё ради Дороти, — поправил призрак, — Её последней волей было, чтобы дом достался мне, так и получилось — она теперь свободна, душа нашла упокоение. Видел бы ты, как счастлива она была встретить своих сыновей.       — Получается, для её спокойствия ты лишил себя жизни?       — Да, лишил. Мне всё равно оставалось недолго, а так я хотя бы буду полезен.       Мазур открыл рот. Так велико было сердце Джеффри, так он заботился о других, совершенно не думая о себе, что это не могло не восхищать. Однако, как оказалось, сам Джеффри не считал это такой уж жертвенной потерей.       — Но я ужасно рад, Томас, что так получилось. Ты не представляешь, как я рад, что остался здесь, на Земле! Единственный минус жизни в том, что она всегда заканчивается смертью, а что зе ней — никто не знает. Но теперь я спасён от мыслей о кончине, ведь телесная жизнь для меня закончилась. Я не мёртвый, Томас, я живой, и всегда останусь живым. Я встречу рассвет электричества — вот увидишь, люди точно найдут ему применение! Я застану все открытия и изобретения! Я, чёрт побери, увижу твоих внуков, и их внуков, и их правнуков, потому что я буду жить!       — Джеффри, какие у меня могут быть внуки? — Томас грустно улыбнулся, прервав тем самым эту знойную тираду, к которой Барлоу, очевидно, готовился заранее.       — Не смейся, Мазур. Это просто болезнь, такое скоро будут лечить.       Томас в обиде поджал губы, зажмурился от стыда, и тут же перед ним поплыли картинки прошлого. Вот он впервые встречает Барлоу в компании Дороти и изумляется тому, как ладно сидит на нём странного вида старомодный сюртук. Вот он незнамо зачем приглашает Джеффри погостить вечером, хотя на это время запланировано море работы. Вот они разговорились в первый раз, и так удачно: и чувство юмора, и политические взгляды сходятся, и кажется, что о любой ерунде они могут говорить не переставая и не теряя интереса. Вот Джеффри впервые делится с Мазуром своими наработками, и тот из чистой вежливости не вступает в спор — он просто не хочет расстраивать Барлоу. Он не верит ни единому слову, ни единому показанному фокусу, ни единой строчке из древних текстов, но он любит Джеффри, и не станет ему перечить. Он любит Джеффри, но его не любят в ответ, и он знает об этом. Над ним потешаются, причём не скрывая, а Мазур скрывает — скрывает очень многое, и ужасно корит себя за то, что как-то по неосторожности проболтался о своей противоестественной любви к мужчинам.       — Ну вот, теперь ты мне не веришь и считаешь сумасшедшим шарлатаном, — грустно улыбается он и опускает лицо, чтобы обжигающих слёз не было видно.       — Да брось, — Джеффри более озабочен сохранностью своего механизма, и в принципе справедливо, ведь адвокатов в Лондоне сотни, если не тысячи, а шестерёнка с дымопредставлением всего одна. — Ну-ка, дай я докажу тебе, м?       Джеффри опять нарушил границы тела Мазура, просунув руку в грудную клетку. Тот ощутил, будто что-то натянулось, причём не в груди, а по всему телу, точно самое его естество обратилось в струны, за которые бессовестно дергали без разрешения.       — А вот и твоя душа. Неприятно, да?       — Прекрати сейчас же! Это… — Мазур застрял где-то между «больно» и «отвратительно», но быстро понял, что подходящего слова ещё не изобрели. Возможно в будущем, когда существование привидений станет аксиомой, появится огромное количество новых слов, которые быстро войдут в обиход и станут маркером новой эпохи: эпохи без смерти. Стоит только исследованиям быть опубликованными, проверенными, продемонстрированными — и страх смерти навсегда пропадёт как явление. Только вот Мазура это не беспокоило, его мысли сейчас были более преземлёнными: вот бы разрыдаться.       — Это только в первый раз так, потом привыкаешь, — Барлоу не унимался, его лицо стало напряженнее, будто он нащупал что-то, что никак не хотело идти в руки.       — Оставь мою душу в покое! Прошу, Джеффри, твои руки слишком холодные, я не хочу ничего доказывать-       — Так… сильно?       Томас поднял глаза на призрака, а тот, в полном замешательстве, сравнимым только с тем, что испытал Мазур пару минут назад, смотрел на него в ответ. Верёвка петли беспокойно вращалась, и, наверное, так же переворачивался с ног на голову мир Джеффри Барлоу. А как иначе, если то, что ты считал не более чем сезонной простудой, на деле оказалось таким могучим чувством?       — Какая тебе разница, — Мазур держался молодцом, несмотря на мокрые глаза и щёки алее роз в садике миссис Бейкер, — Это же просто болезнь.       — Да, Томас, ты болен. Болен мной, о боже, я в жизни ни одну девушку так не любил, как ты меня. И ни одна девушка не любила меня, как ты, могу поклясться! Это…       — Это болезнь? Это противоестественно? Это против теории эволюции? — Мазур мог бы назвать ещё с десяток подобных «объяснений», которые выдавал Джеффри во время их немногочисленных дебатов на эту тему, но все они сводились к одному: «это» — не существует.       — Не перебивай. Это очень приятно. Особенно то, что ты считаешь меня смешным и симпатичным.       — Умопомрачительно красивым, — поправил Томас и утёр слёзы рукавом. Эх, жалко Джеффри ни разу не сказал: «Только через мой труп!» по этому поводу, это был бы подкол века!       — Не смущай меня. Не такой уж я и красавец.       — Ну ты ведь сам всё… прочувствовал, пока во мне ковырялся, что сейчас-то напрашиваешься на комплименты?       Барлоу как-то очень глупо улыбнулся:       — Ну ладно, я всё знаю. И то, как на самом деле с польского переводится моя кличка.       — Kochanie, да.       — Не боялся, что я всё-таки догадаюсь?       — Наоборот, надеялся, что догадываешься.       Призрак и живой быстро стали заложниками неловкой паузы, которую было необходимо хоть как-то разорвать, и ответственность за это взял на себя Барлоу.       — Прошу тебя, друг, — сказал он и указал в дальний угол, на стопку тетрадей, перевязанных узкой лентой, — Возьми мои исследования, приведи сюда учёных, постарайся как можешь, но расскажи всему миру о том, что есть, есть жизнь после смерти! Мы все так хотим избежать конца физического существования только потому, что боимся следующей за ним неизвестности, но теперь — сколько людей найдут успокоение! А благодаря моему устройству, которое ты, болван, — он улыбнулся, не вкладывая в эти слова злобу, — чуть не разбил, появится мостик связи между мирами!       — Джеффри… — Мазур хотел уже было что-то сказать, но другая тема быстро захватила его голову, — Получается, я смогу поговорить с дедушкой?       — Боюсь, что нет. Дороти была с нами в суде, смотрела на меня, я дрейфую в доме, а вот где дух твоего деда — мне не известно, — затем он прищурился, совсем как это любил делать живой Джеффри, и точно так же щёлкнул пальцами, — Да и не смог бы ты с ним поговорить. Ты на польском, дай боже, три слова знаешь.       — Н-неправда! Я ценю традиции своих предков и знаю их язык.       — Это ещё одно преимущество загробной жизни — всё тайное становится явным, достаточно немного пошерстить по сегменту воспоминаний и все, картина человека целиком перед глазами.       — Ты будто предлагаешь присоединиться к тебе по ту сторону, Джеффри, — Мазур захотел как можно быстрее перевести тему, чтобы соскочить с обсуждения своего вранья. Он, иммигрант в третьем поколении, правда пытался изучать польский, но ничего не получалось. Даже ради памяти Янека Мазура, его дедушки, великого человека, сумевшего обустроиться в совершенно чужой стране и давшего возможность сыну и внуку жить в самой могучей и спокойной державе Европы, Томас не мог заставить себя выучить падежи.       — Ни в коем случае! Ты ещё не опубликовал мою работу. Займись этим сейчас же, нельзя терять ни минуты!       Мазур взял стопку бумаг аккуратнее, чем берут дорогие хрустальные статуэтки и, распрощавшись с Барлоу, направился к выходу, как всегда размышляя про себя. Только на выходе призрак его остановил, схватившись холодными пальцами за плечо:       — Извини, что не воспринимал твои чувства всерьез. Я, наверное, немало боли тебе причинил, да?       — Не больше, чем я, не веря в твои исследования.       Решив, что отныне они квиты, Барлоу и Мазур всё-таки распрощались на время, ведь оба были уверены в том, что ещё встретятся.       «Как же мог я думать, что Джеффри — шарлатан?! — думал Томас, смотря под ноги, потому что смотреть вперёд никакого смысла не было: даже его толстые очки не помогали ситуации. — «Это поражает даже больше, чем существование загробной жизни. Мой бедный Джеффри! А если бы не мой скепсис, мои уговоры отложить публикацию исследования до окончания процесса, то показания Дороти сочли бы действительными! Как я мог так дурно отзывается о своем же друге! О своей любви…»       Дом всё-таки достался Робину. Он не выглядел и на капельку расстроенным тем, что злостного преступника Барлоу не наказали по закону и что Мазур не казнён. Ему пришлось повозиться, чтобы доктора признали виновным посмертно, что обнуляло завещание и делало Робина единственным наследником. Он хотел отозвать иск сразу после того, как узнал о самоубийстве подсудимого, но адвокат объяснил, что в таком случае наследство передалось бы мертвецу, а значит ушло в государственную собственность. Наследник в итоге въехал в дом и поселился в самой большой и удобной спальне, что находилась прямо под его старой комнатой, которую бывшая хозяйка так берегла для сыночка. В той, ненужной маленькой комнатушке, разместились принадлежности для крокета, коллекция курительных трубок, которыми Робин перестал увлекаться уже давно, заменив американскими сигарами, подарки и письма от поклонниц (чаще всего старых, одиноких и богатых), вышедшие из моды французские пальто и шляпы с панашем, которых он заказал с десяток, чтобы эпатировать на раутах и балах, но быстро разочаровался, ведь не получал от неблагодарной лондонской публики должного внимания. В общем всё то, что ему в скором времени не должно было пригодиться.       Мазур часто просился наведаться, но не мог придумать должного предлога войти. Не говорить же прямо, что хочешь посоветоваться со своим другом-приведением о публикации в научных журналах, если только не хочешь получить прямой билет в один конец до Бедлама. Единственным вариантом было заявить, что непременно хочешь отдать память, но тело Барлоу закопали у одного из кладбищ, и проведывать мертвеца, стало быть, можно и там. Томас самостоятельно заплатил за похороны, и об этом даже написали в одной газетёнке в подтверждение «противоестественных отношений» между адвокатом и доктором-убийцей. Пусть скандала из этого не вышло, но Мазуру так и хотелось крикнуть прямо в лицо главному редактору: «Да, да! Я люблю его, я хочу быть его чёртовой женой, пишите об этом чаще!» Только вот как он мог подобраться к таким важным людям, когда после громкого дела от него отвернулись даже постоянные клиенты, и финансовое состояние оставляло желать лучшего? Сбережений вряд ли хватило бы до конца года, а никакое ремесло кроме юридического Мазуру не было знакомо. Видел бы его отец, что образование сына, ради которого он горбатился всю жизнь, обнулилось за пару дней! Лендлорд же оказался из прозорливых: сразу сообщил Мазуру, что не будет терпеть и дня неуплаты. Казалось уже, что никакого просвета не будет, что лучшим вариантом будет присоединиться к Барлоу по ту сторону, но в один день всё круто изменилось.       Не думал Мазур, что когда-нибудь ему придётся видеть Робина Бейкера перед собой на коленях. Он слёзно умолял адвоката забрать этот проклятый дом, в котором поселилась какая-то нечисть, которая, помимо постоянных разрушений, завываний и швыряния предметов, везде оставляла нацарапанной одну и ту же польскую фамилию из пяти букв.       — Умоляю, никто не хочет покупать этот дом, а я не могу в нём жить и даже сдавать в аренду. Ваш друг был прав, мама наложила на меня какое-то проклятье, старая карга! Обычно я просто избегал противного дома, но теперь меня преследуют и вне его. Пожалуйста, умоляю! Мне не помогли ни священники, ни медиумы, ни морфий. Оно хочет, чтобы вы поселились в этом доме. Он мне и не нужен по правде говоря, я собирался уезжать из Лондона — нажил слишком много врагов, мне нужны были только деньги.       — И ради этих денег вы убили моего лучшего друга, а теперь хотите, чтобы я помог вам избавиться от проклятья?       Мазур держался как мог, чтобы не рассмеяться. Находчивым же был Джеффри!       — Мне кажется, вы заслужили то, что с вами происходит, — гордо заявил он, даже не смотря на неприятного гостя, предпочтя его заплаканной физиономии документы из давно закрытых дел.       — Заслужил, ах, я такой негодяй! Повесьте меня прямо на главной площ-       Поняв, что выкинул глупость, Робин прикусил язык. Томас хмыкнул, что человеку в глубоком трауре как-то не свойственно, и отложил бумаги.       — Хорошо, я подумаю над вашим предложением. Зайдите ко мне завтра… — он достал ежедневник, который сейчас был совершенно пустым, сделал вид, что сверяется с расписанием, и хотел уже было назвать первое попавшееся время, но быстро передумал затягивать переговоры по такому зыбкому предложению.       — Впрочем, я согласен.       Робин исчез из Англии, оставив несколько очень сердитых дам в возрасте разбираться между собой, кто из них, негодяек, что увели чужого мужчину, та самая мученица, чьего мужчину увели. На фоне распространившихся сплетен вновь поднялись обсуждения дела Барлоу, и люди заинтересовались судьбой дома. «Сумасшедший адвокат нацарапал своё имя на всех поверхностях», — одно из самых безобидных обвинений в сторону Мазура, но все они были слишком беспочвенными, чтобы обращаться в суд с надеждой выиграть что-то, кроме времени до окончательного переезда Томаса в его новый дом. Собственный дом в Лондоне, чёрт подери! Янек вряд ли мог и мечтать о том, что уже у его внука появится такое роскошество, а отец — Дональд, хоть и надеялся на такой исход, но та надежда была слишком робкой, чтобы хоть когда-то оправдаться. По крайней мере, Томасу всегда так казалось. А теперь что? А теперь на полке быстро расцвели сочинения Уайльда, в письменном столе завелись шахматы, вырезки из статей Уэллса и разноцветные носовые платки, цветы из сада переехали на подоконники, чтобы не дышать уличным смогом, а позже в комнатах появились первые арендаторы.       Барлоу не сразу согласился на такое соседство и разрешил впускать посторонних в свою обитель только при условии того, что никто и никогда не поднимется на чердак. Кроме Мазура, разумеется. Он и так не имел славы здравомыслящего, так постояльцы распустили ещё какие-то, право дело, нелепейшие слухи. Согласно их ярким рассказам, бывший адвокат каждую ночь поднимался на чердак, куда никто другой не смел заходить, и часами мог разговаривать о всяком разном с каким-то потусторонним голосом. Голос рассказывал, что изменит весь мир и с удовольствием размышлял, каком он должен стать. Помимо этого, как-то раз голос подробно объяснял, как подговорил своих знакомых «по ту сторону», чтобы они не давали спуска Робину за пределами дома, а те от безделья или по доброте душевной сразу согласились, и это даже не самое возмутительное. Однажды старая мисс Бэлл подслушала, как Мазур с этим внеземным обитателем дома обсуждали, будут ли разрешены в будущем браки между живыми и мёртвыми, и если да, то насколько важна будет половая принадлежность супругов. Страшная ересь!       Кто-то был уверен, что на чердаке живёт нечистая сила, демон или сам сатана. Кто-то утверждал, что сам видел говорящую голову на трёногой вешалке — ужасный эксперимент безумного вивисектора. Кому-то казалось, что это просто беглый преступник, которого Мазур покрывает — быть может, это тот самый скандальный доктор просто инсценировал самоубийство, и теперь прячется у подозрительно близкого друга; особенно в это верил бывший ученик Барлоу, который хотел отдать честь своему преподавателю и совершенно случайно услышал его голос таким же, каким он оставался при жизни, но его мотивы были скорее не разоблачительными, а обусловленными скорбью и печалью. И никто не мог знать, что, не скованный ограничивающей физиологией своего тела, призрак сумел ответить своему бывшему другу взаимностью настолько сильно, насколько существо без плоти и крови вообще способно любить. А может, наедине с собой он сумел разобраться в том, что окружавшие всю жизнь предрассудки не могли дать понять истенную суть его привязанности.       Помимо приятного времяпровождения, которое могло закончиться под рассвет, мистер Барлоу и доктор Барлоу, как они теперь называли друг друга, были заняты и действительно важными вещами. Томас постоянно консультировался на тему научных работ, которые не соглашались печатать в серьёзных научных изданиях, а согласиться на публикацию в каком-нибудь ненадёжном журнале со слабой репутацией значило навсегда стать посмешищем для плотного научного круга зазнавшихся профессоров. Кто знает, как восприняли бы они эти исследования на самом деле, как изменился бы мир, какую новую этику и философию пришлось бы придумать в вот-вот наступающем двадцатом веке, если бы одним на редкость туманным даже для столицы утром Томас не оступился у самого крыльца издательского дома.